***
— Ты знала? — той ночью, когда Грейнджер собирается спать, я загоняю её в угол. Впервые за день мы остаёмся наедине. Несмотря на перепалки, я всё равно решил провести бóльшую часть времени рядом с Пэнси. Пусть многое изменилось между нами, она олицетворяет собой что-то старое, что когда-то было безопасным и лёгким. А теперь, полностью вымотанный попытками пережить многолетние раны и одновременно заново научиться магии, я лишён сил, необходимых, чтобы не скатиться к привычному и обыденному. Грейнджер старается не рассыпаться на части, дёргая кожу на пальцах. — И да, и нет. Когда я уходила, Пэнси была одной из тех, к кому мы думали обратиться. Снейп упоминал, что ей особенно трудно справиться с представлениями Тома о том, как всё должно быть, и она могла стать ещё одним потенциальным человеком внутри, так сказать. — И ты не подумала сказать мне? — мне не хватает сил сдержать обвинение в словах. — Ты никогда не спрашивал. Она уходит прежде, чем я успеваю сформулировать ответ.***
Сказать, что обстановка в нашей маленькой дыре у моря напряжённая, — вообще ни хрена не сказать. Всякий раз, когда они оказываются в одной комнате — что случается чертовски часто теперь, когда Пэнси больше не прикована к постели, — они с Грейнджер грызутся, как дикие бездомные кошки. Перепалки никогда не перерастают в настоящие драки, но от этого не становятся менее кровожадными. Я даже не пытаюсь вмешиваться: мне кажется, прими я чью-то сторону, всё станет только хуже. Честно говоря, я просто жду, когда появится Люпин и уведёт Пэнси, но, как Грейнджер уже несколько раз говорила, Пэнси пока побудет с нами. — В штаб-квартире сейчас слишком «хаотично», чтобы впускать ещё одного перебежчика, — говорит она. — Поэтому Люпин попросил, чтобы ей разрешили остаться здесь, хотя бы пока не вернётся Гарри и остальные. — Попросил или потребовал? — А это имеет значение? Не имеет. Особенно для Пэнси. Она расхаживает по сжимающему стены коттеджу, стонет, огрызается и ведёт себя как чёртов кошмар. — Я просто, сука, не понимаю, почему я должна торчать именно здесь. Наверняка же есть другое место. — Ты правда думаешь, что, если бы были другие варианты, я бы не трансгрессировала тебя туда в первый же день? — отрезает Грейнджер. — Можно подумать, я бы позволила тебе ко мне прикоснуться. — Не считая того случая, когда я спасла тебе жизнь? Пэнси показывает грубый жест рукой и уходит. Я тяжело вздыхаю и следую за ней. Как будто она — моя ответственность, как будто её нахождение здесь — отчего-то моя вина. Хотя, если уж хочется включить жёсткую осознанность, она для меня — просто прекрасный предлог, чтобы избежать настоящую гору дерьма, которая скопилась ещё до её появления. Маленькое, но очень ценное благословение, что Нагайна до сих пор каким-то образом держится на расстоянии. Однако побочный эффект нахождения рядом с Пэнси заключается в том, что между Грейнджер и мной вбивается очень ощутимый, реальный клин. После того сраного шоу, когда я, поддавшись чрезвычайно идиотскому порыву, решил сводить её на пляж, а вдобавок чуть не признался кое в чём, в чём даже самому себе не могу признаться, приятно иметь повод избегать её. В какую бы клетку я ни запер своё бесполезное блядское сердце, она склонна полностью разрушаться в тот же момент, когда Грейнджер, мать её, просто смотрит на меня. Так что да, Пэнси — хороший отвлекающий манёвр. Если Грейнджер и волнует это, она ничего не говорит. Не то чтобы я давал возможность высказаться. Я ужинаю с Пэнси в гостиной, пока Грейнджер сидит одна наверху. Я чувствую… честно, чувствую