***
Среди моей новой жалкой будничности есть маленький проблеск света, победы. Бабушка Невилла в давно ушедшей молодости тренировала волшебных лошадей для скачек. Очевидно, у неё был глаз намётан на то, из каких зверей получатся лучшие чемпионы, и она десятилетиями оттачивала своё мастерство, пока эта тактика не была объявлена незаконной. Что, конечно, к лучшему, потому что скачки отвратительны, но благодаря её нечестно нажитым богатствам я получила то, что мне было недоступно: абраксанские волосы. Уже три часа из пятичасового марафона я варю зелья, пока не бросаю взгляд на шкафчик с ингредиентами и наконец не замечаю стеклянную банку, спрятанную на самой верхней полке. Она блестит на свету, лучи послеполуденного солнца падают на неё как раз так, чтобы привлечь внимание. Я на мгновение прищуриваюсь, осознавая то, что вижу, и испускаю вздох. — Всё нормально? — спрашивает Невилл. Я зачаровываю ложку продолжать помешивать и с благоговением подхожу к шкафу из стекла и камня. — Это настоящие волосы абраксана? Он спешит ко мне, и мы оба смотрим на закрученный пучок, лежащий нетронутым в ничем не примечательной банке. — Думаю, да. Бабушка когда-то гоняла их, давно уже. Вообще не удивлён, что она сохранила пару трофеев. Будто какая-то пыльная, затемнённая часть меня оживает и знакомое желание действовать набрасывается на меня, как непослушная кошка. Я сразу хочу забыть о третьей партии универсального исцеляющего зелья, над которым работала, и с головой окунуться в свой славный и великий проект. Есть небольшая ирония в том, что я не забыла прихватить с собой исследования по Защитному зелью, но ни одного обезболивающего. Предательский блокнот безмолвно кричит из расширенной сумки, но я, с немыслимым самообладанием, игнорирую его песню сирены. — Как интересно, — наконец отвечаю я, но к тому времени Невилл уже возвращается к рабочему месту, оставляя меня наедине с бурными и бесполезными мыслями. Возможно, в другой жизни. В идеальном мире.***
В ванной комнате наверху стоит гель для душа с ароматом лаванды, и каждый раз, когда он обдаёт меня, я чувствую себя неправильно. Странно. Словно стою в дверях и пытаюсь вспомнить, чего же мне не хватает, хотя на самом деле ничего не пропало. Фантомная боль, её отголосок.***
— Ты говорила с Роном? — спрашивает Джинни за завтраком на следующее утро. — Нет. — Не то чтобы у меня была такая возможность. Всю неделю он то приходил, то уходил, задерживаясь, только чтобы принять душ и поесть, и снова исчезал в дикой природе. Меня ещё не посвятили в подробности того, чем он занимается, но я вдруг поняла, что мне на самом деле всё равно. — Надо бы. — Довольно трудно поговорить с кем-то, кого здесь никогда нет, — отвечаю я. — К тому же мне нечего ему сказать, даже если бы он был здесь. — Почему? Я думала, вы двое помирились или, по крайней мере, всё уладили, когда уничтожили диадему. Я вспоминаю ту ночь, но единственное, что врезано в мою память, — это лицо Драко, когда я сказала ему, что его мама мертва. — У нас правда не было времени поговорить. — Тебе лучше найти время сейчас, перед битвой. С заметной долей раздражения кладу недоеденный тост на тарелку. — В этом нет смысла, Джинни. — Гермиона, он же твой друг! — восклицает она. — И тот, кого ты когда-то давно говорила, что любишь. Каким тривиальным всё это кажется сейчас, в ретроспективе. Каким банальным. — За последнее время Рон совершенно ясно дал понять, что думает обо мне и моём выборе. Он хочет, чтобы я извинилась, как будто я сделала что-то плохое, хотя это не так. Моя дружба с Драко… — Какая дружба? Я ни разу не видела, чтобы вы двое обменялись хоть приветствием, как прибыли сюда. Всё тут ясно, тебе не кажется? Я глубже впиваюсь ногтями в ногу под столом. — Сейчас всё… сложно. Переезд сюда немного пошатнул и без того хрупкое равновесие, и у меня честно есть другие, более неотложные дела, с которыми нужно разобраться, — так себе ответ, а выражение лица Джинни только подтверждает это. — Гермиона, — она тянется через стол и хватает меня за руку. — Я не буду