Комедия масок

Дотторе тогда совсем не удивился — ему всё-таки стоило ожидать, что у Панталоне будет та ещё куча скелетов в шкафу. И даже то, что эти скелеты были не метафорическими, а вполне реальными и настоящими, тоже не произвело на доктора большого впечатления. Единственное, чего он точно не ожидал — так это того, что скелеты в коллекции Панталоне будут не стыдливо запрятаны подальше от чужих глаз, а гордо выставлены напоказ на дорогих рукодельных витринах — а ещё того, что их будет так много. Кости были везде: в витринных шкафах за стеклянными дверцами, на тщательно протёртых от пыли полках, на хрупких хрустальных пьедесталах — слепяще-белые и грязно-жёлтые, совсем свежие и уже крошащиеся в пыль, вычищенные до блеска и припорошённые тёмным налётом, девственно чистые и покрытые сложными геометрическими узорами — традиционными орнаментами пустынных культов, в которых можно было прочитать историю древних божеств. Цепкий учёный взгляд тут же распознал освежёванную и выпотрошенную тейватскую фауну, гордо красующуюся костями на витринах в самых разных позах; доктор почти слышал, как с тихим шуршанием в его голове зашелестели пыльные страницы старых академических учебников, когда он привычно перечислял в уме названия каждой косточки и хряща, с удивлением стопорясь на скелетике какого-нибудь совсем уж редкого зверька, вымершего задолго до того, как учёная рука успела бы описать его в научных фолиантах. На фоне такого пышного разнообразия прекрасных экземпляров животных костей человеческие вызывали у Дотторе гораздо меньше интереса — насмотрелся уже на них сполна в своей лаборатории, когда расчленял тело очередной сиротки. Доктор с трудом оторвал взгляд от белоснежных черепов, хребтов и рёбер и повернулся к тихо замершему за его спиной Панталоне, ответившего тонкой улыбкой на лёгкое удивление и красноречивый вопрос в красных глазах; признаться, не такого он ожидал, когда банкир, долгие месяцы отвечавший на его ухаживания сперва холодным безразличием, а после — вежливым интересом, внезапно и совсем без повода пригласил Дотторе к себе домой показать «кое-что очень дорогое сердцу». Доктор тогда, конечно же, согласился — не мог не согласиться — а теперь мог лишь гадать, чего же хотел добиться банкир этой маленькой странной демонстрацией: может, Панталоне просто хотел его испугать и отвадить — а может, наоборот, проверял на прочность его намерения. А может, банкир пригласил его к себе в логово, чтобы добавить ещё один экземпляр в свою коллекцию. Дотторе чувствовал, как под рёбрами защекотал страх и азарт, и с непривычным будоражащим нетерпением ждал, как дверь за ними сейчас закроется с карикатурным жутким скрипом, отрезая единственный путь к отступлению, и руки Панталоне сожмут его шею, ударят чем-то тяжёлым по затылку, вставят лезвие ножа между позвонками или вспорют глотку — но Панталоне и не думал нападать на доктора; лишь вцепился внимательным выжидающим взглядом в красные глаза, высматривая что-то в глубине зрачков — ждёт, поди, реакцию своего воздыхателя на своё маленькое необычное хобби. Дотторе, по-своему тогда воспринявший приглашение банкира и ожидавший увидеть за закрытой дверью большую кровать с наручниками в изголовье и целой коллекцией самых разных интересных игрушек на прикроватной тумбочке, растерянно молчал, задумчиво скользя невидящим взглядом по расслабленному, абсолютно нечитаемому лицу Панталоне — ох, как же хотелось вскрыть скальпелем эту вежливо-холодную маску и рывком содрать с любимого скальп, обнажив пульсирующие кровоточащие эмоции; как же хотелось узнать, чего же хочет добиться банкир этой маленькой демонстрацией своих увлечений. Дотторе опять всё понял по-своему; Панталоне тонко улыбнулся, когда доктор, не получив этой ночью желаемого, молча покинул его дом. Получил ли тогда желаемое сам банкир — кто знает; не узнаешь, пока не вскроешь ему череп.

