От чистого истока

Они летели целую вечность. От фильмов на небольшом экране уже хотелось повеситься, а истерика ребенка в конце бизнес-класса давно слилась в единый монотонный вой, похожий на лунную скорбь стаи волков. Мадара был на грани противозаконных действий. Изанаги подери, если бы Мито сказала еще хоть слово или сделала к нему или Хашираме еще хоть один шаг, он точно совершил бы что-то из разряда неприятно долгоиграющих поступков. Но в этом смысле все прошло тихо. Они просто вышли из самолета, отстояли пару небольших очередей и выбрались на ледяную ночную улицу пригорода Токио. В такси было так беззвучно и прохладно, что Мадара уснул. Прижался виском к стеклу и спал, пока Хаширама мягко не потрепал его за плечо. Это должно было быть торжественным моментом. Первая ночь в Эбису, где они наконец купили дом. Но Мадара ничего не чувствовал, а что творилось в голове Хаширамы всегда сложно было понять. Комнаты были темными. Меблированными, но не обжитыми. Комфортными, но не уютными, как всегда бывало с новыми домами. Или с домами тех, кто прирезал кучу людей, чтобы заставить остальных пускать слюни в мире абсолютных грез. Мадаре понравился зимний сад. Он был архаичный до прелести: с небольшим заледеневшим прудом, бамбуковым фонтаном содзу и тоби-иши. Растения дремали под белыми шапками снега. Сбросив вещи, он сходил в душ (благо, они могли себе позволить ванную в доме) и лег на расстеленный футон. Отвернулся и смотрел в стену. Дом был беззвучен. Хаширама лежал на спине и смотрел в потолок. Мадара нервно ждал, когда он откроет рот и заговорит о чувствах. Но этого не случилось. Он слушал только тишину и глухие, тихие удары содзу в саду. Все рушилось. Он знал, что Хаширама не вцепится бульдожьей хваткой. Он всегда с уважением относился к его решениям. Не держал. Не преследовал. Спать было невозможно. Наутро началась метель — белая, как журавлиные крылья. Тобирама и Изуна заявились на пару часов раньше обозначенного времени, наполнили дом шумом, которого ему не хватало. Лицо живого брата немного приводило Мадару в чувство, его тошнило от того, какой размазней он стал. Застолье походило на карусель. На ней никогда не укачивало, тошнота приходила потом. Легким утешением стал Тобирама, перепивший саке и уснувший носом на котацу. Нелепое зрелище. Жаль Изуна не видел, ушел в ванную. — Тора уже такой большой, — со вздохом сказал Хаширама, впервые обратившийся к нему с того разговора в самолете. — Иногда я переживаю, что он до сих пор очень одинокий. Мадара хищно усмехнулся, делая из пиалы глоток саке. — Когда я звонил ему, то явственно слышал, как у него кто-то фыркал в трубке. Это было около восьми утра, так что очевидно, кто-то был там с ночи. — Правда? — искренне оживился Хаширама. — А когда это было? Мадара нахмурился, припоминая, когда именно опустился до того, чтобы искать помощи у придурковатого любителя позалипать на чужие потроха. — Тринадцатого числа, — наконец ответил он, довольный своей хорошей памятью. — Тринадцатого? Но Тора сказал мне, что… Хаширама о чем-то задумался. Мадара устало прижался подбородком к столешнице. Под котацу было жарковато. — Что ты там бормочешь себе под нос, Хаширама? Тринадцатого числа Тобирама писал, что столкнулся с Изуной на работе. Кто-то снова выкинулся из окна общежития токийского университета, а зависающий в аспирантуре Изуна как раз ехал в лифте на свой этаж. — Да ничего, наверное, просто совпадение. Это им не было. Мадара выбрался из-под котацу — потянулся до легкого хруста. Поправил юкату и прошелся босиком по холодному полу. Отодвинул двери и присел на пол перед зимним садом, ему нравилось, как холод забирал мысли. Глаза слипались, и Мадара лег на спину на холодные доски. Он услышал тихие шаги и немного нахмурился. Зевнул. — Это ты, Хаширама? — спросил он. Доски чуть-чуть скрипнули. Хаширама опустился перед ним на колени. Когда Мадара лениво приоткрыл глаза, увидел его. — И что с лицом? Умер кто? Ни дать, ни взять безутешная леди у постели помирающего лорда. Вечно он все драматизировал. — Мой подарок небес, — вздохнул