Муза (Musa)

Honey you're familiar like my mirror years ago Hozier

Ранним воскресным утром Шарлотта и её мальчики были в церкви. Как и каждое воскресенье, сколько Минхо себя помнил, даже задолго до того, как лица его родителей стали больше походить на сон, чем на что-то реальное. Шарлотта была католичкой. Не особо набожной, но, по крайней мере, у неё была религия, за которую она держалась. Она ходила на мессу каждое воскресенье, а когда семья Ли была ещё жива, они сделали это традицией. Чем-то семейным. Шарлотта молилась перед сном, уважала некоторые церковные праздники (в основном тогда, когда о них вспоминала), поэтому, когда мальчики начали подрастать, она предложила им ходить вместе. Когда их родители умерли, Шарлотта немного отошла от религии, надеясь утешить детскую и свою собственную боль чем-то другим, прежде чем вернуться к старым привычкам. Вскоре после того, как Минхо и Феликс начали заниматься балетом, Шарлотта спросила их, хотят ли они пойти в церковь, предупредив, что им не нужно будет участвовать в таинствах, и если они со временем почувствуют, что это не то, что хотели в своей жизни, — они могли просто уйти. Шарлотта считала, что каждый человек волен сам выбирать свой духовный путь. Минхо и Феликс последовали за ней в основном из-за любопытства. А вскоре втянули в это и Хёнджина. Тот, конечно же, жаловался больше всех. Но и не переставал ходить с ними главным образом потому, что на этом настаивала его мать, а во-вторых, потому что Хёнджину нравилось, как несмотря на то, что они уже давно не дети, Шарлотта всё ещё покупала им мороженое после мессы. Кроме того, сегодняшний день был особенным: день рождения Минхо. Тот был достаточно взрослым, чтобы держать лицо. Хотя на самом деле он был взволнован. Минхо любил свои дни рождения, хоть никогда прямо о них не упоминал. Он любил подарки, внимание, которое получал, и то, как всё, казалось, в этот день вращалось вокруг него. Ему так нравилась идея съесть торт, сделать что-то только потому, что он этого захотел… хотя, объятия всё равно были худшей и нелюбимой его частью. Если бы Минхо мог, он бы подпрыгивал от энтузиазма, но ему нельзя было позволять себе терять самообладание. Это уже было бы слишком. Шарлотта и так позволяла им ходить в церковь чуть ли не в пижамах. Перегибать с её щедростью было нельзя. Минхо чуть напевал себе под нос, глубоко задумавшись, гуляя взглядом по алтарю, где гипсовая фигура смотрела на него, будто он мог видеть все свои скрытые грехи. Он задавался вопросом, грешил ли, да только вряд ли. У Минхо никогда не было угрызений совести из-за того, что он делал что-то, чего не следовало бы делать. Или из-за того, что злоупотребил чем-то конкретным. Даже в этом Минхо был идеальным. Скорее всего, на священном суде все бы поразились тому, насколько незапятнанной была его душа. Многие могли говорить, что главным его грехом была гордыня. Но они ошибались. Шарлотта всегда говорила им, что тот человек, который считал себя безгрешным, — пусть первый камень и бросал, а во-вторых, Минхо не был высокомерным. Он не считал других людей ниже или выше себя. Да, внутренне он указывал людям на ошибки. Иногда находил некоторых людей ужасно раздражающими (синеволосый парень — яркий пример), но он никогда не делал этого злонамеренно. Минхо искренне ожидал, что люди должны становиться лучше. У него был сильный характер, в точности как у Шарлотты. Во многом, возможно, из-за этого на него навесили ярлык высокомерного засранца. Потерявшись в потоке собственных мыслей, он не заметил, как месса подошла к концу и всё, что оставалось, услышать слова священника, дающего им Божье благословение. Минхо знал их наизусть, но в знак уважения молчал. Шарлотта со