себя ужасно. Шесть месяцев мы потратили на то, чтобы усовершенствовать распорядок дня, создать нечто мирное между нами. Дружбу, скорее вынужденную с её стороны, чем с моей, если, опять же, включить осознанность. Если скажу, что мне наша дружба нравилась, то сильно преуменьшу, но сейчас это неважно. Бессрочное пребывание Пэнси окончательно сломало наше хрупкое равновесие, но, может, это к лучшему. Теперь Грейнджер может перестать выплёскивать на меня все свои сдерживаемые героические порывы, а я смогу как следует придушить это ненадёжное нечто в своей груди. Это к лучшему, разумеется. Мы всегда были противоборствующими сторонами, Пэнси лишь оказала нам услугу, сбив нас с курса неизбежного столкновения. Я должен быть ей благодарен, правда. А я не благодарен, но можно легко притвориться. Особенно когда Пэнси настолько поглощена своим шатким чувством собственного достоинства, что даже не удосуживается взглянуть на меня, чтобы убедиться, не вздрагиваю ли я всякий раз, когда она говорит что-то жалкое и ужасное моей… Грейнджер. Грейнджер тоже не замечает, но, возможно, это к лучшему. Она бы просто чувствовала вину или что-то такое же неуместное. Я уже не настолько сломлен, чтобы требовать её вмешательства, и, думаю, она это знает. Всё же она держит дистанцию. Пэнси спит в моей комнате. Я уступаю ей кровать, а сам занимаю пол. Не из доброты или банального рыцарства, а потому что её нытье просто невыносимо, а боль в шее — небольшая плата за то, чтобы избежать её детского гнева. Она не говорит спасибо, но я и не ждал. Я перестаю практиковать магию. Между присутствием Пэнси и отсутствием Грейнджер магия кажется просто дурацкой шуткой. Пэнси бы только критиковала меня. И это не то чтобы её вина. Наше воспитание не помогало созданию благоприятной среды. Мы все ходили и твердили о наследии, должны были вести себя соответствующе. Идеально, точно, девственно, чистокровно. Мысль о том, как Пэнси станет наблюдать за моими попытками поднять лист бумаги в воздух, достаточно унизительна, чтобы убить во мне всякое желание пробовать. К тому же без наставлений Грейнджер я в любом случае безнадёжен. Молот и наковальня, как говорят маглы. Вся атмосфера, весь воздух в каждой отдельной комнате — убогий, но это наша общая беда, что делает страдания терпимыми. Как минимум для меня, и, по крайней мере, так кажется со стороны.***
— Неужели больше ничем нельзя заняться? — спрашивает Пэнси не в первый и даже не в четвёртый раз. Я собираюсь ответить, но не успеваю открыть рот, как Грейнджер бросает ручку на стол. — Мы не на каникулах, и мы здесь не для того, чтобы развлекаться. Мы на войне. Это не… дом отдыха! Это убежище. Будь благодарна, что вообще здесь, жива и здорова. В отличие от большинства. — Ну и что? Грейнджер выглядит совершенно сбитой с толку. — Ну и что? — повторяет она как попугай. — Ты серьёзно? — Я не виновата, что какой-то грустной маленькой полукровке где-то там плохо живётся. Я не просила об этом. — А они просили?! — Грейнджер встаёт, и стул замирает в шаге от того, чтобы опрокинуться. — Никто не просил этой войны, никто, кроме Тома и ваших невежественных, мерзких семей. — Она подходит, а её нога даже не дрожит, и я с сомнением спрашиваю себя, сколько зелий она выпила сегодня. — Это сделала твоя сторона. Ты это сделала. Не я, не та «маленькая грустная полукровка», к которой ты так пренебрежительно относишься. Если ты расстроена своим нынешним состоянием, разберись с собой, со своими родителями, с… — С Драко? Грейнджер замирает, оглядывается на меня, и я понимаю, что