***
Кругом стоит смертельная тишина, если не считать скольжения ботинок по влажной траве и стука сердца в груди. Каждая частичка меня кричит развернуться и бежать, но я цепляюсь за убеждение, что это моё наказание. Неважно, какую милость оказала мне Грейнджер, я нехороший человек и мой вклад в эту чёртову войну невозможно умалить. Поттер был прав, я её не заслуживаю, и хотя прыжок в змеиную яму этого не изменит, но поможет облегчить чувство вины, которое душит меня изнутри. Я, конечно, хочу, чтобы Орден победил, но не из-за каких-то альтруистических заблуждений. Я хочу, чтобы они победили, потому что это единственный шанс подарить ей мир. Её страдания перевешивают грехи моего отца — я бы дал ему сгореть, лишь бы она спокойно спала по ночам. Меня всегда оберегал приписываемый слизеринцам инстинкт самосохранения, нависая надо мною скорее как трусость, чем нечто благородное, но сейчас, пока передо мной вырастает мой отчий дом, я, наконец, понимаю всю суть. Моё восприятие мира уже дважды рушилось и срасталось, а единственной неизменной оставалась лишь Грейнджер. Легко потерять себя в ней, если это означает, что не придётся сталкиваться с той гнилью, что до сих пор живёт внутри. Непредвиденные обстоятельства, подёрнутые резким светом дня, приводят меня в ужас от любых дальнейших размышлений о моей личности и о том, насколько далеко ускользнёт от меня Грейнджер, если я буду вынужден раскрыть свои карты. Я накладываю на себя дезиллюминационные чары, молясь, чтобы часы, проведённые за перебрасыванием заклинаний с Тео, дали хоть что-то. Когда ярды земли остаются позади, от поместья непрерывной волной исходят знакомые миазмы тёмной магии и смерти. Здесь пахнет разложением и насилием, в ночном воздухе витает тяжёлый запах крови. На втором этаже, в родительской спальне, заметны слабые отблески света. В голове вспыхивает воспоминание о прощании с мамой, и я сглатываю рвоту. Она мертва — всё это время она, блядь, была мертва. Вход для домовых эльфов на кухню высотой с метр, мать его, так что приходится пригибаться, чтобы постучать. Тихий, короткий стук. Колени дрожат от страха, когда замок щёлкает и дверь распахивается. В темноте виднеется движение, зловещее блуждание теней, пока в поле зрения не появляется суровое лицо Снейпа. — Ты это сделал. — Очевидно. Он смотрит на меня с презрительной усмешкой, такой же длинной, как его нос, и исчезает в доме. Я следую прямо за ним, как прилежный и послушный мальчик. Мы минуем лабиринты кухонной мебели и останавливаемся у входа, ведущего в дальнюю часть поместья. Снейп разворачивается, вдавливая кончик палочки в мою нежную шею. — Ты не должен издать ни звука, понял? — Д… — Он глубже вонзает заострённое древко мне в горло. Я проглатываю возражение и покорно киваю. — Хорошо. — Снейп опускает палочку. — Он в спальне твоих родителей, с ним несколько приближённых. Я как мог расчистил путь к кабинету твоего отца, но и Нагайна, и Беллатриса пропали. При упоминании змеи моя решимость колеблется: — Нагайна не с ним? — Мол. Чать. — Она… Вмиг он хватает меня за воротник и впечатывает в ближайшую стену. — Сколько жертв и сил ушло, чтобы этот момент настал, невозможно представить, Драко. Не порти его своим пустым, идиотским трёпом. Грюм заверил меня, что тебя проинструктировали. Верно? Я пытаюсь молча убить его взглядом. — Хорошо. Тогда хоть раз в своей жалкой, неблагодарной жизни сделай то, что тебе сказано. — Так же быстро я падаю, и приходится ногтями впиться в обшарпанный камень, чтобы не удариться об пол. — Пошли. — Снейп не ждёт и не проверяет, следую ли я за ним. Поместье мертво и безмолвно — как идеальное воплощение склепа, в который оно превратилось. За каждым углом сгущаются непроницаемые тени. Зловоние от непростительных и ужасающих событий накатывает на нас снова и снова, пока мы пробираемся по коридорам. Кабинет отца таится