***

Панталоне тогда совсем не удивился — ему всё-таки стоило ожидать, что его воздыхателя не испугает парочка хранимых в его шкафу скелетов. И даже то, с каким молчаливым аккуратным предупреждением были показаны Дотторе эти кости, тоже ожидаемо не возымело привычного эффекта на доктора — как банкир и предполагал. Единственное, чего он точно не ожидал — так это того, что Дотторе не только ни на йоту не поубавит настойчивость своих ухаживаний, но и буквально на следующий день нагло ворвётся к нему в кабинет с цветами и подарком. — Мило, — сухо констатировал Панталоне, с вежливым интересом покрутив в руках человеческий череп — очередной подарок доктора. Холодный безразличный взгляд в очередной раз будто для галочки прошёлся по чуть желтоватой кости — ничем не примечательной для бывалого коллекционера. — Вижу, что засвежевали бедолагу совсем недавно — неужели специально для меня? Благодарю, я польщен, — пальцы в перчатках задумчиво погладили изгиб височной кости, на которую ещё вчера была натянута кожа. — Позвольте поинтересоваться, коллега: и чей же это череп? Дотторе беззаботно улыбнулся. — Мой. Панталоне встрепенулся; безразличная скука, нехотя скрываемая за вежливым интересом, за секунды сменилась неверием, удивлением и возбуждённым азартом, когда оживший взгляд за стёклами очков, демонстративно всё это время игнорировавший доктора, тут же недоверчиво вцепился в его нагло ухмыляющееся лицо — а потом так же резко опустился обратно на череп; затянутые в кожу перчаток пальцы уже с куда большим интересом жадно щупали кость едва ли не до трещин. Банкир сглотнул и коротко прошёлся языком по пересохшим губам — наглость и бесстыдная дерзость поступка доктора выходила не только за рамки приличий, но и здравого смысла со всеми моральными устоями. И, признаться, это будоражило. — Я знал, что вам понравится мой подарок, — самодовольно мурлыкнул Дотторе, незаметно сделав шаг навстречу Панталоне. — Ради вас, мой дорогой коллега, мне не жалко пустить под нож своего лучшего клона. «Ради вас мне не жалко пустить под нож даже самого себя» — красноречиво повисло в воздухе и отразилось в темноте пустых глазниц ещё вчера живого клона — а сегодня уже зарезанного, выпотрошенного, скрупулёзно вычищенного от обвивших череп мышц и сухожилий и торжественно подаренного банкиру, как самую большую драгоценность — как доказательство серьёзности своих намерений. Восторженное удивление в глазах Панталоне служило ответом на так и невысказанный вслух вопрос доктора, с которым он всю ночь свежевал себя ради подарка своему любимому. Дотторе подарил ему самого себя; Панталоне не мог оставаться глухим к такому. С тихим стуком кость аккуратно опустилась на стол; цепкие пальцы банкира с трудом оторвались от задумчивого поглаживания черепа и потянулись к ещё одному — скрытому за мерзким переплетением пульсирующих кровотоком мяса и мышц. Дотторе потянулся к протянутой к нему руке, словно ластящийся кот; Панталоне лишь возмущенно фыркнул, когда наглый доктор осмелел настолько, что рискнул оставить лёгкий поцелуй на худом запястье, спрятанном за холодной кожей перчаток — и тут же пожалеть об этом, поневоле потянувшись вслед за гладящей его рукой, которая тут же была убрана с его щеки. Панталоне нежно улыбнулся, скользя внимательным взглядом по своему голодному до ласки воздыхателю — и демонстративно-медленно снял перед ним свои перчатки. Дотторе чувствовал, как плавится подтаявшим воском под аккуратными прикосновениями чужих рук, когда те бережно взяли его лицо в ладони, ласково гладя подушечками пальцев щёки, скулы и виски; красные глаза довольно прищурились, когда руки поднялись выше, зарываясь длинными пальцами в растрёпанные светлые волосы и мягко массируя кожу головы. Каким же абсурдным сейчас казался его глупый вчерашний страх, какой же смешной казалась вчерашняя мысль о том, что эти нежные ручки могут вогнать ему нож между рёбер или распороть лезвием живот — хотя, без сомнения, доктор получил бы удовольствие и от этого. Ласковые прикосновения незаметно становились всё более агрессивными и настойчивыми: длинные пальцы уже не