…«Его» тоже?
Регулус не скучает, когда не видит «Его». Когда видит — земля под ногами истончается до ледяной корки хрупче высушенного листка липы. Один шаг вперёд, и его накрывает с головой неизлечимой горечью. Сейчас этот шаг ещё и неустойчивый. Шаткий. От молодого вина. И ношенной не одно лето вины.…жаль, что мне не дано во всех прелестях постичь «Твоё» тяжкое бремя выбора между семьёй и друзьями.
Та судорога от булавочного укола, которую он запечатлел перед уходом — после этих бесстрастно кинутых в лицо слов — была той же переменой от торжественного возгласа «Гриффиндор!». И теперь Регулусу почему-то хочется забрать их. Слова, поднявшиеся кислым комом к горлу. Но алкоголь словно связал голос и развязал тело. Регулус ждёт, что «Он» ляпнет что-нибудь вроде «не стоит клюкать вино, если не умеешь пить». Но «Он» лишь придерживает его за плечо, когда его шкивает. Регулус ждёт, что «Он» ляпнет что-нибудь вроде «чем занимались?». И заранее подготавливает ответ «свились в клубок и грелись на солнышке». Но «Он» не даёт ему возможности реабилитироваться даже скудным сарказмом в своих глазах за столь покладистый уход по первому «Его» зову. Регулус не интересуется, каким волшебным образом «Он» отыскал его в другом городе. Не отыскивая в бальзамическом тумане на задворках ни малейшего интереса к этому феномену. В его голове блуждает только один вопрос. Всё тот же. Зачем? Зачем «Он» нашёл его? Зачем пришёл за ним? Зачем придерживает так бережливо, что Регулуса непрошено уводит дежавю, где «Он» заботился о нём во время недомоганий? И сейчас Регулус чувствует себя ровно так же. Слабым и простуженным до ломящих костей… — …зачем «Ты» это делаешь? Его голос звучит промёрзшим при температуре плавления в тридцать градусов. По телу сбегает остужающий поток воды. Под лопатками — каменная плитка, по которой он неумолимо соскальзывает на подкашивающихся коленях. Но «Он» одним движением раз за разом ставит его обратно на ноги. — Тебе надо протрезветь. «Он» перед ним и тоже промокший насквозь. Красная футболка без рукавов стала багряной. Джинсовые бермуды — тёмно-синими. А длинные пряди прилипают к будто бы искренне взволнованному лицу. Которого Регулус видеть не хочет. Перекатываясь на бок по стенке душа в полном неведении, как он здесь оказался. Вроде они спускались к берегу. К транспортной точке. Но он совсем не узнаёт кофейную мраморную плитку в застеклённой душевой. Словно провалился сюда по пути на каком-то пропащем шаге. — Мне надо домой, — практически мямлит он. И не отслеживает, осталось ли при нём пронёсшееся по обрыву сознания «отведи меня домой». — Точно не в таком виде... «Его» голос звучит растерянно и в то же время крайне трезво. И, помимо мокрой одежды, Регулуса облепляет стыд. Оттого что предстаёт перед «Ним» в самом непотребном виде. Оттого что предстаёт в «Его» полном распоряжении. Оттого что не в силах вспомнить оправдание, данное себе перед первым глотком вина. Оттого что он одновременно останавливает выпрямляющую его голову руку и держится за неё. От того невменяемого спазма внизу живота, пустившего обратный ток по решившему с концами сдаться телу, когда «Он» проталкивает бедро между его ног. Как будто лишь для опоры. Чтобы не дать упасть. Но Регулус размыкает веки и угождает в едва ли сберёгший унцией больше способность мыслить взгляд. Опускающийся за ниспадающей пеленой «дождя» на его разомкнувшиеся губы. Всего в дюйме от которых «Его» пальцы, не надавливая, оглаживают скулу. И к удивлению Регулуса — навсегда утёкшему в канализационный слив — сопротивляясь, качает головой именно «Он». Но откуда-то — из перемалывающего нутро водоворота — гейзером вырываются все колдографии, на которых «Он» проходит мимо него в школьном коридоре. И сомкнутые на «Его» запястье пальцы поневоле сжимаются. Прежде чем Регулуса беспощадно кидает в бурлящий омут. А глаза закрываются, лишь бы их не ошпарило кипятком. Не оттого что «Он» впивается в его губы, втесняя раскалённый язык в сам открывающийся шире рот. Не оттого что «Его» бедро остервенело вжимается в совершающий полудвижение навстречу таз. Не оттого что «Его» утягивающие на дно ладони повелительно задирают голову и сминают клеймённую кожу под задравшейся рубашкой. И не от обжигающего мочку придушенного тембра:…тебе же нравится.