в левом крыле второго этажа, настолько далеко от кухни, насколько это вообще возможно, чёрт возьми. Палочку сжимаю до побелевших костяшек, но это мало помогает унять тремор. — Жди, — едва слышно шепчет Снейп. Не оборачиваясь, он вытягивает руку назад, к моему удивлению прикрывая меня. Не успеваю я осознать значимость этого жеста, как вдалеке прокатывается звук шагов по старинному мрамору. Я задерживаю последний глоток воздуха в груди. Снейп недвижим как камень. Мы статуи страха. Шаги разносятся, кажется, тысячелетия, пока, в конце концов, не растворяются в безбрежной пустоте. Мы выжидаем ещё тридцать секунд и продолжаем путь. Вместо того чтобы подняться по парадной лестнице, точно на грёбаном Святочном балу, мы выбираем лестницу для слуг. Служат они ещё одним защитным слоем между нами и монстрами, скрывающимися в темноте. К несчастью, ступени тоже здесь древние и на полпути начинают скрипеть. Короткий шум прорезает тишину нашего мавзолея, не уступая крику чёртовой мандрагоры. Снейп напрягается — что для кого-то столь сдержанного, как он, можно считать настоящим подвигом — и подаёт знак остановиться. Как будто я и не понял бы. Проходит мучительная минута, и, когда нас не настигают ни проклятия, ни смерть, я, наконец, делаю вдох. — Иди, — шипит он. Я иду. Домовой эльф, избитый до неузнаваемости, восстаёт из глубин, словно из ниоткуда. Он не издал буквально ни звука, как будто появился на ступеньке из воздуха. Мгновение мы втроём просто смотрим друг на друга. На лице этого жалкого существа запечатлена боль, поэтому я не могу понять, что он чувствует, застав нас. — Чт… Снейп беззвучно выпускает проклятие, на периферии зловеще мелькает палочка. Эльф застывает, а я вижу, как свет покидает его обрамлённые синяками глаза. Прежде чем тело эльфа ударяется об пол, я хватаю его за иссохшую, ободранную ладонь. Обмякшая фигура повисает на моих руках, и, проглотив все оставшиеся во мне человеческие чувства, я обращаюсь к Снейпу за советом. — Оставь его. Делаю как сказано и кладу неподвижного эльфа на ступеньку ниже. Свет проливается так, что я вижу его лицо и понимаю, что не узнаю. Однако это не приносит облегчения, потому что появление нового эльфа означает лишь то, что нечто ужасное и печальное случилось со старыми. Я выбрасываю эти мысли из головы, делаю глубокий вдох и снова иду за Снейпом. Дверь на второй этаж такая же низкая и узкая, как остальные. Мы приседаем бок о бок и прижимаем уши к двери, чтобы предостеречь себя от опасностей вроде гигантских змей или сумасшедших тёток. Наши лица до неловкого близко друг к другу. — Она правда умерла? — ничего не могу с собой поделать, я должен знать. Надежда коварна и жестока, и я не могу продолжать тащить за собой её оболочку, когда уже так безнадёжно переполнен виной и отвращением. На суровом лице Снейпа ясно читается желание прибить меня, но удара за этим не следует. Уголки его рта слегка подрагивают — ему даже не нужно отвечать, чтобы я всё понял. — Да. Правда. Я, точно чертовски глупый ребёнок, смаргиваю слёзы, будто эта новость была для меня неожиданностью. — А я… — Остаток вопроса бесславно умирает на языке. — Не сейчас, — единственный его ответ. Меня сотрясает уходящая решимость, но, помня об обещаниях, которые я вдавил Грейнджер под кожу, берусь идти дальше. Снейп коротко смотрит на меня, оценивая всё моё притворное мужество, и медленно открывает дверь. На корточках, как пара четверокурсников, крадущихся по кухне замка, мы спускаемся по лестнице в тёмный коридор. Всё замерло, даже воздух. Я снова задерживаю дыхание, чтобы не нарушить тишину. Пока мы бродим по дому, где я вырос, в мыслях проносятся непрошеные и горькие воспоминания. В попытках распутать клубок, затянувшийся в голове после многих лет окклюменции, я осознал, насколько глубоко себя обманывал. И под «осознал» подразумевается, как же я, блядь, себя