притворяться, что понимаю или даже принимаю этот странный мир, который вы заключили с Малфоем, но сейчас я уже знаю, что тебя не переубедить. — Я… — Но всё равно, — поспешно продолжает Джинни, — я должна спросить, точно ли тебе стоит отказываться от дружбы с Роном? — чтобы подчеркнуть вопрос, она бросает на меня испытующий взгляд. — Он отказался от меня первым. Эти слова ударяют её, как проклятие, и она отшатывается. — Что? Нет, он тебя не бросал! О чём ты говоришь? — Я ничего не объясняю, так что Джинни мотает головой. — Если это из-за того… несчастного случая, тогда… Мои ладони ударяются о стол с такой силой, что чашки грозят треснуть. — Наказывать меня за то, что было самым слабым поступком в моей жизни, не так конструктивно, как ты думаешь! Те немногие, кто ещё сидит в столовой, плохо делают вид, что не слушают. Джинни смотрит на них, а затем снова на меня. — Думаешь, мы тебя наказываем? — спрашивает она на октаву ниже обычного. — Гермиона, ты… ты чуть не умерла. Что мы должны были делать? Ты не могла дальше воевать, не в таком состоянии. Мы тут не то чтобы были обременены свободным временем и возможностями оказывать тебе необходимую помощь. Что ты хотела, чтобы мы сделали, а? Просто позволили тебе вернуться к роли, которая тебя чуть не убила? У нас не было другого выбора! — Вы могли спросить меня! — кричу я. — Вы могли просто спросить меня, чего я хочу и что мне может помочь! — Да ты же с самого начала была ходячей рациональностью! Ты бы отказалась от любой помощи, Гермиона. Ты бы просто собралась с духом и продолжила вести себя так, будто ничего не случилось. — Так поэтому вы меня заперли? Вы… вы сослали меня, как какого-то незаконнорождённого ребёнка. Джинни… — Что ещё мы могли сделать?! — её голос срывается от рыданий. — Не знаю! — я плачу, хотя сильно возмущена. — Я не знаю, но… но вы могли бы… могли бы попытаться… Мы смотрим друг на друга через стол. Всегда есть стол, всегда препятствие, всегда разделяющая пропасть. — Ты права. — У неё такие голубые глаза, она так похожа на Рона. — Могли бы. Но мы этого не сделали. — Вы этого не сделали, — эхом отзываюсь я. Её плечи опускаются, словно всё тело хочет свернуться калачиком во что-то безопасное и мягкое. — Так что нам теперь делать? Как нам двигаться дальше? Прогнивая до самых корней. — Я не знаю, сможем ли мы. Она кивает, дрожа, и выходит из комнаты. Наши зрители смотрят ей вслед, а когда поворачиваются ко мне, меня уже нет.***
Сон сейчас кажется чем-то настолько новым, что я задумываюсь, чувствовала ли я когда-нибудь себя по-настоящему измотанной. Такое ощущение, будто я сражалась на этой войне всю свою жизнь. Я не могу представить мир, в котором это не так. Идеальный, действительно. Потолок в моей комнате разительно отличается от того, что был в коттедже. Во-первых, на нём нет следов воды, он покрыт каким-то отдалённо французским узором. Интересно, в Версальском дворце такие же вычурные потолки, и если да, то кто кого вдохновил? Как бы то ни было, это совсем не похоже на то, к чему я привыкла, и мало что помогает мне уснуть. Тихий храп Луны определённо не помогает. Часы показывают 3:10 утра, и я сдаюсь, отказываясь от поисков сна. Бесшумно потянувшись, выскальзываю из постели. Смена обстановки не помешает. Натягиваю свитер, который был на мне, когда Драко целовал меня — серый, потому что, конечно, а как иначе, — со щелчком закрываю за собой дверь и крадусь в темноту. Приходится осторожно пробираться по минному полю, которое представляет собой коридор второго этажа. Повсюду тела, десятки союзников, пришедших в последнюю минуту поддержать нас, а положить их совершенно некуда. Бо́льшую часть времени здесь царит хаос, но едва уловимые звуки спящих людей служат приятным фоном моему походу к подъёмному окну в глубине поместья. Оно такое, каким я его помню, покрытое пылью и паутиной, за исключением низа, где окно дёргали вверх-вниз десятки раз. Зажав палочку в зубах, приоткрываю его ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь и вскарабкаться по склону крыши. Там небольшая