И никогда не любил я моря темнее, Чем омут, что видел в тебе — Той, чьё сердце поёт о хаосе
И красиво смеётся мне…
Акт третий
В детстве мне снилось, как я тону. Ночь за ночью я опускал голову на подушку и неизбежно проваливался в холодный, тёмный океан. Я видел, как слабый небесный свет исчезает в далёком небытии, пока сам я погружаюсь в мутную черноту. Вода была ледяной, неподвижной, как будто океан — это просто бесконечная мёртвая пустота. Не было слышно ни звука, даже когда я бился и боролся с какой-то эфемерной гравитацией, которая безостановочно тянула меня вниз. Я был в ужасе. Сон для меня стал равносилен селфхарму, но я был слишком мал, чтобы осознать всю серьёзность этого. Я умолял маму дать мне Сон без сновидений, прекрасно зная, что зелье очень неблагоприятно влияет на детей. Она никогда не поддавалась, только сидела у кровати, сжимая мою руку, и пела колыбельную, которую я уже и вспомнить не могу. Это не помогало, ни разу, но так она чувствовала себя лучше, будто проявляла участие. Сны возникли словно из ниоткуда. Я никогда даже на пляже не был, не то что на море. Чтобы разгадать эту загадку моей психики, были привлечены всевозможные эксперты по прорицаниям, а также целители, специализирующиеся на сне и сновидениях. И все они пришли к выводу, что, хотя кошмары и неприятны, они в конечном счёте безвредны и со временем я от них избавлюсь. Не избавился. Я научился их предвидеть, скажем, ловить до того, как они словят меня. По ночам я ложился в постель и представлял себе океан, похожий на тот, что во снах, но с одним ключевым отличием: у моего океана был конец. Финишная черта. Место, где можно приземлиться, а не бесконечно погружаться в пустоту. Твёрдое место из грязи, земли и истоптанного песка. Я представлял, что вместо того, чтобы тонуть, погружаюсь под воды своих мыслей и направляюсь к этому месту на дне моря. Место, которое выбрал я, а не моё подсознание. Это было убежище, которое я сам спроектировал и создал. Я построил там маленький домик, всего одну комнату, а весь страх, который испытывал, когда тонул, спрятал в аккуратные коробки. Я так устал просыпаться в поту, хватаясь за горло от нехватки воздуха. Это было медленно и мучительно, но в конце концов острота моего ума победила и решение сработало. Сны больше не парализовали, они стали приходить всё реже и реже, пока не прекратились вовсе. Я даже начал забывать о них. Но не о комнате. Не об убежище на дне холодного чёрного моря. Нет, оно стало стержнем моей душевной стойкости. Защитным механизмом, который я построил на своём детском страхе, а он как на заказ подошёл моим эмоциональным потребностям. Я жаждал защиты, а поскольку отец всех нас погубил, ею стало моё убежище. Когда Снейп всерьёз начал обучать меня окклюменции, именно в этой комнате я прятал вещи, которые не хотел, чтобы нашли. Я складывал каждую неправильную мысль и чувство в идеальные коробочки до тех пор, пока комната до краёв не заполнилась глубиной моего бегства. Приходилось постоянно сдерживать себя, но годы после возвращения Волан-де-Морта шли, и у меня не оставалось ничего, кроме времени. Времени на ремонт, обустройство и организацию дома на дне океана. И я проделал чертовски хорошую работу, но жаль, что я грешен, особенно в том, что касается прорицаний. Понадобилась всего одна змея, сотворённая моими же мыслями, — шпион, спрятанный в какой-то коробке в комнате под бескрайним морем. Нагайна скользила по священной земле, переворачивая то, что я намеренно закопал, и разрушала фундамент моей личности. Я снова тонул, только на этот раз в океане, порождённом мной самим. А потом появился свет, далёкий и хрупкий, шёпот в золоте. Он звал меня через бескрайние просторы моего личного ада, и, чтобы достичь его, нужно было только преодолеть пропасть. Лишь я мог осушить отравленную морскую воду, лишь я мог вытащить себя из черноты в бледное мерцающее золото. И вместо того, чтобы окунуться в то, чего я избегал всю жизнь, я нырнул с головой. Я пробирался через трясину, вытаскивая коробки со дна и позволяя гнилой воде впитаться в землю. Я разобрал изъеденную солью комнату на дне океана, превратив её в пресловутый спасательный круг. Всё унеслось невидимыми потоками, включая Нагайну. Она превратилась в тихое шипение, а океан — в пруд. И там, под невероятно голубым небом, я стоял и чувствовал на лице тепло солнца.***
