Укорённый молчанием благородной тишины,
Я слеп по воле всевышнего желания,
Но моей была ты.
Смотря в темноту далёкой звезды,
Мы трепетали от осознания,
Как одиноки и безвестны мы
В глазах природы. И в нас самих.
Акт второй
Произошёл сдвиг. Прежде Малфой был мимолётной мыслью — теперь он занимает небольшую, но прочную часть моего сознания. Он вечно торчит на нижнем этаже, а я, хоть и сама не понимаю, как так вышло, ценю это. Не его самого, конечно, а факт его присутствия: после почти года жизни в компании раненых, зачастую пребывающих без сознания людей внезапно в моём поле зрения появился живой, дышащий человек. Человеку нужен другой человек, даже если этот другой — колючий, грубый и вообще неприятный. По правде говоря, я считала себя выше такой низменной потребности, но я, как видно, плохо разбираюсь в эмоциях. Темп моих будней практически не изменился. Просыпаюсь с рассветом — если, конечно, повезло и я вообще спала, — трачу несколько минут на растяжку ноги, расслабляя мышцы, и спускаюсь завтракать вчерашним чаем и чёрствым хлебом. Затем уборка дома, варка зелий и череда медицинского хаоса. В конце ещё остаётся время, чтобы приготовить пасту или сделать рагу из остатков костного бульона, а когда еду уже можно считать съедобной, я сажусь на шаткий стул и ем в тишине. Только теперь рядом со мной другой человек — бледная тень, которая прячется по углам. Почти всё время он сидит в гостиной, отвернувшись от двери в кухню. Лишь копна платиновых волос выглядывает из-за спинки выцветшего кресла, слышно тихое шарканье шерстяных носков по полу, когда он крадётся из комнаты в комнату, и мелькает рука, почти полупрозрачная в рассеянном солнечном свете, которая держит какую-то старую знакомую книгу — её обложку я не вижу, воспроизвожу по памяти. Раньше Малфой, попадаясь мне на глаза, тут же исчезал, только если я не обращалась к нему напрямую, а теперь он всегда на виду, как капля чернил на чистой блузке. Я больше не могу его игнорировать, он раз за разом сам напоминает о своём существовании. После ночного разговора на крыльце прошло четыре дня. За это время Малфой проявил достаточно самообладания, придерживаясь одного полноценного приёма пищи в день — ужина; каждый вечер он ест, сидя напротив меня за старым деревянным столом, каким-то образом умудряясь при этом выглядеть угрюмым и высокомерным одновременно. После странных признаний, прозвучавших в ту ночь, Малфой отдалился, испугавшись, что он может открыть мне хоть малую частицу себя. Не то чтобы мы изначально с ним были в каких-то дружелюбных отношениях. Если не считать самый необходимый минимум слов, трое суток мы не разговаривали. Как ни странно, последние одиннадцать с половиной месяцев я дни напролёт могла молчать, но теперь тишина в доме кажется слишком невыносимой. — Как тебе «Франкенштейн»? — спрашиваю я на четвёртый день. Малфой, прищурившись, смотрит на меня поверх края стакана и замирает на середине глотка. — А что? Хочешь и эту концовку испортить, Грейнджер? — Зависит от обстоятельств. Будешь вести себя как придурок? — По твоим словам, я всегда придурок, — возражает он. — Верно. Значит, будешь мерзавцем? — Разумеется. Наш разговор умирает бесславной смертью, но я запрещаю себе пытаться завести его снова. Я ещё не настолько отчаялась. — Это правда? — Франкенштейн? — Да. Мне выпала прекрасная возможность уличить его в тупости, но я её игнорирую. — Нет. Это просто история. Маглы называют такой жанр научной фантастикой. — Я так и думал. — И как ты понял? Не поверил, что можно оживить уродливого монстра, сшитого из разных частей тела, одной только молнией? — Нет, — фыркает он. — Это звучит как трансфигурация, просто с большим количеством шагов. — Ну, тогда неудивительно, почему ты провалил трансфигурацию. Это алхимия. — А я понимаю, почему он тебе нравится, — продолжает Малфой, уклоняясь от моего укора. — Франкенштейн такой же невыносимый, как и ты. — Я? О, честное слово, Малфой, ты здесь Виктор Франкенштейн, а не я. — Это ты играешь в сумасшедшего учёного. — Я целитель, а не плохо образованный, эгоистичный аристократ, притворяющийся богом. — Не вижу разницы, — протягивает он. — Так ты готов признать поражение, Малфой? — Мы смотрим друг на друга через стол. — Ладно, если я хороший доктор Франкенштейн, кем тогда будешь ты? — Правильно мыслишь. — Ты невыносим. Скажи, кто уродливый монстр? — Грюм, — немедленно отвечает он, и, вопреки всему, я смеюсь. Малфой поднимает стакан, закрывая лицо, но я точно знаю, что он ухмыляется.***