Хаширама, убирая с лица его волосы. — Подарок, — фыркнул Мадара, слишком сонный, чтобы мешать Хашираме играть с его волосами. — От свечи огарок. Тебя там наверху кто-то не особо любит, ты в курсе… Он снова зевнул. Хаширама такой чудной. — Здесь холодно, Мадара, — вкрадчивый голос Хаширамы успокаивал. — Пойдем спать? Мадара устало на него посмотрел. Хаширама мягко улыбался. Его карие глаза были теплыми и внимательными. В его взгляде было добро. Ни капли обиды или жалости. Мадара смотрел на него и до сих пор не мог понять, как человек с такими глазами мог вонзить ему катану в спину с криками, что любой, кто пойдет против его деревни, будет уничтожен. Он никогда не мог разгадать Хашираму. Он приподнялся, отряхивая с лица растрепанные волосы. Посмотрел Хашираме в лицо. Он перестал улыбаться, но мягкость из его черт не ушла. — Ну что случилось, Дара? — спросил он негромко. — Расскажи мне, что такое? Дурацкое сокращение. Словно он больше не «пятно». — Просто посидим здесь немного в тишине, Хаширама. Он посмотрел на сад. Начинался снег. Хаширама снова улыбнулся и тепло прижался плечом к его плечу. — Конечно, Дара. Все, что ты захочешь. Давай посидим. В Эбису редко слышался шум, но сегодня было Рождество. В последнее время его отмечали все больше и больше людей в Токио. Уронивший голову Мадара проснулся от грома фейерверков и машинально дёрнулся за оружием. Дыхание сбилось и кровь затарабанила в уши — гребаное ПТСР. Он закрыл глаза и постарался прийти в себя. Никаких йеменских наемников. Никаких талибов. Никаких лесных Сенджу. Ах да. Он обреченно поморщился. Ладонь Хаширамы на плече немного помогала, и в этот раз он все-таки соизволил пойти на футон — до того момента, как Изуна опять не переборщит с саке и не начнет приставать с требованиями не обижать Мадару или чем-то подобным. Вообще брат был каким-то непривычно тихим в последнее время. Скрытным. Обычно такое происходило в подростковом возрасте, но Изуна опоздал лет эдак на пятнадцать. Он тяжело сближался с людьми — Мадара задумался, не встретил ли он кого. Стоило выяснить. Но завтра — сейчас он слишком хотел спать. Почти не заметил, как добрел до спальни. Здесь тоже было холодно, но под одеялом и от Хаширамы — тепло. Тускло светился ночник. А шорох в заснеженных ветвях был полон дыхания ёкаев. Мадара очень долго ворочался на футоне — все потому, что Хаширама никак не мог успокоить свои руки-загребуки, тяжеленные, как медвежьи лапы. В его нежных объятиях хребет хрустел. Невольно Мадара подумал о том, как хорошо, что его отец не дожил. Таджима бы точно выволок его за волосы из дома и отрубил бы на хрен голову без всякого сэппуку. Едва ли он сильно разозлился бы просто из-за связи с мужчиной — здесь можно было бы отделаться профилактическим лещом по лицу, но с Сенджу… нет, его отец бы такого не пережил. Вернее, не пережил бы Мадара. Как мелодраматично, Шекспир бы плакал. Мадара уснул нескоро и провалялся под одеялом пол-утра. К обеду выяснилось, что Изуна слегка простыл, а продукты закончились. Доставку пришлось бы ждать примерно вечность, поэтому они с Хаширамой и увязавшимся следом Тобирамой пошли по магазинам. По итогу Хаширама исчез где-то спустя пятнадцать минут, оставив раздраженного Мадару одного посреди продуктовых стеллажей. Где-то неподалеку бродил Тобирама, а Мадара все никак не мог вспомнить, закончился ли соевый соус. Он был на грани преодоления неожиданного порыва жмотства, когда почувствовал на себе чужой взгляд. Блядь, это что, какая шутка? — Поверить не могу, какая встреча! Это был тот стремный парень — Мадара понятия не имел, как его зовут, и не собирался тратить на это свое время — кажется, второй мизукаге. С идиотской прической (а Мадара знал в этом толк) и каким-то склизким планктоном, который вызывал жалкую пародию на гендзюцу. Мадара посмотрел на него с испепеляющим высокомерием. Любому адекватному человеку это должно было подсказать на хрен отвалить, но второй мизукаге не сдавался. — Ты обознался, — проскрежетал Мадара сквозь зубы и собирался уйти, но назойливый любитель моллюсков