ненавижу. Теперь, когда мой разум не защищён, я не в силах удержать прошлое от того, чтобы оно не просилось проживать его заново на каждом шагу. Я не питаю иллюзий, я никогда не считал себя хорошим и честным. Я был избалованным, несчастным ребёнком, который вырос в злого и эгоистичного человека. И никакая беспричинная привязанность со стороны Грейнджер никогда не очистит меня от грехов. Когда всё закончится, шансы на то, что я проведу остаток жизни в Азкабане, по-прежнему очень высоки. И такая участь была бы заслуженной, по крайней мере в глазах победителей. Я даже не думаю о том, что произойдёт, если победят Пожиратели. При таком сценарии не будет никакого будущего, только резкий и жестокий конец. Так много крови пролито на страницы моей истории, что удивительно, как стены поместья не тонут в ней. Малфои никогда не сторонились роскоши, о чём кричит целое крыло, отведённое под мамину коллекцию скульптур. И всё же, вопреки всей этой позолоченной пышности, от которой меня отделяют семь месяцев, я чувствую под ней запах гнили. Всё, что у нас когда-либо было, досталось нам нечестным путём; даже богатство, которое нас кормит, украдено у бесчисленных врагов прошлых веков. Это наследие насилия, гордыни и неконтролируемого потакания своим желаниям. Надеюсь, к концу ночи эта отравленная постройка будет снесена к чёртовой матери. Мы заворачиваем за последний угол, и перед нами вырастает вычурная, выгравированная дверь кабинета. Сквозь тяжёлые шторы пробивается слабый луч луны и полумраком окутывает последний участок пути. Я настолько глуп, что готов поверить, что мы сделали невозможное, и на одно драгоценное мгновение почувствовать, как во мне зарождается волна облегчения. — Так-так-так, какой сюрприз, — ледяным водопадом обрушивается пронзительный голос Беллатрисы. — Похоже, я наткнулась на очень невезучих незванцев. — Её фигура выходит из темноты, подрагивая, когда чары спадают. — Мой непутёвый племянник, кого я вижу! Разве ты не умер? Инстинктивно подхожу ближе к Снейпу, жалкому подобию союзника в час моей гибели. Он и не думает отвечать, а когда Белла поднимает палочку, его единственная реакция — трансгрессировать к чертям. Под душащим страхом я встречаюсь с тётей взглядом. Может, я умер, а всё, что было до, — это лишь протяжный предсмертный крик обречённого. Она атакует быстро. Даже в лучшей форме, с обеими руками и без серьёзных травм, тётя Белла была бы сильным противником. Она безжалостна, сосредоточена и смертоносна без меры. Мои шансы на успех невелики, если они вообще есть, но я дал обещание Грейнджер — только её вера меня и держит. Первое проклятие летит прямо в сердце, но я уклоняюсь, избегая удара. Я теряю равновесие и врезаюсь в мраморный бюст. Тот с треском падает на пол, разбрасывая осколки камня у ног, однако Белла даже не замечает этого. Её злобное лицо, ломаное и ликующее, выдаёт всю глубину её кровожадной натуры. Я бросаю жалящее заклятие, но она без усилий уворачивается, смеясь. — Племянничек, — воркует она, — какой ты неряха! — Страх лишает меня способности говорить, я отвечаю ещё одним заклятием, которое она с лёгкостью отражает. — Где та меткость, которой я тебя учила? — Следующий удар попадает мне в рёбра с поразительной силой. — Где же знаменитые малфоевские таланты? Запыхавшись, я трясусь и неловко опускаюсь на одно колено. Защитное заклинание рассеивается прежде, чем мне удаётся его произнести. — О, не смотри на меня так грустно, милый! Я не буду убивать тебя. — Даже если я попрошу? — с хрипом молю я. Её ответная улыбка пугающе развратна. — О Драко, я скучала. — Очень прошу? Ещё один звонкий смех, от которого поджимаются пальцы на ногах, и она, наконец, избавляет меня от страданий. Когда подкрадывающаяся чернота застилает зрение, я устремляю мысли к горизонту и чувствую ладонь Грейнджер на своём сердце.***
