***
К счастью, у меня не было времени как следует поразмыслить над своей неизбежной гибелью, потому что уже на следующий день начался настоящий ад. Я рыщу в книжном шкафу в поисках очередного причудливого магловского чтива, пока Грейнджер возится со своими бесконечно бурлящими котлами, причём мы оба намеренно игнорируем друг друга. Это так похоже на будни в Хогвартсе — можно притвориться, что мы просто пришли в библиотеку в одно и то же время, а не играем в соседей на фоне непрекращающейся войны между добром и злом. По правде говоря, напряжение между нами можно было бы назвать неловким, если бы только меня оно волновало. А меня оно не волнует, очевидно. Даже если атмосфера в доме становится просто невыносимой. Возможно, это отучит Грейнджер от попыток узнать меня получше. Я не настолько упрям, чтобы игнорировать ценность того, что она может мне дать, даже если мне плохо от одной только мысли о её обществе. Хорошо, если Грейнджер будет на моей стороне в ближайшие недели, особенно когда Грюм поймёт, что у меня практически не осталось ценных сведений. Не то чтобы у меня изначально их было много. Просто это не в моём характере — вести игру чисто. И никогда не было. Наверное, это всё из-за того, что я единственный ребёнок в семье. Или, может, я просто родился эгоистом. Уверен, спроси я Грейнджер — она составит план из пятнадцати пунктов, в котором подробно опишет, почему я такой, какой есть. Она невыносима. В общем, обстановка в доме напряжённая, пока на нас вновь не обрушиваются реалии войны. Её драгоценный Орден так часто сюда заявляется, что я поначалу даже не замечаю их прибытие. Книжный шкаф стоит далеко от дверного проёма, а что самое главное — далеко от него я, что даёт мне прекрасную возможность улизнуть, когда кто-то из них появляется в доме. Сразу после треска трансгрессии я исчезаю, не привлекая к себе внимания. Так должно было быть и сейчас. Но на этот раз я узнаю об их прибытии не потому, что услышал дерьмовую ложь Грейнджер или шарканье её ног, а буквально по крикам. — О боги, что случилось?! — её требовательный тон перебивает чьи-то вопли. Не успеваю я взять с полки на удивление хорошо сохранившийся экземпляр «Тяжёлых времён», как быстро прижимаюсь к стене и выглядываю в проём. Передо мной хаос. В дом врываются два члена Ордена, они по локоть в крови и тащат на себе фигуру, которую только по доброте душевной можно назвать человеком. Я бы не назвал. Они опускают извивающуюся массу из плоти и крови на кухонный стол и отходят, указывая на неё и пытаясь перекричать её вой. — Что? — снова спрашивает Грейнджер, но если они и отвечают, то их слова теряются в агонии крика. Грейнджер немедленно приступает к работе, но в тот момент, когда она начинает колдовать, что-то цвета кожи взлетает и проносится по воздуху. Мозгу требуется несколько секунд, чтобы осознать, что это палец приземлился чуть левее моей ноги. Желчь поднимается в желудке, горько бунтуя, и я уже собираюсь отойти, но до меня наконец доходит запах. Говорят, запах — самое сильное чувство, связанное с памятью. Когда на меня накатывает тошнотворный запах гниения, я переношусь обратно в поместье, в самый первый раз, когда Кэрроу применили это проклятие. В подчинении у Тёмного Лорда были самые разные люди, и он точно знал, как использовать их умения. Умениями Кэрроу были проклятия, и чем темнее, тем лучше. Я неоднократно видел, как они пытали несчастных маглов, взятых в плен, пытаясь довести это проклятие до совершенства. Если судить по тому, насколько быстро почернели конечности этой жертвы, Кэрроу наконец-то справились с этим. — Невилл, что случилось? — Густые волосы Грейнджер практически вибрируют, пока она пытается собрать лежащее тело воедино. — Проклятие, я не знаю, — заикаясь, произносит Долгопупс. — Мы… мы искали Джорджа. Она… она оттолкнула меня… Грейнджер качает головой, что-то бормоча себе под нос. — Я не знаю, что это, — наконец признаётся она. Раздаётся ещё один крик, низкий и гортанный, и что-то мокрое падает на пол. — Блядь, — это впервые. — Пожалуйста, подними её ногу. — Она… Гермиона… — Невилл. Мне нужна её нога. — Она даже не смотрит