***
— С каких это пор ты отправляешь Грюму отчёты обо мне? — Мне хватило самообладания, чтобы воздержаться от расспросов до ужина, пока все не уйдут. Грейнджер поднимает глаза, хмурясь. — С самого начала. Ты про это знал. — Запамятовал, должно быть, — хмыкаю я. Она возвращается к еде, пока море беспокойно шумит в тёмной ночи. — И что ты говоришь обо мне в своих письмецах? Теперь она улыбается. — А что? Боишься, я всем напомню, какой ты придурок? — Нет, — слишком быстро вырывается из меня, слишком отчаянно. — Просто любопытно, вот и всё. — Ага, ты ведь знаешь, что говорят о любопытстве и кошках. Бросаю на неё непонимающий взгляд. — Ты о чём? Грейнджер качает головой, размахивая копной волос. — Неважно. Это магловское выражение, — говорит она. — Почему тебя вообще волнует, что я такого могу о тебе сказать? Моё мнение тебя никогда не трогало. — Кошмарная ложь. — Пардон? — Ты уже однажды предупредила меня, что твоё мнение стоит между мной и смертью от пресловутых волков. Её лицо вытягивается. — Волки. Ты сказала, что Грюм скормит меня чёртовым волкам, помнишь? Или это тоже была одна из твоих очаровательных магло-фраз? — Мерлин, — выдыхает она и решительно откладывает вилку. — Я предупреждала, чтобы ты прекратил отталкивать людей, которые хотят спасти тебя. — Да ни хрена они не «хотят». Я просто очередной инструмент, который нужно использовать, такой же, как и ты. — Целая вечность прошла с нашей последней настоящей ссоры — правда, слишком долго. — Приносить пользу не значит быть использованным, Малфой. — У неё такие яркие глаза, когда она злится. — Кажется, разница между этими двумя понятиями кроется в согласии. В том, чего я никогда не давал. — Грюм дал тебе выбор, Малфой, — звучит неубедительно даже для неё самой, потому что губы Грейнджер сжимаются, как только она это произносит. — Ах да, добровольное заточение или верная смерть. Довольно широкий выбор, да? — Гадко, но на самом деле я не пытаюсь заставить её чувствовать вину, хотя это явно единственное, что написано у неё на лице. — Трудный выбор, однако. — Мы на войне, Малфой. Единственный выбор, который здесь может быть сделан, — трудный. — А как насчёт тебя, Золотая девочка? — наклоняюсь, упираясь локтями в тёмное дерево. — Для тебя этот выбор был трудным? Грейнджер выдерживает мой взгляд, являя собой яркий пример гриффиндорского мужества. — Какой? — Решение остаться здесь, в самозваном изгнании, и играть роль, которую ты ненавидишь? Жду пожара и наводнения, но они так и не наступают. — Кто сказал, что у меня вообще был выбор? — Уверен, Уизел не позволил бы отослать свою девушку без боя, — пока говорю это, меня осеняет, что я ещё не видел её рыжего ёбыря среди череды придурков, которые постоянно сюда таскаются. Грейнджер пристально смотрит на меня — мне остаётся только сдерживаться, чтобы не улыбнуться. — Рональд не имеет права распоряжаться моими решениями, — огрызается она. — И он не мой парень. — О, правда? — Как вкусно. Лучшее, что я ел за последние месяцы. Она запинается, крайне стыдливо, и прочищает горло. — Не то чтобы тебя это касалось, но да. Правда. — Что случилось? — давлю я. — Неприятности в раю? — Я спать. — Грейнджер встаёт так резко, что дребезжит посуда. Обычно мы выдерживаем ещё несколько минут словесных перепалок, прежде чем один из нас неизбежно сдаётся, и я вдруг чувствую, что разочарован её немедленным поражением. Смотрю на часы. — Ещё только половина восьмого. — Я устала. — Она так быстро замыкается, что я настораживаюсь. — Спокойной ночи. — Грейнджер, подожди!.. Ответа нет — только хлопает дверь её спальни. Немалых усилий мне стоит не погнаться за ней, но я заставляю себя закончить ужин в одиночестве.***