Грейнджер выгибается, прижимаясь ко мне всем телом, и всё равно она недостаточно близко. Я хочу зарыться ей под кожу, пробраться в тёмные, безопасные покои её сердца и построить там дом. Я хочу пустить корни вокруг её рёбер, плотно обвить позвоночник и показать ей, чему она позволила расцвести. Я предупреждал, что никогда не хотел дружить с ней, а она всё равно решила это чувство взрастить. Чем бы ни закончилась наша история, ей придётся выжечь меня из себя, чтобы убить то мягкое и хрупкое создание, которым я стал. — Драко, — шепчет она, и мне хочется плакать оттого, как значимо звучит моё имя, слетая с её губ. Я впиваюсь зубами в нежную шею и вздрагиваю, когда Грейнджер дёргает меня за волосы. В этом грехе, который мы совершили, чувствуется неистовая жестокость. Война громко и настойчиво надвигается прямо за пределами её освещённой комнаты — у нас лишь несколько драгоценных секунд, которые мы можем украсть. Вот только я эгоист, такой эгоист, что готов послать всё к чертям, лишь бы навсегда удержать Грейнджер в своих объятиях. Но нельзя удержать свет, каким бы золотистым он ни был. Её умелые пальцы сжимают свитер, стягивая его с меня одним быстрым движением. Следом за ним летит рубашка, но не успеваю я отплатить Грейнджер тем же, как она оказывается топлес и внезапно мне открывается так много кожи, на которую можно смотреть. К которой можно прикасаться. Которую можно целовать. Я накрываю ртом каждый обнажённый сантиметр, губами и зубами рисуя карту её тела. Я хочу запомнить просторы, которых так неистово жажду, чтобы, когда её не станет, мне было из-за чего горевать. Она ахает, острыми ногтями впиваясь мне в спину, пытаясь найти опору, чтобы я не унёс её, скулящую и стонущую, в море. В комнате мало света, мы словно купаемся в тени, но Грейнджер сама по себе — маяк. Я отстраняюсь, всего на миг, чтобы насладиться тем, как она выглядит сейчас — раскрасневшаяся, горячая, удивительно живая. Наши глаза встречаются, впервые с тех пор, как я признался в том, что она поглотила меня всего, и от нежности на её лице у меня перехватывает дыхание. Она смотрит так, будто я что-то значу, будто я действительно заслужил то место, которое занял в её жизни. Я вдруг чувствую всю тяжесть того, что она сделала для меня, ради меня, и это так тяжело. Наверняка моя нерешительность очевидна — у меня на лице написано нежелание быть желанным, но Грейнджер протягивает ко мне руку, ладонью касаясь щеки. Я ничего не говорю, только растворяюсь в ощущении того, как её кожа проникает мне глубоко под кости. Как огонь — её пальцы скользят по подбородку, очерчивая линии моего рта. Каждое прикосновение, каждая точка соприкосновения горячая и настойчивая. Я заворожён, до глубины души очарован каждым жестом. Она смотрит на меня, и её глаза — такие карие, такие тёплые и знакомые, как ничто и никто другой. Я люблю её, люблю уже несколько месяцев, и, будь я лучшим человеком, тихо шептал бы признания ей на ушко снова, и снова, и снова. Но я только наклоняюсь, ловлю её губы и подвожу нас к неизбежному концу. Остаётся только жар, только вздымающиеся груди, жаждущие рты и руки, которые блуждают, трогают и хватают. Я умираю, тону и теряю себя в моменте, который бывает всего лишь раз в жизни. Как только её голова немного прояснится, она решит, что мы были