временем научилась рассаживать Хёнджина и Феликса, потому что первый молчать не мог, чем заставлял Ликса тихо хихикать. И, конечно же, она никогда не угрожала им, что отберёт у них мороженое, если они не заткнутся. — Пойдёмте, пока не образовалась толпа, — объявила Шарлотта, поднимаясь и поправляя пальто. — Минхо, куда мы дальше? — Отвезём Хёнджина в общежитие, а потом за мороженым, — хмыкнул тот. — Эй, чего ты такой грубый, — проворчал тот, обнимая Феликса. — Между прочим, я купил тебе чудесный подарок, потому что… с днём рождения-я тебя-я, с днё-ём рождения-я тебя-я… Прежде чем он распелся во весь голос, Феликс успел зажать ему рот рукой, желая избежать сцены, к которой Хёнджин уже должен был привыкнуть, и выговора со стороны Шарлотты, которая смерила его прищуренным взглядом, предупреждая о том, что они всё ещё в церкви. Прошептав извинения, Хёнджин потупил взгляд, очевидно забыв, какой ледяной взгляд мог быть у женщины. В других обстоятельствах он вёл бы себя покладисто. Всегда лучше быть на стороне Шарлотты, избегая неприятностей, хоть и не раздражать он её не мог. Такой уж был человек. Но сейчас было слишком рано, чтобы просить Хёнджина вести себя хорошо. Да, он привык к их ранним воскресным походам, но обычно после сеанса с мороженым возвращался в общежитие досыпать. Он спал до момента, пока не проголодается, или пока Сынмин не решит, что он уже достаточно выспался, чтобы разбудить его, заставляя делать домашнюю работу. Только сегодня был особенный день. После мороженного ему нужно было найти, во что упаковать подарок Минхо, и выбрать одежду для театра, поскольку толстовка и спортивные штаны последнее, что подошло бы к этому месту. Для кого-то подготовка к мероприятию, которое планировалось состояться вечером, не должно было занимать столько времени, но Хёнджин знал — чтобы хорошо выглядеть, просто встать и пойти было недостаточно. Они подошли к машине Шарлотты, к mini Cooper вишнёвого цвета, выделяющемуся на парковке среди других машин. Её автомобиль был маленьким с точки зрения любого адекватного человека, но прост в использовании и компактен. Хотя Хёнджин всегда с трудом представлял что-то подобное рядом с ней. В его голове Шарлотта должна была управлять каким-нибудь изысканным седаном тёмного цвета… Минхо сел на переднее сидение, пока Хёнджин и Феликс устраивались сзади, споря с ним, какое мороженое лучше. — Да всем же известно, что шоколадное лучше любого мороженого вообще, — сказал Хёнджин, пристегиваясь. — В мороженом шоколад какой-то слишком уж сливочный, — возразил Феликс, морща нос. — Мне кажется, лучше клубничного ничего нет. — Смеётесь что ли? Самое вкусное — то, что с печеньем, — Минхо аж развернулся, смеряя их взглядом. — Там же печенье. — Да, а у шоколадного — шоколадная крошка, — закатил глаза Хёнджин, заслуживая лёгкую улыбку Шарлотты. — Вы так и будете спорить на этот счёт? — спросила она, выезжая с парковки. — Я думала, вы уже всё решили ещё в то время, пока вам было по восемь. — Но в то время хён предпочитал ванильное, — заметил Феликс, задумчиво смотря на брата. — Что изменилось? Минхо, казалось, на мгновение задумался. Когда он был маленьким, то любил либо ванильное, либо шоколадно-мятное мороженое, а теперь с удивлением наслаждался тем, что с печеньем или с клубникой. Но это же не означало, что ему перестали нравиться другие вкусы? По крайней мере, ему так казалось. Даже сейчас, в двадцать три года, он мог пойти в магазин и купить мороженое с печеньем, если бы захотел, и наслаждался бы им также, как и клубничным. Хотя по понятным причинам они не позволяли себе его слишком много. Шарлотта всегда строго следила за их питанием, балуя только раз в неделю. — Ну, мне нравится и то