площадка, где крыша нижнего этажа встречается с крышей чердака и получается идеальная площадка, на которой можно сидеть и наблюдать за проплывающим мимо миром. Когда взбираюсь на вершину, меня встречает пристальный взгляд зелёных глаз Гарри Поттера. Логично, правда, это место ведь всегда было нашим маленьким секретом. Он, кажется, не удивлён моему появлению. Он просто безмолвно двигается, и я устраиваюсь рядом. Мне это знакомо, но так, что не жжёт и не жалит. Дом — такое чужое, потерянное понятие, но как хорошо сидеть бок о бок с самым давним другом и чувствовать его костлявое плечо. Хорошо до тех пор, пока не пробирает дрожь. Гарри слегка поворачивает голову и с осторожностью смотрит на меня. — У меня ломка, — признаюсь я, потому что ложь сейчас кажется совершенно неуместной. Если он и разочарован, то не показывает этого. — Я думал, ты бросила. — Знаю. — Всё будет хорошо? — Со временем. Организму нужно перестроиться. Дискомфортно, но это пройдёт, — мой тон такой ободряющий, будто это ему нужна помощь. — Я могу что-нибудь сделать? — Не думаю, нет. Молчание тяжёлое, но не напряжённое, а затем: — Это до сих пор из-за Эрни? Желчь непроизвольно подкатывает к горлу, и я с трудом подавляю желание выблевать себя до потери сознания. — Я не знаю, честно. И да, и нет. — Ты могла сказать мне, Гермиона. Ты могла рассказать мне об Эрни. — Нет, не могла, — говорю я, — но я хотела бы, чтобы могла. Гарри придвигается ближе, словно мы можем позволить границам размыться и слиться друг с другом. Может быть, дом — это не место. Может, это человек. — Я говорил с Малфоем. Я напрягаюсь. — А? — Он… Я извинился за кое-какие паршивости, которые наговорил ему. По-моему, он этого не заслуживает, но я пытаюсь посмотреть на него так же, как ты. — Почему? — Потому что ты мой лучший друг, — вздыхает он, — и ты в него влюблена. Ложь опять становится бессмысленной, так что: — Да. — Он знает? Я качаю головой. — Нет. Он уверен, что я просто пытаюсь его исправить. Он видит в себе сломанный проект, который я отчаянно пытаюсь починить. — А это не так? — Может, когда-то это и было так, но уже нет, больше нет. Я перестала пытаться помочь другим, когда не смогла помочь себе. — Нога трясётся, повреждённая мышца болит. — Я слышал о твоей ссоре с Джинни. — Весь дом слышал. — Знаешь, мне жаль, что мы так с тобой обошлись, — Гарри с грустью смотрит на тёмные холмы. — Нам нет оправдания, но я всё равно хочу сказать, что это никогда не было наказанием. Мы просто… мы все так молоды, мы так ничтожно мало ещё прожили. — Его плечо ещё сильнее прижимается к моему. — Я просто не думаю, что мы знали, что с тобой делать. Мы испугались. Мы до сих пор боимся. — В этом-то и суть, я думаю. Мы все слишком молоды и напуганы, чтобы знать, что делать, и всё равно мы должны продолжать что-то делать. — Я глубоко вздыхаю. — Я заслуживала лучшего, но не могу с чистой совестью сказать, что повела бы себя по-другому, если бы на моём месте был кто-то из вас. — Гермиона, — от того, как он произносит моё имя, тяжело и смертельно серьёзно, по спине бегут мурашки. — Гарри. — Я… — Дрожь перебегает от него ко мне. — Я собираюсь умереть. — Ч-что? — Это я. Я последний крестраж. Сердце бешено колотится в груди, а слов не находится. Я могу только растерянно мотать головой. — Дневник, который Луна переводила… Я стал подозревать, что Нагайна не единственная, а после разговора со Снейпом… Всё как в пророчестве. Другого пути нет. Пальцы дрожат, тянутся к нему и хватают за щёку. — Должен быть. — Я должен умереть, чтобы умер Том. Это… неизбежно. — Ты уверен? — этот вопрос почти убивает меня. На лице Гарри, точно худшая на планете руина, — сломленная покорность судьбе. — Да. — Кто… кто ещё знает? — Только Грюм. Я рассказал ему о своих подозрениях перед тем, как мы пошли за диадемой, и он… он со мной согласен. Разбитое сердце, выведенное на его лице, когда он прощался со мной в тот день, приобретает жестокий, чёткий оттенок. — Я не… это так… — Я трясусь от отчуждения, ярости и ослепляющей несправедливости. Слёзы щиплют и без того воспалённые глаза. Гарри просто опускает голову мне на плечо и кивает. Больше говорить нечего, поэтому мы сидим в нервном молчании, позволяя мрачной необратимости судьбы похоронить нас заживо.***