ошибкой, но это проблема моего будущего «я». Настоящий я выпускаю на волю всю глубину своего желания к ней и надеюсь, что моя ласка лучше выразит всё то, что сам я не способен. Мы сливаемся воедино, подобно бурной волне, — тела врезаются друг в друга, когда я утопаю в горячем, влажном лоне. Мы не тратим ни капли времени или энергии на слова, а позволяем низменным инстинктам нашего желания вести нас вперёд. Это мой первый раз, да, потому что как же иначе, и я рад, что мне хватает духа продержаться до тех пор, пока она не достигает своего конца. Всё слишком быстро заканчивается, а я только и хочу, что умереть в этом моменте и никогда не возвращаться к реальности и тому, кто мы есть и что мы сделали. Но война никого не ждёт. — Ты?.. — Грейнджер задыхается, расслабляясь подо мной. Я киваю. — Ты? Она кивает и прикусывает губу. — Противозачаточное… — Наложил две недели назад. — Не добавляю «на всякий случай», потому что это подразумевает безоговорочное признание в том, что я хотел, чтобы Грейнджер когда-нибудь решила со мной переспать. Но, раз уж речь зашла, да, это было на всякий случай. Мы кровоточим жаром и безумием, пока не остаётся ничего, кроме холодного света реальности. Неловко — как будто не мы только что последние пятнадцать минут пытались раствориться друг в друге — она отстраняется от меня и исчезает за дверью, направляясь, как я могу только предположить, в ванную. Я откидываю голову на изголовье кровати и пытаюсь осмыслить, что, чёрт возьми, только что произошло. Она возвращается в халате. Я оказал нам обоим любезность, почти полностью одевшись. Вот только её запах липнет ко мне, как вторая кожа, и от каждого движения её образ вспыхивает в сознании. — Так, — говорит она. — Так, — отвечаю я. Мы не смотрим друг на друга. — Ты правда имел в виду то, что… что сказал? О том, мм, что ты… что ты чувствуешь? — её неуверенность мешает мне закрыться от грёбаного потока эмоций, который я выпустил на свободу. Последствия того, в чём я признался, поражают меня, как молния, и я ничего не хочу так, как спрятать голову в песок. Однако в выражении её лица таится что-то хрупкое и ранимое, что заставляет меня становиться лучше. — Это важно? — Я… Нас прерывает Гарри Поттер. Это похоже на волшебство — иронично, да. Только что я переживал самый неловкий разговор с Грейнджер в своей жизни, а уже в следующую секунду Чудо-мальчик выкрикивает её имя. Наконец она смотрит на меня, и безмерный ужас в её глазах отвечает на все мои вопросы, как сильно она сожалеет о том, что мы сделали. Я ничего не говорю, решая встать и спрятаться в шкафу, как пятикурсник, пойманный в общежитии девочек после уроков. Чертовски унизительно. — Гермиона! — чуть ли не в ту же секунду Поттер врывается в дверь. Интересно, чувствует ли он запах. — Гарри… — Ты должна вернуться в штаб сейчас же, прямо сейчас. — Что? Почему? — Там… они знают… Джордж жив. И он… они… — Коттедж раскрыли, — заканчивает она. — Да, — выпаливает он, запыхавшись от пробежки вверх по лестнице. — У тебя, может, минут десять, чтобы взять, что нужно, но ты должна тут же трансгрессировать. — Я приведу Малфоя, — спокойно говорит она. Я бы убил пушистика, лишь бы увидеть в этот момент её лицо. — Я так и подумал, да. — Я бы убил двоих, лишь бы увидеть его. — Десять минут? — Десять минут. — Ладно. — Я должен… должен предупредить… — Иди. Увидимся в штаб-квартире, — говорит она. — Будь осторожен, Гарри. Люблю тебя. — И я люблю тебя. Ну, хоть кто-то сказал ей это сегодня. Поттер всегда был быстрее меня практически во всём, незачем тормозить и в эмоциональных откровениях. Педик чёртов. Он исчезает во вспышке магии, а мгновением позже я вываливаюсь из шкафа. — Малфой… — Слышал. — Рука дрожит, когда я провожу ею по волосам. — Что от меня нужно?***