впервые за эти два дня мы, наконец, смотрим друг другу в глаза. Её глаза широко раскрыты, полны тяжести, и в них таится что-то, что разрывает моё сердце пополам. Ох, будь я таким же уверенным, каким был когда-то… Надо было мне покончить с собой, когда ещё был шанс. Чистилище — тот же ад. — Я… — Что-то я не вижу, чтобы на него ты сваливала столько же вины. Он у нас невиновен? — Пэнси понижает голос: — Он тебе нравится, да? Думаешь, приятно на него поглазеть? Это ужасно, и я не знаю, кто из нас в большем ужасе. Грейнджер делает уверенный шаг назад и быстро придаёт лицу бесстрастное, непроницаемое выражение. — Ты отвратительна, Пэнси. — Забавно, но мне кажется, о тебе он сказал бы то же самое. Грейнджер снова смотрит на меня, и я знаю, знаю, что должен что-то сказать, но я, чёрт меня подери, не могу понять, что именно. Я пытаюсь молча уговорить её понять, в каком я положении, чтобы… — Малфой никогда бы не запятнал себя гря… Грейнджер мигом взмахивает палочкой, и Пэнси замолкает. Невидимый звуконепроницаемый пузырь окутывает её голову — хотя рот двигается с явным усилием, из него не вырывается ни звука. Я смотрю на Грейнджер. — Оно того стоит? — спрашивает она меня. — Что? Очевидно, это неправильный ответ. С выражением, от которого меня скручивает сожалением, желанием и жалостью к себе, она качает головой и уходит. Как раз перед тем, как дверь её спальни закрывается, действие заклинания заканчивается и снова раздаётся пронзительная какофония голоса Пэнси.***
Поразительно, но дела становятся только хуже. — Просто перестань настраивать её против себя, — говорю я Пэнси на следующий день. Грейнджер теперь уходит всякий раз, когда мы входим в комнату, но Пэнси обязательно обругивает её. — Почему? — Чёрт, потому что это бессмысленно. Это ничего не меняет. Она пожимает плечами. — Я развлекаюсь. — Повзрослей. — Выбери, блядь, сторону, Драко. Я усмехаюсь. — Что за хрень ты несёшь? — А то, — говорит она, придвигаясь ко мне на диване, — и несу. Ты же не какой-нибудь сердобольный гриффиндорец. Перестань так себя вести. — Только потому, что я не чувствую необходимости издеваться над… — Грейнджер. Давай, скажи. Произнеси её имя. Я встаю, жажду расстояния, пространства, грёбаной пропасти. — В чём твоя проблема? Почему ты так зациклилась на ней? — Потому что посмотри на себя! Посмотри, как ты себя ведёшь. — И как же? — Как… как грустненький член Ордена. — Ты работаешь с ними! — Да чтобы выжить, твою мать! — кричит она в ответ. — Они средство для достижения цели, Драко. Я их ненавижу, — Пэнси расправляет плечи. — Если Гарри Поттеру суждено спасти мир, это ещё не значит, что я стану целовать его в зад. Они всё такие же жалкие и отвратительные, какими были в школе. Я просто достаточно практична, чтобы принять их ценность и полезность. — Боги, Пэнси, они люди, а не чёртово пушечное мясо. — С каких это пор Гермиона Грейнджер стала для тебя человеком? Как различить градиент? Он отсчитывается с первой чёрной полосы или с той линии, когда виднеется настоящее размытие? С первого оттенка серого или когда цвет тумана сменяется белой морской пеной? Это конец? А есть вообще конец? Я хоть раз в жизни был чист? Или мне не хватало света, чтобы заметить? Не было бы мне плевать, растворись я в ослепительной белизне убеждений Грейнджер чуть сильнее? Пэнси выжидающе смотрит на меня, но я не могу придумать, что ответить.***