За исключением того, что я отказываюсь принимать этот горький конец, пока не буду уверена, что других вариантов не осталось. Я просто слишком возмущена и горда, чтобы признать поражение, даже перед лицом сурового пророчества и капризов судьбы. Итак, на следующее утро я разыскиваю Невилла. — Мне нужна твоя помощь кое с чем. — Конечно. С чем тебе помочь? — Ты ведь знаешь защитное заклинание…***
Гарри попросил меня никому больше не рассказывать, невзирая на важность его признания. Этот секрет слишком тяжёлый, чтобы хранить его в одиночку, но меня преследует ужас в глазах Гарри, когда он умолял о доверии. Поэтому я держу свои безумные и отчаянные мотивы при себе и притворяюсь, что делаю зелье просто для того, чтобы попробовать, а не потому, что жизнь моего лучшего друга висит на волоске. Нам с Невиллом пришлось серьёзно изменить первоначальный рецепт, чтобы компенсировать нехватку времени на приготовление. Тем не менее, когда мы покидали коттедж, мне хватило предусмотрительности вдобавок к потрёпанному блокноту захватить с собой остатки последней попытки — и то и другое незаменимо при разложении формулы. К счастью, волосы абраксана невероятно эффективны и работают именно так, как мы с Малфоем предполагали. Тот факт, что его нет рядом, чтобы самодовольно и раздражённо гордиться этим, во многом омрачает успех, который я должна чувствовать. По крайней мере, Невилл в хорошем настроении. Он бесконечно болтает о потенциальных возможностях применения нашей последней версии зелья и строит планы, как с ним поэкспериментировать, когда мы победим. «Если» в этом предложении остаётся невысказанным, хотя повисает неприятным послевкусием.***
Дни пролетают незаметно, битва маячит на горизонте. Дрожь утихает, но кончики пальцев покалывает, и тошнота накатывает странными, неудобными периодами. Всё это ужасно, а витающее в поместье напряжение ничем не помогает. Все на взводе, энергия в каждой комнате бешено мечется между возбуждением, предвкушением и страхом. Из-за этой бурной смеси эмоций уже было несколько руганей, а ещё я попадала в три разные комнаты к трём разным парам в разной степени раздетости. Нетерпение покончить с этим четырёхлетним адом подобно лихорадке, передающейся от человека к человеку. Мы все справляемся по-своему. Рон возвращается. В какой-то момент мы оказываемся в столовой одни — между нами зияет бесконечная пропасть ожиданий. Недосказанность может утопить нас, если мы ей позволим. Я жду его решения. — Всё в норме? — наконец спрашивает он. — В норме. И это, видимо, всё.***
С затаённым дыханием, не имея в запасе ни капли, мы с Невиллом переливаем нашу единственную готовую порцию Защитного зелья в безобидный стеклянный флакон. Оно серое, как Северное море у задней двери моего коттеджа на берегу. Когда на него попадает солнечный свет, зелье слегка мерцает, и мы понятия не имеем, сработает ли оно вообще. Думаю, это самая красивая вещь, которую я когда-либо видела.***
День битвы наступает в тихой спешке, пока над холмами поместья Долгопупсов небо разгорается холодным голубым рассветом. Роса рассеивается с восходом солнца, а Орден оживает. Атака запланирована на глубокую ночь, но ещё многое предстоит сделать. Молли Уизли бегает вокруг, готовя завтрак и теряясь в потоке дел. Я нежно улыбаюсь ей, но взгляд у неё отстранённый. Даже если она переживёт войну, не потеряв больше ни одного из детей, она всё равно никогда не станет прежней. Никто из нас. Когда появляется Гарри, в набившейся на кухню толпе раздаются одобрительные возгласы. Руки с силой хлопают его по спине, и мне интересно, видит ли кто-нибудь, как он вздрагивает. На его лице — смирение, но его легко можно неправильно истолковать как смущение, неловкость от похвалы. Мы смотрим друг другу в глаза через всю комнату, и мне хочется выжечь уродливое признание из его зелёных-зелёных глаз. В