Просыпаясь в пятый раз за последние пять ночей, я уже точно знаю, что что-то не так. Обычно кошмары заканчиваются кровью и криками, подсознание заставляет меня проснуться, просто чтобы прекратить страдания. Однако с недавних пор испытанный и верный метод, похоже, меняется, и мне это чертовски не нравится. Там, где обычно я просыпался с криком, весь в поту и затаённом страхе, теперь всё медленно и осторожно — никогда не сразу. Голос, раздражающе знакомый, чётко шепчет мне на ухо каждый раз, когда кошмары становятся слишком яркими, и что-то твёрдое и тёплое прижимается к моей груди, мягко возвращая в реальность. Сперва я думал, кто-то пробирается в мою комнату, но это невозможно. Шаги у Грейнджер тихие, но передвигается она не так быстро. Нет, кажется, какая-то маленькая часть моего мозга была каким-то образом повреждена, возможно, стала одержима. Тяжесть её ладони на сердце выжглась на поверхности моих мыслей, как островок спокойствия в бурлящем море. Когда меня в последний раз кто-то утешал? Когда в последний раз я этого заслуживал? Она как будто знала, что сделает со мной её доброта. Как будут меня мучить сомнения в её искренности. Она столько раз видела, как я ломаюсь, что мне уже не хватит сил унизиться ещё больше. Я лежу ночью в постели, приходя в себя не от кошмаров, а от тепла её слов, хриплых и эфемерных на фоне шума в сознании. Кирпичик за кирпичиком. День за днём. Волна за бесконечной грёбаной волной — я исчезаю, и исчезаю, и скоро исчезну совсем.***
— Выглядишь сегодня как-то кисло, — говорит она, едва потрудившись оторвать взгляд от блокнота. Мы ещё не обсуждали ни мою паническую атаку и всё то, что за ней последовало, ни реакцию Грейнджер на вопросы о Уизеле. Между нами плавает невысказанное соглашение — мы избегаем этих тем, — и я ей за это благодарен, даже если подобное чувство выбивает меня из равновесия. — О, обсудим внешний вид, Грейнджер? — Прохожу мимо неё к своему привычному креслу и разваливаюсь на удивительно мягкой подушке. — Потому что я должен сказать, что этот свитер чертовски ужасен. Она фыркает, как всегда, недовольно. — На тебе почти такой же. Опускаю взгляд на вязаное серое чудовище, которое мне, к несчастью, приглянулось как минимум из-за очень длинных рукавов. — Да, но мне хватает уважения к себе, чтобы подметить, что я такое обычно не ношу, а вот у тебя, — многозначительно смотрю на её светло-голубой верх, — всегда был вкус как у слепой летучей мыши. Грейнджер осторожно тянет за нитку, торчащую из нижнего шва. — Не то чтобы я пыталась кого-то впечатлить. — Ясно, — хмыкаю, возвращаясь к книге, которую открыл у себя на коленях. «Мизери» называется. Как точно. — Ты действительно все их прочитала? Краем глаза вижу, как она оглядывается на книжную полку. — Плюс-минус, да. Некоторые принадлежали ещё маме. Эта коллекция — малая часть того, что я решилась взять из дома в ту ночь, когда уходила. — Печаль смотрится на ней даже хуже, чем синий свитер. — Ты таскала с собой библиотеку, Грейнджер. — У меня есть сумка с незаконными чарами незримого расширения. — Она возвращается к своему блокноту. — За последние пару лет не раз выручала. Оглядываю её оценивающе. — Это незаконно. — Отсюда чары и «незаконные», да. — И давно ты нарушаешь правила? Её странное магловское перо замирает, и она смотрит на меня. — Если я уважаю системы, которые способствуют функционированию справедливого общества, это ещё не значит, что я просто слепо следую закону. И даже если подобное незаконно, Министерства вообще больше не существует, так что я не слишком переживаю по этому поводу. — Значит, твои незаконные расширяющие чары были актом неповиновения несправедливой системе? — Нет, они были просто инструментом в истории под названием «спасение жизни от помешанного психопата». — Точно. — Я чувствую себя неловко, как будто сам лично её преследовал. — Где сейчас сумка? — Наверху. — Грюм разрешил тебе оставить ценное военное снаряжение? — поддразниваю её. — Грюм не знает, что она у меня. — Скрываешь что-то от главнокомандующего, Грейнджер? — несмотря на мой тон, она не клюёт, а возвращается к своим чёртовым заметкам. — Ты чего ко мне пристал? Закончились магловские романы, и тебе нечего больше неверно интерпретировать? — спрашивает наконец. — Кто сказал, что я не могу делать и то, и другое? — Твоё