и другое? — пожал плечами Минхо. — Иногда мне хочется шоколадно-мятное, а иногда с печеньем, но это же не значит, что какой-то из этих вкусов я вдруг разлюбил. — Жадный ублюдок, — вздохнул Хёнджин, заставляя Феликса рассмеяться. — Оставь остальным выбор вкуса, ладно? — А это не ты ли пять минут назад сказал, что какой бы вкус не нравился человеку, шоколадное — это классика? — улыбнулся Феликс. — Ликс, ты никогда не увидишь того, чтобы я смешал что-нибудь с шоколадом, сначала он — потом всё остальное. — А разве тебе не нужно потреблять меньше сахара? — спросила Шарлотта, свернув на проспект, где находилось их любимое кафе-мороженое. Сказать, что уши Хёнджина порозовели, было бы ложью. На самом деле они стали тёмно-красными из-за этой булавки. Из-за этого взгляда сквозь зеркало, что прожигал его внутренности до костей. Конечно, у него тоже была диета. У него был другой тип телосложения, поэтому она немного отличалась. Были вещи, которые Хёнджин не мог (по крайней мере, так предполагал его диетолог) есть, в то время как Феликс мог себе позволить. Мать отвела его к специалисту, когда решила, что он хочет профессионально изучать танцы, желая, чтобы ему скорректировали здоровое питание прежде, чем Хёнджин начнёт пропускать приёмы пищи только потому, что у него был избыточный по меркам танцора вес. Но в конце концов, он был всего лишь студентом, заедавшим стресс. У него не было такого фиксированного времени приёма пищи, как у братьев. Иногда он не ел, иногда ел слишком много. В какой-то момент Хёнджин решил, что его рассудок важнее всяких диет, отказавшись от них, решив, что будет придерживаться только во время отчётных программ. — Думал, что вы в курсе о моей слабости к сладкому, — сказал он, ярко улыбаясь, надеясь, что Шарлотта его не отругает. — Вы же знаете, я яркий пример того, чего делать НЕЛЬЗЯ. — И ты так спокойно об этом говоришь, — Шарлотта, улыбаясь, покачала головой. — Думаю, сегодня тебе достанется только один шарик. — О, я предлагаю всем по одному шарику, а мне два, — воскликнул Минхо. — У меня же день рождения! — Но ты же нас любишь, — заметил Феликс, потягиваясь вперёд и обнимая брата. — И ты добр к этому миру. Просто представь, что мы котята, которым не досталось лишнего корма. — Так, мне не нравится это сравнение, — решительно заявил Хёнджин. — Поэтому, я предлагаю замурлыкать Минхо до того, чтобы он сжалился, и мы получили по большому рожку. Шарлотта улыбалась, качая головой, поглядывая на яркие улыбки своих детей. Когда-то давно её воскресения были похожи. Они гуляли после церкви, и она наблюдала за Рено, бегущим за маленьким мальчиком, а Мина радостно рассказывала о том, как она счастлива снова стать матерью. Много лет назад Шарлотте казалось, что она больше никогда не останется одна. Теперь у неё снова была небольшая семья, состоявшая, к её удивлению, из трёх молодых людей, которые продолжали ссориться из-за мороженого так, словно им всё ещё было по восемь. *** Воскресенья Сынмина были такими скучными. Он не ходил в церковь, как Хёнджин. Хотя сама идея показалась ему на первый взгляд интересной. Но дело было не в том, что Сынмин не был католиком. Просто после того, как он поступил в университет и покинул родительский дом, то перестал чувствовать себя обязанным посещать церковь каждое воскресенье. Лучше было сосредоточиться на своей карьере. Он хорошо справлялся с домашними заданиями, иногда гулял с Доён. Завтракал либо в столовой кампуса, либо где-то за пределами. А ещё, когда было совсем не лень, — бродил по городу, иногда бегал. Возвращался в комнату, принимал душ и просто сидел, ничего не делая. Несмотря на распространённое мнение, у Сынмина было не так уж и много друзей. Ему всегда было