гладили, а всё сильнее вдавливали подушечки в кожу, оставляя на ней быстро исчезающие красные следы и слабую боль; руки без тени недавней ласки деловито исследовали не только щёки и скулы, а всё лицо целиком, задумчиво проходясь ногтями по каждому изгибу и выемке; костяшки пальцев медленно надавливали на виски до тех пор, пока тонкая пластинка кости слабо не прогнулась внутрь, заставив доктора тихо зашипеть от тупой боли — но так и не заставив отстраниться. Дотторе недоумённо приоткрыл довольно зажмуренные глаза — и тут же широко их распахнул, встретившись с больным, лихорадочным взглядом, жадно скользящим, пожирающим глазами всё его лицо — не в желании вдоволь им налюбоваться, а в желании разодрать его ногтями, сорвать скальп и выскрести всё мясо с кости, чтобы забрать её себе, как трофей — как дополнение к лежащему на столе свежему черепу. Внезапная догадка заставила доктора тихо захихикать, будто от щекотки: кто же знал, что всё это время банкир не ласкал в благодарность своего воздыхателя, а всего лишь пытался пальцами получше ощупать его череп через кожу? Кто же знал, что осознание этого возбудит доктора ещё сильнее? Дрожащий восхищённым возбуждением блуждающий взгляд Панталоне наконец остановился на красных глазах, прячущих от него глубокую темень глазных провалов; жадно ощупывающие худощавое лицо пальцы задумчиво прошлись по нижнему овалу глазницы, ногтем царапая рефлекторно дрогнувшее веко — знал бы только доктор, как же банкиру хотелось надавить сильнее, одним резким рывком протыкая, выдавливая глаз из выемки черепа, чтобы полюбоваться липкой темнотой за ним. А Дотторе будто бы знал — и даже не думал отстраняться, влюблёнными преданными глазами глядя в лихорадочно блестящие. Длинные цепкие пальцы в последний раз слабо царапнули нижнее веко и опустились ниже; Панталоне вновь бережно взял в ладони лицо доктора и притянул его к себе для поцелуя. Теперь Дотторе не мог отстраниться, даже если бы захотел: пальцы банкира вцепились мёртвой хваткой в его щёки и скулы, внимательно ощупывая двигающиеся в такт губам мышцы челюсти и кости под ними, пока Дотторе так же внимательно изучал языком чужой рот. Руки доктора в ответ рискнули слабо сжать по-женски изящную талию, притягивая банкира к себе ближе и теснее, и плавно опуститься ещё ниже; Дотторе тоже был не чужд интерес к чужому телу — пусть даже его больше будоражили изгибы плоти, а не кости. Когда наглеющий доктор позволил себе слишком многое, рычащий сквозь поцелуй банкир вцепился пятернёй в светлые волосы на его затылке и силой отодрал от себя всё льнувшего к чужим губам раскрасневшегося любовника, заставив его тихо застонать. — Не спешите, коллега, — жарко выдохнул Панталоне — такой же раскрасневшийся и горячий. — Я ещё не решил, достойны ли вы быть частью моей коллекции. Дотторе послушно убрал руки с тонкой талии и слегка отстранился, тяжело дыша; Панталоне довольно прищурился. — А теперь снимите, пожалуйста, рубашку. Доктор рвано выдохнул, почувствовав чужие губы на своей ключице, выцеловывающие каждый миллиметр выпирающей кости; беззвучный выдох сменился тихим стоном, когда настойчивые поцелуи сменились слабыми покусываниями. Одна рука банкира жадно ощупывала длинные тонкие кости в чужом худощавом предплечье, гладила худое запястье и широкую ладонь, изредка поневоле переплетая пальцы с доктором; вторая же нагло ощупывала голую узкую спину, щекотала лопатки и спотыкалась пальцами на каждом позвонке, бесстыдно опускаясь вниз до самого копчика — и тут же невинно возвращаясь обратно к самой шее, поднимая за собой табун мурашек. Панталоне хитро ухмыльнулся и жадно припал к чужому телу, широко лизнув плоскую грудину, дрогнувшую от судорожного вдоха и бешено застучавшего внутри сердца — слишком громко, до одури оглушающе, его нужно будет первым вырвать из тела доктора, когда придёт пора того свежевать и потрошить; но ещё была не пора, и длинным пальцам позволено было лишь внимательно ощупать каждую косточку и хрящ выпирающего частокола рёбер, мимолётом задевая ногтями соски и вырывая из чужой глотки очередной приглушённый выдох. Соблазн был слишком