A Darker Blue | Темнее моря

      — У тебя молочай горит, — лениво протягивает Малфой.       — Нет, не горит. — Склоняюсь над котлом, вдыхая пар. Молочай должен вариться на медленном огне в кардамоновом масле, но я так увлеклась новой порцией Защитного зелья, что пренебрегла всеми законами приготовления. К своему стыду, я понимаю, что Малфой прав: тонкие зелёные листья начали коричневеть и скручиваться. Коротко поглядывая на него, убеждаюсь, что его глупая физиономия уткнута в «Моби Дика», и тихонько снимаю котёл с огня.       — Я же говорил.       — Заткнись.       Малфой хмыкает, а я в ответ испепеляю его — мой суровый взгляд остаётся незамеченным, но я всё равно чувствую себя лучше, пусть акт пререканий и был чересчур коротким.       Повезло, что молочай не до конца испортился, и, немного потрудившись, получается его оживить. Треснутый котелок бурлит, я добавляю зелёные веточки, и через несколько минут крововосполняющее зелье переходит в завершающую фазу варки. Довольная, я возвращаю внимание к Защитному зелью.       К моему большому огорчению, Малфой оказался полезен. Я ещё не знакомила его со своим рецептом и формулой, но, поскольку он всегда был раздражающе проницателен, он и без меня вынюхал достаточно, чтобы раздавать непрошеные советы. Хотя обычно я слишком горда — или упряма, как сказал бы Гарри, — чтобы просить о помощи, я не могу себе позволить отказать Малфою. Особенно потому, что в большинстве случаев его предложения просто блестящи. В другой жизни было бы здорово — даже приятно — найти кого-то, с кем можно было бы так интеллектуально посостязаться.       — Тебе стоит попробовать кровь саламандры.       — Зачем? Это же Защитное зелье, а не целебное.       — Да, но она обладает скрытыми омолаживающими свойствами.       — Как и слизь флоббер-червей, — сухо отвечаю я. — Чем кровь саламандры лучше?       Ему ещё хватает наглости смотреть на меня так недовольно.       — Насколько я знаю, здесь не так уж много флоббер-червей.       — А саламандр полно?       — Побольше уж точно.       И опять он прав. Флоббер-черви водятся только в болотистой местности, уж никак не в нашем прибрежном регионе. Что ещё хуже, Малфой только что ненамеренно подметил противоречивость моих методов. Хотя я довольно хорошо разбираюсь в бесчисленных ингредиентах, которые потенциально подойдут для зелья, я была вынуждена сократить список до поиска самых основных свойств, чтобы было легче их все запомнить. Короче говоря, я себя переоценила.       — Да, ну, у нас только что закончились саламандры, так что всё это неважно.       — Почему не попросить дружков Поттера принести немного?       — Вряд ли для них это приоритет, — вздыхая, возвращаюсь к котлу. Тот слабо булькает, как будто осознаёт собственный неминуемый провал. — Можно подумать, Грюм вообще стал бы меня слушать, — бормочу я.       — Как это не приоритет? Ты тут пытаешься спасти их жалкие жизни.       — Они не жалкие. И я никому из них не рассказала о Защитном зелье.       Малфой наклоняется вперёд, глядя на меня испытывающим взглядом.       — Ты им не сказала?       — Нет.       — Почему?       — Потому что я не могу гарантировать, что оно сработает…       — А оно и не сработает.       — …и не хочу обнадёживать их, — заканчиваю я, намеренно игнорируя его нескончаемые утверждения, что всё обернётся неудачей.       — Как тогда тебе удалось раздобыть ингредиенты, которые у тебя уже есть? Они, конечно, слепые идиоты, но наверняка кто-нибудь заметил бы, что тебе не нужно так много лирного корня и хребтов рыбы-льва.       Что-то сродни чувству вины подкатывает к горлу.       — Я просто осторожна в своих просьбах.       Он по-волчьи ухмыляется.       — Значит, ты им врёшь.       — Я не вру! — этот крик пронзителен даже для моих ушей. — Я просто… регулирую информацию, которую предоставляю.       Малфой качает головой, а его рот самодовольно кривится.       — Что является просто твоим причудливым определением вранья. — Я свирепо смотрю на него, но прошло уже слишком много недель — мой взгляд на него больше не действует. — Кто ж знал, что Золотая девочка окажется вруньей?       — Не называй меня так.       — Но это правда, а когда-то ты ложь презирала.       Я отрываю тонкий слой огрубевшей кожи с большого пальца, чтобы успокоиться.       — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь, Малфой.       — Видишь, ты продолжаешь твердить одно и то же, а я, похоже, продолжаю действовать тебе на нервы.       — Ты меня бесишь, но твои жестокие подозрения обо мне — это всего лишь предположения.       — Конечно, ты уже поняла, что меня не так легко одурачить. Во всяком случае не так легко, как твоих так называемых друзей.       — Почему тебя это волнует? — терпение лопается. — Почему ты так зациклился на них, на мне?       Ухмылка сползает с его лица, окклюменция, затуманивающая глаза, говорит сама за себя.       — Я не зациклен, мне просто нравится тебя мучить.       — Почему?       Он нерешительно пожимает плечами.       — Это лучше, чем альтернатива.       — Какая? — не отстаю от него.       — Уверен, никто из нас не хочет, чтобы я ударился в сердобольность.       — Разве это так ужасно, Малфой? — Серый цвет глаз проясняется: так и хочется броситься делать заметки, наблюдая за тем, как рушится окклюменция. — Быть вежливыми друг с другом? Нам было бы значительно легче жить вместе.       — Мы не живём вместе, Грейнджер. Не выдумывай, это просто взаимное заточение.       — Если это ты считаешь заточением, тебе стоило проводить больше времени в своих подземельях.       Он вздрагивает и холодеет.       — Ты ничего не знаешь…       — Да-да, мы это уже проходили, — отмахиваюсь от него рукой. — Давай не будем отвлекаться. Разве нельзя признать, что нам было бы гораздо лучше без постоянных препирательств?       — Как будто ты из тех, кто когда-либо отступит, Грейнджер. Ты упряма до мозга костей.       — Когда-то давно я была, конечно. У меня больше нет никаких привилегий, чтобы так дерзить.       Малфой усмехается.       — То, что ты называешь привилегией, другие назвали бы несносностью.       — Другие — это ты?       — Разумеется.       Как же с ним утомительно.       — Я не хочу дружить с тобой.       — Избавься от этой мысли, Грейнджер. Я бы предпочёл пройтись по раскалённым углям.       И снова мой испепеляющий взгляд не оправдывает ожиданий. Я определённо теряю хватку.       — Хоть вежливым мог бы…       — Мог бы что? Может, мне ещё милым побыть? Что в этой блядской ситуации можно найти милого? В любом другом месте мы бы усердно пытались убить друг друга. Почему здесь должно быть по-другому?       — Потому что, нравится тебе это или нет, мы здесь застряли в более или менее равных условиях.       — Равных? Ты называешь это равным! — Он активно жестикулирует между нами. — Ты здесь в ловушке, но это не делает тебя меньшим моим тюремщиком.       Я закатываю глаза от его театральности.       — Прошло столько времени, а ты всё такой же любитель драмы.       — А ты всё такая же зануда.       — Ладно. — Захлопываю блокнот по зельеварению, и он падает на стол с решительным стуком. — Будь по-твоему. Продолжим превращать то, что должно было стать местом нейтралитета, в ещё одно поле боя.       Когда Малфой усмехается, я задаюсь вопросом, знает ли он, что на меня его смешки больше не действуют.       — Мы с тобой никогда не соблюдали нейтралитет. Зачем начинать сейчас?       — Затем, что мы больше не дети и эта бесконечная вражда изматывает. Разве ты не устал заканчивать каждый наш разговор криками? Я никуда не денусь, как бы отвратительно ты себя ни вёл.       — Поверь мне, я это знаю.       — Так почему тогда…       — Как ты можешь просто притворяться, что всё нормально? Как можешь просто проглотить всю свою ненависть и принять, что ты должна контактировать со мной? — Его челюсть сжимается. — Как ты смирилась с тем, что тебе пришлось спасать мне жизнь?       Теперь моя очередь пожимать плечами.       — Не то чтобы я была обременена выбором, Малфой. — Он не успокаивается. Я вздыхаю: — Эта война, весь этот кошмар существует из-за ненависти. Я слишком устала, чтобы этот цикл увековечивать. Странно, что ты ещё нет.       — Удобная позиция, чтобы усидеть на троне праведности, Грейнджер, но мы не можем притворяться вечно.       — Тебе так легко обесчеловечить меня. Тебе это помогает оправдывать бессмысленную жестокость?       Так много сказано одним лишь изгибом его губ, что никакая окклюменция уже не поможет. За последние три месяца я познакомилась со всеми оттенками его эмоций и с тем, как он обычно ведёт себя, когда что-то задевает его слишком близко к сердцу. Мне стало ясно, что поведение Малфоя в школе было просто одной долгой попыткой казаться бóльшим, чем сумма его частей. Я не могу понять, из-за чего он был так отчаян, но приятно, в определённом смысле этого слова, знать, что ему было так же неуютно, как и мне. Причина менее важна, чем следствие.       — Я никогда не нуждался в оправдании. Я просто тот, кто я есть.       — Тогда весь твой потенциал — это трата впустую.