понимание прочитанного, — уверенно отвечает она и приподнимает уголок рта, зеркально отражая мою ухмылку. Мы погружаемся в тишину, возвращаясь к своим повседневным делам. К рутине, которую сами же и выработали, жаждая покоя, но ступив на дискомфортную его грань. Не то чтобы у меня были другие варианты. Конечно, Грейнджер оказалась права в том, что легче вести себя мирно, чем вечно ссориться, по крайней мере, в долгосрочной перспективе. В любом случае моя энергия в основном тратится на то, чтобы работать над окклюменционными способностями. Ссоры с Грейнджер не приносят мне в этом плане никакой пользы, хотя я тоскую по тому, как всё просто было в нашем прошлом. В каком-то смысле было легче, когда мы всего лишь ненавидели друг друга. Теперь мы… что-то, и это чертовски неловко — пытаться понять, что именно. Не совсем друзья, не совсем враги. Соседи, наверное, хотя звучит ужасно банально. Может, я скоро умру во сне и спасусь из этой странной маленькой тюрьмы, созданной мной самим. В какой-то момент она встаёт и направляется к шкафчику с ингредиентами. Я провожаю Грейнджер взглядом, в сотый раз задаваясь вопросом, что случилось с её ногой. Несмотря на то странное выражение о любопытных кошках, не могу избавиться от желания это выяснить, как бы ни старался. Спросить у неё напрямую я не могу. Поступить так означало бы просто предоставить ей возможность покопаться в моём собственном тёмном прошлом, а я слишком долго запихивал его в метафорические коробки, чтобы позволить ей это сделать. — Опять эксперименты по переписыванию фундаментальных законов зельеварения? — Похоже, у меня, блядь, пропала способность с ней разговаривать. — Нет. — Грейнджер несёт горсть растений обратно к рабочему месту. — Просто новая порция крововосполняющего. — До меня доносится цветочный аромат водорослей. — У тебя почти нет пациентов, Грейнджер, зачем тебе вообще его так много? — Я их оптом отправляю в штаб-квартиру вместе с Гарри, когда он заходит. Они используют зелья в основном в полевых условиях или по мере необходимости. — Так почему бы им просто не варить их самим? Её плечи напрягаются. — Там нет места, — она лжёт. — Или это просто какая-то жалкая попытка с их стороны приобщить тебя к делу? — Прекрати, — тон низкий, почти приказной, что по какой-то причине меня злит. — Чёрт, как же это унизительно, честно. Она недоуменно на меня смотрит. — Что? — Я говорю: честно, Грейнджер, это унизительно. — Отбрасываю книгу на столик перед собой, моё внимание теперь поглощено кое-чем другим. — Да как ты смеешь… — начинает она, но я перебиваю: — Ты проебала ногу, а Орден просто вышвырнул тебя, как какого-то сквиба? Какого чёрта, Грейнджер? — яростно жестикулирую, указывая на неё во весь рост, пока она стоит ко мне вполоборота, освещённая утренним светом. — Ты, очевидно, не инвалид. Как ты можешь позволять им так с собой обращаться? — я злюсь гораздо сильнее, чем имею на то право или причину. — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь, Малфой. Ни малейшего. Я сама сделала выбор, забыл? — Ты говорила, что у тебя не было выбора. — Я… — Грейнджер на мгновение отворачивается от меня, сглатывая. — Это был единственный выбор, ясно? Это, — она широко разводит руки, охватывая пространство дома, — то, что я получила. То, что заслужила. — Потому что убила кого-то? — я уже не могу отступить, не сейчас, когда зашёл так далеко. Грейнджер подходит ко мне, я встаю — гнев ощутимо витает в воздухе. — Не смей, — предостерегает она. — Не смей поднимать эту тему. Ты даже представить себе не можешь… — Ты Гермиона Грейнджер! Что ещё могло случиться? Ты — мозги этой троицы. Ты — единственная причина, по которой они ещё живы. Что может стоить того, чтобы выбросить тебя? — вторю её громкому тону, кричу на неё так, будто у меня есть какое-то право. Мои действия и их цель находятся уже далеко-далеко за пределами моего понимания. Она приоткрывает рот — тяжесть всего того, что я говорю, слишком болезненна, чтобы её вынести. — Что с