на него, слишком занятая стоящей перед ней невыполнимой задачей. Долгопупс бледнеет, но наклоняется, чтобы подобрать оторванную конечность. Тогда я успеваю рассмотреть знакомый ужас. Она чудовищна. То, что раньше было девушкой, теперь — просто тело, стремительно приближающееся к последней стадии разложения, хотя ещё жадно цепляющееся за жизнь. Все открытые участки тела чернеют, кожа и кости отслаиваются на каждом суставе. Так ужасно, так отвратительно. Она даже не человек, а просто мерзость. Её лицо осталось нетронутым, но на нём застыла зверская агония. Я дрожу, её широко распахнутые зелёные глаза встречаются с моими, и, хотя больше всего на свете мне хочется убежать, я застываю в ужасе. — Её кровь… — Грейнджер замолкает, а жертва снова кричит. Ещё один глухой удар: рука сворачивается сама по себе, как дохлый паук. Я сглатываю рвоту и заставляю себя моргнуть. — Не могу… Снова раздаётся треск трансгрессии — один из Уизли материализуется по другую сторону стола. — Пенелопа! — его вопль — чистая мука. — О боги, нет, нет, нет. — Перси, стой! — Грейнджер пытается остановить его, но уже слишком поздно. Он тянется к оставшейся руке, и та разваливается от малейшего прикосновения. Девушка корчится и воет, а я наконец овладеваю собой и отрываю взгляд от этого зрелища, но только чтобы встретиться со взглядом Грейнджер, устремлённым поверх чудовищного тела. Она смотрит на меня, она как зеркало моего собственного ужаса, и это так шокирует меня, что чары наконец рассеиваются. Со страхом, цепляющимся за каждое моё движение, я бросаюсь наутёк.***
Минуло уже несколько часов, солнце давно зашло, но я до сих пор не сплю. Чудовищное эхо смерти той девушки преследует меня, а от бурлящей по нервам энергии я бесконечно расхаживаю по комнате. Окклюменция почти не помогает. Я не могу ни читать, ни спать, ни, чёрт возьми, уйти, поэтому просто шагаю по старому синему ковру вперёд-назад, мысленно перебирая различные рецепты зелий, чтобы держать себя в руках. Окровавленные образы оседают среди других ужасных воспоминаний, и я знаю, что при первой же возможности мне нужно будет отделить их друг от друга. Мои кошмары и так слишком ужасны, чтобы ещё раз за разом переживать мучительные пытки человека, которого я даже, блядь, не знаю. В конце концов, дом достаточно большой, чтобы я решился выйти. Мне нужно выбраться из этой комнаты, подальше от этих четырёх стен. Останавливаюсь у двери и прислушиваюсь, ожидая каких-либо звуков. Меня встречает только тишина, поэтому я открываю дверь и выскальзываю в коридор. Я не слышал, чтобы Грейнджер исполняла свой ночной ритуал по нервному срыву в душе, а дверь её спальни закрыта, так что можно с уверенностью предположить, что она заперлась внутри. Крадусь по лестнице вниз, каждая третья ступенька скрипит — обычно я обращаю на это внимание, но сегодня я слишком сильно разбит. Не знаю даже, куда хочу пойти, просто прочь, подальше. А самое дальнее место — это заднее крыльцо, оно должно подойти. Однако, когда я прохожу мимо затемнённой гостиной, меня на полпути останавливает звон стекла о дерево. — Кто там? — спрашиваю у темноты, как будто что-то ещё способно меня напугать. — Бугимен, — как ни в чём не бывало говорит Грейнджер. Мои глаза привыкают к темноте и различают её очертания, распростёртые поперёк дивана. — Кто? Она смеётся, слишком громко. — Неважно. — Я жду продолжения, но Грейнджер только хихикает ещё несколько раз и замолкает. — Что ты вообще здесь делаешь? — Ноги уносят меня всё глубже в темноту. — Тебе не пора спать? — Разве не очевидно? — Она ёрзает, приподнимаясь на локте. — Валяюсь. — Резким движением её рука тянется к пустому флакону из-под зелья, который стоит на кофейном столике, и тот с грохотом падает на пол. Он глухо ударяется о ковёр, а затем слегка дребезжит, закатываясь под диван. — Упс. Я откидываюсь на спинку уже ставшего моим кресла и по-новому смотрю на развернувшуюся сцену. — Ты напилась. Ещё один смешок, наполовину выкрикнутый из глубины её горла. — Если бы, — задумчиво выдыхает Грейнджер. — Нет-нет, здесь нет алкоголя. Постоянная бдительность, помнишь? — Что? — Неважно, — она