***

      И всё равно, несмотря на заявления об обратном, Малфой продолжает говорить со мной. За ужином и в течение дня его звучный голос преследует меня по всему дому. Он затихает, молчит, часто исчезает наверху, когда появляется новый пациент, но в остальном ощущение его присутствия не ослабевает. Я человек привычки: охотно следую графикам и подстраиваюсь под ритм, в то время как другие стали бы лезть на стенку от однообразия. Легко предсказать непредсказуемое, когда вся жизнь находится под контролем. Так что Малфой и его бесконечные попытки привлечь к себе внимание уже стали неотъемлемой частью моих будней.       Мы часто ссоримся, но в последнее время крики всё быстрее и быстрее затихают. Я не знаю точно, почему он решил прийти к миру, если несколько долгих недель до этого с ним было невозможно иметь дело. Уверена, у Малфоя имеется какая-то скрытая мотивация вести себя прилично, связанная с разведданными или его матерью. В моей жизни мало что должным образом отражает мою любовь к головоломкам, и поэтому, к несчастью для самого Малфоя, он станет моей главной победой.       То, что я открываю в нём, это… интересно. Он умён, но это я всегда знала. Опустим значки «Поттер смердяк!» и ту ужасную песню «Уизли — наш король» — острота его ума никогда не вызывала сомнений. Он постоянно утверждает, что превосходно справлялся с зельеварением, и это правда, но только в некоторой степени. Превосходен он был, потому что зелья давались ему легко, а не из-за каких-то целенаправленных усилий с его стороны. Однако чем больше мы обсуждаем ингредиенты и их различные эффекты, тем яснее мне становится, что Малфой обладает скрытым природным талантом. Это всё из-за безупречных генов, несомненно.       Нет, меня раздражает не его интеллект, а его склонность избегать всего, что причиняет боль. При малейшем упоминании о той ошибке, которая привела его сюда, он отключается. Если я задаю даже самые элементарные вопросы о той жизни, что была у него, пока он не решил уйти, его серые глаза стекленеют от окклюменции, и Малфой гневается на меня и плюётся, пока я либо не отстану, либо не уйду. Эта привычка сама по себе не расходится с образом того мальчика, которого я знала в юности: конечно, он сторонится сложностей и неприятностей, это же Малфой. Но в двенадцать лет он мог поныть любому из профессоров, кто был готов его выслушать, а не прибегать к окклюменции, когда ситуация становилась ему хоть слегка неугодной. Малфой не ребёнок, и он точно не невежда в магии, и всё же он постоянно ею злоупотребляет.       Хотя окклюменция и легилименция не входят в учебную программу Хогвартса, мы изучали их, особенно те опасности, которые они собой представляют. В теории окклюменция применяется в противодействие легилименции. На практике она может быть коварным инструментом для подавления эмоций. В редких случаях окклюменция не несёт угрозы, но использовать её с такой яростной частотой, как это делает Малфой, опасно. Последствием может стать необратимая потеря памяти или психоз, не говоря уже о полном сломе личности. Это лишь вопрос времени, когда всё рухнет.       И вопрос, конечно, как.

