***
Он не уходит. Я знаю, что он тренируется, я слышу, как он пробует различные простые заклинания за закрытой дверью спальни. Прошло три дня, и почти всё это время он избегал меня. Это трудно, но я его понимаю. Приходится. Я в собственноручно созданном аду. Когда вечером третьего дня он спускается поесть, я жду ещё одного молчаливого, спешного ужина. Если не считать слов первой необходимости, Малфой не сказал мне ни одного полноценного предложения. Не могу понять, потому ли это, что он зол или обижен, или он просто больше не может притворяться моим другом. Это несправедливо, однако, когда дело касается Малфоя, я более чем снисходительна, поэтому если я хочу погрязнуть в молчаливой жалости, то так и сделаю. К сожалению, похоже, три дня — это предел моей выносливости. — Я не жалею, — нарушаю молчание, с трудом выговаривая слова. Малфой бесстрастно смотрит на меня поверх стакана. — О чём? — О чём бы то ни было, что я, видимо, сделала неправильно. Я понимаю тебя… Понимаю, это тяжело, но я не жалею, что дала тебе палочку. Это было правильно. Ты заслуживаешь… — Я не злюсь на тебя. — Забавно ты это демонстрируешь. — Я-то думал, что оставить тебя в покое — это величайший подарок, который я только могу сделать. Я сверкаю глазами. — Не дерзи. — Но у меня это лучше всего получается. Я сверкаю глазами и хмурюсь. Малфой вздыхает, отставляя стакан. — Я не знаю, что тебе сказать. — О чём? — Обо всём. О палочке, полёте, чёртовом огневиски. Я просто чувствую, что не могу дать адекватного ответа. Если бы у меня был доступ к счёту в Гринготтсе, может… — Думаешь, мне нужна оплата? — Не знаю! Я не силён в… таком, — неуверенно отвечает он. — Обычно я не даю людям, ну, ничего. Это не в моём стиле. — С чего ты взял, что мне что-то нужно? Это был подарок, Малфой, а не деловая сделка. Он пожимает плечами. — Так же нечестно. — Это подарок, — повторяю я. — Это всё, — в его ответе, в том, как задумчиво он смотрит на меня, кроется что-то весомое и недосказанное. — И я не могу просто принять это всё, не ответив тем же. — Малфой… — Я просто не могу понять, чего ты хочешь из того, что я могу дать. Я чуть не разрушаю всё прямо здесь и сейчас. Мне приходится буквально прикусить язык, чтобы не испортить всё, над чем я столь упорно работала. — Т-ты не… — Да. И я тебе это дам, — обещает он. — Я дам.***
Уже несколько дней минуло с тех пор, как он спал рядом со мной, но постельное бельё до сих пор пропитано его запахом. Той ночью он спал на моей любимой подушке, и теперь я смотрю на неё с другого конца кровати так, будто она предала меня. Наверное, и правда предала. В любом случае теперь она — враг. Я хочу всего лишь сдаться, прижать его к груди и уткнуться носом в колючий свитер, но я не могу. Я борюсь просто за то, чтобы функционировать. Между угасающей ломкой и тем, что моё сердце чуть не выскакивает из груди всякий раз, когда мы встречаемся взглядами, я держусь исключительно на удаче и кофеине. И усугубляет моё медленное разрушение только радиомолчание Гарри и остальных. Кажется, прошла вечность с тех пор, как они ушли, а Люпин заходил один раз с припасами и больше ни с чем. Я не могу так долго притворяться. Три флакона под моей кроватью тихонько поют в ночи, и я знаю, что в какой-то момент сломаюсь.***