Сознание возвращается ударом бладжера, и я прихожу в себя в резком приступе. Чувства приходят ко мне переполняющей какофонией, а сам я понимаю, что сижу на стуле, пока руки безвольно свисают по бокам. Запах смерти затопляет. Голова тяжело и неуклюже тянется к шее, и я с трудом разлепляю веки. Когда-то давным-давно здесь, вероятно, была гостиная, но за время моего отсутствия она превратилась в гробницу кипящих ужасов. Органы, толстые и вонючие, прилипают к каждой поверхности, как жуткая корка. При каждом неглубоком вдохе лёгкие наполняются остатками тёмной магии, пронизывающей замерший воздух. Единственный свет, прогоняющий тьму, — это слабый, тусклый огонь, горящий в потухающем очаге. Вдоль стен теснятся фигуры Пожирателей Смерти — одинаковое море неподвижных белых масок. На столе передо мной лежит тело Джорджа Уизли, спустившееся в ад и вернувшееся на землю. От его некогда узнаваемого облика осталась лишь копна рыжих волос. А во главе, в гниющем сердце, сидит Тёмный Лорд. Волан-де-Морт, как свернувшаяся в клубок змея, возвышается над обеденным столом. В его глазах — притуплённое безумие. — Драко, — шипит он. — Ты вернулся домой. Я молча осматриваю своё тело и признаю его более или менее таким же, каким оно было до того, как я потерял сознание. Они даже не потрудились связать меня. Я бы набрался наглости оскорбиться, если бы не боялся так за свою жизнь. Палочки, разумеется, нигде не видно. — Мы скучали по тебе здесь, в поместье, — он делает размашистый жест рукой, как будто та адская яма, в которой мы торчим, достойна восхищения. — Особенно твоя мать. — Моя мать умерла, — не задумываясь выпаливаю я. Волан-де-Морту не хватает губ, лицевых мышц и вообще человечности, чтобы улыбнуться, поэтому ему приходится ограничиться жутким, медленным наклоном головы. — Почему ты так думаешь? — Его рука взлетает, и один из Пожирателей исчезает из вида. — И твой отец. Нельзя забывать о Люциусе, — презрение сочится с его языка, как мёд. — Чего вы хотите? — Я должен чего-то хотеть? — спрашивает он. — У меня сложилось впечатление, что тебе нечего предложить. — Нет, — слова произносятся слишком быстро, чтобы казаться убедительными. — Тогда зачем ты здесь? Каждый раз встречаясь с Грюмом и ему подобными по поводу моей роли в их грандиозном финале, именно этих непредвиденных обстоятельств я боялся больше всего. Не только потому, что Волан-де-Морт — ходячий говорящий кошмар, ставший реальностью, но и потому, что теперь я обладаю знаниями, которые буквально стоят дороже моей жизни. План, ужасный и сложный, который сидит у меня в голове, был создан как раз для того, чтобы эта информация никогда не попала в руки Тёмного Лорда. Я общался с Чжоу Чанг, Грюмом — даже Люпином — и придумал, как это сделать. Мои навыки окклюменции были бесценны при его создании и останутся столь же важными при исполнении. Страх смерти меркнет по сравнению со страхом того, что я могу потерять, кого могу потерять. Мои молчаливые размышления о том, в каком же я сейчас дерьме, видимо, отнимают слишком много времени. — У тебя проблемы? — он наклоняется вперёд. — Давай я помогу. — Нет… — вскрикиваю я, но эта последняя и бесполезная мольба быстро заглушается, когда его разум проникает в мой. До того как я сломался, до того как мне пришлось распасться на кусочки, настолько маленькие, чтобы их можно было проглотить, я мог защититься от любого ментального давления. О способностях Волан-де-Морта к легилименции ходят легенды, но я всегда был особенно искусен в окклюменции, и мой отравленный домик на дне моря служил очень важной, очень нужной цели. Но домик был полезен ровно так же, как построенный из гнилого дерева, и его разрушение стало решающим для моих дальнейших попыток выжить. Правда, сейчас, когда я стремительно падаю в дымящуюся тьму, этот факт, к сожалению, не имеет уже никакого значения. В руке у меня морская ракушка. Не