не понимал намеков. — Да брось, по лицу сразу видно, ты такой же, как и я! Краем глаза Мадара заметил Тобираму, идущего к ним. Блядь. — Чем занимаешься, Учиха? — У меня другая фамилия, — зачем-то ответил Мадара. Да. В самом деле клан потребовал, чтобы он больше не имел с ними ничего общего, но Мадаре было насрать. Его семьей был Изуна, а что там бормотали плешивые деды с трясущимися ногами его не особенно занимало. Подоспевший Тобирама настороженно посмотрел на прилипалу, потом на бледного от гнева Мадару и усмехнулся: — Учиха — это что, твоя девичья фамилия? Хаширама настоял, чтобы ты взял его? Значит, Изуна сохранил привычку никому не называть имени своего клана. В Японии это могло привести к предвзятому отношению. — Ты договоришься, — предупредил Мадара. Они оба знали, что второй раз Мадара предупреждать не станет, поэтому разговор немного завял. Мадара молча взял с полки соевый соус. Собственно наплевать. Вряд ли он мог почувствовать себя еще более униженным. Молюскофил уставился на него с легким отторжением, а Мадара даже не мог втащить ему по лицу без того, чтобы не закончить праздники в обезьяннике. Как все эти гребаные людишки его находили? Он стал словно магнит для каких-то жалких фриков. У него похолодело в груди от мысли, что он сам стал жалким фриком. Наверное, все же стоило самоубиться. Когда они выходили из магазина, на них вылетел Хаширама с огромным пакетом. Светясь, как десять солнц, извлек оттуда огромную черную куртку, похожую на какого-то шепелявящего монстра и торжество вручил Мадаре. — Что это за хрень? — удивился Тобирама, рассматривая вещь. Он потянулся к ней пальцами, но куртка ударила его током. Оно кусается, — не без уважения отметил Мадара. — Вот! — сказал Хаширама. — Я подумал, ты очень легко одет, поэтому тоже можешь заболеть! За Изуной некому будет ухаживать, если мы все сляжем, поэтому я купил это! Она на гусином пухе!.. Ты… не наденешь? Не заметив энтузиазма на лице Мадары, Хаширама расстроился. — Тебе не нравится?.. — его голос становился все тише и тише. — Я могу отдать обратно… кажется… здесь где-то был чек… Вся скорбь мира отразилась на его лице — блядь, бога ради. Закатив глаза, Мадара стащил с себя любимое кашемировое пальто и надел куртку. Она была большой. Мягкой. Он выглядел в ней миниатюрно (отвратительное слово). Похож на ежа в бабушкином одеяле, но Хаширама просто просиял от восторга. — Вы психи, — вздохнул Тобирама, не решаясь снова притрагиваться к куртке. — Я иду домой. По возвращении уже совсем стемнело. В полумраке ярко светились неоновые вывески. Розовые отблики таяли на мокром асфальте, и снова начиналась метель. Мадара не знал, что Тобирама влил в его брата, но к вечеру он оклемался и затребовал круиз по Тихому океану. Уплетающий фасоль с рисом Тобирама сухо заметил, что билетов он не найдет — разумеется, они с Изуной сцепились, как кошка с собакой, и кончилось все тем, что Изуна — мистер я будущий глава клана Учиха — кому-то позвонил и долго говорил в трубку, а потом вернулся и швырнул в Тобираму телефон. — Брат, ты поедешь со мной? — предложил Изуна, поднимая на старшего свои большие глаза — для Мадары он был всегда ребенок. — У меня есть два билета. Мадара не хотел ехать. Дурацкий ветродуй и мутные конкурсы — дьявол его разберет, зачем Изуну туда понесло. — Я поеду, — отозвался Тобирама. — Ты поедешь только на хрен, — не согласился Изуна. — Возьми его и сбрось за борт, — вздохнул Мадара, переключая канал. Чертова ведущая орала так, словно ее резали. Хаширама рассмеялся. — Пожалуйста, не надо, — попросил он. Они провозились за котацу где-то до часа ночи, прежде чем пойти спать. Хаширама все ворковал над черным пуховым монстром, которого приобрел, а Мадара думал, как ему незаметно избавиться от этого кошмара, рожденного какой-то пьяной полудремой снежного человека. Куртку явно спроецировали для отпугивания йети в безжизненных окраинах Сибири, иначе объяснить ее существование в этой вселенной было невозможно. Ночью Мадаре снилось, что чертова куртка подкралась своими шелестящими ползками и сожрала его.