…не тот ребёнок.
Однако это помрачение рассудка словно отбрасывает его в блаженный период, когда он и вполовину не соображал, что с ним творит кровный родственник. Когда полагался на «Него» в счет возраста. Когда возлагал на «Него» всю ответственность. В счет возраста. За это помрачение Регулусу удается совершить подмену, и он выпускает из ванной того наивного мальчишку, подталкивая его вперёд. Словно прячась за ним. Регулусу духу не хватает обнять его. Загородить. Объяснить, тем более. Этот мальчик уверен, что старший брат не причинит ему вреда. Что всё проделываемое под одеялом их только сблизит. Что так проявляется любовь. Что так надо. Тогда Регулус перекладывал ответственность на «Него», а теперь, выходит, на вслепую бредущего по коридору ни черта несведущего мальчика. Но иначе он просто не преодолеет ни шага. Иначе он спросит себя, почему сам не может положить всему конец, и «стена» рухнет. Может, он легко простужается, потому что хронически болен? Регулус не проверяет свой внешний вид, который его сейчас не волнует. Год тренировок вылепляет из мышечной массы тело, знаменуемое уже не худощавым, а стройным. И то с натяжкой. Оно всё равно выглядит слишком хрупким. Ломким. Укороченные завитки злонамеренно и только ярче подводят скулы. Глаза. Его губы обретают форму сердца, сколько бы он их ни искусывал. Что бы он ни делал, он пророчески становится всё более, до жути, похож на маму. А «Он» похож на отца. Которые троюродные брат и сестра… Регулус старается думать об этом как можно меньше. Совсем не думать. Потому что если истинная причина кроется только в этом, он может искренне возненавидеть «Его». Больше всего на свете Регулус боится возненавидеть «Его». Он накидывает на пижаму синий кашемировый халат, завязывает слабый узел и ступает из ванной. Другой конец коридора подсвечивает настенный бра, прокладывающий путь до спальни, и он себе на зависть не изменяется в лице, когда не застаёт её пустой. — Не стоит залпом клюкать шампанское, если не умеешь пить. И это первое, что «Он» выдает. За полгода. Ему лично. Развалившись на его кровати и покручивая его музыкальную шкатулку, взятую со стола. Регулусу завидовать больше не в чём. Он даже «спасибо за совет» не осиливает. Отмирая, едва «Он» роняет взгляд с потолка и надевает фирменную обаятельную улыбку. Какую дарит своим школьным пассиям. Существующую в отрыве от змеиной трясины глаз. — Тебе лучше? — Да, — лжёт он, разделываясь с задачей закрыть за спиной дверь. — Спасибо. Регулус проходит мимо кровати, не удерживая подлинное удивление на томящийся в ожидании меренговый рулет. Там, где стояла шкатулка. Не комментирует. Ни сомнительное подаяние. Ни вольготное объявление «Его» в его комнате. При зажженном свете. Призрачном свете одного торшера, в котором переливается стекающая здесь по стенам тема. Которую «Он» никогда не поднимает. — Ты так не хочешь, чтобы я ехал в Менерб? — Регулус вцепляется в створку шкафа. Не может вспомнить, на какой полке хранятся летние вещи, хотя они перед носом. Сложены и накрахмалены Кикимером. Просто подхвати стопку и переложи её в чемодан с распахнутой пастью. — Рег? — Мне… — Регулус ведёт подбородком вбок, но полноценно мотнуть головой не получается, — невдомёк. Почему «Ты» так хочешь поехать, чтоб потом сказать своим святошам, мол, «Тебя» принудительно отправили к бабке инквизиторской закалки чуть ли не под Империо. — Вдох. — И будто бы мама, даже не удосужившись прочесть, порвала «Твоё» символическое пригласительное на лето к Поттерам, которое «Ты» перехватил и из-за которого опоздал к ужину. — Выдох. В сопровождении скрипа петель от дрогнувших на створке пальцев. — Я угадал? — Ты не понимаешь. — Да. — Сводит скулы. — Не понимаю. Сводит, потому что скрипу створки вторит еле различимый скрип опустевшей кровати. А затем половицы. — Так пойми. Обвивающиеся вокруг талии руки легко развязывают пояс халата. — Ты ведь уже взрослый. Халат безразлично к его желаниям падает к ногам. — Пойми. Вновь этот заклинательный шёпот. Свет гаснет без мановения палочки. Подчиняясь «Его» желаниям, болезнетворно пробирающимся под серебряный атлас и выжигающим на коже не поддающиеся переводу руны. От «Него» пахнет окутывающей удавкой пряностью. Видимо, «Он» принял душ ещё до ужина. А значит, выбранный для ускорения свёртывания материнской крови наряд потребовал разбора чемодана. Регулус соврёт, сказав, что не почуял это, как только «Он» сел за стол. Соврёт, сказав, что «Ему» не идут броские вызывающие тряпки. Ничуть не меньше сшитого лучшим портным Парижа смокинга. Соврёт себе, сказав, что ни единой крупицей души не желает, чтобы «Он» поехал. Что ни единой частицей себя не счастлив, что «Он» выбирает остаться с ним и поехать во Францию, где под июльским солнцем всё ещё бегают вдоль ухоженных бескрайних виноградников отливающие розовым золотом воспоминания……встречи с которыми Регулус теперь не достоин.