Я должен помочь Пэнси перевязать раны. В любой другой ситуации это сделала бы Грейнджер, но её праведному сердцу есть предел, и, похоже, Пэнси наконец нашла его. Однажды вечером у моей двери появляется небольшая сумка с компрессом и другими материалами — подтекст ясен. Грейнджер будет делать то, чего от неё ждут, но я должен стать её инструментом. Вернее, я бы им стал, если бы Пэнси дала мне это сделать. — Блядь, ты сейчас серьёзно себя так тупо ведёшь? Она толкает меня к окну, в стену. — Пошёл ты! Ты не имеешь права указывать мне, что чувствовать. — Ни хрена я не пытаюсь тебе указать. Я пытаюсь тебе помочь. — Я не просила! Вспоминаю свои первые несколько недель здесь и молча поражаюсь терпению, которое проявила ко мне Грейнджер. — Пэнси, правда, ты можешь просто заткнуться и сесть? — Это… — Я не буду смеяться над тобой, если тебя это волнует. Волнует, у неё на лице написано, но она всё равно это отрицает. — Мне не нужна твоя помощь. — Ты не справишься сама, Пэнс, в какой-то момент тебе понадобится кто-то ещё. Когда Пэнси смотрит прямо на меня, я вижу, как она старается не заплакать. — Я… — Пожалуйста. Она садится на кровать. С одной рукой сложно, но мы всё же справляемся. Шрамы и близко не такие ужасные, как мы думали, и я даже не уверен, почему удивлён, ведь это Грейнджер… ну. Неважно. Не для меня. Это неважно. К концу пятого дня Пэнси перестаёт носить повязку, заплетает косу и накидывает капюшон, чтобы скрыть бóльшую часть затянувшихся шрамов. Она сидит исключительно слева от меня, а я уже достаточно знаю об искусстве милосердия, чтобы не заострять на этом внимания. Когда Грейнджер мельком сталкивается с нами, я вижу, как Пэнси готовится к её неизбежному комментарию, но его не следует. Пусть Грейнджер и выплёскивает агрессию в ответ, но она не жестока. Она никогда не была жестокой, и тот факт, что я это знаю, не даёт мне покоя до конца ночи.***
— Не хочешь переспать? — спрашивает Пэнси с увлечённостью человека, который интересуется погодой. Я пялюсь в потемневший потолок. — Звучишь не очень заинтересованно. — А ты? — Что? — Заинтересован? — Нет, — быстро отвечаю я. Она тоскливо вздыхает. — Можешь называть меня Грейнджер. Грудь вздымается, воздух в лёгких спрессовывается. — Отъебись. — Ну пожалуйста? — Пэнси перекатывается на кровати, и мне не нужно оглядываться на неё, чтобы знать, что она смотрит на меня. — Я уже в твоей постели. — Только потому, что ты бы не стала спать на полу. — Конечно, не стала бы. Тебе тоже не обязательно. — Пэнси, — говорю со всей злостью и раздражением, на которые только способен. — Спи. Она благословляет меня целой минутой молчания. — Могу только представить, как ты расстроен. Даже подрочить нормально больше не можешь. — Я прекрасно справляюсь, спасибо. А теперь заткнись и… — Ты думаешь обо мне? Я сажусь. — Пэнси, серьёзно, что за хрень? Что ты делаешь? Мы не… — я неловко обозначаю рукой пространство между нами, — с шестого курса. Откуда такое внезапное желание всё изменить? — Мне так часто приходится сталкиваться со смертью, что я начинаю хотеть от жизни всего самого лучшего. Новую парадную мантию, последние парижские духи, толстый и твёрдый член… — Боги, ты омерзительна. — Когда я стояла на коленях, ты так не думал. Я устремляю на неё взгляд. — А может, и думал, я не знаю. Ты не очень-то откровенен, — в её тоне лежит что-то отрешённое и подавленное. — Пэнс… — Я так сильно тебя любила, ты же знаешь. Вздыхая, я ложусь обратно. — Знаю. — Но ты никогда не любил меня в ответ, — это не упрёк, но всё равно на него похоже. — Я не знаю как. — Нет, знаешь. — Почему… — Если я разрешу тебе называть меня Грейнджер, то ты должен разрешить мне называть тебя Поттером. Так будет честно. Я швыряю в неё скомканным свитером, на котором сплю вместо подушки, и она смеётся так громко, так неожиданно, но я не виню её за это. Впервые с тех пор, как Пэнси очутилась здесь, она смеётся не над Грейнджер, и это помогает мне погрузиться в знакомые воспоминания о гостиной Слизерина и о том, как всё было раньше.***