Грейнджер носится по коттеджу, запихивая ингредиенты, книги и запасные свитера в зачарованную сумочку. Я уничтожаю всю компрометирующую информацию, которую мы потенциально могли оставить, хотя не то чтобы её было много. Она также велела мне собрать все личные вещи, но, кроме волшебной палочки и ужасных душевных страданий, у меня ничего нет. Я бросаю ей только одежду, которую скопил за полгода пребывания здесь, и Грейнджер молча упаковывает её, даже те отвратительные жёлтые ботинки. Семь минут спустя мы стоим на кухне, и она тяжело дышит. — Это всё? — бросаю взгляд на груду истлевших вещей, лежащую на столе. — Думаю, да. Грейнджер смотрит на меня, её широко раскрытые глаза блестят в рассеянном лунном свете. — Поверить не могу, что мы уходим. — Мы и раньше уходили. — На этот раз всё по-другому. Это… насовсем. Мы осматриваем коттедж, маленькое убежище, которое построили на берегу винно-тёмного моря. Грейнджер однажды сказала, что мы никогда больше не сможем вернуться домой, но я думаю, она ошибается. Я думаю, что, возможно, дом — это не то место, где ты находишься, а то, которое сам создаёшь. — Скорее всего, он останется здесь. Не могу представить, зачем им его рушить. Она проводит рукой по столешнице. — Знаю. — Грейнджер… — Мы должны идти, знаю. — Она тянется ко мне, и холодное, суровое осознание того, что я должен сделать, заставляет меня дрожать. — Что мы сделали… раньше… мы… это было ошибкой. — Я в реальном времени вижу, как её доброе сердце разбивается, и это жестоко, но я отказываюсь отводить взгляд. Я многим ей обязан. — Этого не может быть. Мы не можем быть. — Малфой… — Не надо, пожалуйста, не надо. Перестань пытаться найти логический выход. Ты знаешь, что я прав. Мы идём на войну. И в последнюю очередь можем позволить себе отвлекаться на… на что-то незначительное. — Незначительное? — ахает она. — Ты сказал, что… — У нас только один конец, Грейнджер, и я… я не собираюсь… портить тебе жизнь ещё сильнее, чем уже испортил. Ты слишком важна для военных действий. Для своих друзей. — Почему ты решаешь, что для меня лучше?! Я взрослый человек, Малфой, я вполне способна… — Нет, это не так. Только не в этой ситуации. Твоя потребность чинить вещи, людей, она ослепляет… — Чинить?! Что… — Грейнджер, пожалуйста, я не хочу причинять боль… — Думаешь, я переспала с тобой из-за какого-то глупого порыва… починить тебя? — она мечется между обидой на меня и злобой — не могу решить, что хуже. — Ты действительно так плохо меня знаешь? Я сглатываю, но ком в горле не становится меньше, а ногти на оставшейся руке сгибаются под силой, с которой я вдавливаю их в ладонь. — Я прав. Грейнджер усмехается. — По чьему извращённому определению? Твоему? Не могу заставить себя говорить, едва могу заставить себя смотреть на неё. Она никогда бы не сделала мне больно, а когда дело доходит до разрушения, я в этом гораздо бо́льший эксперт. — Столько времени прошло, столько всего случилось, а ты всё такой же трус. — Взгляд, которым она меня одаривает, испепеляет, даже несмотря на слезы в её глазах. — Почему? — Я сын своего отца, — это единственное, что я могу ответить, чтобы не содрать с себя кожу заживо. Грейнджер приоткрывает рот, будто думая, как лучше отреагировать на моё поражение, а затем, наконец, говорит: — Нам нужно идти. — Она берёт меня под руку. Я не возражаю, и в следующий момент пространство размывается, а мы оказываемся вне времени. Коттедж теперь покинут и пуст.***
