…скажи, что хочешь, чтобы я остался.
В один миг Регулус упускает мысль, что «Он» не удерживает его, а цепляется. За него. Как захлёбывающийся человек, уносимый течением, хватается за того, кто может его спасти. Вот только закономерный итог такой «помощи» всем известен. Регулусу самому уже едва даётся держать нос над поверхностью. И, лишь возможно, ему удалось бы «помочь», если б с первых озаряющих сумерки лучей «Он» не вёл себя как ни в чем не бывало. Так, что Регулусу не хватает воздуха даже на единственный членораздельный вопрос.Но если раньше Регулус перебивался этими короткими передышками, то теперь он ощущает одно лишь кислородное голодание.
«Он» приваливается к возмущенному навалившейся ношей письменному столу орехового дерева, что расположен напротив распахнутого настежь окна. На «Нём» непросохшие плавательные шорты и больше ничего. С кончиков волос до плеч спадают капли. Одна — прямиком на уголок его ответного письма, когда «Он» чуть наклоняется сверху. Регулус использует стол по назначению и совсем не замечает в распахнутом обзоре бассейн, после заплыва в котором «Он» не удосуживается вытереться. Совсем не замечает поджарого влажного торса. И ложащегося на аромат винограда, который «Он» целой гроздью принёс с собой, терпкого мускуса. Регулус ничего не замечает и заканчивает ответ маме. Она пишет, что Регулус её гордость, и всё остальное не имеет значения. Регулус ответом благодарит её за поздравление. Ответом, развернувшимся благодарными строками вдвое больше её поздравительных. Меж них он закладывает отчет о своём приятном досуге. И зачем-то заверяет её в отсутствии нужды переживать за «Его» скверное поведение. Будто она не знает своего старшего сына. Будто Регулус в положении держать ответ, стоит ли ей переживать. Потому что он представления не имеет, чем «Он» занимается белые дни, когда не выкапывает на заднем дворе погребную яму для бабушки. Если «Он» хотел быть с ним рядом, то затяжные моционы в самоволку, с коих «Он» возвращается после полуночи и с невидимым за зрачками цветом радужки, явно с этим планом не вяжутся. Ничего не вяжется. Сейчас «Он» в полудюйме от «слишком» близко. «Он», закидывая в рот виноград без косточек, буднично перечисляет намечающиеся и изобилующие в местных краях вечеринки. Отпускает пару сомнений в смысле существования музея штопоров и в здравомыслии его посещающих. Не обходится без сноски на деменцию «старухи», которой следовало бы «так следить за своими детьми, а не внуками», когда бабушка в принципе перестала «Его» трогать и сделала лишь одно замечание, после которого «Он» ни в коем разе не перестал расхаживать по дому полуголым. Регулус — меж тем и пока застывает печать — наглаживает сгиб конверта, неотрывно смотря в янтарные глаза неясыти, терпеливо ожидающей поручения на белой раме и словно одалживающей стоическое терпение ему. Но только «Он» заикается о планах… — Не оставляй на мне больше следов. Регулус перебивает. И «Его». И, кажется, всё живое в радиусе сотни ярдов. Шелест листвы. Пение птиц. Стрёкот кузнечиков. Шорох собственных пальцев по пергаменту. В повисающем гробовом безмолвии остаётся только смена на «Его» лице, которое Регулус не видит. И совершённый в его диафрагме исступленный кульбит. Вмиг по жилам разносится паника от предсмертной агонии. Потому что он только что одним махом добил и иллюзорную форму жизни, которую они оба поддерживали в течение четырёх лет. Вот только первое ранение нанёс ей не Регулус. Первым оставленным на его коже рубцом……у тебя засос на шее.
