«Не спишь?»
…отодвинуться.
Распределяющая шляпа объявляет «Слизерин», и всё вокруг Регулуса Блэка в одночасье становится «иным».
Полифонический лад перрона сбивает с ног не сбавляющим хода поездом, хотя он только что его покинул. Регулус щурится от проникающих сквозь стеклянный свод заходящих лучей и от назойливого выражения эмоций, трубящих во всеуслышание со всех сторон. Он, по обыкновению, нарочно оттягивает момент выхода из купе. Не прощаясь с Кэрроу и уповая узреть с подножки по меньшей мере полупустую платформу девять и три четверти. Ни Амикус, ни Алекто солидарно не считают своим священным долгом скрашивать его ожидание, но с остальными людьми вокруг явно что-то не так, и они, как назло, оттягивают момент разлуки. А ещё Регулус тайком и наивно — всё так же по-детски — надеется, что уже не застанет «Его». Что с подножки он не выхватит во взбудораженном скопе завязывающий узлом нервы под желудком полупрофиль, окаймлённый вороными локонами по идеалу золотого сечения. И, конечно же, выхватывает. Бескомпромиссно. Сразу же. У близстоящей колонны, держащей свод в разы надежнее накренившегося полого столпа, лишь для отвода глаз поддерживающего его, Регулуса, равновесие. Единственного предоставленного ему в личную собственность столпа, который исписан постулатами живописнее любой из сияющих под куполами римских соборов фресок. Или любой стены в районах гетто. На нём просто нет живого места. И даже не проглядывается фундаментальный принцип: Чистота крови навек. Сохраняй достоинство. Чти традиции. Чти предков. Соблюдай манеры. Следуй идеалам. Держи слово. Держи осанку. Держи дистанцию. Не посрами семью. Не неси грязь в дом. Не обнажай изъяны. Не обнажай душу. Не спорь. Не сопротивляйся……не говори «нет».
У Регулуса нет сомнений ни в отношении высчитанного с точностью до ярда места остановки напротив его вагона, ни в своём безвозвратно расщепившемся отношении к сверкающему падающей кометой посреди платформы человеку. На «Нём» облегающее магловское шмотьё, которое «Он» принципиально не снимет, пока у мамы не разовьётся катаракта. На «Нём» повисшая лапа Поттера и намагниченные обожающие взгляды всего «Его» прайда. Велика вероятность, что на «Нём» и самая ослепительная улыбка, способная сгладить какую угодно — даже самую низменную — гнусность. Потому что девушки показушно закатывают глаза, напускают на себя осуждающий вид, но заведомо готовы простить «Ему» всё на свете. «Он» ни под каким предлогом не подаст окружающим повод заподозрить, что сберёг при себе хоть крохотную частицу реликта дома «Блэк». «Он» из кожи вон лезет выставить себя в свете, никогда не преломлявшемся об грань нефрита. Лезет из своей змеиной кожи, несмотря на то, что, сколько её ни сбрасывай, суть натуры всё равно остаётся неизменной. Регулус не завидует. Ни одному из растерявших сглупу бдительность, попавшихся на удочку и подошедших слишком близко «счастливцев». Но завидует их неведению. Даже с самой искусно выточенной улыбки в любой миг может стечь смертоносный яд. А врожденное умение подать себя — древнейший оплот дома «Блэк». Регулусу остаётся опереться на этот же краеугольный камень, расправить плечи и сделать шаг с подножки на битое стекло, хрустящее под начищенными туфлями его разлетевшимися вдребезги фантазиями о благополучном возвращении домой. На лицо все составляющие вечера, обещающего мерцающую мигрень и углубление единственной морщинки на статичном лице мамы. Вертикальной. У основания правой брови. Отыгрывающиеся на столе тёмного дерева серебряные приборы, крики… ещё до подачи горячего они с отцом будут сыты по горло коктейлем, замешанным на основе двух неотличимых темпераментов. С корабля на бал, как говорится. Регулус не может произвести из себя ни звука — настолько щемит под языком уздечку от одного пойманного в поле периферического зрения шага к нему по направлению. От бурлящих же вопросов подступает тошнота.Ради чего он, собственно, отошёл в сторону и ждёт «Его», чтобы вместе вернуться на Гриммо? Почему «Он» не изволил свалить нахрен к Поттерам сию же секунду, как поезд прибыл на Кингс-Кросс? Ради чего «Он» по факту унизительно в своей утонченно-садистской манере «встретил» его на выходе из вагона? Почему та изуродованная его часть, трясущаяся подранным тюлем на Мистрале лишь при мысли о ночи, испытала облегчение, увидев «Его» на перроне?
Регулус уже себя не понимает и не произносит ни слова, нещадным усилием воли поднимая глаза, вбирающие каждую складку джинсовой ткани, чёрного хлопка майки и широких пол косой куртки. И поневоле сглатывает. Прежде чем обхватывающие сигаретный фильтр губы искривляются, будто именно на это мгновение станция погрузилась в вакуум, в котором спазм в глотке сдал его с потрохами. Прежде чем задрать взгляд и посмотреть в упор на воцарившегося с превеликим одолжением перед ним парня...…которого у Регулуса больше язык не поворачивается назвать братом.