***
— Ты трижды помешиваешь по часовой и дважды против? — Да, Малфой, — взгляд, которым я одариваю котёл, несомненно, предназначен ему. — Уверена? Потому что горький корень уже должен был свернуться. — Конечно, уверена! — огрызаюсь на него. Он тихо хмыкает. — Ладно, тогда сам попробуй, — отступаю, указывая на зелье. Малфой молчит, выискивая подвох. Я закатываю глаза и этим жестом, похоже, отвечаю на его невысказанный вопрос. Размеренными шагами он подходит к освободившемуся у котла месту и забирает деревянную ложку из моей протянутой руки. Проходят минуты, пока Малфой рассматривает моё зелье вблизи, возится с температурой и направлением солнечных лучей, падающих на поверхность пузырящейся жидкости. Наконец он спрашивает: — У тебя есть волосы абраксана? — С ума сошёл? Видишь где-то здесь поблизости крылатых коней? Малфой пожимает плечами. — Ты же как-то заполучила в свои руки африканскую морскую соль. Вряд ли она тут поблизости. — Да, но она хранится годами, и раньше её можно было купить в больших количествах, пока… — замолкаю, оставляя нас обоих в неловком молчании терпеть очередное упоминание о войне. — Зачем нам волосы абраксана? — Это усилитель, — говорит он. — Хотя гранианские волосы подошли бы лучше, но их невозможно достать. — А абраксанские легче? — Во Франции водится несколько диких стад. — Откуда ты вообще это знаешь? Он сжимает челюсть, явно пребывая в каком-то неизведанном внутреннем конфликте. — У нас есть собственность на севере Франции. Там, куда… — Малфой замолкает так внезапно, что у него клацают зубы. — Куда что? — Ничего. — Малфой… — Ничего, просто забудь. — Он снова отворачивается к котлу. Вместо того, чтобы давить на него, я пользуюсь случаем его поразглядывать. Обычно Малфой сутулится, напрасно пытаясь сделаться незаметным, как будто он не первое, на что обращаешь внимание, заходя в комнату. Сейчас он стоит прямо, его позвоночник — стержень, перпендикулярный ширине плеч. Малфой был грозой моей юности, мне не хватало времени увидеть в нём человека. Теперь, когда уже миновало столько месяцев, он для меня всего лишь человек. Я чувствую притяжение, которое раньше списывала на свою рефлекторную ненависть к нему, но сейчас я знаю, что оно врождённое: меня притягивают неуловимые грани его характера. Сейчас, когда присутствие Малфоя мне так привычно, он неизбежен. Я никогда прежде не жила в таком смысле с другим человеком, и здесь, в свете позднего вечера, до меня доходит, насколько уникальна наша ситуация. — Там, куда ты хотел уйти, — наконец говорю я. — Что? — Когда ты ушёл из поместья. Туда ты хотел попасть. Его хриплый смех горький, как корень, который он размешивает. — Такая ты чертовски умная, да, Грейнджер? — Несложно было догадаться. — Что-то я не припоминаю, чтобы просил тебя угадывать. — Что-то я не припоминаю, чтобы спрашивала твоего разрешения. Он постукивает деревянной ложкой по котлу, стряхивая в воздух капли тускло-жёлтого зелья. — Ты никогда не спрашиваешь. Малфой не первый, кто обвиняет меня в том, что я переступаю границы дозволенного. Я никогда не понимала, когда лучше не будить лихо, как сказал бы папа. Внутри меня просто бездонный омут голода — вечная тяга к знаниям. Я должна знать, мне нужно знать. Моё прожорливое упорство — скорее проклятие, чем благо, но оно помогло мне и моим близким выжить. Помогло Ордену выстоять, особенно два года назад, даже если мне это дорогого стоило. — Что? — Малфой вырывает меня из размышлений, моё зрение фокусируется, и я понимаю, что только что открыто пялилась на него. Краснею, как будто сделала что-то неподобающее, и выхватываю у него ложку. — Задумалась, вот и всё. — И что, даже не поделишься? — фыркает он. — Только если сначала ты, — возражаю. Малфой отходит в сторону, освобождая место перед котлом. Только он не уходит далеко, а прислоняется к стене рядом со мной, запрокидывая голову к потолку. — Мне нечего интересного рассказывать. — Есть, разумеется. — Взмахиваю палочкой над зельем, осторожно размешивая его по часовой стрелке. — Тебе просто не хочется. — Чёрт, и