тоб… Раздаётся стук, громкий и нарочитый, во входную дверь. Напряжение между нами спадает, превращаясь во что-то нейтральное, знакомое, ровное. Мы оба поворачиваемся, в шоке вперяясь взглядом в сторону источника звука. За всё время, что я здесь, никто ни разу не стучал в дверь. — Ждёшь кого-нибудь? — как же близки мы стали, раз мне пришло в голову такое спросить. — Замолчи, — шипит она и тянет меня за руку. Мы неуклюже приседаем на корточки рядом со столиком. — Не похоже на обычный протокол. — Заткнись. — Выражение её лица суровое, расчётливое. Впервые за несколько недель я хочу достать волшебную палочку, как будто она хоть чем-то могла бы помочь. Из-за занавесок виднеется тень, очертания которой невозможно разобрать. — Может, Поттер… — Малфой. — Она держит меня за руку, и я понимаю, что нам ещё только предстоит отпустить друг друга. Тепло её ладони на моей груди, тихий шёпот на ухо. Сердце колотится от страха, но от какого именно, я признавать отказываюсь. — Сиди здесь. — Почему? — Грейнджер игнорирует меня, её пальцы больше не сжимают мои, и я вздрагиваю от внезапного холода. Пригибаясь к полу, она шаркает к окну гостиной, а я мельком замечаю волшебную палочку, бережно прижатую к её боку. Грейнджер молча накладывает на себя дезиллюминационные чары, и только потому, что я это видел, я ещё могу различить её очертания на фоне угасающего серого света. Ещё один стук — стараюсь не вздрогнуть от резкого звука, эхом разносящегося по тихому коттеджу. Впервые с момента появления здесь осознаю, насколько мы удручающе — даже смешно — беззащитны. У нас лишь одна волшебная палочка, которой может владеть только Грейнджер, и абсолютно дерьмовое соотношение рабочих конечностей и людей. Если война доберётся до нашего порога, мы окажемся в беспросветной заднице. Занавеска едва колышется, когда Грейнджер выглядывает в заросший палисадник перед домом. Дыхание, которое я задерживаю, грозит вырваться, но я держусь. Ногтями впиваюсь в ладонь, крепко зажмуриваюсь и перебираю в голове все возможные пути отступления, если ад ворвётся через парадную дверь. Вдруг пространство перед окном подёргивается рябью, и фигура Грейнджер снова становится видимой. Прежде чем я успеваю спросить, она вскакивает на ноги и бросается к входной двери. Все мысли о побеге улетучивается, пока я гонюсь за ней. ― Грейнджер, что… Она останавливается ровно настолько, чтобы я успел увидеть её вымученную улыбку, а затем распахивает дверь и обнимает Рональда, мать его, Уизли. — Рон, — едва слышно звучит приглушённый звук её голоса, пока она зарывается лицом в его толстую шею. — Миона, — выдыхает он. Мои губы кривятся. Блядь, какое ужасное прозвище. Грейнджер отстраняется, цепляясь за его руки, и смотрит на него снизу вверх. На её лице появляется что-то неприкрытое, и внезапно интимность этого момента накрывает меня океанской волной. Я не должен здесь быть, не должен быть свидетелем их воссоединения. Я терпеть не могу этих людей, особенно если они начнут целоваться, как подростки. А если судить по выражению лица Уизела, то дело не за горами. — Поверить не могу, что ты здесь, — говорит она ему, слегка напрягаясь. Держу пари, он этого, блядь, даже не заметил. — С какой стати ты стучал?! Никто не стучит! Это абсолютно противоречит протоколу. Лицо его становится того же оттенка, что и дурацкие волосы. — Я думал, будет мило. Приятный сюрприз или типа того. — С чего бы… — Грейнджер замолкает, а я хмурюсь. — Пожалуйста, не делай так больше. Ты напугал нас до полусмерти. — Нас? Кто ещё здесь? — Он смотрит через её плечо, голубыми глазами сканируя даже пыль в воздухе. Я по-прежнему там, где резко остановился — на полпути между ними и любыми возможными способами бегства. Уизел проходит мимо, как будто его тупой мозг не может осознать моё присутствие. А когда до него, наконец, доходит, он устремляет на меня убийственный взгляд. Я в реальном времени вижу, как в его зрачках остывает тепло от встречи с Грейнджер. Восхитительно, как он тут же меняется, а я