трудно приближаться к незнакомцам, и становилось вовсе не по себе, как только кто-то пытался завязать с ним диалог. Это ещё сильнее стопорило его социальную жизнь. Сынмин иногда буквально заставлял себя общаться с людьми. Ему было ужасно трудно сформировать эмоциональные связи, достаточные, чтобы на них было можно навесить ярлык дружбы. Наличие Доён уже было огромным шагом. И это было трудно, потому что ему приходилось взаимодействовать с её друзьями, не чувствуя себя с ними даже приятелями. Сынмин не был изгоем или кем-то в этом вроде. Да, большую часть времени ему было некомфортно с людьми, но в действительно, если он старался, то мог понравиться любому. Он всегда внимательно слушал разговор, мог поддержать любую дискуссию, начиная от политики, заканчивая размышлениями о том, действительно ли вампиры светились на солнце. Он был тем человеком, которого ты назвал бы своим другом. Только вот вряд ли это было взаимно. Конечно, у него были настоящие друзья. Но часто они были слишком заняты или всё ещё делали свою домашку и не могли пойти куда-нибудь с ним. Сынмин никогда никого не хотел отвлекать. Чонин жил в том же общежитии, что и он, только этажом выше. Он говорил, что делил комнату с тремя действительно устрашающими и слишком громкими парнями-пловцами. Джисон и Чанбин не жили в кампусе, поэтому они виделись ещё реже. Но иногда им всё же удавалось устраивать вечера кино в квартире Чана, когда тот ночевал у своего парня. В последний раз Сынмин разговаривал с Чонином, когда тот готовился к своему еженедельному тесту. О Чанбине и Джисоне он слышал только то, что те слишком сильно болели, чтобы тусоваться. А у Доён был девичник, поэтому она тоже отпадала. Как же иногда скучно было быть интровертом! — Милый, я дома. Сынмин фыркнул, смотря со своего места на Хёнджина. Тот выглядел даже слишком хорошо для человека, который носил горчичного цвета толстовку в паре с серыми спортивками. Его волосы собраны в небрежный хвост, и это было несправедливо. Как он мог выглядеть так хорошо, даже не стараясь, в то время как Сынмин, чтобы выйти из образа зомби, должен был потратить часы. — Очистил ли ты душу свою словом Господа нашего? — спросил он, поднимаясь. — Кажется, как только я переступил порог церкви, то услышал что-то вроде «Покинь это святое место», — засмеялся Хёнджин, снимая толстовку. — Ты умеешь упаковывать подарки? Сынмин улыбнулся. Хёнджин был не из тех людей, кто с трудом мог поддерживать чужие шутки. Многие его знакомые могли обидеться на колкость Сынмина, но только не он. Хёнджин, казалось, быстро ловил волну, отвечая в такт. Большую часть времени. — Ну, мне нравится так думать, — задумчиво сказал он, вспоминая свои прошлые упакованные подарки. — Но я думал, что ты купил подарочный пакет в целях экономии бумаги? — Да, но пакет оказался слишком красивым, поэтому я не хочу отдавать его хёну, — заметил Хёнджин, отчего Сынмин закатил глаза. — Ой, да ладно, у тебя что, есть ещё какие-то планы? — Нет, по крайней мере, в ближайшее время, — капитулировал тот. — Во сколько ты уезжаешь? — Они заберут меня около половины третьего, — Хёнджин достал бумагу и подарок для Минхо, с интересом смотря на Сынмина. — И ты серьёзно целый день проведёшь в комнате? Сегодня же воскресенье, твои друзья не хотят погулять или поделать что-то подобное? Сынмин слез со своего яруса, подходя к столу, решая, что так будет удобнее. Если, конечно, он всё ещё хочет, чтобы подарок выглядел презентабельно. Он внимательно посмотрел на упаковочную бумагу, вздыхая. Очевидно, тут нужно будет приложить немного больше усилий, чем хотелось бы. Возможно, если правильно согнуть углы, ничего не порвётся? Говоря про планы — они с Хёнджином никогда не