Свет гаснет, но он видит всё так, словно давно привык к тьме. Не сводит глаз с идеально выглаженной стопки одежды. Пытается стоять ровно. Забыться. Концентрироваться на стуке дождя. Не дать ссутулиться плечам. Не дать себе пошатнуться от обводящих жилку на шее губ. Чуть отклоняет голову, лишь бы «Ему» было удобнее. Лишь бы всё быстрее закончилось. Наверное, мог бы солгать он. Регулусу плохо «до». Ещё отвратней «после». Но он окончательно заблудился в том, что испытывает «во время». Теперь он практически повисает на створке, а вся выдержка судорожно бросается на берегущий остатки достоинства приоритет. Не позволить себе самому отдаться в мёртвую хватку. Объятие. Не хватает. Ни выдержки. Ни дыхания. Ни сил обособиться. Потому что он замечает. Замечает, что по-другому. «Он» никогда не начинал это вне кровати. Но хуже всего: Регулусу достаточно лишь отвести взгляд в сторону — на внутреннюю сторону дверцы шкафа — чтобы увидеть своё отражение. И впервые увидеть «Его», прижимающегося сзади и расстёгивающего уже нижние пуговицы. Другой рукой запрокидывающего голову, как кукле, на широкое плечо. То, что ближе к зеркалу. Будто умышленно. Будто предоставляет шанс подсмотреть. Если хочется. Регулус наотрез закрывает глаза. И сразу рот, как только расправившаяся с «рубашкой» рука беспрепятственно проникает под резинку и, не давая опомниться, совершает два порывистых движения на сухую. Так, что Регулус едва не давится вдохом. Едва не упускает сквозь распахнувшиеся губы стон, который пресекает натужное мычание, оттого что «Он» толкает его на закрытую дверцу. Регулус еле успевает подставить предплечье, смягчающее удар, и тут же закусывает его. Не столько от властной руки на своём полувставшем члене. Сколько от вжимающегося ниже поясницы паха...…«ты ведь уже взрослый».
«Он» никогда не заставлял его «отвечать». Не просил сделать что-то для «Него». Позволял прятаться за «стеной». Обещал не переходить «черту», пока он не станет «достаточно взрослым». «Он» никогда не раздевался ниже пояса сам, что будто бы должно было успокаивать. И успокаивало. Если это слово между ними в принципе уместно. Но если «Он» считает его «уже взрослым»… Атласные брюки соскальзывают на пол, пальцы не удерживающей его поперёк груди руки проскальзывают меж ягодиц, и Регулус прокусывает себе предплечье. — Пожалуйста… — вырывается с оглушительным треском осыпающейся стены. Последний раз он только спровоцировал «Его», подав голос. Полтора года назад.«Ты» занимаешься со мной сексом? Ещё нет.