***

      Через неделю после нашего разговора о вежливости разражается шторм. Облака, тёмные и набухшие от дождя, застилают небо, и без того сильный ветер, дующий с моря, безжалостно обрушивается на обветшалый дом. Из-за окон раздаётся протяжный вой, старая рама неистово дребезжит. Не нужно выглядывать наружу, чтобы понять, что мой жалкий маленький садик с травами, который я так хотела вырастить, с корнями вырван из влажной земли.       — Хм. В этом сезоне щетиносолки вылупляются рано, — тихо доносится до меня мягкий голос Луны, и я оглядываюсь: она привстаёт с кровати, смотря на бушующую бурю.       — Кто? — Я уже неплохо представляю себе всех её мифических существ и привыкла, что Луна вспоминает их в самые неподходящие моменты. Я долго спорила с ней, что они явно вымышлены, но слишком много лет уже минуло, и слишком много мы понесли потерь, чтобы теперь тратить на это время и силы. Сейчас я могу подшутить над ней просто для поддержания разговора.       — Щетиносолки! У тебя на чердаке гнездится целое семейство, — объясняет она. Жаль, что у нас нет чердака. — Их яйца обычно вылупляются во время летних гроз. — Она поднимает голову к потолку и лицом ловит рассеянный свет. — Твои щетиносолки странные. Возможно, это из-за энергии смерти.       В моей клинике, бывшей столовой, погибло несколько человек.       — Возможно.       — Щетиносолки очень хорошо её чувствуют.       — Конечно. — Укладываю Луну обратно в кровать и сажусь рядом, кладя её правую ногу себе на колени. — Напомни, что это было за проклятие?       — Красивое. Чудесного синего цвета, а жёлтая искра, которая меня коснулась, была просто прекрасна. — Даже с таким расплывчатым описанием я почти уверена, что знаю, о каком проклятии речь. Её голень похожа на кусок вяленого мяса, который положили на солнце гнить. Как будто из неё высосали всё до последней капли, оставив только кожу и кости. Боль должна быть невыносимой, но Луна справляется, так просто болтая о щетиносолках.       Наношу нужные мази и распределяю их палочкой, чтобы они подействовали. Работа утомительная, совершенно неинтересная, и я в очередной раз спрашиваю себя, почему Грюм настоял, чтобы я стала целителем, если медицинская работа никогда не была моей специальностью.       — Удалось перевести руны?       — Хмм? — Луна смотрит в окно, отстранённо и рассеянно.       — Дневник, который Джинни привезла из Франции, помнишь? Она упомянула, что ты будешь его переводить.       — А, этот. — Мягкие черты Луны ожесточаются, она хмурится. — Немного. Я никогда не была сильна в негерманских древних рунах.       — Они довольно сложные, — отвечаю я, ловя её взгляд. — Я могла бы помочь, если хочешь.       — Нет, спасибо. — От любого подобный ответ прозвучал бы пренебрежительно и грубо, но я давно усвоила, что Луна не способна ни на то, ни на другое. — Мне запрещено их тебе показывать из-за того несчастного случая. — Какой из случаев она имеет в виду, я сказать не могу, но, если рискнуть предположить, думаю, что не тот, после которого я стала калекой.       — Неужели Грюм…       — Ты сегодня очень грустная, Гермиона, — Луна резко поворачивается, всматриваясь в моё лицо большими серебристыми глазами. — Это из-за Драко?       — Что? С чего бы мне грустить из-за Малфоя?       Она вздыхает и смотрит в сторону дверного проёма. Я следую за её взглядом, ожидая, что он будет стоять там, хотя знаю, что он сидит в гостиной, уткнувшись носом в «Портрет Дориана Грея».       — Ему тоже грустно.       — Конечно, грустно, — тут же отвечаю. — Его рука…       — Он скучает по маме.       — Ага, ну, я тоже.       — Ты должна поговорить с ним об этом. Ты очень хороший слушатель. — В жизни меня называли по-всякому, я примеряла на себя много разных титулов и ролей, но ни разу ещё не была «хорошим слушателем».       Качаю головой, наматывая остатки бинта ей на ногу.       — Нет, это не так.       — Хм, — снова хмыкает Луна. — Ладно.       Тишину постоянно нарушают завывания ветра.       — Руны…       — У тебя болит нога от холода?       Пальцами нащупываю шишку, ощутимую даже под плотной тканью штанов.       — Да.       — У меня тоже. — Она поднимает правую руку: два обрубка дрожат в такт трём оставшимся пальцам. — Гарри говорит, что это из-за повреждения нерва. Неправда. Это из-за Ивистых трескучек. Их манят отсутствующие конечности.       — И как они выглядят?       — Они невидимые.       — Разумеется. — Мне до сих пор трудно воспринимать её слова всерьёз, хоть немного. Луна гениальна, проницательна и умна, но я не могу избавиться от старых предубеждений к её причудам. — Готово. — Ещё раз похлопываю по белой повязке, чтобы мазь впиталась.       — Спасибо, Гермиона! Я чувствую себя намного лучше. — Она вскакивает и кружится один раз, прежде чем притянуть меня в объятия.       — Постарайся быть осторожнее, пожалуйста, Луна.       — Не говори глупостей, — она отстраняется, улыбаясь мне. — Я не могу быть осторожной на войне. Иначе это не было бы войной.       — Я…       — Могу я увидеть Драко?       Моя челюсть захлопывается с различимым клацаньем, и я на мгновение замираю.       — Тебе… зачем?       Луна пожимает плечами — её соломенная коса соскальзывает.       — Я давно с ним не виделась.       — А раньше виделась?       — Конечно! Каждый день в Хогвартсе. Он всегда был таким злым, вероятно из-за гулозвонов. К тому же я была там, когда мы его спасали. Тогда он казался менее злым.       — Была? — Мне вдруг приходит в голову, как мало я знаю об обстоятельствах того дня, хотя прошли уже месяцы.       Она энергично кивает.       — Я помогала ему успокоиться во время допроса и пообещала, что проведаю его, когда ему станет лучше.       — Окей?       Этого ответа ей достаточно — Луна плавно обходит меня и исчезает в гостиной. Мне тут же хочется сорваться с места, любопытство молит об утолении, но я колеблюсь. С одной стороны, это не моё дело, но с другой, Малфой набрасывался на каждого, у кого хватало наглости заговорить с ним. Луна сильная, гораздо сильнее, чем все думают, но я не хочу, чтобы на неё вылилась его желчь, пока сама она излучает только доброту. В конце концов я замираю прямо за дверью и внимательно прислушиваюсь к голосам.       — Что… значит… для меня?       Шторм заглушает их, оставляя меня с обрывками слов, которые невозможно собрать воедино.       — Ты сказала мне… когда… мама… Я… тупой грёбаный… меня?!       — Она…       Бесполезно. Раздражённо вздыхая, накладываю на себя дезиллюминационные чары и высовываю голову в проём. Малфой сидит прямо в кресле, лицо его повёрнуто в профиль. Луна нависает над ним, улыбаясь. Они перебрасываются ещё парой слов, но всё звучит как бессмысленный шум.       — Скажи… хочу с Грейнджер… пожалуйста. — А вот свою фамилию из его уст я узнаю легко. Он выглядит раздражённым, но не злым. Луна только ухмыляется.       — Нет…       — Да! Когда… заклинание… обещал… подземелья, — на этих словах Малфой опускает взгляд и на мгновение голову.       — Ладно… Начал… Грюм.       — Хорошо! — восклицает Луна и разворачивается к двери. — Гермиона? — Я прячу голову, снимаю чары и вхожу в комнату. — Я сейчас ухожу.       — Вы двое, э-э, разговаривали? — мечусь между их контрастирующими выражениями лиц.       — Ага. Я ему напомнила об обещании, которое он мне дал.       — Каком обещании? — Малфой смотрит в окно, игнорируя мой пристальный взгляд, но его плечи расслаблены, и их линия едва различима.       — Узнаешь, — отвечает Луна и обнимает Малфоя, весьма неуклюже. Он застывший, замерший — лёд, а не человек, и всё же, как только она отстраняется, я вижу, как его рука соскальзывает с её спины. — Пока! — Луна машет один раз и исчезает в вихре трансгрессии.       Вслед за треском бушует шторм. Жду, когда он на меня посмотрит.       — Малфой.       — Не надо, — предупреждает он.       — С каких это пор вы с Луной…       — Я сказал, не надо. — Он встаёт, крепко стискивая челюсть.       — Ты… — начинаю я, но Малфой проносится мимо, отказываясь смотреть мне в глаза. Прежде чем успеваю остановить его, он поднимается по лестнице и захлопывает дверь. — Что? — выдыхаю в пустую комнату. Только ветер завывает мне в ответ.       