пирую на его презренной ненависти. — Малфой? — кричит он. — Рональд, не… — пытается остановить его Грейнджер, но уже слишком поздно. — Какого хрена?! Я наклоняю к нему голову, насмехаясь над нашей нежеланной встречей. — Ну здравствуй, Уизел. У него чуть ли не пена идёт изо рта. — Ты что здесь, сука, делаешь?! — рычит он, втискивая свою звериную тушу между мной и Грейнджер, как будто это я здесь опасен. — Разве Поттер тебе не сказал? — ухмыляюсь, в красках представляя, как выведу его из себя. — Я здесь живу. — Ты что, мать твою… — Малфой здесь… — снова пытается встрять Грейнджер. Уизел направляется ко мне, его лицо краснеет от гнева. — Тебе бы сидеть за решёткой! — Он продвигается ещё на несколько сантиметров вперёд. В глубине души я рад, что Грейнджер рядом: она бы никогда не позволила своей псине убить меня. Наверное. — А тебе бы перестать играть в героя войны, но ты всегда плохо знал, где твоё место, — скучающе отвечаю я. Его терпение лопается, и он кидается на меня. — Я прокляну твои чёртовы яйца… — Рональд! — Грейнджер оттаскивает его за руку, но он вырывается из хватки, и расстояние между нами значительно сокращается. Я никогда особенно не думал о своём росте, обычно относился к нему нейтрально, но когда Уизел возвышается надо мной, я остро ощущаю каждый недостающий миллиметр. — Я должен убить тебя, — угрожает мне он, и спасибо моей окклюменции, что я стойко держусь перед лицом его необузданной ярости. — Попробуй. — Медленно засовываю оставшуюся часть левой руки в карман. — И более великие люди пытались. — Скажи это… — Рональд, прекрати! — Маленькими пальцами она надавливает на его плечо, останавливая упорное наступление. Уизел замирает, хотя глаза его горят ненавистью. Я встречаю его взгляд фирменной усмешкой. — Лучше послушай свою девушку, приятель. Она всегда была умницей. Он поднимает палочку, но Грейнджер перехватывает её, резко опуская древко обратно. — Хватит! Он поворачивается к ней, и его жестокие черты смягчаются. Желудок сжимается, но я заставляю себя не отводить взгляд. — Что ты делаешь, Миона? — Малфой — мой пациент, и, более того, он находится под защитой Грюма и Ордена. — Что? — Разве Гарри тебе не говорил? Или Джинни? — Чёрт возьми, они как-то забыли упомянуть об этом! — он небрежно машет в мою сторону палочкой, и я вздрагиваю. — Как давно? — Четыре месяца и три дня, — говорит она. Я подозревал, что времени прошло уже много, но как-то горько-сладко слышать этому подтверждение. — Он должен здесь торчать четыре месяца?! — Нет, он здесь уже четыре месяца. — И три дня, — услужливо добавляю я, хотя тот взгляд, который Грейнджер на меня бросает, и близко не похож на благодарный. — Он пробудет здесь столько, сколько потребует Грюм, — нетерпение в её тоне не скрыто, но она же до сих пор терпит его идиотизм, а это свидетельствует только о её глупой доброте. Уизел никогда не был умником, но Грейнджер видит в нём что-то — в человеке, который явно ниже её, а это выше пределов моего понимания. Он полностью отворачивается от меня, загораживая её от моего взгляда. — Почему ты не сказала? Четыре месяца, Гермиона! Четыре месяца. Как ты могла скрывать это от меня? — Пожалуйста, скажи, когда я должна была это сделать, Рональд, потому что я не видела тебя целую вечность. Я же не могу просто посылать тебе сову всякий раз, когда мне хочется поболтать. — Это нечестно, ты же знаешь, я занят разработкой стратегии. Люпин заставляет меня работать над миссией день и ночь. — А я нет? Вопреки твоим представлениям, я не просто сижу здесь и терпеливо жду тебя. У меня, как и у тебя, есть работа, которую нужно делать, — твёрдо говорит она. — Продлевать жизнь нашим близким ещё на один день. — Я никогда этого не говорил, — он понижает голос. — Знаю, ты делаешь всё, что в твоих силах, чтобы помочь. Я просто расстроен, прости. — Так вымещай своё расстройство на Гарри или Джинни. Кричи на Грюма. У тебя есть такая привилегия, как выбор. — Может прозвучать эгоистично, но я испытываю некоторое удовлетворение