— Сдаюсь, — говорю я, отбрасывая пергамент на стол. — Это невозможно. — Последняя неудачная порция Защитного зелья пузырится в котле, насмехаясь надо мной. Несколько дней я нянчилась с ним, тщательно его помешивала и регулировала температуру, следя за тем, чтобы каждый ингредиент был идеально нарезан и вовремя добавлен, и всё равно ничего не получилось. Не в силах больше находиться в одной комнате с жалким напоминанием о моём провале, я ковыляю через дверной проём и падаю на диван. Сжав пальцами переносицу, выполняю привычные дыхательные упражнения, чтобы взять эмоции под контроль. По крайней мере, пытаюсь, пока не вмешивается Малфой. — Сдаёшься, Грейнджер? — жестокая усмешка. — Как жаль. — Заткнись, — огрызаюсь я, собираясь с силами, чтобы открыть глаза. — Говорить о чём-то, чего не знаешь, — дурной тон. — Как будто тебя когда-то заботила моя репутация. — Ты вспомни себя в школе. — С момента разговора о Франкенштейне отношения между нами сложились цивилизованные, если цивилизованностью можно считать то, что любой разговор не сводится к крику. Разговариваем мы не много, обычно только за ужином. Я не жалею, что честно призналась ему в своём желании поладить с ним ради сносной жизни, но чувствую себя всё равно немного глупо. Малфоя трудно назвать дружелюбным, да и добрым, и я каждый раз чувствую себя уязвимой, когда протягиваю ему пресловутую оливковую ветвь. Возможно, именно из-за этого, ещё и из-за неудач с Защитным зельем, я и питаю к Малфою враждебность. — Не таким уж и популярным ты был. — Да, ну а я помню, что ты была не такой жалкой. Хотя всё равно сукой, — едко говорит он. — Грязнокровкой, ты хотел сказать, — я наконец нашла в себе волю свирепо посмотреть на него. Малфой, к сожалению, не может оценить мой звёздный испепеляющий взгляд, потому что по-прежнему сидит лицом к окну. Он равнодушно пожимает плечами. — Твои слова, не мои. Я не сильна в словесных перепалках, у меня склонность к академическому интеллекту, а не к острому уму, поэтому я ничего ему не отвечаю. Тишина наполняет пустоту в комнате, пока старинные часы ритмично тикают, сводя с ума. — Чёрт, да что ты вообще пытаешься сварить? Пахнет отвратительно, — не выдерживает он. Никогда не считала Малфоя любопытным человеком, но, если честно, я и просто человеком его не считала. Вздыхаю, проводя рукой по лицу. — Длительное Защитное зелье. Он, наконец, смотрит на меня, отрываясь от кресла. — Это невозможно. — Нет, возможно. Просто очень сложно. — Сложно, потому что невозможно, блядь. Я наклоняюсь вперёд, жестикулируя. — Второй закон зельеварения гласит, что действие может длиться до тех пор, пока… — Позволяет крепость варящегося зелья в сочетании со специфическими ингредиентами, используемыми для усиления его эффекта. Я знаю основы грёбаного зельеварения, Грейнджер. Мы на одни и те же занятия ходили. — Тогда ты знаешь, что Либациус Бораго неоднократно в нескольких публикациях утверждал, что законы устарели и не учитывают прогресс, достигнутый в этой области. Малфой ухмыляется. — Он просто тупица, который много болтает. — Не повторяй за Снейпом, Малфой. — Он издаёт смешок, но я спокойно продолжаю: — Я хорошо осведомлена о чувствах Снейпа к Бораго, у Гарри их полный учебник. — И что это значит? Мысли мгновенно переносятся на шестой курс, и я думаю о проклятии, которым Гарри чуть не убил Малфоя. Несмотря