Штаб-квартира — это особая разновидность ада. Хотя формально штаб во много раз больше коттеджа, родовой дом семьи Долгопупсов, бесспорно, в гораздо худшем состоянии. Всё облуплено, от ковра до обоев. Окна грязные и запотевшие, лестница скрипит при каждом шаге. В каждой комнате стоит удушливый запах затхлого антиквариата и старинной мебели. Это отвратительно, правда, но не худшее, ни в коем случае. Нет, худшее — это все эти чёртовы люди. Они повсюду. Их десятки, большинство — члены Ордена или их родственники. Они высыпаются из каждой комнаты, заполняя коридоры жалкими кроватками и грудами вещей. С момента прибытия я чувствую себя так, словно задыхаюсь в океане других людей. Я едва могу дышать, будто в первый день нового учебного года из почти полного одиночества попал в Большой зал. Инстинктивно хочу потянуться к Грейнджер, успокоить себя её присутствием, но её со мной больше нет. Несмотря на глубокую ночь, в старом доме кипит жизнь. Люди бегают туда-сюда, готовят еду, накладывают бинты или отрабатывают оглушающие заклинания друг на друге в коридоре у кухни. Во всём этом чувствуется напряжение, которое с моим появлением только усиливается. Все, кто смотрит на меня, делают это с настороженной опаской. Молчаливые, но подразумеваемые пожелания расправы. Охренеть как здорово. Приходит Луна, и дальше закручивается вихрь информации, которую я не успеваю запомнить. Моя мать мертва. Я намеренно сжёг мост, который построил с Грейнджер, а каждый второй человек в этой дыре желает мне смерти. Какая, в самом деле, мне польза от военной информации? Да она мне на хрен не нужна. — Драко, мы приготовили тебе место на чердаке с Пэнси и Тео, — говорит Луна. При упоминании их имён я оживляюсь настолько, что готов включиться уже в любой разговор. — Они здесь? Луна кивает. — О да, очень даже. Здесь самое безопасное место от них. — От Пожирателей или от Ордена, она не уточняет. Возможно, и от тех, и от других. — Гермиона может показать тебе, куда идти. Мне нужно вернуться на улицу. Мы обучаем жаболюдок охоте, а перевод для Падмы и Сьюзен отнимает очень много времени. — Она уходит, и я остаюсь с Грейнджер. — Сюда, — указывает она, поднимаясь по главной лестнице и даже не пытаясь проверить, следую ли я за ней. — На третий этаж. Толпы начинают немного редеть, пока мы не оказываемся перед тусклой дверцей в углу грязного коридора и в некотором роде наедине. — Грейнджер… — Ты сказал достаточно, Малфой. — Она выглядит холодной и замкнутой. — Просто иди наверх. Даже если я сам выбрал этот путь, даже если я знаю, что это самый безопасный и разумный вариант, все самые слабые части меня требуют, чтобы их почувствовали, чтобы их услышали. — Мне жаль, — говорю так, будто это хоть что-то даст. — Мне тоже. — Это очень похоже на расставание, на горькую-горькую пилюлю, которую нужно проглотить. Я смотрю на её рот, на то, как она прикусывает щёку, и сердце сжимается. Знание того, как ощущается её тело, знание того, как целовать её, сделало всё неизмеримо сложнее и бесконечно хуже. — Я не жалею. Она вздыхает. — Лучше бы жалел. Было бы… было бы проще тебя ненавидеть. Всего за час я сжёг единственное хорошее, что когда-либо случалось со мной, и теперь стою среди остатков, наблюдая, как они превращаются в ничто. Я должен продолжать повторять себе, что это к лучшему. Потому что это к лучшему. Потому что так должно быть. Потому что нет такого будущего, в котором всё закончилось бы по-другому. — Когда-то ты меня ненавидела, я уверен, это легко вернётся, — я говорю так же жалко, как выгляжу, как чувствую. — Драко, ты… Я устала оттаскивать тебя от края пропасти. Я дала тебе все шансы. Почему ты каждый раз всё портишь? Как тебе это помогает? Чего ты вообще добиваешься? — Всё… — Ты правда думаешь, что вернуться к тому, как всё было раньше, лучше? Тебе правда было со мной настолько плохо и ты притворялся даже перед самим собой, что предпочтёшь лишить себя шанса стать лучше? — Исправлять людей — это твоё призвание, Грейнджер, а не моё. Я никогда не хотел чинить ничего из того, что ты во мне видела поломанного. Это был твой крестовый поход. — Ты настаиваешь на каком-то моём комплексе героя, но я просто хочу для тебя лучшего. Я… забочусь о тебе. Не из-за какой-то высокомерной тяги превратить тебя в того, кем ты не являешься, — говорит она. — У тебя есть потенциал стать кем-то лучшим. Как ты можешь этого не видеть? — О, я вижу. Я просто не хочу. — Почему? — Потому что это не то, чего я заслуживаю. — Кто-то смеётся, громко и пронзительно, отвлекая её достаточно надолго, чтобы я смог убежать. Я проскальзываю в дверь перед нами, оказываясь перед ещё одной лестницей, а Грейнджер оставляю стоять там, внизу, одну.***