от непокорности Грейнджер. — Не моя работа — держать тебя в курсе. Видит Мерлин, ты мне такой чести не оказываешь. — Ты же знаешь, что мне нельзя, — снисходительно отвечает он. — А ты у нас всегда был приверженцем правил. — Миона… — Нет, — Грейнджер поднимает руку и обходит его. Её обычно прямые черты лица напряжены от разочарования, и я уже готовлюсь к нападению. — Малфой, ты можешь… Оставишь нас наедине? — Усталая вежливость была не тем, чего я ожидал, и я моргаю, глядя на неё как ненормальный. Всего месяц назад я ссорился с её друзьями и она с криком выгоняла меня из комнаты. Теперь она просит там, где раньше требовала, и принять это гораздо труднее. Её плечи поникают от поражения, я разрываюсь между упрямством, чтобы разозлить Уизли, и тем, чтобы позволить уязвимости Грейнджер превратить меня в размазню, как это, очевидно, и без того происходит уже несколько недель. Я не доверяю своим словам, поэтому в конце концов просто киваю, ещё раз усмехаюсь этому идиоту, как в старые добрые, и ухожу.***
К моему приятному удивлению, Уизли не поднимается следом, чтобы накричать на меня ещё раз. Вместо этого он, разумеется, вертится рядом с Грейнджер весь день, а я торчу в своей комнате, как ребёнок, которого отправили спать без ужина. Кстати, когда подходит его время, меня отрывает от романа — «Грозовой перевал» — стук и я, распахивая дверь, вижу тарелку тыквенного супа, но без Грейнджер. Даже не услышал, как она хромала по лестнице. Биология, в конце концов, берёт своё, и я вынужден отправиться в ванную. В той, что наверху, находится душ, а туалет — в той, что внизу. Всё в этом коттедже просто чёртова шутка какая-то. Беглый взгляд на лестницу ничего не говорит мне о местонахождении Уизли, поэтому я изо всех сил стараюсь двигаться бесшумно, чтобы беспрепятственно добраться до места назначения. Конечно, удача заканчивается в тот момент, когда я выхожу из туалета и открываю дверь: Уизли маячит в тёмном коридоре. — Уи… — Ты должен уйти. — С радостью, только если ты свалишь на хрен с дороги. — Я имел в виду коттедж. Ты должен отсюда уйти. — Как интересно. А я и не знал, что Грюм помер и оставил тебя во главе банды придурков. — Пытаюсь обойти его, но он почти такой же широкий, как коридор, и я оказываюсь в ловушке. Ладонь зудит от дурного предчувствия, пока я оглядываюсь в поисках выхода, которого не существует. Он подталкивает меня к двери ванной. — Она слишком добрая, чтобы сказать тебе это, поэтому я скажу за нас обоих. Ты здесь никому не нужен. Ты не заслуживаешь быть здесь, в безопасности, жить, понимаешь? Уходи. — Или что? — обращаю свою панику в гнев. — Или я вернусь и убью тебя на хер, — это не пустая угроза, я знаю. — Как же. — Гермиона мне рассказала о твоей маленькой неудаче, — он кивает на мою левую руку, на уродливый, покрытый шрамами, затупленный обрубок. — Что ты безрукий, слабый и не можешь наложить даже элементарное заклинание. Ты беззащитен, Малфой, и совсем один. Челюсть сжимается так, что скрипят зубы, и меня охватывает стыд: стыд за правду, которой он владеет, стыд за то, что позволил ему задеть себя, стыд за всю эту блядскую ситуацию. ― Сомневаюсь, что Грюм хочет… — Мне абсолютно плевать, чего хочет Грюм. Я незаменим, ты — нет. Ты нам не нужен. Ты никому не нужен. — Его лицо так близко, что я чувствую запах тыквы в его дыхании. — Уходи. — Единственный, кто должен уйти, — это ты, Рональд, — Грейнджер появляется из ниоткуда, а я гадаю, когда она успела научиться передвигаться так бесшумно. Уизли тут же отступает от меня, и я складываю руки на груди, чтобы унять дрожь. — Миона… ― начинает он, но она затыкает его испепеляющим взглядом. — Что с тобой не так? — Со мной?! — он удивлён, и он краснеет, а я не могу поверить, что меня только что, снова, спасла Гермиона Грейнджер. — Что с тобой не так? Ты опять его защищаешь! — Конечно, защищаю! Это ты на него нападаешь. — Я?! Это он! Он всю жизнь на тебя нападал! Как ты могла забыть… — Я ничего не забыла, Рональд, — она потирает