на то, что Гарри защищался от Непростительного, чувство вины чуть не съело его заживо. Учебник Принца-полукровки, вероятно, до сих пор спрятан в Выручай-комнате, и не в первый раз я втайне жалею, что не могу заполучить его. Снейп может быть ужасным и жестоким, но глупо отрицать его мастерство в зельеварении. — На шестом курсе Гарри нашёл учебник Снейпа. — Кажется излишним вспоминать про Сектумсемпру, поэтому больше я на эту тему ничего не говорю. — Несмотря на некоторые… недостатки, Бораго был прав. Малфой сужает глаза, ища на моём лице то, о чём я молчу. Я отказываюсь сдаваться под его взглядом, и он спрашивает: — И какие у тебя доказательства? — Я смогла — ненадолго — заставить зелье работать, изменив один из основных исцеляющих ингредиентов по рекомендациям Бораго, которые он изложил в одной из своих поздних работ. — Ненадолго? — Почти на минуту, — признаюсь я. Лицо Малфоя — настоящая картина высокомерия. — Это впечатляющий результат! — Но бесполезный. Какую пользу может принести минута? — Продлить жизнь! — отрезаю я, и он тут же расплывается в самодовольстве. — Вот оно что. — Что? — спрашиваю, как будто не знаю ответ. — Твоё предсказуемое кровоточащее сердечко. Ты так помешалась на контроле, что пытаешься переписать фундаментальную природу приготовления зелий. И всё это только для того, чтобы защитить тех подхалимов-идиотов, которых ты называешь друзьями. Вздрагиваю, как от пощёчины. — Доброта — это не слабость, Малфой. — Кто говорил о доброте? Ты маскируешь высокомерие под самоотверженность. — Ужасно. Он ужасен. Нужно сменить тему, пока он не добрался до кокона, который я так тщательно спутывала. — Магическая наука обоснована. Защитное заклинание… — Это чёртово заклинание, Грейнджер. Ты не хуже меня знаешь, что заклинания и зелья не взаимозаменяемы. — Но они могут быть! Это возможно! — Как и всё, абсолютно всё, если только ты не в своём уме. Посмотри на себя. Ты настоящая невротичка, если думаешь, что ещё хоть как-то способна функционировать. Я не буду сидеть здесь и терпеть его издевательства. — А ты, чокнутый, постоянно притворяешься! Ещё одно напоминание, что у тебя нет руки, и тебя ждёт нервный срыв. Малфой встаёт, я подрываюсь вместе с ним. — Иди и утопись на хер в ещё каком-нибудь обезболивающем, Грейнджер. Может, тогда сможешь выдержать своё жалкое существование, — рычит он. — Как твоя окклюменция, Малфой? Я бы остерегалась. Ещё немного, и ты кинешься в пропасть. Мы пересекаем порог, расстояние между нами меньше метра. — Никогда, блядь. — Да, — я намеренно опускаю взгляд на его левую руку, — никогда. Следующие два дня мы не видимся, а когда он наконец спускается на ужин, проходит ещё два, пока мы не отдаляемся от нанесённых ран настолько, чтобы перестать кровоточить в попытке заговорить.***
— Ты пробовала яйца докси? — Потому что их используют в Охранном зелье? — Очевидно. — Конечно пробовала. — Какой метод приготовления? — Сырые и поджаренные. Я думала сварить их, но это, скорее всего, повлияет на их эффективность. — Что насчёт тухлых? — Они же будут разлагаться, нет? — Нет, если в тот момент, когда они начнут гнить, ты положишь их в бадьян. — Для чего? — Яйца докси — это в первую очередь источник энергии, а уже во вторую — реагент. — Это понятно. — Если оставить яйца гнить, их энергетические возможности снизятся, а если замариновать их в бадьяне, то сила активных веществ повысится. — Я… Спасибо. Это отличное предложение. — Не удивляйся так, Грейнджер. Оценка «Превосходно», помнишь? — Да-да, ты всё время напоминаешь. Яйца докси продлевают следующую порцию в среднем на десять секунд. Когда я говорю об этом Малфою, он до конца дня расхаживает с невыносимо довольным лицом.***