Я не могу уснуть, отчасти потому, что воспользовался своей единственной подушкой как оружием, а отчасти потому, что слова Пэнси не выходят из головы. Внезапно комната становится слишком маленькой, слишком душной, и я выскальзываю за дверь до того, как услышу звук чешуи по камню. Я настолько погружён в свои мысли, что у подножия лестницы не замечаю Грейнджер и сталкиваюсь с ней лицом к лицу. — Ой! — выдыхает она, но не успевает отступить, потому что я протягиваю руку и хватаю её за локоть, поддерживая. Секунду мы смотрим друг на друга, затем её взгляд опускается на мои пальцы, которые её сжимают, и я резко отстраняюсь. — П-прости. Я не… прости, — заикаюсь, пытаясь выговорить слова. — Всё хорошо, — торопливо отвечает она. Мы словно перенеслись на четыре месяца назад, но вместо затяжной враждебности в воздухе между нами витает лишь острый, эфемерный дискомфорт. Мы не разговаривали нормально с того дня, как Грейнджер наложила на Пэнси заклинание немоты. Честно говоря, я и не пробовал заговорить, но сомневаюсь, что что-нибудь бы вышло, даже если бы решился. — Что ты делаешь здесь, внизу? — спрашиваю я. — Тебе какое дело? — Чёрт, да я просто задал вопрос, Грейнджер, не заводись. Она одаривает меня такой искренней усмешкой, что я даже немного горжусь. — Ты шастаешь по ночам. — Не шастаю я! Это ты тут ходишь. — Не моя вина, что ты слишком глуп, чтобы заметить хоть что-то, кроме себя. Смотрю на неё с недоумением. — В чём твоя проблема? — Моя? В чём твоя проблема? — Ты! — огрызаюсь, повышая голос на несколько октав. — Ты, блядь! — Грейнджер вздрагивает и делает шаг назад. Я наступаю, не давая ей вздохнуть. — Ты моя проблема. — Что во мне проблемного? Что я такого сделала, кроме того, что сглупила, посчитав тебя своим другом? Её слова жалят, оттаскивая меня от края пропасти. — Я же говорил, я никогда не хотел… Она толкает меня. — Я больше не буду с тобой спорить. Ты победил, ясно? Поздравляю, ты своего добился. — Так легко сдаёшься? — по правде, я так крепко вцепился в тот клочок самоконтроля, который мне удалось сохранить, что едва осознаю, что говорю. — Где твоя гриффиндорская храбрость? — Это не храбрость — снова и снова совершать одну и ту же ошибку, глупо надеясь, что что-то изменится. Это жалко. — Значит, вот ты какая? Жалкая? Её лицо переполняют эмоции, а я задыхаюсь — прямо на моих глазах наш хрупкий мост падает. — Почему ты до сих пор не ушёл? — Наконец готова избавиться от меня? — Сейчас это было бы подарком, особенно если заберёшь с собой свою несчастную подружку. И я вижу, как всего за секунду — опасно, очень опасно — сдвигается ось нашей реальности. — Ревнуешь, Грейнджер? — Не смей, — произносит она низким и холодным тоном. — Я не потерплю этого, только не от тебя. — Почему нет? — Потому что Пэнси — жестокая, полная ненависти ведьма, а мы оба знаем, что ты совсем не такой, больше нет. — Разве? — шепчу и прижимаю её к лестнице. — И откуда тебе знать? — Я знаю тебя. И ты ненавидишь этот факт. Он съедает тебя заживо. Вот почему ты не можешь разлучиться с Пэнси. Она — лёгкий путь, хотя даже спустя столько времени ты слишком трусишь, чтобы по нему пойти. Правда меня пронзает, засасывает в полустёртую ложь, которую я придумал, и разрывает её без усилий. Грудь вздымается, воздух между