левую руку, — но оставь глупые склоки для детей. Что бы ни случилось в Хогвартсе… — О, ты про то, как он пытался убить Дамблдора, чёрт возьми? — Он провалился! — Я умер. Должен был. Я ни за что не стану стоять здесь и молчать, пока две трети Золотого трио перечисляют список моих подростковых ошибок. — Гарри сказал тебе, что это сделал Снейп. Всегда должен был сделать Снейп. Уизли усмехается — то отвращение, которое он направлял на меня, теперь обращено к ней. — Не могу поверить. — Хотела бы я сказать то же самое. — Он… — Он мой пациент. И гость. — Последнее ей не стоило говорить — я не знаю теперь, как принять эту мысль. Не знаю, как переварить. — И раз уж ты полностью поддержал Орден в том, чтобы запереть меня в этой ловушке, ты не имеешь права решать, в какой компании мне здесь быть. Уизли не знает, какую суровую правду выдать первой, и будь он хоть чуть-чуть тоще этой толстой стены, я бы толкнул его и свалил к чёрту от этого разговора. ― Он твой… Ты не… Ловушка? Ты не в ловушке! — Каждую грёбаную неделю она ссорится с ними. Я начинаю видеть пользу в её безжалостных признаниях всякий раз, когда они из неё вырываются. — Нет, в ловушке. — Это для твоей же… — Рональд, если ты ещё хоть раз скажешь, что это для моей безопасности, я прокляну тебя на целый год. — Но… Она вздыхает всем своим уставшим телом и бросает на него умоляющий взгляд. — Пожалуйста, уходи. Ещё мгновение я думаю, что Уизли продолжит ныть, но его лицо мрачнеет, и он отходит с моего пути. — Ладно. Но я вернусь. — Рональд… — Вернусь. — Он смотрит на меня. — До тех пор, пока он здесь, я буду приходить. — Помешался на мне, парень? — каким-то образом в моём голосе не слышно того эмоционального хаоса, который бушует внутри тела. — Тогда тебе придётся приходить уж слишком часто. ― Если тронешь хоть волосок… Я закатываю глаза. ― Меня вообще не интерес… — Я не кукла! Я сама могу… Я не раз побеждала вас обоих на дуэлях! — Эти её руки в бёдра, этот разговор: можно представить, что этот уродливый коридор — всего лишь один из многих в Хогвартсе, а мы — дети, которые ссорятся из-за чего-то пустякового и безобидного. — Дело не… — Иди домой, Рональд. — Какое чуждое чувство — дом. — Ладно, — повторяет он, как самый настоящий болван. Я отвожу взгляд, когда Грейнджер притягивает Уизли к себе, чтобы ещё раз обнять. Все её взаимодействия с каждым чёртовым гриффиндорцем, который здесь появлялся, можно свести к объятиям и вранью. Полагаю, что благодаря войне эти две вещи уже не так сильно отличаются друг от друга. Он бросает на меня ещё один холодный, жёсткий взгляд, на который я отвечаю такой же ненавистной усмешкой, после чего кивает Грейнджер и трансгрессирует. Усилие, которое я прилагаю, чтобы казаться равнодушным, подводит меня, и я облокачиваюсь на дверной косяк. Грейнджер прикусывает губу и смотрит на меня так, словно я какой-то грустный, одинокий щенок. — Прости за это, — она такая чертовски искренняя, аж тошнит. — Ага, ну, Уизли всегда был животным, просто раньше ты крепче держала его на поводке. — Обессиленный, не желая больше разговаривать с ней, чтобы не сойти с ума, направляюсь к лестнице. — Он соврал, — кричит она. Я запинаюсь на нижней ступеньке, но отказываюсь поворачиваться. ― Я не… ты не… Я не хочу, чтобы ты уходил. Не… не в том смысле, на который намекал Рон. Сначала я перестал быть монстром, а теперь ещё и это. — А стоило бы. Когда позже слышу её ритуальные рыдания в душе, они так сильно задевают то, что осталось от моих сердечных струн, что я снова смаргиваю собственные слёзы. Этот коттедж меня истощает, и я не знаю, смогу ли дальше жить с тем, что от меня останется, когда она лишит меня последнего слоя брони и увидит почерневшее, горькое отродье, укоренившееся у меня под рёбрами.***