Легко притвориться, что мы не на войне, пока в клинике нет пациентов, без остановки истекающих кровью. Периоды затишья дают отдышаться, потратить время на пополнение запасов зелий и работу над моим любимым проектом. Я могу ухаживать за полумёртвым садом с травами, пытающимися расцвести, и использовать некоторые хитроумные заклинания, чтобы продлить срок годности продовольственных запасов. Присутствие Малфоя не просто никак не влияет на эти очаги спокойствия, а, что более важно, оно их не разрушает. Короче говоря, тихие дни приятны, но они обманчивы — об этом я вспоминаю, когда на кухню заявляется Грюм. — Г-грюм! — я вздрагиваю, вскакивая на ноги и опрокидывая при этом стакан. Он следит за льющейся на пол водой, которая собирается в лужу, прежде чем поднимает взгляд на меня. — Вы к Малфою? — Да. — Он уже в гостиной. — Кивая, Грюм скрывается из виду, и я испытываю мимолётное чувство вины за то, что не смогла предупредить Малфоя. Отчётливый звук закрывающейся двери — это всё, что я слышу, перед тем как в доме снова воцаряется тишина. Заклинанием испаряю пролитую воду и возвращаюсь к нарезанию увядшего болиголо́ва, ожидая неизбежного появления Гарри. — Привет, — он наконец трансгрессирует ко мне и протягивает через стол небольшой свёрток. Касаюсь его палочкой — раскрывается упаковка с едой и ингредиентами. Маленькая, лёгкая, разочаровывающая. Гарри морщится. — Последняя неделя была тяжёлой. На разведку пришлось отправить Перси, и время на поставки сократилось. — Перси? Гарри пожимает плечами и садится рядом. — Джордж до сих пор не найден, Перси вызвался на его место. — Перси и его бесконечное стремление к искуплению были для нас больной темой. Мы с Гарри оба считали, что сейчас не время таить обиду, семья Уизли и так постоянно пребывала в трауре. Два года назад, при неудачной попытке совершить набег на поместье Малфоев, они потеряли Фреда и Артура. Рон, однако, нашёл спасение в гневе: он не перестал подпитывать ярость на то, что Перси был на стороне Министерства. — Как прошла разведка? — Всё… хорошо. Всё прошло нормально. — Худшее во взаимной лжи — это её молчаливое принятие. Гарри больше других знает о моём состоянии. Я же прекрасно знаю, как часто он обращает неудачи в упущенные возможности или откровенно скрывает информацию, которая показалась бы мне важной. Ненавижу, когда он так делает, но речь ведь о Гарри — ему я всё прощаю. — Как здесь дела? И мы оба знаем, что он спрашивает о Малфое. — Отлично. Без происшествий, как обычно. — Без происшествий — это же хорошо, да? Тебе меньше работы. — Да, но это не значит, что в остальное время у меня полно дел, — говорю я. — У меня тут не так много вариантов для хобби. Гарри указывает на гостиную. — Ты можешь читать. У тебя есть книги. — Эти книги у меня с детства. Я их с собой целую вечность вожу, ты же знаешь. Кроме того, их обычно читает Малфой, а последнее, чего я хочу… — Малфой читает? — перебивает Гарри. — Когда не пытается покончить с собой, конечно. — Это должно было быть шуткой, но я уже не так в этом уверена. Беспокойство омрачает Гарри. — Шучу. — Точно. — Да, Малфой читает. Он прочитал примерно четверть нашей скудной библиотеки, если я правильно посчитала. — Правильно. К сожалению, его это не успокаивает. — Но… там же почти все книги магловские, нет? Я киваю. — Почти все, да. — И Малфой читает их, эти магловские книги. — Странно, да? — Очень. — Почему? — спрашивает он, как будто у меня есть хоть какое-то представление о том, что у Малфоя в голове. — Если бы мне пришлось строить догадки, я бы предположила, что это потому, что здесь буквально больше нечем заняться. — Я тереблю разложенные передо мной ингредиенты. — Хотя в защиту книг могу сказать, что они отличные. Гарри подшучивает над моей тягой к чтению, и мы улыбаемся друг другу, всего на мгновение притворяясь, что всё в порядке. Ещё несколько минут болтаем, пока он не замирает на полуслове, чтобы достать из кармана что-то маленькое и золотистое. Монету с протеевыми чарами. Мы уже далеко не Отряд Дамблдора — какая ирония, — но продолжаем их использовать, как и, следовательно, Орден. Первые несколько месяцев войны, после того как