И на последнем издыхании Регулус просто молится про себя, чтобы «Он» искренне не понял. Чтобы пришёл в замешательство. Чтобы это была всего лишь случайность. — Кто-нибудь заметил? И у Регулуса опускаются веки. А полуденное солнце гаснет на пресловутый миг раньше. Видимо, ему уже запрещено молиться. — Нет. Он передает письмо. Провожает незамедлительно вспорхнувшую с окна сову. И теряет связь с телом в попытке подняться на ноги. Зато поднимает голову. С резким хрустом в шее. — Хорошо. «Хорошо, что никто не заметил»? «Хорошо, больше не буду»? При всём желании Регулус не подавляет эти два вопроса, верещащих в его взгляде, бегающем по занавесившемуся вороной драпировкой профилю. Ещё сильнее обуревает желание отобрать злосчастную гроздь винограда и швырнуть её в окно. Но «Он» встряхивает волосами, переминается и поворачивается навстречу так, словно «Ему» с потолка Обливиэйтом прилетело. — Ну и? — Беспечно ведет «Он» плечом. — Хочешь прогуляться? — И предельно отчётливо проглатывая слово «вместе». И будто Регулус не сидит и не, pardon my French, охуевает. — Можем сгонять на то озеро, где… — Я там уже был. — Ошибаясь в расчетах, резко выдвигает он стул. Хватив через край силы, в которой была необходимость. — И я встречаюсь с Кэрроу. — Беспечно ведёт Регулус плечом, прежде чем шагнуть к двери. — Буду к вечеру. — Серьёзно? Они и так ежедневно вьются вокруг тебя в школе, а теперь ещё… — «Приползли сюда»? — Снимает Регулус с языка. С тут же завернувшегося ядовитого языка. — Да. До слёз жаль, что мне не дано во всех прелестях постичь «Твоё» тяжкое бремя выбора между семьёй и друзьями. Регулус в последний момент прикусывает свой язык, с которого было готово сорваться «Его» имя. В последний момент замечает исказившую «Его» лицо судорогу. Словно от укола. И прежде чем до него самого добирается укол совести, Регулус уходит.В последний момент сжав кулак.
Ему не обидно за испорченное праздничное настроение. Его и не было. Ему обидно за своё бессилие перед обычным куском дерева. За то, что он не может разрешить себе ни импульсивно захлопнуть дверь……ни даже просто её за собой закрыть.
Совершенно не обидно Регулусу, когда он выходит на приятный солнцепёк цитрусовой обители Ривьеры, граничащей с Италией, чьё близкое соседство сходу угадывается в повсеместной рыжей черепице и лимонной облицовке домиков. Он перемещается сюда по каминной связи и делает глубокий вдох полного безразличия со стороны присутствующих в магическом транспортном пункте. Здесь его никто не узнаёт. Здесь ни у кого не лезут на лоб глаза от его двух расстёгнутых на рубашке пуговиц. Рубашке с коротким рукавом. Зато это поползновение возникает у него, когда Регулус, сделав два шага по направлению к отелю, оборачивается через правое плечо. Алекто всегда так делает. Подкрадывается со спины и похлопывает с одной стороны. Однако, машинально оборачиваясь, ты застаёшь лишь не-при-делах-прохожего, потому что она ловко огибает тебя с другой стороны. Регулус всегда на это ведётся. И уже не удивляется. Он удивляется тому, что видит её по левое плечо одну. — А где Амикус? — Уверовал, что он полувампир, и по-кошачьи шипит на солнце, — декларирует она, заодно прикуривая толстую сигарету. Регулусу достоверно, во всех мельчайших деталях, удаётся представить эту картину, не вызывающую недоверия. Волосы Алекто классически заколоты в высокий небрежный хвост. Выпущенные из узла передние пряди тоже на месте. Летящая желтая юбка до середины икр. Болтающийся на поясе мужской ремень. Обтягивающая красная футболка. Связка подвесок на черных шнурках. Никто бы в жизни не признал в ней сейчас принадлежность к Слизерину. Да и в нём. А Амикус однозначно бы сестру в таком виде не выпустил. И Регулус делает вывод, что переоделась она в каком-нибудь ближнем клозете. Курит она тоже только при Регулусе. И пусть странно, но именно поэтому Регулус ощущает между ними заключившийся сам по себе негласный обет молчания. Алекто не разменивается на поздравления. Не спрашивает: куда пойдём? Алекто выдыхает в голубое небо облако дыма и спрашивает: — Вперёд? А «куда» вперёд? — им обоим неважно. Просто вперёд. Дальше. Куда угодно. Спеша использовать каждую дозволенную беззаботную