Регулус приходит в себя на жалкое мгновение, чтобы осознать себя ещё более ничтожным. А в следующее прикладывается потерявшим поддержку затылком о плитку, после того как «Он» буквально сдирает с него наполовину расстёгнутую рубашку через голову. Моментально утяжеляющуюся. И напрочь отказывающуюся нести сейчас какую-либо ответственность перед прошлым или будущим. Последнее осознанное действие Регулус выполняет, прикусывая тыльную сторону костяшек. Но всё равно пропускает постанывающее эхо на каждое изводящее движение, заставляющее постыдно подмахивать бёдрами. Всё равно его вторая ладонь запутывается в мокрых волосах, падающих на «Его» шею. Всё равно от сбитого дыхания, касающегося невыносимо пылающего уха, мерцает под веками. Так, что он словно теряет даже подсознание. И до саднящей боли в виске вжимается в плитку, когда разбирает в шёпоте повторяющуюся просьбу:…скажи моё имя.
Страшнейшую «просьбу» из всех.…пожалуйста.
Потому что это происходит не с ним. Не с тем, кого Регулус звал по имени. Регулуса здесь даже самого нет. Он за «стеной». Еле стоящей, как и его тело. Содрогающейся от разрушительной силы, роняющей груды обломков с каркаса. Это не его разворачивают лицом к мраморной стене. Не его прогибают в позвоночнике, оттягивая назад за подбородок и накрепко держа за бёдра. Не его оплетает непристойное эхо, исходящее из передавленного горла, когда «Он» почти сворачивает голову и терзает губы. Но когда «Он» вынимает пальцы и прерывисто выдыхает за ухо, Регулус — спустя лишь один невозвратный миг уловив смысл услышанного — моментально распахивает глаза с чудовищным раскатом под рёбрами……прости.
— Сириус, стой!.. — и давится своим, в тот же миг сорвавшимся возгласом. До молниеносно выступивших слёз. До вернувшегося звона в ушах. Не пропускающего ни одного звука, кроме бьющегося о плитку пола напора воды. Что-то про «перетерпеть». Что-то про «привыкнуть». Что-то про «я люблю тебя». Что-то про «пожалуйста». Что-то про «не говори, что тебе противно». Когда он «начинает двигаться», Регулус, упираясь в стену душевой, зажмуривается уже просто от боли. И не замечает ничего. Кроме неё.«Это». «Секрет». «Будет хорошо». «Будем вместе». «Он».
Под веками вдруг возникают васильковые глаза прислоняющейся к окну поезда Алекто……«ничего не поделаешь».
Она затягивается, наблюдая за Черным озером с совиной башни……«ты похож на свою маму».
И отворачиваясь, с погасшей улыбкой, начинает один за другим обрывать лепестки белой розы.
«В погоне за возвышенным смыслом меркнет суть»…Толчок.
…«и порой».
Толчок.
«Она может оказаться»…Толчок.
…«самой горькой».
Толчок.
«Особенно если»…Толчок.
…«смысла в итоге нет».
Меня. Трахает. Собственный. Брат.