закончился седьмой курс, я ночами заколдовывала десятки монет, которые затем раздавались другим членам Ордена. Какое-то время у меня даже хранилась Главная монета, в мои обязанности входило вызывать людей и распределять их так, как считал нужным Грюм. А когда он отправил меня сюда, он её забрал. — Что такое? Гарри пристально смотрит на маленький круглый предмет, одними губами произнося слова, которые ему являются. Конечно, они зашифрованы, ведь Малфой, однажды уже поймавший нас на подобном, мог передать эту информацию Пожирателям Смерти — нельзя рисковать ни монетой. — Это от Луны. — Мне всегда было интересно, кто занял моё место, и, кажется, я только что узнала. Как же горько и жестоко, что я чувствую облегчение оттого, что это не Джинни. — Всё… — Нам нужно идти. — Гарри вскакивает на ноги, распахивает дверь гостиной и снимает заглушающие чары, выпуская на волю поток воплей: — Где она?! Уже сколько недель прошло!? Мудила бездарный! — голос Малфоя разносится по дому, тяжесть его тона отражается от выцветших стен. — Мистер Малфой, я уже… Поттер? Я быстро следую за Гарри, выглядывая из-за его высокой фигуры. Грюм отводит взгляд от возвышающегося над ним Малфоя. — Нас зовёт Луна. — Объект? — Да. Это всё равно что услышать любимое стихотворение на другом языке. Кажется, что ты должен знать слова, метр и ритм, но смысл теряется. Утекает сквозь пальцы, как песок, оставляя на своём месте что-то ненавистное и завистливое. Грюм встаёт. — Закончим с этим позже, мистер Малфой. Я тут же наклоняюсь к Гарри, чтобы обнять его, но он ускользает в небытие, не попрощавшись. Наш бесстрашный лидер тоже исчезает, оставляя меня наедине с гневом Малфоя. — Это что, блядь, было? — спрашивает он. — Хотела бы я знать.***
И это желание знать гноится, распарывая старую рану, которую, как я была уверена, мне удалось зашить. Оно отбрасывает меня назад, возвращает к первому месяцу, который я провела здесь, расхаживая туда-сюда и держась на плаву только благодаря волнам тревоги. Потребность всё контролировать это не лучшая черта моего характера, но она никогда не подводит меня, да и не похоже, что можно просто по щелчку пальцев выключить часть себя. Недели сознательной перефокусировки и десятки обезболивающих зелий ушли на то, чтобы перестать чувствовать себя зверем в клетке. И вдруг прутья ломаются — и я без привязи. Хожу кругами, и даже перекрученные рубцы там, где раньше было обычное бедро, меня не останавливают. Часами хожу вдоль кухонного стола, пытаясь загнать тревогу обратно в тюрьму, но всё бесполезно. Я ненавижу не знать, что происходит. Превращаться из арбитра разведданных и сведений во второстепенную мысль где-то на побережье Северного моря. Это прямо противоречит самой сути моего бытия. Гарри держит меня в неведении о том, о чём прежде мог рассказать. Незнание — это больно, но полузнание — это агония. Они возвращаются полтора дня спустя, и я настолько вымотана вихрем мыслей, что мне приходится выпить два обезболивающих подряд, просто чтобы прилично выглядеть. Малфой в это время принимает душ, и я жду, что они просто уйдут, но, к моему ужасу, Грюм терпеливо садится за стол со мной и Гарри. — Всё нормально? — я не хотела спрашивать, но чувствую, что иначе нервы съедят меня заживо. — А почему нет? — отвечает Грюм. — Из-за вчерашнего сообщения Луны? — Я вижу, как сильно Гарри хочет что-то сказать, но он не посмеет, не в присутствии правящего отца. — Ничего такого, о чём вам стоило бы беспокоиться, мисс Грейнджер. — Но о каком объекте вы говорили? — смотрю на Гарри, отчаянно нуждаясь хотя бы в крупице информации. — Это из-за диадемы? — Грюм бросает на меня холодный взгляд, но, будем честны, он мало что может мне сделать. Он уже вытянул меня из войны и запер вдали от всего, что мне дорого. Помимо интеллекта, мне больше нечего терять. — Нет. — Никаких подробностей. Я никогда не умела вовремя остановиться. — А Нарцисса? — честно, это первое, что