очень-то примечательная. Блеск приглушается эфемерностью её мысленного образа. Единственная особенность, представляющая настоящий интерес для неподготовленного глаза, — это мерцание золота, танцующее по её волнистому телу. То, как она выглядит, как двигается, как загорается всякий раз, когда решает очередную проблему, встающую на пути. Это она, это совокупность всех воспоминаний о каждом моменте, который мы пережили вместе. Моя золотая девочка, вся в красном. Я тяну время. Водоворот опасностей и неистовых намерений легилименции Волан-де-Морта преследуют меня в собственном сознании. Он не остановится, пока не получит то, что я не смогу скрыть. Глубина ненависти, которую я испытываю к нему за то, что он заставлял делать меня, моих родителей, друзей и любимых, подобна приливу, внезапно и бесшумно отступающему от берега. Я позволяю ему сковать меня тисками и поворачиваюсь лицом к надвигающемуся шторму. Прямо перед самым крушением я бросаю последний взгляд на позолоченную ракушку, прощаюсь с ней и сжимаю её в кулаке.***
Выныриваю в реальность, хватая воздух ртом. Пот липнет, как вторая кожа, а я изо всех сил пытаюсь понять, что происходит. Тёмный Лорд стоит передо мной, кипя от злости. Воспоминания о последних нескольких минутах, часах, днях, месяцах ускользают сквозь пальцы, как песок, и к тому времени, как он открывает рот, чтобы заговорить, я осознаю, насколько опустошён. — Умный, да? Умный, умный, умный мальчик, — Тёмный Лорд шипит это слово так, будто я должен понять, что оно означает. — Ты хотя бы знаешь, что именно забыл? — Нет, — честно отвечаю я, одной ногой стоя в реальности, а второй — у себя в голове, отрывая пустые коробки от выцветающих стен, пытаясь закрыть утечку, которую не могу найти. — А вы? Он сильно и резко бьёт меня ладонью, рассекая губу. — Заткнись! — В поле зрения появляется Беллатриса. — Что он сказал, когда вы его нашли? — Ничего, милорд. Ничего, клянусь. Они препираются, но я не успеваю ловить смысл их слов, уже уносимый волнами. Мама больна, о ней узнали. Нет, хуже. Нам пришлось бежать. Мы пытались бежать? У нас не получилось? У меня нет руки? Блядь, у меня руки нет! Она умерла. О чёрт, она правда умерла. Я должен что-то сделать. Мне что-то нужно сделать. Барьеры. Барьеры, пропускающие по родовой крови. Да, они. Я должен их снять? Почему? Как? Запах чего-то сладкого, чего-то яркого и земного преследует мысли. Он придаёт мне сил, успокаивает. Если то, что сказал Тёмный Лорд, правда, я намеренно наложил на себя Обливиэйт. Тогда нужно снять барьеры, чего бы мне это ни стоило. Я встаю. Беллатриса яростно толкает меня обратно. — Уже неважно, — огрызается Тёмный Лорд и возвращается на своё место во главе стола. — Он ведь приполз домой? Так окажем же ему достойный приём. Её Круцио подобно потоку дикой молнии, проходящей по венам и достигающей каждой отдалённой клеточки тела. Позвоночник выгибается неестественной дугой, а далёкий крик не осознаётся как мой, пока не становится слишком поздно. Я падаю со стула, жалко корчась на полу. Ногти до крови впиваются в мрамор, царапая его. В конце концов боль прекращается, и я лежу, бездыханный, бессильный, пока они обмениваются очередным набором бессмысленных слов. Барьеры проигрываются в голове, как записанная пластинка, которая звучит, независимо от усилий, затраченных на её замену. Барьеры барьеры барьеры барьеры. Сила, принадлежащая той версии меня, которой больше не существует, заставляет меня встать на четвереньки. Я задыхаюсь и захлёбываюсь, но умудряюсь не упасть. — Лежать, мальчик, — Беллатриса пинает меня в рёбра. Я скольжу по полу. Лёгкие наполняются и скручиваются, едва удерживая воздух, который я изо всех сил пытаюсь поймать. Ещё одно Круцио, и моя призрачная решимость начинает давать трещину. Разум, лишённый понимания, кричит о грёбаных барьерах, но телу не до этого. Сделано, кончено, готово