нами наполняется энергией. Мне совершенно не хватает слов — есть только это, только мы, только она. Я хочу задушить её своим телом, прижать к груди так крепко, чтобы мы ещё больше растворились в холодной серости. Грейнджер смотрит на меня, её взгляд опускается чуть ниже, и я… Что-то громкое взрывается на кухне позади нас, и я внезапно оказываюсь отброшенным на метр. Она сжимает руки по бокам, но не успеваю я поймать её взгляд, как в поле зрения появляется Рон, мать его, Уизли. — Рон? — Мы нашли её. Чёрт возьми, мы нашли её. Осознание, словно тяжёлая петля, падает на меня, и я вижу, как в одно мгновение Грейнджер преображается. — Мы… Диадема? Мы нашли её? — её голос дрожит, и она протягивает ладонь. Тело требует ответить, но Уизли опережает меня и хватает её своими звериными руками. — Да! Мы сделали это! Мы, чёрт возьми, сделали это! — он поднимает её, кружит, и она смеётся, и её лицо — солнце, и я увядаю в лозах своих ошибок. — Поверить не могу… А остальные слова заглушаются: он опускает Грейнджер на пол и накрывает её губы ртом. Мой контроль пал по собственной глупости, из комнаты словно выкачали весь воздух. Я не могу этого вынести, не могу смириться с увиденным, ноги сами несут меня вперёд, хотя мысли задерживаются в мире пятисекундной давности. Однако прежде, чем я успеваю сделать хоть шаг, воцаряется хаос — ещё несколько человек вваливается в коридор, закрывая мне обзор, лишая меня возможности увидеть её реакцию, лишая меня момента, который я хочу проанализировать в безжалостно точных деталях. Хочу препарировать в холодном свете, начертить точное выражение лица Грейнджер, когда он целует её, и узнать, не заполнилась ли оставленная мной пустота формой Уизела. — Рон! — восклицает она, но её тело скрыто из виду, её подхватывает Поттер и обнимает. — Мы сделали это! Мы нашли её! — кричит он, и раздаются одобрительные возгласы от новых четырёх или пяти человек, внезапно вставших между нами. — Знаю! — Она наша! Этот больной ублюдок следующий! — Да, мать его! — Мы порежем его, как свинью, да! Я отступаю, желая раствориться в обоях. Никто меня не замечает, по крайней мере пока. Я не могу поймать взгляд Грейнджер, но ей не то чтобы это нужно. Пространство между нами ещё никогда не было таким огромным. Я должен уйти, иначе оно поглотит меня целиком. — Мистер Малфой, — от холодной интонации Грюма по спине бежит дрожь, я поворачиваюсь и вижу, как он стоит в затемнённой гостиной. Со щелчком включается свет, и я мигом чувствую себя незащищённым, уязвимым, пойманным в ловушку. — Грюм, — тихо выдыхаю я. — Нам нужно поговорить.***
Грейнджер отправляется на уничтожение диадемы — уносится в неизвестном направлении вместе с Поттером и другими придурками, а я остаюсь наедине с Грюмом и его непроницаемым выражением лица. Справедливости ради, в коттедже ещё осталась Пэнси, она наверху, но её вряд ли можно считать моей опорой. — Она отдала вам палочку? Я крепко сжимаю спрятанный в кармане предмет, о котором идёт речь. — Отдала. — Хорошо. И как вам? — Палочка? — Переучивание. — Вполне… нормально. Сложно, но не невозможно. Я, конечно, далёк от прежнего уровня мастерства, но, мм, хотя бы могу наколдовать Люмос. — Я прищуриваюсь: — А что? К моему удивлению, Грюм воздерживается от прямого ответа и садится на диван, жестом предлагая мне сделать то же самое. Я ещё не оправился от того эмоционального ада, через который только что прошёл, так что пользуюсь моментом тишины и утешения, чтобы опуститься в кресло. — Грядёт финальная битва, как, уверен, вы уже поняли, — наконец произносит