— Ты, наконец, возмужал и сделал это? — спрашивает Пэнси. Мы сидим в полуденном свете на кроватях лицом друг к другу. Я ещё не отошёл от попыток заснуть, а она вяло жуёт кусок хлеба. — Что? — Грейнджер. Ты её трахнул? Я издаю тихий, сдавленный звук. — Меня не было где-то три или четыре дня. У тебя было время хоть что-то уже сделать со своим сексуальным напряжением. — Заткнись, — я отворачиваюсь подальше от её проницательного взгляда. — О боги, ты сделал это, да? Мерлин побери, ты серьёзно сделал это. Я ничего не говорю. — Боже мой, у меня так много вопросов. А удобно на ковре… В спешке сажусь и швыряю в неё подушкой. — Пэнси, серьёзно, прекрати. Я убью тебя. — Она была хороша? — Пэнси смеётся. — Она кричала? Я всегда думала, что она из крикливых. Насмешки продолжаются, но я удаляюсь в нашу общую ванную, не успевая смахнуть жестокую ухмылку с её лица.***
Поразительно легко избегать Грейнджер, когда мы заперты в доме, где, по ощущениям, живёт сотня человек. Когда первоначальный шок от моего появления проходит — уверен, не без её помощи, — меня по большей части не замечают. Возможно, вся та язвительность, с которой я сталкивался в первые дни жизни в коттедже, ушла из-за приближения конца войны. Это к лучшему, потому что я так чертовски напряжён, что любая мелочь может вывести меня из себя. Интересно, что душевная боль делает с человеком. Я никогда раньше не испытывал такого удовольствия. Луна приходит в какой-то из первых дней. Мне дают небольшой список правил, которым нужно следовать — все они сводятся к тому, чтобы не быть чёртовым мудаком, — и разрешение пользоваться удобствами по мере необходимости. Помимо еды, в маленьком унылом общежитии, куда они поместили нас, непутёвых слизеринцев, есть всё необходимое для поддержания жизни. Так что в вопросах пропитания, если я хочу брать еду с кухни, то вынужден терпеть других людей. Поскольку здесь всё время царит грёбаный хаос, люди едят в любое время дня и ночи. Над столовой властвует что-то вроде командирской части, вынуждающей тех из нас, у кого есть еда, отступать в угол для завтрака, или в коридоры, или даже просто на улицу. За домом раскинулся просторный заросший сад с осушенным бассейном и фонтаном, который выглядит так, словно не работал с начала века. Время от времени я мельком вижу её, уткнувшуюся с головой в книгу или разговаривающую с людьми, которые должны её окружать. Уизли нигде не видно, слава ему, блядь, но есть остальные. Лица, которые я помню со времён Хогвартса, лица, которые я привык видеть в её компании. Если не считать случайного зрительного контакта, который, подобно волне, напоминает мне всю силу того, что я разрушил, мы не признаем существования друг друга. И это нормально.***
Уже слишком поздно, всё вернулось к началу, и вот я на милостиво пустой кухне тщетно пытаюсь заварить чай одной рукой. Палочка справляется с большей частью работы, но кое-какие действия слишком специфичны и требуют ловкости. Я сдерживаю ругательства на уровне значительно более тихом, чем шёпот, и спешу покончить с этим чертовски унизительным делом. Поттер и Грейнджер входят, и из комнаты как будто высасывают воздух. Они явно ведут какой-то жаркий спор, но в момент, когда мы все осознаём присутствие друг друга, замолкают. Она смотрит на меня, всего миг, и я горько ликую, замечая, насколько она несчастна. Я всё разрушил, как и намеревался, но, пусть мы были лишь маленькой вспышкой чувств, она