лежать здесь и ждать, когда придёт неизбежный финал. Первым приходит кто-то другой. Боль отступает. Удивление в голосе Беллатрисы — это единственная причина, по которой я поворачиваюсь посмотреть на нашего нового гостя. На отца, вообще-то. Отца и… Снейпа? Я смотрю на них, распластавшись на полу. Отец ловит мой взгляд, всего на миг, всего на секунду, и всё, что он видит в моём лице, отражается на его собственном. — Что это значит? — требовательно спрашивает он. — Сомневаешься в выборе своего Лорда? — угрожающе встревает Белла. — Кто ты такой, чтобы оспаривать его решения? — Он мой сын! — Он должен был умереть, — холодно произносит Тёмный Лорд. Останься у меня хоть что-то близкое к душевной стойкости, такое открытие, вероятно, было бы весьма интересным. А так, к сожалению, я едва соображаю. — Не так ли, Люциус? — Я… я думал, он… после Нарциссы… он… — отец запинается и умоляюще смотрит на меня. — Люциус, — тон Снейпа резок, даже страшен. Отец поворачивается к Тёмному Лорду и поднимает палочку. — Я не потеряю его, слышите меня? Не потеряю. Только не снова. Беллатриса завывает, но Тёмный Лорд крепко держит её в узде. — Должен ли я напоминать, кому ты предан, Люциус? — Своей семье, — цедит он. — Жене в жалком подобии могилы. И сыну, который восстал из своей. На миг воцаряется напряжённая, неестественно мёртвая тишина, а затем раздаётся голос Тёмного Лорда, чёткий и уверенный: — Прекрасно. Комната взрывается. Меня оттаскивают от хаоса в коридор как раз вовремя, чтобы я увидел, как отец сталкивается с убивающим заклятием. Что-то старое, что-то блёклое и наполовину исчезнувшее вырывается из моего рта ему вслед. Младшая версия меня, давно похороненная, плачет по своему папе и по той судьбе, которая его, похоже, настигла. Снейп не останавливается — его, кажется, ни капли не волнует мой детский страх. — Драко, — он опускается на колени рядом со мной, направляя палочку мне в лицо. — Драко, что ты наделал? Я перевожу взгляд с закрытой двери и звуков криков на его суровые, заострённые черты. — Я не знаю. — Что ты помнишь? — Барьеры. Я должен их снять? Он кивает — подтверждение того, что я намеренно пошёл на этот немыслимый поступок, помогает подавить панику, нарастающую под рёбрами. — А ты сможешь? Мы оба смотрим на мою левую руку, которой нет. Я чувствую, что должен быть удивлён и напуган больше, чем на самом деле. Тот я, которого больше нет, должно быть, смирился со своей судьбой. У меня нет другого выбора, кроме как сделать то же самое. — Наверное, да. — Этого должно хватить. — Снейп поднимает меня на трясущиеся ноги, и я несмело встаю. — Иди, быстро. — Разве вы… вы не идёте? — Я не могу. Я должен попытаться спасти твоего отца. Я в долгу перед твоей матерью, перед тобой. Меня это раздражает по каким-то причинам, которые я назвать не в состоянии. — Оставьте своё чёртово чувство вины при себе. Лицо Снейпа мрачно и невозмутимо. — Иди. Я иду.***
К счастью, коридоры мне знакомы. Похоже, я стёр воспоминания только о последних нескольких месяцах — годах? — а остальное оставил нетронутым. Любопытство, жадное и никчёмное, гложет меня, но сил хватает только на барьеры и их снятие. Судороги после Круциатуса сотрясают тело, но я не могу остановиться, не могу позволить запалу, который я разжёг, потухнуть. Боюсь, как только это произойдёт, я уже никогда не встану, а я отказываюсь умирать, не выполнив последнее задание. Ручка холодит ладонь, когда я открываю дверь. В камине горит огонь, горит ярко и освещает кабинет отца. Родовая печать семьи Малфоев на своём месте — древний и хрупкий символ надёжно хранится под куполом из зачарованного стекла. Я настолько заворожён зрелищем — осознанием того, что добрался до призрачной финишной черты, что не замечаю Нагайну, свернувшуюся под столом. Она бросается вперёд, обнажая клыки, и вонзается в лодыжку. Из меня вырывается