какой-то момент толпа обожателей утихает и он без приглашения проскальзывает в милосердно пустую гостиную. Не говоря ни слова, следую за ним, и мы наслаждаемся чашкой чая в дружеской тишине, пока я не начинаю ответную атаку. Достаю пузырёк и протягиваю ему. — Вот. Он смотрит с сомнением. — Выглядит ужасно. Что это? — Дистиллированная версия защитного заклинания в виде зелья, — говорю я. — Это единственная доза, которую мы успели приготовить, и я должна предупредить, что не знаю, работает ли оно. — Гермиона. — Даже Гарри, при всей его рассеянности и вполне объяснимой отвлечённости во времена Хогвартса, способен оценить глубину того, что я только что передала ему. — Это… как? — Много тяжёлой работы, слёз и несколько полуночных прогулок с Дра… Малфоем. — Я проглатываю последний листик мяты, который прятала во рту. — И в последнюю минуту очень пригодился ингредиент от бабушки Невилла. Он не берёт флакон, а после ещё нескольких мгновений изумлённого разглядывания осторожно отталкивает мою руку. — Я… я не могу. — Гарри… — Нет, — хотя это звучит мягко и тихо, его тон всё равно полон опасений. Отчаяние умирающего человека. — Так и должно быть. Я должен… должен, ясно? Я знала это. Я знала, что он так скажет. Как и знала, что он прав. Упорство, однако, и здоровая доза высокомерия способны надолго заглушить голос отрицания. — Я… — Существует миллион слов, которые я хочу сказать и прокричать, но, честно говоря, нет смысла. — Хорошо. Мы обнимаемся в тишине, думая, что это, вероятно, в последний раз.***
Луна ставит пластинку и утаскивает Невилла в гостиную. Они раскачиваются под музыку, пока наше последнее солнце садится, и это так сильно трогает меня, что я ухожу. Мне всё равно нужно кое-что сделать. Моя работа закончена — все зелья, которые можно было сварить, собраны и уже переданы тем, кто понесёт их в бой. Все, кроме одного. Мы сталкиваемся под покровом чувств, на лестничном пролёте второго этажа. Похоже, он искал меня так же отчаянно, как я его. Что-то в неизбежном конце и мрачной судьбе, которая, скорее всего, ждёт каждого, вдохновило нас набраться последней капли мужества, необходимой, чтобы перестать притворяться, будто мы не хотим друг друга. Драко хватает меня за руку и тащит в ближайшую комнату. Там пусто, если не считать нас и того, что нам предстоит сказать. Откуда-то издалека доносится музыка, тоска которой превращается в реальность. Мы не прикасаемся друг к другу, хотя моё тело жаждет этого. — У меня для тебя кое-что есть, — нарушаю я тягостное молчание и протягиваю ему флакон. — Защитное зелье, я его закончила. Не знаю… сработает или нет, но я хочу, чтобы оно было у тебя. То есть чтобы ты его выпил, когда… пойдёшь и сделаешь то, что должен. Драко переводит взгляд с клубящейся серой жидкости на меня и обратно. — Грейнджер… как? — Это неважно. — А как же… Поттер? Если кто-то и должен выжить, так это он. Я медленно качаю головой. — Он… он не может. Как бы мне ни хотелось, чтобы это не было правдой, это она, поэтому я попробую использовать это зелье, чтобы… сохранить жизнь хотя бы одному человеку, которого люблю. Его лицо непроницаемо в угасающем свете, и я не могу понять, как он реагирует на моё признание. Он смотрит на пузырёк в своей руке, перекатывая его, будто это поможет ему прийти к какому-то решению. Внизу проигрывается пластинка, звучит что-то знакомое и печальное. Это песня со Святочного бала, под которую мы все танцевали, когда всё было легко и просто. Когда больше всего на свете меня заботило, наступлю я на своё платье или нет, а не захочет ли тот парень, которого я люблю, полюбить меня в ответ. — Потанцуешь со мной? — наконец спрашивает он, убирая флакон в карман, и протягивает мне руку. Я смотрю на него и думаю, что же он творит. — Я не очень умею. — Мне всё равно. С трепетом переплетаю наши пальцы и позволяю ему нежно себя притянуть. Мы прижимаемся друг к другу, сливаясь прикосновениями, теплом и чем-то эфемерным, чем-то важным. Драко склоняет лоб к моему и ведёт меня. Вряд ли это можно назвать изящным, учитывая, что у меня