он. — Очевидно. — Для победы нам пригодятся абсолютно все способные бойцы. Посыл очевиден, но я обхожу его стороной. — Я думал, весь смысл в том, что только Святой Поттер может убить полудохлого ублюдка. Зачем вам другие, если только не в качестве отвлекающего манёвра и приманки? — Гарри нужно предоставить шанс поговорить с Томом наедине, что окажется невозможным, если Пожиратели Смерти вступят в бой. Задача Ордена — обеспечить ему этот шанс любыми необходимыми средствами. — Отвлекающий манёвр, значит. — Сила Тома исходит не только от него самого. Придётся уничтожить их всех. — И вам нужна моя помощь, — догадываюсь я. Грюм кивает, коротко и взвешенно. — Есть ещё несколько дней, если не целая неделя, так что у вас много времени, чтобы попрактиковаться в повторном знакомстве с заклинаниями. — Мы так не договаривались, Грюм. Где моя мать? — я всматриваюсь в его разные глаза, отчаянно пытаясь раздобыть в них хоть крупицу информации. — Всему своё время, мистер Малфой. — Всему своё время? Прошло уже шесть чёртовых месяцев. Я отдал вам всё, всё, что у меня было, а вы до сих пор отказываетесь отвечать на мои вопросы. — Я сглатываю желчь. — Вы хоть знаете, где она? Она вообще жива? Грюм хмурится. — Лучшее, что вы можете сейчас сделать для своей матери, — это набраться терпения. — Иначе что? Вы убьёте её, если я не буду сотрудничать? — Орден так не поступает. — Разве я что-то сказал про Орден? Я сказал «вы». Кого вы теперь выберете для грязного дела, раз Грейнджер вам больше не по зубам? Он вздыхает. — Она рассказала об Эрни. — Она о многом мне рассказала, — угрожающе произношу я. — Тогда это объясняет отсутствие отчётов. Манипуляция с его стороны слишком очевидна, и тот факт, что мои слабости так откровенно прозрачны, вызвал бы у меня отвращение, не будь я так эмоционально истощён. — В смысле отсутствие? — В том смысле, что отчёты перестали существовать. В детстве я был ужасным лжецом. Возможно, неумение лгать стоило списать на то, что я избалованный засранец, но сейчас это уже неважно. Как только старина Том начал жить со мной под одной крышей, а я понял, что слишком слаб, чтобы быть тем непоколебимым, жестоким существом, которое ему нужно, ложь стала единственным, что стояло между мной и лучом болезненно-зелёного света. Грюм не угрожает мне смертью, но паника, охватывающая меня при мысли о разоблачении, столь же страшна. — Не знаю, о чём вы подумали, но я вас уверяю, вы ошибаетесь. Мы здесь не обременены привилегиями, но не надо видеть в обмене секретами то, чего в них нет. Мне нет абсолютно никакого дела до Гермионы Грейнджер, кроме того, что она моя тюремщица, а любые сведения об обратном — не более чем выдумки. Видит Мерлин, Уизли не откажется от небольшой подлости, чтобы получить желаемое. Грюм сверлит меня холодным, проницательным взглядом. — Том несведущ в делах сердечных, мистер Малфой, но я — не он. — Я не… — В ближайшие дни хорошенько подумайте над моим предложением. Если воспользуетесь благосклонностью людей, которых мисс Грейнджер считает близкими, избавитесь от многих страданий. — Он встаёт, чтобы уйти. — А если я откажусь? — Тогда вы потеряете нечто большее, чем просто шанс на искупление, — говорит он. — Доброй ночи, мистер Малфой.***