Тогда «Он» тоже замер. Отстранился. Словно их обоих в равной степени пугает обозначающий его присутствие голос. «Он» отстраняется и сейчас. Исчезает. Всего на дюйм от спины, но в этом дюйме моментально поселяется ледяной страх. Вкупе с откуда-то взявшимся чувством вины. И внезапно «Он» говорит не шёпотом. Не вполголоса. А таким холодным тоном, что у Регулуса отказывают лёгкие. — Что «пожалуйста»? Оставь меня.Вернись.
Будь моим братом.Не трогай меня.
— …не здесь, — так тихо, что Регулус сдаётся и лишь надеется, что «Он» расслышит. — Делай что хочешь, только… — кое-как, не глядя, кивает он вправо. На зеркало. — Не здесь. В следующую секунду Регулус остаётся в спальне один. Ни второго дыхания. Ни тепла. Ни чужих рук. Потому что «Он» делает шаг назад. И не делает ничего. В этом «ничего» так трудно становится не замечать усилившуюся дрожь в теле. И в тот миг, когда Регулус пробует открыть глаза, они замечают тёплый отблеск в лакированной поверхности под предплечьем. Но ещё до того, как он осознает факт зажёгшегося света, его разворачивает на сто восемьдесят градусов одним уверенным движением. Прикладывающим об шкаф. Не сильно. А даже если б сильно — из его груди всё равно нечего выбивать. Возможно, ему таки удалось научиться жить без кислорода. Или объяснение ещё проще: Он уже мёртв. Всего лишь возвращенный к «жизни» инфернал. Созданный по воле направленных сейчас на него глаз, напрочь затянутых дымчатой поволокой. Словно спрашивающих: «ну что, так страшно?» Однако «Он» спрашивает другое: — «Делай что хочешь»? Регулус проглатывает вкус железа, забранный со своих губ, и сам себе поражается, оттого что вскидывает подбородок. Будто разворот лицом к лицу, которого он так боялся, наоборот придал ему сил. Пусть вымученных. И вмиг иссякающих, стоит «Ему», полностью одетому, шагнуть вплотную и оттянуть пальцем нижнюю губу, стерев с неё развод крови. — Теперь без разницы «где»? — Демонстративно кивает «Он» на зеркало. И только Регулус ненароком скашивает взгляд на притаившиеся там тени, «Он» надавливает на челюсть, а следом надсадно, глубоко, впервые……целует его.
Подхватывая за бёдра, отрывая от пола и наваливаясь всем весом, отчего резной выступ дверцы отрезвляюще впивается в поясницу. Регулус мычит «Ему» прямо в рот. Рефлекторно вцепляется в ткань футболки. Сжимает бока коленями. Не обвивая. Лишь чтобы не упасть. Ему не нравится. Его не кроет. Не ведёт от пряного вкуса. Но язык, учась на ходу, начинает подыгрывать чужеродным, засасывающим движениям. Когда Регулус падает, он падает на «Него», перенёсшего его на кровать. Он урывает вздох и беспамятно теряет его вместе с собой в обнимающих сильных руках. В переместившихся на шею поцелуях, раскурочивающих помраченный рассудок. Он находит себя всё ещё цепляющимся за черную футболку и с промелькнувшим на периферии ужасом осознаёт, что запустил вторую ладонь в мягкие, как шёлк, волосы. И резко сжимает их в кулак, едва «Он» дотрагивается до кольца мышц, входя в него сразу двумя пальцами. Регулус уже себя ненавидеть не в силах. За то, что его телу больше «не больно». За то, что сам притягивает «Его» к себе. За то, что не пытается сбежать. За то, что его теперь держать не нужно. За то, что его тело само раскачивается на топорщащей джинсы эрекции, насаживаясь всё глубже на пальцы……и за то, что его тело уже кончить без них не может.
Настолько, что он делает это сам и готов расплакаться от благодарности, что «Он» этого не замечает. Даже если замечает — не вслух. Вслух «Он» шепчет что-то другое, что Регулус просто не слышит из-за взбесившегося набата в собственной грудной клетке. Когда сердце успокаивается, а «Он» поднимает голову: его костенеющие ладони всё ещё обхватывают её по бокам. И Регулус сам костенеет от абсолютно обнажённого беззащитного взгляда. Сириуса. Словно молящегося на него……«пойми».
— Скажи, что хочешь, чтоб я остался, — на одном сорванном дыхании.