— Грейнджер, иди сюда. — Зачем? — За тем, что я так сказал. — О, — отвечаю я, не отрываясь от книги. — В таком случае — нет. — Может, перестанешь быть худшей из худших и просто подойдёшь сюда? — Скажи «пожалуйста». — Ты серьё… — Манеры важны, Малфой. — Ты не имеешь права читать мне нотации о важности манер. Я на несколько поколений превосхожу твоё откровенно варварское поведение. Я наклоняю голову, глядя на него. Он стоит напротив и хмурится. — Я не услышала «пожалуйста». — О, ради всего святого, Грейнджер, не могла бы ты, пожалуйста, подойти? Хочется сказать «нет», хотя бы потому что Малфой выглядит очаровательно взволнованным, но я воздерживаюсь. — Конечно. — Подойдя к нему в дверях, я ухмыляюсь. — Неужели это было так сложно? — Я уже жалею. — О чём жалеешь? Вместо ответа он разворачивается и выходит через заднюю дверь. Его шаг достаточно длинный, и я вынуждена почти бежать, чтобы не отстать, отчего бедро вспыхивает яркой болью. — Эй! — кричу ему вслед, но он спускается по ступенькам крыльца и идёт во двор. В этот момент я уже практически ковыляю. — Подожди. Наконец он останавливается у ряда деревьев. — У тебя с собой палочка? — Конечно. — А нога? — Явно на месте, Малфой. — Как она? — Нормально. — Я же вижу, когда… — Болит, ясно? Она всегда болит. Он хмурится. — Просто… просто скажи мне, если нужно будет остановиться. — Где остановиться? Что происходит? Почему ты такой скрытный и таинственный? — В таинственности и есть смысл сюрприза, ты сама так сказала. — Он кивает на тропинку, уходящую в лес: — Пойдём. Зная его склонность к упрямству, я молча следую за ним. Бок о бок мы идём по протоптанной дорожке. Мне хочется хромать, а если я почувствую, что слабею, то рукой могу случайно коснуться его. Этот жест кажется мне отчаянным и крайне жалким, поэтому я сдерживаюсь. День сегодня хороший, облачность настолько низкая, что видно солнце, а в ветерок вплетается нежное пение птиц. Я стараюсь сосредоточиться на звуках, а не на мужчине рядом со мной. В конце концов тропинка начинает петлять, приближая нас к краю обрыва. Только когда спуск становится таким крутым, что я чуть не спотыкаюсь, до меня доходит, куда мы направляемся. — Мы идём на пляж? — Перестань умничать, это раздражает. — Почему… — Помолчи, Грейнджер. Дай мне сделать это правильно. Я по-прежнему не знаю, что «это» такое, но надежда мне сейчас даётся с трудом, поэтому стараюсь не думать вообще ни о чём. Земля в итоге становится каменистой и скользкой, так что, когда я спотыкаюсь в третий раз, Малфой хватает меня за плечо, удерживая. Его пальцы тёплые и твёрдые, и я так долго жду, когда он отпустит меня, что почти забываю насладиться ощущением его руки. Деревья давно скрылись из виду, тропинка вскоре вильнула к морю; когда мы приближаемся к пляжу, от открывшегося вида перехватывает дыхание. Перед нами бескрайний, необъятный, бушующий океан. Его винно-тёмные воды горят волнами и пеной. Горизонт — бесконечность, зовущая в дом, которого у меня больше нет. Кроссовки тонут в песке, и хочется бежать, но я не бегу. Вместо этого позволяю Малфою увести меня к этому желанному, неизведанному месту. Мы останавливаемся вдали от прилива. Ветер настойчив, но тише обычного. Может, это он только издалека кажется громче, как гроза или плохое воспоминание. Его пальцы тянут меня вниз, и мы садимся, плечом к плечу, на краю света. — Так… завораживает, — говорю, глядя на расстилающееся море. Малфой ёрзает рядом со мной. — Да. Я бросаю на него взгляд, но он уже отвернулся. — Ты не должен был… Спасибо. Спасибо за это. Когда он пожимает плечами, я пользуюсь этим, чтобы прижаться к нему ещё ближе. — Это единственное, что пришло мне в голову. — Идеально. — Ты была права, — говорит он некоторое время спустя. — Я всегда права. — Не будь такой занудой, я пытаюсь быть милым, это моя работа. Я смеюсь. — Тогда приношу свои самые искренние извинения. Уголок его рта приподнимается. — Хорошо. — Насчёт