рассказывали друг другу, что будут делать на выходных. Они на самом деле даже не знали друзей друг друга лично. Конечно, они обменялись номерами на случай непредвиденных обстоятельств. Например, если кто-то из них забудет ключи или захочет заказать доставку. Но чего-то близкого, как общения, — таких друзей не было и в помине. О чём тут говорить, до недавнего времени Хёнджин понятия не имел о том, что Сынмин состоял в отношениях. Они не были друзьями. Сынмин даже не был уверен в том, можно ли их было назвать приятелями. Но они ладили, это уже было много. — Два моих друга заболели, а у третьего завтра экзамен, он готовится, — пробормотал он, словно это не имело большого значения, измеряя бумагу. — Слушай, я всё же думаю, что в пакете подарок будет смотреться лучше. — Я ещё раз тебе говорю, что пакет слишком красивый, — Хёнджин взял со своего места сумку с банными принадлежностями, собираясь направиться в душ и нерешительно замирая. Он был честен с Феликсом, когда сказал ему, что хотел бы дружить с Сынмином, и девушка тут была ни при чем. Может быть, дело в том, что ему постоянно требовалось внимание. Хёнджин хотел быть окружённым людьми, которые не теряли самообладания только потому, что он красив. А может, в глубине души он чувствовал, что Сынмин не плохой парень, каждый из этих вариантов был честным. Хёнджин правда хотел когда-нибудь назвать Сынмина своим другом. Хёнджин по своей натуре был экстравертом. Ему без особых усилий удавалось завести дружбу с любым человеком. Правда по итогу рядом с ним всё равно остались только Минхо и Феликс, которые, похоже, не ловили выгоду из-за его красивого лица и не преуменьшали его слов о своей внешности. У Хёнджина ещё были люди, которых он называл друзьями, но они были какими-то фальшивыми. Он всегда представлял себя в большой компании друзей, в такой, как показывают в американских сериалах. Он представлял себе, что эта компания всегда собиралась вместе, все друг другу доверяли. В этой компании никто никого не унижал. В этой компании все были равными. Отец же всегда говорил, что настоящих друзей можно было пересчитать по пальцам одной руки, и все равно ещё бы осталось. И Хёнджин, как бы ему не хотелось обратного, тоже думал о том, что поддерживать близкие, доверительные отношения с большим количеством людей было действительно сложно. Хотел ли он, чтобы Сынмин присоединился к его небольшой компании? Ведь они же друг друга практически не знали. Почему же тогда он чувствовал эту потребность влить его в своё общество? Может быть, всё началось тогда, когда они лежали на полу, раскрашивая пони и динозавров? Или из-за того, что Сынмин всегда ждал Хёнджина в туннеле, зная о его страхах и не смеясь над ним? А может быть, всё дело в том, что Сынмин всегда оставлял ему еды, когда что-то заказывал? — Не хочешь пойти с нами? — всё же осмелился спросить он, заставив Сынмина с интересом поднять голову. — Нас будет всего трое и один взрослый. Не хочешь присоединиться? — Ты же сказал, что вы собираетесь в театр, — напомнил тот. — Да, но сначала мы пойдём на ужин, и если повезёт, то мы с Феликсом убедим Минхо пойти куда-нибудь после, — Хёнджин замер, нервно прокручивая в пальцах край полотенца. — Может быть… это будет весело? Ну и ты не будешь торчать в четырёх стенах нашей комнаты. Хёнджин улыбнулся так нервно, что Сынмину стало немного не по себе. А ведь его и так пугала перспектива взаимодействия с незнакомыми людьми. Особенно без предупреждения. Конечно, Минхо и Феликс не были кем-то незнакомым и страшными. Хёнджин говорил о них так много и так часто, что Сынмин вполне мог поддержать с ними разговор, потому что они уже как будто бы были знакомы, сложно жили в одной комнате. Но это