До самого рассвета я сижу за кухонным столом и жду, когда Грейнджер вернётся домой. Я не могу решиться подняться и рассказать Пэнси о произошедшем. Один взгляд на моё лицо, и она всё поймёт, а я слишком устал, чтобы притворяться. Так много всего случилось за неполный час, и кажется, что всё невозвратно изменилось. Возможно, сломалось. Что-то, что когда-то было шипением, лижет затылок, но я только продолжаю зажигать свечу в центре стола и делать всё, чтобы не обращать внимания на призрачные укусы. Причудливые магловские часы показывают 7:09, когда Грейнджер, наконец, появляется. Треск трансгрессии силён, но холодный шок на её лице ещё сильнее. Она смотрит на меня, как на зверя в клетке, и я готовлюсь к буре. — Удивлена, что ты ещё не спишь, — говорит она. — Разговоры с Грюмом редко способствуют хорошему сну. — Малфой… — Ты её уничтожила? Она запинается: — Д-да, уничтожила. — Значит, осталась только Нагайна, да? — Да. — Прекрасно. — Не могу заставить себя смотреть ей в глаза дольше, чем полсекунды. Слишком больно. — Похоже, конец близок. — Драко, я должна тебе кое-что сказать, — от паники в её тоне я холодею, но смотрю на неё — она пялится в никуда. — Что… сказать? Она хватается за спинку стула, за которым стоит, как будто размышляет о чём-то великом и недосягаемом. Затем вдруг бросается ко мне и опускается рядом. — По поводу… твоей мамы. Кровь бурлит в венах, ком поднимается к горлу. Я судорожно вздыхаю, а когда она тянется к моей руке, не отстраняюсь. — Что… что с… — Она мертва. Что-то щёлкает в глубине сознания, последний кусочек головоломки с мучительной точностью встаёт на место, и я знаю — это правда. — Ох, — наконец удаётся выдохнуть мне. — Я думаю… думаю, она была мертва с тех самых пор, как… с тех пор, как… — Она была… Зловоние тёмной магии пронзает кожу. Я слышу эхо её крика, оно заканчивается мерзким шипением. Я вижу, как кровь течёт из раненой руки, бежит струйками по позолоченной плитке моей детской ванной комнаты. Она нашла меня, когда я её резал, и она… она… — О Драко, боже! — Грейнджер притягивает меня к себе, но я едва чувствую её. Как будто моя душа отправилась в прошлое во времени и пространстве, чтобы сесть в отрешённой агонии и наблюдать, как величайший из моих грехов проигрывается в реальном времени. — Мне жаль, мне так жаль. Вспышки, которые, как на катушке, прокручивались в каждом болезненном кошмаре, начинают смещаться и складываться в целые воспоминания. Я ощущаю привкус ткани вечернего платья, когда мама утыкает мою голову себе в грудь. Она кричит, и так громко, что Нагайна толстеет на океане чистой крови, которую я выпустил из вен. Соль, и шум, и я дрожу в объятиях Грейнджер. — Прости, прости меня, прости, — шепчу я. — Ты не виноват, — говорит голос, а чей он — я слишком растерян, чтобы понять. Меня зовёт сладкая пустота тьмы, я ничего так не хочу, как побыть один. Отстраняюсь от Грейнджер, не в силах смотреть ей в глаза, и отхожу от кухонного стола, от откровений и всего, что произошло. Поток воспоминаний затапливает, мне нужно закрыться в четырёх стенах, пока я не начал по-настоящему тонуть. Я молча поворачиваюсь к лестнице и несусь наверх. Пэнси ещё спит в моей постели, но вскакивает, как только я хлопаю дверью. — Дра… Драко? — Вон. — Что случилось? — Пошла. Вон. — Блядь, да что с тобой такое? — Вон, вон, вон, вон! — Я хочу схватить её, вытолкать за дверь, но она в последнюю секунду уклоняется и соскальзывает с кровати, прижимая к груди мой брошенный свитер. — Что… — Пэнси, — голос Грейнджер твёрд и ровен. — Спустишься со мной? — Хм, нет? Какого хрена я… — Потому что Малфою так нужно. Я не могу заставить себя посмотреть ни на одну из них, но мольбы Грейнджер действуют, и уже спустя пару секунд мне удаётся захлопнуть дверь и рухнуть на пол. Наконец-то я один, без якоря, и могу позволить приливу стремительно воскрешающихся воспоминаний унести меня в море.