откуда в тебе столько любопытства? Пожимаю плечами. — Я бы назвала это настойчивостью. — Всё это из-за твоей претенциозности. — У тебя дом на севере Франции, Малфой. Ты здесь единственный претенциозный придурок. Уголки его рта приподнимаются, совсем чуть-чуть. — Вообще-то, у нас их три. Смеюсь, коротко, но искренне. — Так ты только подтверждаешь мою точку зрения. — Богатство не значит претенциозность, Грейнджер. Просто невежливо этим хвастаться. — Видит Мерлин, ты ни разу в жизни не хвастался, да? — смотрю на него, его ухмылка становится шире. — Никогда. — Лжец, — беспечно говорю я, омрачая момент. Поджимая губы, Малфой снова обращается к потолку. Какое-то время мы просто стоим, достаточно близко друг к другу, чтобы не чувствовать себя одинокими. Я работаю над Защитным зельем, хотя и знаю, что эта партия провалится. Малфой не двигается, прижимаясь к выцветшим обоям; его левая рука засунута в карман брюк. Угасающий солнечный свет отбрасывает на него резкую тень, и острые черты его лица освещаются наступающими сумерками. Заставляю себя отвести взгляд.***
— Ты знала, что у Малфоя и Луны есть какая-то совместная история? — спрашиваю, отпивая из чашки. Россыпь веснушек на лбу Джинни исчезает, когда она морщится. — В смысле? — Она была здесь несколько недель назад и… — я колеблюсь, как будто делюсь с ней чем-то, что мне не принадлежит. Джинни смотрит выжидающе. — И она хотела поговорить с ним наедине. — О чём это? — Не знаю. — Чашка дребезжит, опускаясь на стол. — Ты её спрашивала? — Не успела, но я спрашивала Малфоя, и он очень странно отреагировал. Джинни усмехается. — Странно, как же. Он никогда ничего тебе не рассказывает. — Точно. Никогда. — Я должна с ней согласиться, но не могу. Не могу.***
Особенность обезболивающих зелий в том, что они не варятся по строгому, единому рецепту. Боль слишком неоднозначна, чтобы сводить её к одному конкретному набору ингредиентов. Особенно когда намеренно исцеляешь только саму боль, а не её причину. Настойка бадьяна и настойка растопырника содержат обезболивающие вещества, но гораздо лучше они действуют как ингредиенты, используемые для заживления. Задолго до того, как меня отослали сюда, чтобы стать главным целителем Ордена, я занималась зельеварением, направленным на исцеление и обезболивание. У каждого целителя, которого я знала или изучала, имелась своя формула, и обычно я полагалась на смесь самых популярных из них. Два лета назад, когда произошла ситуация с Эрни, мне нужно было справиться с болью, от которой — я прекрасно это понимала — бадьян и растопырник в одиночку не спасут. Магловская часть меня остро осознавала, на какую опасную территорию я ступаю, но боль требовала, чтобы её чувствовали, а я всегда ненавидела, когда мне указывали, что делать. Поиски привели меня к нескольким различным ингредиентам и формально небезопасным рецептам зелий, прежде чем я создала то, которым пользуюсь сейчас. Отличное зелье получилось, на мой взгляд, тем более для краткосрочного применения. Исцеляет даже обычную боль, практически не влияет на умственные способности и отключает тело так, что оно не превращается в беспомощное. Это небольшая заслуга моего мастерства, не стану скромничать и отрицать. Главный недостаток — а он есть, потому что за всё приходится платить — в том, что большая доза зелья значительно замедляет процесс наращивания мышц. Недостаток несущественный, если сочетать зелье с другими исцеляющими настойками и заклинаниями, тем не менее для своих пациентов я всегда держу под рукой гораздо менее мощную партию, чтобы не рисковать их шансами на выздоровление. Себе мне проще взять два очень сильных, чем несколько слабых. При этом, чем сильнее разовая доза, тем опаснее побочные эффекты. У меня нет исходных данных для проверки, я не могу с уверенностью сказать, что зелье замедлило заживление моей ноги или даже помешало, но ясно одно: этой угрозы мне недостаточно, чтобы прекратить употреблять. Каждый вечер я ложусь в постель и обещаю себе, что завтра же перестану. Наступает утро, и я пытаюсь продержаться примерно до завтрака, пока какая-то мелочь не утягивает меня в спираль, которая заканчивается только на дне двух стеклянных флаконов. Так продолжается уже несколько месяцев, а то и лет. Дольше всего я держалась трезвой те пару недель, пока разбиралась со своим заточением здесь, и тогда катализатором стала исключительно моя вина. Я приняла то проклятие, чтобы спасти Гарри жизнь, это правда, но крылось там и нечто большее, чем просто невезение и неподходящий момент. Второй по продолжительности раз, когда я держалась трезвой, был связан с Малфоем.***