секунду. Мчась прочь от страха, что они скоро иссякнут. Который они оба ни за что не покажут. Алекто даже всегда на полшага впереди него. Она быстро ходит. Курит на ходу. Курит тоже быстро. Она предлагает угнать цветочную тележку, оставшуюся на минутку без присмотра, но после одного взгляда на Регулуса говорит, что пошутила. И одалживает из кадки, что здесь на каждом углу, веточку чайной розы. Она не боится свалиться с трубы над каналом и не замечает предназначенный для его преодоления мостик, до которого подать рукой. Не боится намочить волосы. Не боится сломать ноготь. Не боится выглядеть нелепо. Не боится украсть из лавки солнцезащитные очки. Не боится черного пса, увязывающегося за ними вверх по улице, пока ей не приглядывается часовня, с которой можно «запросто» перепрыгнуть на соседнюю крышу. Алекто упрямо делает вид, будто ничего не боится. У неё это получается гораздо искуснее Регулуса. И в чем-то ему стоит поучиться. Когда они останавливаются, дрейфующие в бухте лодки отбрасывают на тёмно-сизую рябь медовые огоньки. Регулус обнимает на покатой черепичной крыше колени. Ноги, мягко сказать, изнывают. И на его макушке великоватые по размеру солнцезащитные очки. Алекто же, балансируя с помощью разведенных рук, ходит туда-сюда перед ним по самому краю. Регулус сказал бы «будь осторожна», но она и так осведомлена, что если не расшибётся, то обязательно что-нибудь сломает, сорвавшись вниз. — Нужен подарок? — Между прочим спрашивает она. И только спустя пару секунд Регулус вспоминает, что у него день рождения. — Как хочешь, — выдыхает он. Алекто, дойдя до угла, совершает вращение и продолжает виртуозно играть с вероятностью смерти на его поджилках. — А в стихотворной форме? — Ты приготовила мне стишок? — И не более. — Тогда нужен, — уверенно соглашается Регулус. На её безучастном профиле нет и тени улыбки, но завораживающий голос с умиротворяющей хрипотцой вкладывает всю «её» в каждое слово. И, конечно же, Регулус знает это произведение. Одно из её любимых. Помеченное в её маскирующемся под словарь рун сборнике Кольриджа…В стране Ксанад благословенной Дворец построил Кубла Хан, Где Альф бежит, поток священный, Сквозь мглу пещер гигантских, пенный, Впадает в сонный океан…
Алекто дочитывает поэму наизусть до самого конца и только после подсаживается к нему, вытягивая ноги и устремляясь на плавучие огоньки бухты. — Есть идеи, о чём здесь? — Щёлкая зажигалкой и теперь не спеша, подносит она пламя к новой сигарете. Регулус читает в её покинувшем крышу взгляде, что она задала вопрос не ради его ответа. — Может… «Кубла Хан» – это бог, создавший наши тела, а «поток» – души, входящие в «океан» жизни? Или речь об убежище, что каждый из нас строит внутри себя, и течении времени, впадающем в забвение, когда мы умираем?.. — Не знаю. — Я тоже. Но важнее другое, — вдруг усмехается она. — Представь, что условный… пусть будет «Олли». Представь, что условный-Олли плачет над шестнадцатым куриным крылышком с хрустящей корочкой, зная, что его потолок – пятнадцать крылышек, а съест на одно больше – ему тут же станет плохо. — С трудом, но Регулус рисует воображением эту удручающую картину. — Так вот, если бы в этот самый момент для нашего-условного-Олли «священным Альфом» был бегущий по сосудам холестерин, Кольриджу было бы до фонаря. — Потому что он мёртв? — Не улавливает Регулус. Алекто, чуть откидываясь назад, качает головой. — Потому что он написал «Кубла Хан» по накурке. Вот теперь она победно улыбается на кашляющий смешок Регулуса. Но Алекто достаёт из-за уха бутон белой розы, и улыбки как не бывало. — Мы можем наделить «Кубла Хан» любым себе угодным смыслом. Факт останется фактом: это всего-навсего бред обдолбившегося писаки. — Лепестки один за другим осыпаются на черепицу. — В погоне за возвышенным смыслом меркнет суть. И порой она может оказаться самой примитивной. Или самой горькой… особенно если смысла в итоге нет. Ободранная ножка цветка скатывается с крыши. Регулус делает немой вдох, как выброшенная на берег рыба. А Алекто склоняет голову к плечу, будто высмотрела в водной ряби что-то запредельно важное. И не глядя, словно уже зная его ответ: — Хочешь послать весь смысл к черту и напиться?