приходит мне на ум. Если он не расскажет о вчерашнем, возможно, я смогу узнать хотя бы что-то полезное. — Как я уже говорил мистеру Малфою вчера и на каждой предыдущей нашей встрече, изменений нет. — Почему? — Мы не можем сейчас спасти её, учитывая её текущее местоположение. — Какое? — Это не ваша забота. Меня это не устраивает, как и большинство разговоров с Грюмом. И оскорбляет. Недосып и внезапное возвращение к Гермионе, которой я была год назад, выводят меня из себя — я абсолютно возмущена. — Я думала, наш долг — помогать тем, кто в этом нуждается? — Никогда в жизни я не думала о безопасности Нарциссы Малфой, но эта тема — плацдарм для гораздо более важного разговора. Плацдарм, который я категорически отказываюсь сдавать. Гарри в ужасе. — Мы помогаем… — Наш долг, мисс Грейнджер, — убить Тома Реддла. Это причина, по которой существует Орден, по которой мы так упорно и так долго боролись. — И для пущей остроты он добавляет: — Причина, по которой мы потеряли всех, кто у нас был. — Не говорите мне о потерях, Грюм! — огрызаюсь на него. — Я слишком хорошо знаю о жертвах этой войны. Но убийство Тома — не единственная наша цель, это эндшпиль. Мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы помочь тем, кто в этом нуждается. — И почему же, скажите на милость, вы думаете, что Нарцисса Малфой нуждается в помощи? Почему вы придерживаетесь мнения, что она не там, где хотела бы быть? — возражает Грюм. — Потому что Малфой… — Драко Малфой — капризный мальчишка, привыкший добиваться своего. Он говорил вам, что не помнит, как сюда попал? — Я… — Или что он вообще никогда не хотел здесь быть? Он хоть когда-то был для вас тем человеком, безопасность которого вас волнует? — Он… — Нет, мисс Грейнджер, не был. Так что не притворяйтесь, что беспокоитесь о его матери, когда правда гораздо менее благородна. Его слова ранят так глубоко, что я замолкаю. Почти. — И чья это вина? Кто несёт ответственность за то, во что я превратилась? Я делала всё, о чём вы просили меня последние три года, Грюм. Я была во всех смыслах вооружённым символом в ваших руках. Я убивала людей по вашему распоряжению. Если моя мораль уже не та, то всё это из-за ваших приказов. — Мы все платим одинаковую цену войне, мисс Грейнджер, просто со стороны кажется по-другому, — проповедует он. — Ты кого-то убила? — спрашивает Гарри полушёпотом, я не могу заставить себя посмотреть на него. Соль слёз щиплет глаза, но я держусь. — Я такая, какой вы меня сделали, — руки дрожат синхронно с голосом. — Нет, вы та, кем сами позволили себе стать. Из горла вырывается всхлип, я отшатываюсь от стола. Когда поворачиваюсь к лестнице, нуждаясь выбраться из угла, в который сама себя загнала, там стоит Малфой, он зависает на нижней ступеньке. Наши глаза встречаются, и мой и без того напряжённый желудок сжимается, готовясь к любой колкости, которая вертится на кончике его языка. — Давай, скажи что-нибудь! — кричу, пока он молчит. — Только посмей. — Он замирает. Моё сердце разрывается, и я проталкиваюсь мимо прежде, чем он успевает увидеть мои слёзы.***
Спустя приемлемое количество дней они подсылают ко мне Джинни, как будто она первый человек, к которому я бы побежала за утешением. Полагаю, всё же лучше она, чем Рон. — Гермиона? — Я здесь. Джинни входит в комнату, ступая так осторожно, как будто земля вокруг меня опасна. — Вот ты где. — Там же, где и всегда, склоняюсь над каким-то котлом, не в силах сварить проклятое зелье. — Привет. — Я чувствую себя синяком, который ещё не выступил. И всё же, когда Джинни приближается, я протягиваю к ней руку и мы обнимаемся. Быстро и аккуратно, поспешно. — Тебя послал Гарри? — Он за тебя волнуется. — Так почему здесь не он? — вопрос звучит так бессердечно, что Джинни вздрагивает. Я тру лоб. — Прости. Я не то имела в виду. — Знаю. — Объятия и ложь — вот наши единственные константы. — У него сегодня тренировки, но он хотел убедиться, что тебе