страдает. Не то чтобы я хотел причинять ей боль — на самом деле и да, и нет, — но зато я точно знаю, что всё было по-настоящему. Пусть всего на секунду, но по-настоящему. Поттер переводит на меня взгляд. — Гермиона? — Я… Зелья. — Она практически выбегает из комнаты, оставляя меня наедине с Чудо-мальчиком. Я пью только что и так допитый чай и жду очередной неудачной попытки Поттера защитить честь Грейнджер. Её не случается. Он молча присоединяется ко мне у плиты и наливает себе чашку. Мы стоим на приличном расстоянии друг от друга и смотрим, как птицы чистятся в застоявшейся воде фонтана. — Ну, и что ты сделал? — наконец спрашивает он, имитируя непринуждённость в голосе. Я фыркаю в чашку. — С чего ты взял, что я что-то сделал? — Потому что Гермиона так сказала. Я не должен удивляться, и всё равно это немного похоже на предательство. — Рад за неё. Поттер делает большой глоток. — У меня было время подумать. — Удивительно. — И, как бы больно мне ни было это говорить, я должен перед тобой извиниться, — он смотрит на меня. Шок окрашивает мои черты прежде, чем я успеваю его остановить. — Почему? — я прищуриваюсь. Когда он вздыхает, кажется, что всё его тело обмякает. — Потому что ты был рядом с ней. Ты видел, что на самом деле происходит, и… и ты помог ей с этим справиться. — Он поправляет очки и проводит рукой по лицу. — Она мой лучший друг. А ты — её. — Ревнуешь, Поттер? — спрашиваю, не в силах сдержаться. — Ага, вообще-то да, — говорит он. — Уничтожение Тома и прекращение войны — единственный приоритет, который мне позволили иметь, но это не значит, что я не скучал по тому… по тем, кого оставил позади, — Поттер снова задумчиво смотрит в окно. — Я всегда надеялся, что, когда всё закончится, смогу вернуться и всё исправить. Вернуть всё как было до того, как мир полетел к чертям. А теперь… теперь… — Поттер замолкает. — Что теперь? Он слегка качает головой, отмахиваясь от невысказанных мыслей. — Спасибо, Малфой. — Мы видим, как воробей подбирает с земли бедного, ничего не подозревающего червяка. — Тебе нужно извиниться перед ней. — Не за что извиняться, — тут же отвечаю я. — Что сделано, то сделано. — Гермиону никогда не волновало, что подумают другие. Это не изменится и сейчас, особенного после всего, что она для тебя сделала. — Я не позволю… — Месяц назад ты сидел напротив меня за столом и говорил, что Гермиона сделает всё, что Гермиона захочет. — А ты говорил, что доброе сердце её ослепляет, что я был не более чем ошибкой, — парирую я. — И что она никогда меня не полюбит, — правда жалит, как соль — открытую рану. — И ты был прав. — Нет, — его голос звучит поражённым, измученным тяжестью мира, который он решил нести. — Я ошибся. Я смотрю на него в молчаливом неверии. — И более того, я доверяю ей. Так что, — чёртовым воплощением боли, — так что я доверяю тебе. Ещё больше молчаливого, презренного неверия. — Извинись, Малфой, пока не началась битва и ваша с ней безопасность не вышла из-под твоего контроля. — Чудо-мальчик допивает остатки плохо заваренного чая, оставляя меня в тихом раздумье наблюдать за птицами.***
Как только появляется Грюм, я понимаю, почему всё в доме казалось таким неорганизованным. В тот момент, когда их бесстрашный лидер ступает на территорию, они приводят себя в порядок. К тому времени, как он приступает к делу и собирает войска в импровизированном воинском кабинете, кажется, что все затаили дыхание, ожидая момента освобождения. Я задерживаюсь вдали, возле лестницы: мне нужно знать, что должно произойти, но не хочу, чтобы меня видели. — Через четыре дня мы атакуем поместье Малфоев. — По толпе разносятся одобряющие возгласы. — Но перед этим нужно обсудить стратегию. Я поручил Рону разработать план, как отвлечь Пожирателей, которые сейчас стекаются к Тому. План надёжный, но это только один из аспектов предстоящей