всё же не мешало ему чувствовать себя неловко, особенно появляясь в момент их устоявшейся традиции празднования. — Не думаю, что это будет вежливо, прийти без приглашения, — заметил он, возвращаясь к подарку. — Кроме того, я не в первый раз тусуюсь сам с собой. Всё в порядке, Хван, но спасибо за предложение. — Ну… — Хёнджин задумался, прежде чем улыбнуться. — А что, если я вернусь за тобой после театра? — Сынмин вскинул бровь. — Мы будем на машине Минхо, а значит, сможем быстро до тебя добраться и Профессор… гхм, тётя Шарлотта поедет после домой. Так что мы можем просто тебя забрать и куда-нибудь поехать. — Нам завтра на занятия, — напомнил Сынмин, пытаясь охладить чужой энтузиазм. — С твоей стороны было смело предположить, что мы будем много пить, я ценю это, — Хёнджин хмыкнул, перекидывая полотенце через плечо. — Минхо и Феликс не пьют, особенно если на следующий день нужно на занятия. Так что, скорее всего, мы просто сходим куда-нибудь в тихое место и отдохнём. Сынмин нахмурился. Несмотря на то, что он плохо сходился с людьми, нельзя было сказать, что он не любил вечеринки. Они ему нравились. Ему нравилось танцевать под громкую музыку, хоть он особо не умел. Ему нравилось пить, но не напиваться. Ему нравились закуски, которые можно было попробовать на вечеринках. Его всегда воодушевляла мысль о том, что можно было оторваться, а на следующее утро не заиметь последствий. Сынмин любил всё это и знал свою меру. — Это же бессмысленно, — заметил он, наблюдая, как Хёнджин надевал свои тапки. — Зачем идти отмечать, если на самом деле не собираешься этого делать? Хёнджин вскинул глаза, выглядя так очаровательно, словно щенок, который увидел лакомство. Сынмину потребовалось несколько секунд, чтобы связать то, что он видел сейчас, с тем человеком, который был самым ноющим существом в мире по утрам. — Наконец-то! Хоть кто-то это понимает! — движимый энтузиазмом, Хёнджин бросился вперёд, обнимая Сынмина, игнорируя то, как он напрягся. — Я был так одинок в этом огромном мире… ты должен прийти, несмотря ни на что. Мне нужен хоть кто-то, кто вразумит их. — Я вообще-то думал, что они твои друзья, — пробормотал Сынмин, пытаясь выпутаться из объятий и не показаться грубым. — Зачем ты такое говоришь? — Да я всю жизнь убеждаю их насладиться молодостью, они просто не понимают, — Хёнджин обнимал только сильнее, положив подбородок на его затылок. — Но у меня есть теория, что они такие только потому, что это навязала им тётя Шарлотта. — Ты знаешь, говорить такие вещи о матери твоих ближайших друзей — крайне невежливо. — Она им не мать, — прошептал Хёнджин, отчего Сынмин напрягся ещё больше. — Ну, точнее, не биологическая… вроде бы. Короче, не говори о том, что я тебе сказал! — он тут же вскинулся, присаживаясь рядом. — Это не моя чашка чая и мне не следовало вообще это поднимать. Просто давай сделаем вид, что я ничего такого не говорил. Сынмин только отмахнулся, не обращая внимания на то, что с каждой такой вещью он узнавал новые стороны характера Хёнджина. Он был не такой, как его друзья. Возможно, Хёнджин немного походил на Джисона, поэтому Сынмин никогда не знал, что от него ожидать. Он казался таким же непредсказуемым, как ящик Пандоры, который одновременно хотелось и не хотелось открыть. Но разве игра не стоила свеч? — Ну, думаю, я могу пойти с вами сегодня, — пробормотал он, заканчивая с упаковкой. — Во сколько ты возвращаешься? — Правда? Ты пойдёшь? — взволнованно воскликнул Хёнджин, буквально вцепляясь в ногу Сынмина. — Супер! Спектакль начинается в семь, а заканчивается около половины девятого, это нормально? — Да, — кивнул тот. — Что мне надеть? — Самое лучшее, хён это оценит, — Хёнджин сморщился, поднимаясь, чтобы