лучше. — Да. — Как будто я могу как-то иначе ответить на этот вопрос. — Просто… просто был плохой день, вот и всё. Сейчас мне намного лучше. Джинни не выглядит убеждённой. — Гермиона, ты можешь быть со мной честной. Ничего страшного, если ты не в порядке. — Она крепко сжимает мои предплечья, беспокойство в её глазах подталкивает меня к краю. Внезапно желание открыться ей и рассказать всё становится настолько сильным, что угрожает задушить меня изнутри. Я сильно хочу сделать так, как она просит: сорвать повязку и проветрить рану. Но я слишком долго сомневаюсь, и желание ослабевает. — Мне лучше, правда. Это долгая работа, и я иногда… я борюсь, — слова неестественные, противятся мне на каждом слоге. — И ты принимаешь зелья? — Да. Что? Нет. Не… Я имею в виду, что борюсь эмоционально, морально. — Так ты не принимаешь зелья? Отстраняюсь, качая головой. Она не понимает — я знала, что она не поймёт. — Джинни, не… — Они вредят тебе, Гермиона. Ты это знаешь. Ты читала мне лекцию об опасности злоупотребления обезболивающими зельями. Не думай, что я не прочь отчитать тебя в ответ, — в её голосе слышится веселье, словно оно должно помочь смягчить удар. Вздох, тяжёлый для моего сердца, помогает потянуть время ещё немного, чтобы снова собраться с силами. — Я знаю, и я ценю это. — Ты… — Так-так, смотрите, кто тут у нас, — Малфой шагает в кухню, его черты лица искажены привычной усмешкой. — Джинни Уизли, маленькая подружка Поттера. Джинни напрягается, свирепо глядя на него. — Драко Малфой. Всё такой же хорёк, как я вижу. — А ты всё такая же жалкая. — Слышала, ты был ранен. — Она складывает руки на груди. — Как рука? Я немедленно перевожу взгляд на Малфоя, готовясь к неизбежному приступу гнева, но ничего не происходит. Только в серых глазах мелькает туман. — Прелестно. Как война? — Отвали. — Очаровательно. — Он принюхивается и выжидающе смотрит на меня. — Время ужина, Грейнджер. Этого я совсем не ожидала, и на мгновение единственное, что я могу, — это моргать. — Извини? — Не извиняйся, ты всего лишь человек. Но на твоём месте я бы поторопился. — Ты что, шутишь? — В ответ Малфой поднимает одну бледную тонкую бровь. — Ты же ненавидишь мою стряпню. — Конечно, да, она ужасная. Но ты же настаиваешь, чтобы моё здоровье оставалось крепким, поэтому я настаиваю, чтобы ты меня накормила. — Прости, а когда я успела сказать, что вся к твоим услугам? — Наверное, ты так переживаешь за мои раны, что забыла. Он очень старается казаться тем человеком, которым был лет в пятнадцать. — Да что с тобой? — Я голоден, разве я недостаточно ясно выразился? — Видимо, некоторые вещи никогда не меняются, — вмешивается Джинни, но её взгляд недостаточно испепеляющий, чтобы сработать на Малфое. — Маленький плаксивый засранец однажды — маленький плаксивый засранец навсегда. — Продолжай болтать, Уизлетта, твои старания никогда не вытащат тебя из тени Грейнджер, — вот она — нить настоящего гнева, которую он скрыл вначале. К сожалению, я слишком удивлена подтекстом его слов, чтобы их оспорить. — Что? — Джинни возмущена так же, как должна была быть и я. — Правда уродлива, не так ли? — Единственное уродство здесь — это ты, Малфой. Ты просто злобный и жестокий, потому что это всё, что тебе осталось. Нет у тебя больше головорезов, которыми можно командовать. — Она обходит меня, направляясь к тому месту, где возвышается он — бледный столп высокомерия. — Они предпочли бы компанию сумасшедшего. Больно, правда же, осознавать, насколько ты на самом деле одинок и нелюбим. — Несмотря на вопиющую разницу в росте, Джинни приближается лицом к его лицу. — Жалок. На секунду я боюсь, что он её ударит, а я не успею его остановить. — Легко тебе быть самодовольной пиздой — мокренькой и готовой по первому зову святого Поттера. — Я протискиваюсь между ними до того, как её кулак соприкасается с ним, и удар приходится мне в плечо. Больно, но это лучше того, что я предотвратила. — Хватит. — Гермиона… — Джинни