крик, сдавленный и сломленный. Боль, острая и жгучая, всепоглощающая, обжигает ногу, и колени готовы подкоситься. Она отстраняется с влажным, чавкающим звуком и делает выпад для следующего укуса. Я неуклюже пинаю её, отталкиваясь, отползая по полу. Её открытая пасть зияет, как зовущая меня пустота, и, клянусь, она улыбается. Я пытаюсь отползти дальше, но нога скользит по луже крови. Кажется, будто Нагайна прокусила её насквозь, и только благодаря тому, что я ещё чувствую ногу, знаю, что это не так. Ужас, гораздо-гораздо больший, чем тот, что я когда-либо испытывал к этой мерзкой змее, сжимает меня тисками. Плечи натыкаются на книжный шкаф у дальней стены, и с подступающей обречённостью я осознаю, что бежать больше некуда. Чешуя, мокрая от чего-то густого и гнилого, ползёт ко мне по половицам. Я настолько захвачен страхом, что не могу понять, насколько же реальна опасность. Змея вздымается, разевая гнилую пасть. Я смотрю в манящую, зовущую глотку. Когда она нападает, сказочный голос раздаётся эхом, словно сквозь само время, и я уворачиваюсь, пропуская смертельный удар в шею. У меня нет времени собираться с мыслями. Нагайна извивается, напрягаясь всем туловищем, готовясь прыгнуть вперёд ещё раз. Клубок чёрной массы кажется слишком большим и многоликим, чтобы быть правдой. В свете костра клыки блестят от крови и яда. Трясущейся рукой я сжимаю палочку и готовлю единственное заклинание, которое приходит на ум. Она нападает, и я бросаю заклятие — Нагайна озаряется вспышкой зелёного света и тёмной магией, такой густой, зловещей, что чуть не лишает меня сил. Сразу после раздаётся ужасный крик и в воздухе растворяется нечто, невероятно похожее на лицо. Куски змеи сыплются дождём, но влажные звуки удара плоти о твёрдую древесину пола отходят на второй план, пока я просто пытаюсь отдышаться. Будь я человеком целым и невредимым, с полностью освобождённым от воспоминаний разумом, уверен, мне потребовалось бы ещё несколько минут, чтобы собраться. Хорошо — или плохо, смотря кого спрашивать, — что я не такой. Не уверен даже, что я вообще человек. Я лишь инструмент, которым управляют призраки моего потерянного прежнего «я», брошенный в темноту, чтобы сделать лишь и только одно. Я пытаюсь встать и поскальзываюсь на крови и кишках, заливающих пол. Нога так сильно ноет, клянусь, я чувствую, как яд пульсирует по телу с каждым ударом сердца. Физически мне конец. Спасения нет, но с этим знанием приходит тихое чувство спокойствия. Всё, что мне нужно сделать, — так это снять чёртовы барьеры, и тогда я, наконец, смогу отдохнуть. Схватив отцовский позолоченный нож для писем, подношу лезвие к пальцу и оставляю порез. Для снятия защитных чар нужна чистая и свежая кровь — главное, не испортить всё, пока в ноге копится яд. На золотом острие вспыхивает багровый цвет, и я снова ощущаю запах чего-то терпкого, землистого и восхитительно сладкого. Встряхнув головой, чтобы прогнать мысли, которые, очевидно, принадлежат не этой последней, сломленной, версии меня, я отбрасываю нож и рисую нашу фамильную печать кровью. Чары разрушаются всплеском древней магии. Стеклянный купол падает в месиво позади меня, и я едва замечаю, как он разлетается вдребезги. Многовековой символ нашей крови, который ограждал поместье Малфоев от внешних сил, смотрит на меня. С непоколебимой гордостью — я всегда был слизеринцем, даже здесь и даже сейчас — поднимаю порезанный палец и сломанным ногтем провожу по древней крови. Барьеры с грохотом рушатся, отбрасывая меня обратно к столу. Голова ударяется о бесценное красное дерево, и я падаю на серый пол. Облегчение, всеобъемлющее и бесконечное, затапливает меня, и с незнакомым именем, застрявшим на кончике языка, я падаю в темноту.***
Ангел. Золотой свет. Крик моего имени. Об утрате. О горько-сладкой и полной победе. Я опускаюсь под серые воды. Солнце следует за мной.