— Я думала о том, что ты сказал. — Да? — спрашиваю я. — И о чём же? Грейнджер с лёгким звоном опускает тарелку в раковину. — О волосах абраксана и Франции. — Ещё одно гениальное моё предложение, конечно. — Вообще-то да, — признаётся она. — Осторожнее, Грейнджер, это похоже на искренний комплимент. — Обхожу её, чтобы поставить грязную посуду отмокать. Прислоняюсь к столешнице — она тёплая в том месте, где только что стояла Грейнджер. — Любому приятно получать комплименты время от времени, — фыркает она. — Я, в конце концов, девушка отзывчивая. Из меня вырывается смех. — Звучит как бред, — говорю это не со зла, а потому что дурак. — Так вот, ты подкинул мне идею. — Обычно к этому моменту вечера мы желаем друг другу спокойной ночи, молча поднимаемся по лестнице и прячемся в своих комнатах, переживая нервные срывы. Но сейчас она ковыряет кожу на большом пальце и смотрит куда-то вдаль. Хочу уколоть её, но время затянется, пока Грейнджер будет придумывать ответ, поэтому прикусываю язык. — Я думаю, попробую. — Где ты их возьмешь? На её лице появляется решимость. — Попрошу Гарри или, может, Джинни. — О да, ведь они всегда тебе помогают. — Ты прекратишь это делать? — огрызается она. — Что? Указывать на очевидное? — Унижать их. Они мои друзья, Малфой. Они мне дороги. — Да, потому что ты мягкосердечная дура. — Не называй меня… — Я прав, и ты это знаешь, — говорю я совершенно серьёзно. Она сердито смотрит на меня. — Любить людей не глупо. — Не знаю, — пожимаю плечами. — На войне любовь — это слабость. — Нет, не слабость. Она источник силы, надежды. Если мы хотим довести дело до конца, немного сострадания и доброты жизненно важны нам для сохранения человечности. — Блядь, как ты можешь оставаться такой идеалисткой после всего, что видела? Ненормальная. Грейнджер отводит взгляд. Обломанные ногти уродуют её тонкие пальцы. — Да, но твой горький цинизм ничуть не лучше. — Лучше, очевидно. Не жди ничего хорошего — не придётся разочаровываться, когда ничего хорошего и не произойдёт. — Так жить нельзя, Малфой. — Ну я же ещё жив. — Дышать и по-настоящему жить — это разные вещи. — А решающий фактор — любовь, да? — Да, — настаивает она. — Конечно. Как мы здесь оказались? Как нам всего за несколько недель удалось так далеко уйти от открытой агрессии? Какой иначе смысл вообще бороться? — Ты выглядишь такой наивной. — А ты уставшим. — На моём месте, Грейнджер, ты была бы точно такой же. — Ты не спец по душевным переживаниям. Я видела не меньше ужаса. И всё равно я борюсь. — Её подбородок так напряжён, как будто, видя меня, она смотрит на олицетворение всего плохого в мире. Может, так было всегда, просто она стала лучше это скрывать. — Стремление выжить гораздо сильнее, чем ты думаешь. — Я сражаюсь за правое дело, Малфой, а не только за свою шкуру. — Ну, ты могла бы быть и чуточку эгоистичнее, Грейнджер. Видит Мерлин, все твои друзья такие. — Прекрати! Можешь приставать ко мне сколько угодно, но, пожалуйста, просто перестань их трогать. — Почему? — Я жмусь к ней. — Правда колет? — Это неправда! У тебя нет полной картины. Ты не знаешь всей истории. — Так просвети меня. Она опускает взгляд на мою левую руку. — Сначала ты. Отстраняюсь, чуть не утонув в её близости. — Одной причины мало. — Разумеется, — шепчет Грейнджер мне вслед, — мало. — Почему? Потому что тогда все твои тихие страдания окажутся напрасными? — снова гнев. Вечный, видимо. — Ты правда думаешь, что твои глупые дружки не бросятся при первой же возможности тебя утешать? — Всё не так, Малфой. Я не могу… не могу их отвлекать. Не могу их беспокоить, — её голос дрожит, я попал в самую суть. — Я не стану. Только не снова. Она ничего не говорит, но меня переполняют эмоции. Она опасна, гораздо опаснее, чем Тёмный Лорд. Как смеет она меня очеловечивать? Как смеет отказываться меня ненавидеть? — Неважно. — Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но не могу. — Самопожертвование работает тогда, когда оно действительно нужно, Грейнджер. А это, — указываю на страдание вокруг нас, между нами, внутри нас, — абсолютно бесполезно и не стоит такой жертвы. — Я… — Ты Золотая девочка. Так ею и будь, чёрт возьми. В ту ночь, впервые за четыре месяца, я засыпаю без звуков её тихого плача в душе.