Я режу помидоры на ужин, когда это происходит. Малфой на диване, вне моего поля зрения, читает «1984». Уже наступил следующий день, дождливый четверг, о солнце и речи не шло. В последнее время океан особенно буйный, я отвлечённо смотрю на колышущиеся серые волны, как вдруг слышу глухой удар. Сразу понимаю, что раздавшийся звук — это стук книги о каменный пол: в своей жизни я роняла изрядную долю книг. Жду, пока Малфой её поднимет, но по дому разносится его ругань. — Блядь. Голову заполняют образы сломанных переплётов и треснувших корешков, и я с тяжёлым вздохом направляюсь в гостиную. — Знаю, Оруэлл может быть немного скучным, но насиловать литературу вовсе необязательно. Нельзя бросаться… — Замираю в дверях. Малфой стоит, бледный, как привидение, смотрит куда-то вдаль. Меня охватывает паника, я тут же оглядываюсь в поисках чужого присутствия. — Что такое? Какой бы страх им ни овладел, он ослабевает. Слыша меня, Малфой поворачивается, дрожа и широко раскрыв глаза. — У меня рука болит. — Как? — сокращаю расстояние между нами. Если не считать тех мимолётных взглядов, когда его рукава случайно закатывались, я уже несколько недель не видела рану. Всё зажило, в этом я уверена, но фантомные боли знакомы мне слишком хорошо, чтобы так просто от него отстать. — Дай посмотреть. Малфой мечется, как волк в клетке, и только после того, как я прошу во второй раз, он сдаётся. Протягиваю к нему ладони — он вкладывает в них свою левую руку. Когда тяну за рукав его свитера, Малфой вздрагивает, но не отводит взгляд. — Горит так, как будто… как будто он зовёт меня. Ловкими пальцами осторожно касаюсь закруглённого края там, где должно быть запястье. Чернила Тёмной метки ещё видны, но они пусты: чары исчезли, как только рисунок был повреждён. Зашивая остатки руки, я сделала всё, чтобы удалить чернила с кожи, оставив лишь неразборчивую массу. Исходная форма растворилась вместе с исходно заложенным в неё заклинанием. Я несколько раз проверяла, не осталось ли тёмной магии, и тогда я была уверена, как уверена и сейчас, что нет. — Никаких изменений. Он рычит, вырываясь из хватки: — Ни хрена я не выдумываю, Грейнджер. — Ему больше не на кого нападать, и поэтому я — прямо как с Джинни, прямо как с Роном — заставляю себя принять удар. — Я знаю, каково это. — Я не сомневаюсь, Малфой, просто говорю, что с медицинской точки зрения всё в порядке. — Он трясёт головой, страх на его лице ясен как день. Желудок скручивает. Мне всегда плохо рядом с людьми, которым больно. Иронично, правда. — Когда он зовёт, ты должен прийти, иначе умрёшь, верно? — логика ещё ни разу меня не подводила. — Да, — его голос дрожит. Окклюменция туманно мерцает, но не успевает закрепиться в глубине серых глаз. — Да, — повторяет он. — Верно. Но ты ведь не умер, ты уже был бы мёртв, так что всё хорошо, — сохраняю нейтральный тон, стараясь не показывать своё волнение, чтобы не отпугнуть его. — Ты чувствуешь, что должен куда-то уйти? Малфою требуется мгновение, чтобы в состоянии всепоглощающего ужаса серьёзно обдумать мой вопрос, прежде чем покачать головой. — Отлично, — выдыхаю я. — Вероятно, боль фантомная. Он тут же выходит из себя. — Я же сказал, я не выдумываю… Перебиваю его: — Нет-нет, я знаю. Но фантомные боли не нужно намеренно выдумывать, чтобы они проявились. — Это тёмная магия, это самая тёмная магия из всех существующих! Твои магловские диагнозы ни черта не значат… — Малфой продолжает кричать, но я не обращаю внимания, а сосредотачиваюсь