не сгибается нога, а у него нет левой руки, которая могла бы направлять меня при каждом шаге, но наш танец идеален в том смысле, в котором я хотела бы видеть мир, и я предаюсь фантазиям о том, как всё могло бы быть. Несмотря ни на что, он по-прежнему пахнет искусственной клубникой. Я возвращаюсь к тем ночам, когда мы бродили по тенистым лесам, а он настойчиво пробирался в моё сердце. Интересно, смогу я точно определить момент, когда Драко украл его? Думаю, это было неизбежно, как отлив и приближающийся конец. Мы шли навстречу столкновению с того самого момента, как Гарри привёл его к моей двери, но мне любопытно, стала ли я лучше от того, что полюбила его. Мне нравится думать, что да, даже если Драко убеждён, что это не так. Что не стала. Он нежно целует меня в самый уголок рта и приближается губами к уху: — Я не скажу этого, — шепчет он, — если ты не хочешь. Мы можем оставить всё как есть, и хватит нам. — Я хочу, чтобы ты сказал. — Уверена? Потому что я не могу взять свои слова обратно, я не могу произнести их вслух, если они всё испортят. — Не испортят, — настаиваю я. Песня заканчивается, и он отходит, разрывая все точки, которые мы соединили. Хотя пространство небольшое, меньше моей ладони, оно ощущается как океан. — Я люблю тебя. — Слова словно выжигают себе путь из него. — Я люблю тебя, и я… я не знаю, как с этим справиться. Я как будто тону внутри своего же тела, как будто я… чёрт, я просто дрейфую на волнах той жизни, которую создал с тобой. Я никогда… даже не думал, что способен на такое. А теперь я безнадёжен. Я чертовски безнадёжен, но я люблю тебя, и я, блядь, не могу с этим справиться. Это чувство, оно слишком большое, слишком яркое, ты просто такая… это как смотреть на солнце. Даже если я отвожу взгляд, твой образ остаётся, он каждый раз выжигается в черноте, когда я закрываю глаза. — Он резко проводит пальцами по волосам. — Ты меня преследуешь, Грейнджер. — Но я люблю… — Нет. Я не вынесу этого, пожалуйста, — умоляет он, отчаянно и быстро. — Не здесь и не сейчас. Не с тем, что меня ждёт и что я ещё должен сделать. — Драко, — я тянусь к его руке, — возможно, это единственный раз, когда я могу сказать это. Не лишай меня этого. Прошу. Он слегка качает головой. — Если ты скажешь это сейчас, я сломаюсь и никакая угроза смерти или войны не заставит меня уйти в это чёртово поместье. Я украду тебя, как вор, и вытащу нас из этой долбаной дыры, из этого разрушенного мира, в безопасное место. Обещание, что я ещё услышу от тебя эти слова, — это единственное, что меня сдерживает. Я смотрю на него недоумевая, но молчу. — Мне нужно к чему-то вернуться, — признаётся он. — Я буду здесь! Я буду здесь, даже если… — Да, но ты ужасно искусна, когда тебе отказывают в том, чего ты хочешь. Ты считаешь это ошибкой и хочешь её исправить, а я ставлю на то, что упрямство поможет тебе пережить этот кошмар. Он целует меня, настойчиво, безумно. Я хочу спорить, требовать, чтобы он прислушался к голосу разума, но я хочу его, я хочу этого, хочу большего. Глубина нашего общего желания отбрасывает нас назад, к стене, и его тело резко прибивает меня к выцветшим обоям. Драко ловко скользит рукой по моей коже, как будто хочет запомнить каждую клеточку. Я просовываю пальцы ему под рубашку, чтобы почувствовать грудь, рёбра, то, как тревожно бьётся его сердце в клетке. Я тоже хочу запомнить — в мозгу запечатлеть карту его тела. — Тебе нельзя умирать, — прошу я между неистовыми поцелуями. — Я не умру, если ты не умрёшь, — шепчет он. Я отстраняюсь ровно настолько, чтобы увидеть его лицо, уловить звёздный свет в его прекрасных чертах. — Обещай мне, Драко. — Я люблю тебя, — только и говорит он в ответ. Внезапно дверь распахивается и в комнату врывается Луна. Драко пытается отпрыгнуть, но я цепляюсь за него, прибивая к месту. Луне не хватает сил удивляться. — Пора. Песочные часы иссякают. Я целую его ещё раз, даже если на чужих глазах, и неохотно отпускаю.***
Я не замечаю маленький серый флакон, который он сунул мне обратно в карман, пока не становится слишком поздно.