проводит рукой по лицу. — Чего тебе надо? — От тебя? Ничего, — звучит неубедительно, но я занят попыткой сосчитать пустые флаконы, разбросанные вокруг неё. — Сколько зелий ты выпила? Она фыркает. — Не твоё дело. — Нет, моё, — настаиваю я. — Если у тебя случится передозировка и ты сделаешь что-нибудь странное, умрёшь например, они обвинят меня, а я не собираюсь погибать из-за твоей беспечности. Грейнджер свирепо смотрит на меня. — Не будет у меня передозировки, не драматизируй. — Ага. — Заткнись, Малфой. Кто ты такой, чтобы судить меня? — Как жаль, что последнюю фразу она зажёвывает, лишая меня необходимости отвечать. — Забудь. У меня был непростой день. Вопреки себе — потому что речь идёт о Грейнджер, а она всегда злится, — я киваю. — Чёрт, это очень мягко говоря. — Да, — бормочет она, и мы оба поворачиваемся к окну, к лунному свету, полоской пробившемуся через порванную занавеску. — Она умерла. — Я так и понял. — Это было… — Грейнджер прерывисто выдыхает, и я думаю, стоит ли этот момент отнести к унизительно длинному списку тех случаев, когда мы плакали друг перед другом. Я бы сказал, удивительно, что я вообще начал вести этот подсчёт, но это было бы ложью. — Неописуемо ужасно. — Я, э-э, видел такое раньше. — Хотелось бы мне, чтобы потребность признаться ей в этом была какой-то намеренной попыткой манипуляции, но правда в том, что я трещу по швам, а Грейнджер просто единственная, кому не повезло это заметить. — Видел? — её голос срывается, и я не могу выдержать тот взгляд, который она на меня бросает. — Кэрроу. Они очень… талантливы в том, что Тёмный Лорд заставляет их делать. — Неужели… Я прерываю её: — Прежде чем ты спросишь, нет, я не знаю контрпроклятия. Вероятно, они его даже не придумали. — Я собиралась спросить, — осторожно произносит она, выделяя каждое слово, чтобы скрыть своё опьянение, — пользовался ли ты им когда-нибудь. — Какого хрена, Грейнджер? Как ты вообще можешь спрашивать меня об этом? — Я не верю своим ушам. — Ты действительно думаешь, что я пытал людей? Она пожимает плечами. — Ты пытал меня. — Я… — запинаюсь, потому что она права. Она всегда, блядь, права. — Не в этом же смысле. — Наверное. Я понятия не имею, на что ты способен. И меня это задевает, что только усиливает насмешку в моём голосе: — Верно, как я мог забыть? Я для тебя просто монстр. — И это твоя вина! — Мы были детьми! — Ну и что? Тебе всё равно удалось разбить моё сердце. Мне было одиннадцать лет, Малфой. Ты представить себе не можешь, какой шок и трепет я испытала, когда узнала, что я ведьма. День, когда пришло письмо, был и остаётся самым великим моментом в моей жизни. Я была… — Грейнджер делает паузу, подыскивая слова, пока я впитываю каждое уже сказанное. — В эйфории. В невесомости. А ты всё испортил. — И я сейчас должен пасть тебе в ноги? Принести какие-нибудь грандиозные извинения и вымаливать грёбаное прощение? — Ты бы всё равно не стал. Отвратительно, что я в этом не уверен. — Ты бы всё равно мне не поверила. — Я бы хотела, — смена в её тоне приводит меня в замешательство. Грейнджер издаёт грустный смешок: — Мерлин, как это всё жалко. — Твои слова, не мои. Она встаёт, шатаясь, и только потому, что я почти год играл роль няньки для своей больной матери, я делаю осторожный шаг вперёд. У нас обоих хватает такта ничего не говорить, несмотря на смущение. Иногда чего-то бывает слишком много, даже здесь, даже сейчас. — Мне нужно поспать. — Удачи, — нет смысла притворяться, что мы оба не в курсе ночных кошмаров друг друга. Стены в этом коттедже унизительно тонкие. По дороге она слегка врезается в книжный шкаф, но мне удаётся не дёрнуться, ей — не упасть, а нам — не соприкоснуться. Когда Грейнджер проходит мимо, за ней тянется сладкий аромат обезболивающих зелий. Никогда не видел её такой подавленной. Когда она поднимается по лестнице, я поворачиваюсь, чтобы уйти. Заднее крыльцо по-прежнему манит к себе, шаткая деревянная скамейка — единственное спасение в такую ужасную ночь, как эта. — Малфой? — снова её голос в темноте. — Что? — На самом деле я не считаю тебя монстром. — А зря, — я прав, и она это знает, поэтому не отвечает.