всё-таки направиться в душ. — Если хочешь нанести макияж — можешь воспользоваться моей косметикой, просто дай мне знать, какие кисти ты использовал, чтобы потом их помыть. Ну, знаешь, глазные инфекции. — Если уж всё так серьёзно, я могу воспользоваться своим пальцем, — пожал плечами Сынмин, силясь сдержать улыбку. — Ты уже собираешься? — Ну конечно, что ты думаешь, это лицо станет похожим на произведение искусства в одночасье? — Хёнджин хмыкнул, подмигивая. — Увидимся позже, Минни. Тот засмеялся, качая головой, не обращая внимания на то, как его снова назвали. Он поднялся, направляясь к своему шкафу, чтобы прикинуть, во что он мог сегодня одеться, и нужно ли было это гладить. *** Каждый свой день рождения, в то небольшое время, пока все были заняты сборами к ужину, Минхо смотрел в окно своей спальни, выходившее на подъездную дорожку, и просто ждал. Он никогда не говорил об этом, потому что до сих пор смущался. Но, казалось, это уже стало привычкой, каждый год смотреть на дорогу, покрытую опавшими листьями. Стоять и смотреть на деревья, которые окрашивались в бордовый цвет, готовящиеся к своему зимнему сну, и просто смотреть. Пейзаж был завораживающим. К дню его рождения осень полноценно вступала в свои права, окрашивая небо серо-голубыми красками. Чувствовалась также и погода, медленной поступью забирающая всё тепло, сметающая листья. Погода, заставляющая тыквы расти. Погода, окрашивающая жизнь в коричневые и красные тона, такие тёплые по сравнению с ветром, от которого сводило зубы. Он снова был на этом месте. Как и в прошлом году. Как и в позапрошлом. Минхо стоял здесь каждый год с тех пор, как ему исполнилось пять. Он смотрел на подъездную дорожку, замечая автомобильные следы. Смотрел на тропинку, исчезающую между деревьями. Смотрел на университетские здания, виднеющиеся вдалеке. Он ловил взглядом силуэты птиц, летящих тёмными пятнами на фоне неба. Минхо смотрел, чего-то ждал и чувствовал себя немного глупо, потому что каждый год продолжал это делать. Потому что каждый год он чувствовал в груди тонкие всполохи надежды, словно бы до сих пор держался за мечту, прежде чем она растворится сквозь пальцы. Это был единственный день в году, когда он позволял себе быть уязвимым. Минхо не разговаривал об этом с Шарлоттой, потому что не хотел её беспокоить. Он не говорил об этом Феликсу, потому что не хотел того расстраивать. Это было только его. Что-то, что в каком-то смысле заставляло плакать. Что-то, что ранило каждый раз, когда надежда гасла, словно задутые на праздничном торте свечи. Он провёл полотенцем по волосам, стараясь высушить каждую прядь, рассеянно глядя в окно. Он даже не заметил, что его коты, сидевшие на подоконнике, казалось, смотрели в ту же точку. Казалось, они тоже ждали. Минхо, находясь здесь, иногда задумывался о том, почему Бог забрал их. Почему он решил, что его родители больше никому не нужны? Разве было справедливо заставить ребёнка пройти через это? Разве было справедливо заставлять ребёнка ощущать, как, казалось, два самых близких в мире человека постепенно становились только образами? Сейчас он уже не помнил того горя. Оно казалось ему далёким. Было не так больно. Не было даже тоски. Он вообще не помнил этого ощущения. Но всё же. Но всё же. Каждое двадцать пятое октября Минхо смотрел в окно. Смотрел на покрытую листвой дорожку и ждал. Он всё надеялся увидеть, как появится машина его родителей. Он надеялся, как папа объявит о том, что они вернулись после долгой поездки. По крайней мере, Минхо помнил это всё так. Но, как и каждый раз, двадцать пятого октября, с тек пор, как Минхо исполнилось пять лет — они не возвращались. Он вздохнул, закрывая глаза, желая только одного. Перестать ждать.