велик: банкир не удержался и позволил себе немного больше, ловко просунув пальцы под последней парой рёбер, насколько позволяла кожа и мышцы, и слабо потянув их наверх, за игривой попыткой пощекотать подреберье пряча дикое желание рывком вырвать длинные тонкие кости из чужой грудной клетки. Дотторе легко разгадал это желание и тихо застонал, втягивая сильнее живот и самостоятельно насаживаясь на орудующие под рёбрами пальцы. Кадык банкира рвано дёрнулся, когда он медленно — с молчаливого позволения доктора — щупал обратную сторону кости и хряща, заставляя слабую щекотку перейти в ноющую боль, а стон в едва слышное шипение — малую плату за то, чтобы полюбоваться голодным восторгом в глазах любимого. Благодарность Панталоне не заставила себя ждать: цепкие пальцы сменил юркий язык, прошедшийся сверху вниз по каждому рёбрышку и хрящику в грудине и опускающийся всё ниже; к тому времени, как губы банкира покрыли лёгкими поцелуями дорожку от солнечного сплетения к пупку, сам банкир уже успел плавно опуститься перед Дотторе на колени. Доктор поневоле задержал дыхание, когда руки Панталоне, безынтересно пройдясь по талии, опустились на бёдра, поддев пальцами ремень штанов — впалый худощавый живот с мягкими внутренностями под кожей далеко не так сильно интересовали банкира, как выпирающие тазовые косточки. Подрагивающая рука в медицинской перчатке нетерпеливо зарылась в чёрные кудри и слабо, на пробу надавила на затылок, когда Панталоне нетерпеливо стянул штаны и жадно вцепился пальцами в костлявые бёдра, бесстыже лапая их — но банкир красноречивый намёк демонстративно-наивно проигнорировал: пульсирующее, горячее и липкое между ног доктора интересовало его даже меньше, чем его внутренности. Пульсирующее, горячее и липкое влажно мазнуло по щеке банкира, пачкая смазкой острую скулу, когда тот прижался губами к широкой кости совсем рядом — чтобы после слабо прикусить зубами мешающуюся нежную кожу, обтягивающую кость, и оттянуть её, заставив Дотторе коротко ахнуть, крепче вцепиться в чёрные локоны и рвано дёрнуть бёдрами, ещё сильнее размазав смазку по чужому лицу. Панталоне не замечал ни бьющий в нос запах мускусного возбуждения, ни стекающий по щеке предэякулят, ни даже плавно трущийся об эту щёку член — он слишком сильно был увлечён изучением пальцами и губами бёдер доктора, чтобы заметить то, как тот понемногу начинает смелеть от пьянящего возбуждения и тянущей тяжести между ног — прямо между двумя половинками тазовой кости, которую зацеловывал банкир. А Панталоне возбуждался всего лишь от осознания того, что кости под его губами принадлежат ему — и что он не может до этих костей добраться ни пальцами, ни губами, ни языком; можно лишь щупать, кусать и облизывать кожу, под которой плавными изгибами вырисовывались изгибы скелета худощавого доктора, сходя с ума от этого так же, как рыцари сходят с ума от очертания тонкой девичьей талии под пышным платьем и корсетом — вот только вместо многих слоёв юбок с доктора хотелось содрать мешающуюся кожу и мясо под ней, чтобы сполна налюбоваться им изнутри. Дотторе чувствовал это желание в каждом засосе-синяке на своих бёдрах и почти скулил, всё быстрее потираясь членом о лицо банкира и представляя, как аккуратно покусывающие кожу зубки однажды прокусят его тело до самых костей, вгрызаясь в них диким зверем — но пока чужие пальцы и рот лишь с интересом бывалого коллекционера изучали и оценивали подаренный банкиру любопытный экспонат, решая, стоит ли добавить его в коллекцию, и принципиально не позволяя себе ничего лишнего — даже если доктор до тянущей боли в пахе хотел бы, чтобы позволили. Дотторе поневоле задержал дыхание и замер, когда Панталоне наконец тяжело оторвался от чужих бёдер — он готов был вынести вердикт. Раскрасневшийся, возбуждённый донельзя банкир пьяно покосился на прижатый к щеке член, измазавший его лицо и волосы прозрачной липкой смазкой, а после поднял маслянистый взгляд на доктора, коротко облизнул губы, сказал ему чуть хриплым от возбуждения голосом: — Вы будете отличным экземпляром моей коллекции, коллега. И обхватил губами головку его члена.