на том, чтобы отвести его к дивану. Притягиваю его к себе так, что наши колени соприкасаются. — Блядь, я не сумасшедший, Грейнджер, я не… — Драко. — Он немедленно замолкает, и я стараюсь говорить как можно спокойнее и серьёзнее: — Ты не сумасшедший. — Похоже, на него мои слова не действуют. — У тебя приступ паники. — Он тут же пытается встать, но я крепко хватаю его за плечи. — Всё нормально, это было ожидаемо. Самое главное, что всё временно. Серые глаза дичают, пока я заставляю его удерживать со мной контакт. — Моя грудь… — Знаю. — Она… лёгкие… не могу дышать… — Ты не умрёшь, обещаю. — Грейнджер… — он задыхается от страха. — Я могу дать тебе снотворное, но оно только отсрочит неизбежное. Опыт подсказывает, что лучший выход — пережить это. — Старые воспоминания всплывают на поверхность, но я запихиваю их обратно в тёмную глубину. — Я могу помочь тебе. Ты мне доверяешь? Он кивает, отбрасывая пряди платиновых волос с лица. Осторожно кладу ладонь ему на сердце и чувствую, как учащённо оно бьётся. Малфой даже не замечает прикосновения. — Сосредоточься на моём голосе, ладно? — Ладно, — хрипит он. Показываю ему простые дыхательные упражнения, моё тело уже давно запомнило эти движения. Правой рукой Малфой впивается в кожу бедра, а его левая безвольно свисает вдоль тела. Всякий раз, когда он открывает глаза, я удерживаю его взгляд, а когда закрывает, помогаю ему справиться с паникой. Пальцев не хватит сосчитать то количество панических атак, с которыми я столкнулась за последние три года, как со своими, так и с чужими. Гарри был единственным, кто знал, что сказать, когда я терялась так же сильно, как Малфой сейчас, поэтому именно его слова я вспоминаю. Минуты спустя я всё ещё держу ладонь на его сердце, внимательно следя за тем, как оно медленно начинает восстанавливать ритм. Пока Малфой выходит из панического состояния, я слежу за его дыханием и цветом, который снова окрашивает бледное лицо. В конце концов, когда я убеждаюсь, что он в норме, отнимаю ладонь и смотрю ему в глаза. — Рука ещё болит? — Нет, — напряжённый, но уверенный голос. — Хорошо. — Встаю принести ему успокоительное и физически отстраниться от него, чтобы вздохнуть. — Грейнджер… — Дрожащие пальцы обхватывают моё запястье. Как далеко мы продвинулись за столь короткое время и как далеко ещё можем зайти. Опускаю взгляд на его руку, на связующее звено, которое мы протянули друг другу. Его взгляд молит, но о чём именно, я сказать не могу. Сейчас единственное, что могу, — это сохранить ему достоинство и проявить немного сочувствия, даже если оно и будет исходить от человека, который совсем ему не нравится. — Малфой. Ты в безопасности. — Так мягко, как только могу, отстраняюсь и отступаю на кухню. Минута или две уходят на то, чтобы моё сердце перестало бешено стучать и ко мне вернулась уверенность. Возвращаясь в гостиную с успокоительным в руке, вижу, как Малфой сидит на краю подушки и пялится на выцветший зелёный ковёр. Когда даю ему флакон, он выпивает без колебаний. — Пойдём со мной. — После этих слов он, наконец, поднимает глаза. Туман окклюменции настолько тёмный, что они кажутся чёрными. Я хмурюсь, но от нотаций воздерживаюсь. — Куда? — Наверх. Тебе нужен отдых. Он так потерян, что даже не пытается протестовать и безмолвно следует за мной, пока я осторожно веду его вверх по слишком узкой лестнице в безопасную комнату. Жду, пока Малфой благополучно усядется на кровать, и сбегаю. Перед тем как закрыть дверь, смотрю на него, и что-то эфемерное пускает корни в моём сердце.***
Утром он сидит за кухонным столом. Впервые Малфой спустился раньше меня, и впервые, возможно, за всю свою жизнь, он заварил чай для кого-то другого. Когда я прихожу, он бросает на меня ещё один молящий взгляд, но на этот раз совершенно чистый. «Пока оно тихо», — прошептал бы папа, поэтому я беру чашку, и мы пьём чай в тишине, вместе.***
Только после ужина замечаю, что два флакона со светло-голубой жидкостью стоят на моей тумбочке нетронутыми, и их наличие там означает что-то, чего я пока понять не могу.