чего конкретно я была права? — Насчёт палочки. Магии. Это… не так сложно, как я думал, — признаётся Малфой. — Мне кажется, я вспомнил весь первый курс и смог наколдовать почти все заклинания. Предполагается, что я должна быть счастлива, и какая-то часть меня действительно счастлива, если не считать, что его успех — лишь предвестник моего неизбежного горя. — О, правда? — наконец выдавливаю из себя. — Правда. — Это замечательно, Малфой, честно. — Я игнорирую панику и боль. — Я горжусь тобой. Заметь, я не удивлена, но всё равно горжусь. — Спасибо. У меня… без тебя… никогда бы не получилось, — он пристально смотрит на меня, и я впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы не расплакаться. Мерлин, я уничтожена. Когда Малфой отворачивается к воде, я опускаю голову ему на плечо и молюсь богам, чтобы он не возненавидел меня за это. Вместо того чтобы оттолкнуть, он находит мою руку на песке и сплетает пальцы. Накатывает следующая волна, а я сдерживаю рыдание. — Грейнджер, я… я должен тебе кое-что сказать, — его голос дрожит, и, даже если не хочу, я сажусь и смотрю ему в глаза. Его лицо такое… Я знаю, что он собирается сказать. Знаю и ненавижу его за это. — Что такое? — Я… — Малфой впитывает каждую чёрточку моего лица, а я стараюсь не двигаться. Предвкушение его признания подводит меня к самой опасной грани. Мне нужно, чтобы он просто сказал, просто выплюнул слова. Сказал, что уходит, и дал мне возможность мирно пережить это. — Что? — не унимаюсь я. — Я… — Его взгляд на секунду перемещается на что-то позади, а когда наши глаза снова встречаются, я вижу, что смелости в них больше нет. — Нагайна. У меня были галлюцинации с Нагайной. Шок сжигает мгновенный гнев, который я испытываю из-за его трусости. — Что? Что?! Он сглатывает, не силясь больше смотреть на меня. — Она… она разговаривала со мной и… и появлялась… Вот что происходило… Я не могу… Я прижимаю ладонь к его щеке и поворачиваю обратно к себе. — Малфой. Дыши. — Она… Я вспоминаю, и это… это её останавливает. Чертовски тяжело переживать всё заново, но… она… так она не может… преследовать меня… — Это же хорошо. — Да, было хорошо, но теперь… я не могу практиковаться и… и не долбить себе голову… Она здесь. Я следую за направлением его взгляда в пустоту позади. — Нет, её здесь нет. — Грейнджер… — Её нет. Ты знаешь, что её нет, я знаю, что её нет. Так что не слушай, какую бы гадость она ни говорила. Послушай меня. Серые глаза широко раскрыты. — Я… — Чего ты хочешь? Как я могу помочь? Хочешь… попрактиковаться в магии со мной, а не в одиночку? Это поможет? Он пожимает плечами. — Не знаю. — Не хочешь рассказать мне ещё один секрет? — Нет, — он отвечает слишком быстро, резко и грубо. — Нет. Не хочу. Я отодвигаюсь, но стараюсь скрыть обиду в голосе. — А… ладно. Всё хорошо. Тогда давай… давай потренируемся. Давай? — Прямо сейчас? — Она тебя донимает? — Да, но… — Тогда… — Нет! Речь сейчас не обо мне. Мы здесь ради тебя. Тебя. Я не хочу всё портить. — Ты не… — Грейнджер, я… — Что… И на одно дикое замершее мгновение мне кажется, что он может поцеловать меня. Что-то магнетическое и электрическое пульсирует в маленьком пространстве между нами, и сердце с тяжестью давит мне на горло. Всё моё тело кричит наклониться вперёд, преодолеть пропасть и прикоснуться к нему, но я держусь крепко, отказываясь ломаться. Он должен сделать первый шаг, он должен сказать мне, могу ли сделать шаг я. Сила чувства слишком переменчива, а его сердце слишком неизведанно. Я хочу, чёрт, господи, возьми, хочу, но не могу. И он не может. Так что мы не можем. — Трансгрессируешь нас обратно? С трясущимися руками и слезящимися глазами я трансгрессирую.***