***

             Ночью из-за шквального ветра и проливного дождя отключается электричество.              Магловские технологии никогда не сочетались с магией, но за последний год я сделала всё возможное, чтобы хоть как-то примирить их. Ничто магическое не питается электричеством, никакие заклинания не работают с выключателями и розетками. Пока я намеренно держу их подальше друг от друга, перемирие сохраняется. Вернее, сохранялось до сегодняшнего вечера.       Уже поздно, несколько часов прошло с того скудного ужина, который я съела в одиночестве, когда лампа на прикроватной тумбочке дважды мигает и гаснет. Через несколько мгновений исчезает и тепло, идущее из вентиляции. Жду пару минут, надеясь, что оно вернётся само собой, но комната холодеет, и я, признав своё поражение, встаю с кровати.       Я очень умна, в этом сомнений нет, но на данном этапе жизни я гораздо больше ведьма, чем магл: мои познания в электричестве в лучшем случае можно назвать ограниченными. В коридоре наверху висит электрический щиток — кажется, так оно называется, — и всё в нём такое же запутанное, как и каждый раз, когда я его открываю. Провода и переключатели мне, разумеется, ни о чём не говорят, и мой чрезвычайно короткий список идей иссякает.       Бегло обхожу коттедж, чтобы убедиться, что электричество отключено везде, и возвращаюсь наверх. Запыхавшись, смотрю, как моё дыхание зависает в воздухе. Вспоминаю старую мудрость о том, что на первом этаже теплее, чем на втором, — эта мысль, как и факт наличия камина в гостиной, и приводит план в действие. Бегу в свою комнату, натягиваю свитер и запасную пару носков, затем беру из шкафа одеяла и направляюсь к двери Малфоя.       Костяшки пальцев зависают над деревом — мне нужно взять себя в руки. В последний раз, когда мы столкнулись посреди ночи, я попала в крайне уязвимое положение. Несколько секунд проходит, прежде чем удаётся восстановить сердцебиение. Я стучу дважды.       — Малфой? Ты не спишь?       Сначала слышны шарканье и тихие ругательства, а потом дверь распахивается. Платиновые волосы торчат под странным углом, глаза его прищурены.       — Чертовски холодно, Грейнджер.       — Знаю. Электричество отключилось.       — Что отключилось?       Указываю на темноту в коридоре.       — Магловская энергия, которая держит лампы и обогреватель включёнными. Буря вывела электричество из строя.       — Какой-то очень дерьмовый недостаток у этой конструкции, если хочешь знать моё мнение.       — Не хочу. — Сую ему в руки свёрток одеял. — Бери подушку и за мной. Мы идём вниз.       — Зачем? — Он возвращается в комнату, чтобы взять подушку и ещё один свитер. — Что делать внизу?       — Спать.       Скрип лестницы заглушается штормом, и только по тому, как мои волосы шевелятся на затылке, можно понять, что Малфой у меня за спиной. Интересно, осознаёт ли он, каким угрожающим выглядит, даже когда сонный.       Быстрым взмахом палочки разжигаю камин в гостиной. Свет и тепло мгновенно согревают, и я начинаю оттаивать, обустраивая небольшое место для сна. Малфой замирает у огня.       — Почему здесь?       — Потому что наверху холодно, а этот камин — единственный источник тепла в доме… — Замолкаю, пытаясь соорудить что-то тёплое, на чём действительно можно будет спать.       Малфой не сдвигается с места, согреваясь огнём. Он держится как можно дальше от меня, но тоже начинает расстилаться. Когда старые одеяла взбиты, насколько это возможно, я со стоном опускаюсь на пол, укутываясь в тонкие слои.       — Почему нельзя просто наложить согревающее заклинание? — спрашивает Малфой, как только мы оба ложимся.       — Ты же знаешь, что они сразу спадут, стоит мне заснуть.       — В смысле наложить на магловскую энергию.       Мы лежим на спинах, между нами крохотный метр.       — Магловские технологии плохо работают с магией. Пока буря не утихнет — утром, надеюсь, — я ничего не могу сделать.       — Похоже на просто ужасный предлог для ночёвки, — фыркает он.       — Обещаю, ты последний человек, с которым я устроила бы пижамную вечеринку.       — Мм, — неубеждённо протягивает Малфой. — Не могу представить, что с Грюмом тебе было бы веселее.       Окна издают скрежет, дождь непрерывно стучит, я ничего не хочу так сильно, как спать, но сон от меня ускользает. Вероятно, из-за крайней необычности ситуации, в которой я оказалась. Хотя Малфой безобиден, меня пугает его способность видеть насквозь, и я стараюсь не расслабляться рядом с ним. А учитывая, что мы постоянно оказываемся рядом, делать это становится всё труднее. Несмотря на мой далеко не дружелюбный характер, я всё-таки существо социальное. Среди близких мне живётся легче, даже если я и не стремлюсь активно составить им компанию. Только сейчас мои близкие за Северным морем, так далеко от меня, как никогда, и я одна. Совершенно одна, если не считать Малфоя.       Я хочу ненавидеть его, я должна ненавидеть его за ту боль и страдания, которые он мне причинил. Было бы гораздо проще не испытывать к нему ничего, кроме холодного безразличия, но это уже невозможно. Ко всему привыкаешь, если сталкиваешься с этим достаточно часто, и я, похоже, начала привыкать к Драко Малфою. Он стал частью моей жизни, мы много разговариваем, и некоторые из разговоров даже не заканчиваются жестокими спорами. Я рассказала ему о своих попытках сварить Защитное зелье, о чём не рассказывала ещё никому, и только потом, сильно позже до меня дошло, насколько значимым был этот выбор.       Более того, он сам говорит со мной. Даже когда я не прошу, даёт советы по работе с зельями, хоть и делает это назойливо. Мы ужинаем вместе почти каждый божий вечер — довольно интимный акт для двух людей, которые по идее должны ненавидеть друг друга. Мы не друзья, я не уверена, что назвала бы нас даже знакомыми. Правда, я не знаю, кто мы. Каким-то образом мы больше и мы меньше, чем сумма наших частей. Мы становимся чем-то. Чем именно, я сказать не могу, но мы точно придём к какой-то точке пересечения. Я просто хотела бы знать, что это будет.       — Я никогда не была на пижамной вечеринке, — слова вырываются из меня, заполняя темноту своим непрошеным вторжением. Опасно расслабляться рядом с ним, но сила моя ослабевает, как только такая возможность представляется. — Я единственный ребёнок в семье, а в начальной школе у меня было не так много друзей. — Месяц назад, на старом крыльце, состоялась его полуночная исповедь. Полагаю, будет справедливо, если я отплачу ему тем же. — А как только я получила письмо из Хогвартса, какие-то ночёвки уже не казались важными.       — Думаю, общежития немного похожи на одну бесконечную ночёвку. — К моему удивлению, Малфой не сразу выбирает лёгкий и жестокий путь. Он не отпускает никаких шуточек про моё одинокое детство. Хотелось бы мне знать, искренне он это или нет. Хотелось бы мне знать о нём хоть что-то определённое.       — И правда. Видит Мерлин, Лаванда сделала всё возможное, чтобы так и было. Я всего один раз разрешила ей заплести мне волосы, а когда я сломала ей расчёску, она перестала ко мне приставать. — Жду, что Малфой пошутит про мои волосы, назовёт их гнездом гарпии или чем-то таким же обидным, но он этого не делает.       — Я тоже никогда не был.       Темнота осмеливает нас.       — Почему?       Боковым зрением вижу, как он пожимает плечами и одеяло слегка соскальзывает с его плеч.       — Это же недопустимо. Наверняка из-за какого-то очередного устаревшего обычая чистокровных.       — У тебя таких обычаев, похоже, много. — Впервые мы заговорили о его наследии и культе чистоты крови, к которому он приписан.       — Да, — мягко отвечает он.       Я знаю, сейчас он далёк от них, но пока эта территория не изведана, лучше ничего не говорить. Малфой возвращает разговор обратно в безопасные воды:       — Экстракт корня маргаритки сработал?       — Нет. Он плохо реагировал с порошком драконьего когтя, и у меня кончилось и то, и другое.       — Ты не думала просто выйти и набрать ещё? Корень маргаритки вряд ли можно назвать редким.       — Думала, — это правда, я действительно думала об этом. Но меня сдерживает возможный гнев Грюма или разочарование Гарри. — Я не могу оставить клинику без присмотра.       — Иногда ты целыми днями никого тут не лечишь, Грейнджер. Ты можешь время от времени выходить.       — Слишком рискованно выходить на поле. Я самая известная грязнокровка магической Британии. Пожиратели Смерти не остановятся ни перед чем, чтобы меня захватить. — Мыслями я возвращаюсь к тому последнему разу, когда они застали нас врасплох, и к тому месту, куда нас затащили. Кто-то смыл мою кровь с его пола или Малфой видел её каждый раз, когда проходил мимо гостиной?       — Как будто ты бы позволила им взять тебя живой.       — Нет, — тихо говорю я. — Наверное, нет.       Тишина тяжелеет, пока я борюсь с невысказанным.       — К тому же…       — Почему ты солгал той ночью?       — Какой ночью? — будто он не знает.       — В поместье. Ты солгал и не выдал Гарри, хотя знал, что это был он.       — Я… я не мог знать наверняка, — заикается Малфой. Смотрю на него: острый профиль чётко вырисовывается в свете камина. — Тёмный Лорд не терпит сомнений.       — Малфой. — Он отводит лицо в сторону, едва встречаясь с моими глазами. — Ты знал.       — Я не хороший человек, Грейнджер, — как убедительно он это говорит. — Я солгал не из каких-то мягкосердечных побуждений. Я солгал, потому что… потому что устал бояться в собственном доме. Я устал от Тёмного Лорда и его долбаной войны. Это был эгоизм. Ничего больше.       Я поворачиваю к нему голову.       — Почему тогда у тебя ушло так много времени, чтобы уйти? Гарри сказал мне, что Дамблдор предлагал тебе помощь. Почему ты не принял её?       — Я… я хотел, но потом уже было… слишком поздно. — Он тяжело сглатывает. — Я не мог уйти, Грейнджер. Не без матери.       — Что изменилось?       — Не знаю. Не помню.       — Ты что, специально? — Малфой на мгновение тоже поворачивается ко мне, и там, где я ожидала увидеть туман окклюменции, я встречаюсь с чем-то гораздо более искренним и глубоким. — Пользуешься окклюменцией…       — Нет. Это не так. Я бы никогда не решил застрять здесь, с Орденом, добровольно.       — Но это же лучше, чем альтернатива. — Мне вдруг отчаянно хочется, чтобы он со мной согласился. — Знаю, ты здесь в ловушке, но это ведь лучше Тома и его Пожирателей.       Малфой долго молчит, и я думаю, что он уже не ответит.       — Видок здесь получше, — просто глупая отговорка, но я её стерплю. — Хотя еда хуже.       — Я никогда не называла себя хорошим поваром.       — О, я знаю. Об этом никогда и речи не шло.       Мы замолкаем — затишье перед бурей усыпляет. Здесь тепло, даже уютно, несмотря на твёрдый пол и пронизывающий ветер. Утром нога будет ужасно болеть, но сейчас я не могу себя заставить переживать об этом, не прямо сейчас. Когда-то давным-давно я любила грозы. Мы с папой поднимались на чердак с большим окном и смотрели на дождь. Ели тушёную тыкву с орехами, а мама приносила горячий шоколад и читала вслух свою любимую книгу Уолта Уитмена «Листья травы». Вместе мы наслаждались убежищем, которое построили от шторма.       — Летом перед седьмым курсом я наложила Обливиэйт на родителей, — ещё одно признание вытекает из меня, жидкое, как морская вода.       — Зачем?       — Чтобы защитить их. Я понятия не имела, как будет выглядеть грядущая война, и боялась, что Пожиратели найдут их. — Глаза щиплет, смаргиваю слёзы. — Они живут очень счастливой и полной жизнью в Австралии. — Чувствую жар его взгляда на себе, но не могу позволить Малфою увидеть, как я плачу, не так нагло, не снова.       — Я… Чего бы им это ни стоило, они никогда не были мишенью.       Медленно выдыхаю.       — Это… это хорошо. Но лучше переосторожничать, чем потом сожалеть.       — Заклинание обратимо?       — Чем дольше оно действует, тем опаснее его отменить.       — Прошло уже больше трёх лет, да?       — Да, — вздыхаю я. — Прошло.       — Чёрт.       — Да.       Молния озаряет дом, и на краткий миг мы встречаемся смущёнными взглядами. Наши откровения — это обоюдное бремя. В вернувшейся темноте я нахожу странное утешение — знание, что Малфой точно так же не уверен в том, кем мы становимся.       Разговор затухает. Шёпот сна уносит меня в море.