битвы. Группа А, — он указывает на левую часть комнаты, — отвечает за само нападение. Как только окажемся на территории, именно вы займётесь Пожирателями. Люпин и Тонкс будут руководить. — Да, чёрт возьми! Скорее бы! — выкрикивает один из безымянных идиотов. — Группа Б, — правая сторона оживляется, — должна помочь с проникновением. Пока группа А сражается с врагом, вы должны проникнуть внутрь поместья и обезвредить все оставшиеся ловушки, уловки или Пожирателей Смерти. Чжоу и Невилл расскажут о плане подробнее, как только закончим здесь. — Мы любим сложные задачки! — И, наконец, группа С. Гермиона, Джинни и Луна, вы отвечаете за то, чтобы привести Гарри к Тому. Наши источники сообщают, что он укрылся на верхнем этаже поместья и наверняка забаррикадировался за всевозможной защитой. Его ближайшее окружение тоже должно быть там. Убивать их — не ваша забота, просто держите их подальше от Гарри. Ясно? Я наблюдаю за Грейнджер — она стоит у входа, и её густые волосы шевелятся, когда она кивает. — А барьеры? Кровь стынет в жилах. Я вспоминаю, что сказал Грюм той ночью в коттедже. Я так и не ответил ему, хотя не то чтобы планировал, учитывая, как всё обернулось, но я вдруг понимаю, что этого не избежать. Я готовлюсь к удару. — Мистер Малфой? — зовёт меня Грюм, и все медленно поворачиваются в мою сторону, даже Грейнджер. Я сглатываю и молча смотрю на него в ответ. — Пришло ваше время доказать свою ценность. Только кровный Малфой может пройти через защитные чары, независимо от намерения или приглашения, а насколько мне известно, вы в курсе, что вы единственный живой Малфой в нашем распоряжении. На ум приходят тысячи слов, но я стараюсь держать свою гордость при себе. — Как только я ступлю на территорию, они узнают. В последний раз я был там почти семь месяцев назад, наверняка были приняты меры. — Источники сообщают, что магия осталось нетронутой. Чёртов Снейп. — Даже если это так, только я могу войти. — Вы и тот, кого вы решите провести с собой. Я усмехаюсь. — Хотите, чтобы я каждого провёл через барьер? На это уйдёт целая вечность. Пожиратели прибудут задолго до. Грюм качает головой. — Нет, мистер Малфой, я не собираюсь назначать вас нашим швейцаром. Что мне нужно, что нужно Ордену, так это чтобы вы их уничтожили. Тишина такая густая, что я практически чувствую её вкус. Взгляд Грейнджер тяжёлый, требовательный, хотя мы стоим на противоположных концах комнаты, но я не могу заставить себя посмотреть на неё. — Хотите, чтобы я вломился в поместье, прокрался мимо буквально чёртова рога изобилия ловушек, прошёл в кабинет отца и уничтожил три столетия магии крови, не будучи пойманным? — Да. — Это самоубийственная миссия. Грюм ничего не говорит. — Ни в коем случае, — отрезает Грейнджер, милосердно отвлекая от меня часть внимания. — Нет. Мы не будем этого делать. — Это не вам решать, мисс Грейнджер. — И не вам. Драко — человек, которого мы решили спасти, и я не позволю вам манипулировать им, заставляя покончить с собой ради этой войны. — Это не мани… — Вы попросили его пожертвовать собой во блага мира перед кучей людей, которая его ненавидит, Грюм. Да, это манипуляция. Моя сердитая, недовольная золотая девочка. — Я сделаю это. — Во второй раз вижу, как разбивается её сердце, и желаю справиться с ненавистью к себе. — Драко… — Всё нормально. Не похоже, что кто-то другой может это сделать, — пожимаю плечами, изображая спокойствие, хотя моя рука в кармане дрожит. — Я так же сильно, как и вы, хочу, чтобы всё это закончилось. Так что нормально. Всё нормально. Я прослежу, чтобы всё было сделано. Грюм одобрительно кивает. — Отлично. — Все поворачиваются к нему, а я вжимаюсь в стену, чтобы не упасть. — У вас у всех есть работа. Вы все уже знаете, что нужно сделать, чтобы подготовиться. Будьте сильными, будьте бдительными. Финальная битва близко.