В безопасности, в гостиной он притягивает меня к себе и обнимает так крепко, что воздух выбивается из лёгких. Я отвечаю ему тем же, цепляясь за него, как утопающая, и утыкаюсь лицом в шею. Если бы я варила Амортенцию, там была бы искусственная клубника, свежая мята, дешёвое хозяйственное мыло и домашний уют. Что-то мягкое, эфемерное, что переполняет мои чувства всякий раз, когда я в его объятиях. Я дрожу, он дрожит, и мы слишком долго не отпускаем друг друга. Он прижимается губами к моей макушке, шепчет что-то, чего я не слышу, и исчезает на лестнице, даже не взглянув на меня. Я считаю до тридцати, тяжело дыша, и иду за ним. Его дверь закрыта, но я не останавливаюсь у неё. Вместо этого отступаю в собственную спальню и там, в тихой комнате, наконец ломаюсь.***
На следующий день мы прекрасно делаем вид, что всё нормально, и несколько часов я обучаю его основам заклинаний. Мне легко даётся роль учителя — я использую свою заинтересованность в успехе Малфоя как барьер между нами. Я профессионал — уверенный и ободряющий. Он ноет, ругается и разбивает чашку с чаем, но работа всё равно идёт. Мы устаём, слишком устаём, чтобы вернуться к недосказанному, и за ужином спорим о «Грозовом перевале». Этот покой основан исключительно на инстинкте самосохранения, но он держится крепко и надёжно ещё два дня.***
Днём унылой среды Малфой, наконец, овладевает защитным заклинанием. Мы пьём чай, который я заварила, в жутко неловкой тишине. Настой из одуванчиков мало помогает замаскировать горечь бадьяна. К счастью для Малфоя, его я от дополнительного ингредиента избавила. Однако время идёт, моё негодование растёт, и в конце концов я уступаю своему пресловутому любопытству. — Почему ты ещё не ушёл? — Что? Какого чёрта ты несёшь? — ему хватает наглости казаться искренним. Я допиваю остатки чая. — Палочка, магия, всё это. Почему ты до сих пор здесь? — Грейнджер, — он позволяет едва склеенной Репаро чашке громко звякнуть о стол. — Зачем мне уходить? — Потому что в этом был весь смысл! — кричу я. — Я дала тебе волшебную палочку, чтобы ты мог… чтобы ты мог уйти! Во Францию или… или куда угодно, только не сидеть здесь. — Ты хочешь, чтобы я ушёл? — Неважно, чего я хочу. Важно то, что правильно. Ты не должен быть… заперт здесь, ладно? Ты можешь идти! Поток эмоций проносится по его лицу, а рот сжимается в холодную, жёсткую линию. — Так ты что, хочешь избавиться от меня? — Нет! Нико… Нет. Я не хочу от тебя избавляться. Ты не паразит. Ты человек, в этом и суть. Ты никогда не молчал о своих чувствах по поводу того, что ты… что ты заточён здесь, и я… я дала тебе палочку… — Ты хочешь, чтобы я ушёл? — повторяет Малфой, но это не то, о чём он спрашивает. — Я… Нет. Я просто не могу… Раздаётся внезапный треск трансгрессии, и в дверном проёме резко появляется Люпин. Мы с Малфоем вскакиваем, отпрыгивая друг от друга, как будто делали что-то не то. Мне требуется целых две секунды, чтобы понять, что Люпин не один. — Гермиона, нужна помощь. — Кто… — Пэнси? Позади Люпина показывается девушка — правая сторона её лица представляет собой сплошное месиво из крови и мышц. Она шатается, и Люпин придерживает её, чтобы она не упала. — Её прокляли, — объясняет он. — Ей нужна помощь. Я не могу смотреть на Малфоя, хотя не то чтобы он был сосредоточен на чём-то, кроме неё. Мы оба подходим к ней, и, когда Пэнси Паркинсон теряет сознание от, должно быть, поистине мучительной боли, я могу думать только о том, как же жаль, что я только что выпила последнее обезболивающее зелье.