пытается обойти меня, когда Малфой отступает, удобнее прислоняясь к дверному косяку. Его маска — неподвижное озеро холодного безразличия. — Хватит, — повторяю, и моя несчастная нога подкашивается. — Я убью его… — Малфой, уходи. — Он смотрит на меня и ухмыляется, как ребёнок, которым он и притворяется. — Уходи. — Я сосредотачиваю всю оставшуюся энергию на том взгляде, которым пригвождаю его к месту. Попадаю точно в цель, и Малфой уходит из комнаты, с уродливой усмешкой поглядывая на Джинни. В тот момент, когда он исчезает, она яростно отталкивает меня. — Поверить не могу, что ты меня не защитила. — Я — единственное, на что ей остаётся выплеснуть гнев, поэтому я терплю, как терплю всё остальное, что мои близкие бросают к моим ногам. — Это бесполезно. Ты сама сказала, что он такой же, каким был всегда. Стычки с ним в Хогвартсе не помогли, почему сейчас должно быть по-другому? Её грудь вздымается, она хватается за палочку. Я даже не заметила, как она её достала. — Ты же так не думаешь, правда? — Что стычки с ним не помогут? — Что я застряла в твоей тени. — Джинни, — беру её трясущиеся руки в свои и смотрю ей прямо в лицо, — никогда.***
— Что с тобой не так? — распахиваю дверь Малфоя, даже не потрудившись постучать. Он вздрагивает, когда ручка соприкасается со стеной. — Ну, это было грубо, — протягивает он, примостившись на подоконнике. — Грубо? Я была грубой? А ты?! Что это там было, внизу? С подчёркнутым безразличием он поворачивает ко мне голову. — Она первая начала, — раздражённый тон его голоса настолько заученный, что нам обоим становится неловко. — Тебе сколько, двенадцать? — В её глазах? Абсолютно точно. — Малфой поворачивается обратно к окну и беспорядочной череде деревьев за ним. — В любом случае её мнение обо мне не имеет никакого, блядь, значения. Зачем мне его менять? Я вскидываю руки. — Её мнение имеет значение! Оно важно для Гарри, а значит, будет важно для Грюма. Он пожимает плечами. — Я сказала тебе принять решение, Малфой, и ты принял. Так придерживайся его. — Ссора с Джинни, мать её, Уизли — это не акт самосаботажа, Грейнджер. — Нет, будь мы курсе на пятом. Но сейчас да. Если будешь так сильно сопротивляться, моего мнения будет недостаточно, чтобы помешать Грюму бросить тебя на растерзание волкам. Его голова снова поворачивается, серые глаза встречаются с моими. — Хочешь сказать, что будешь защищать меня от своих маленьких друзей? — в каждом слоге слышен яд, меня переполняет стресс, скопившийся за последние дни. — Я говорю, что, если бы мне когда-нибудь пришлось, мои слова уже не имели бы значения. — Мерлин, ты совсем голову потеряла. — Ты бы этому только обрадовался. Он хмыкает, пытаясь уйти от разговора. — Спасибо большое, мне бы гордость не позволила. — Будь проклята твоя гордость. Ты не можешь так с ней разговаривать. — А то что? Будешь и дальше кричать, может быть, в отместку испортишь ещё одну концовку своей драгоценной книги? — Почему наказание — это единственное, что тебя мотивирует? — слова вылетают из меня порывом, и в наступившей тишине я безропотно встречаю его мрачный взгляд. — Отлично. — Хорошо. Только позже, когда мы уже поели и разошлись по комнатам, мне приходит в голову, что он прервал мой разговор с Джинни ещё задолго до ужина. Вообще-то, до этого момента Малфой никогда ни о чём меня не просил, тем более о еде. Я думаю о причине его решения спровоцировать её и прихожу к маловероятному, если не совершенно невероятному выводу, что, возможно, всего лишь возможно, он сделал это ради меня. Почему, я понятия не имею — не похоже, что я могу отплатить ему чем-то ценным, — но сама мысль о таком серьёзном отклонении в его обычном поведении ставит меня в тупик. Это говорит о чём-то, что я пока не могу себе представить, и ведёт куда-то, где я пока не хочу бывать. Поэтому я хороню эту мысль, как хороню большинство других, которые грозят нарушить моё равновесие, и продолжаю жить дальше.