*
Дни идут вереницей один за другим. Кафе работает, Николай находит ему еще два заказа, на которые приходится согласиться (отдавать долг Карлу с мизерной прибыли не получается), и подкатывает к Кате. Дмитрий делает вид, что не замечает, и вроде все в порядке… Только московская метель воет надрывно, швыряя в лицо белые песчинки, и ноет под правыми ребрами старый неаккуратный шрам. Он все чаще смотрит на пустыню на глянцевых открытках и думает: «Не к добру». Но обратного адреса нет и быть не может, и некуда звонить.*
Когда почти тридцатиградусные морозы сковывают столицу, в кафе куча посетителей, и Катя мечется от стола к столу на пару с официанткой, а он не отходит от кофемашины и даже с зависшим у стойки Николаем разговаривает через плечо. Тот опять уговаривает на новое дело, но к этой работе у Специалиста сегодня не лежит душа. На ней муторно и стыло, будто завтра помирать. – Дмитрий Николаевич, один латте с карамелью и один двойной капучино. – Хорошо, Катюш. – А мне кофе от шефа, пожалуйста, – звучит вдруг с высоты за спиной спокойный голос. – Настоящий. Дмитрий не вздрагивает. Не оборачивается. Кивает. Наливает в турку чашку воды, сыпет четыре полные ложки растворимого Нескафе и ставит на песок… И закрывает глаза. – Тебе повезло, капитан, – долговязый врач с заросшими ввалившимися щеками бинтует его так крепко, что тяжело дышать, и говорит так тихо, что Фальконер едва его слышит. – Кофе будешь? – Буду. На руинах крепости крестоносцев, запорошенных бесконечной иорданской пустыней, люди с автоматами и в платках на лицах, и звучит призыв на намаз. Камни горячие, горячий бархан, в который наполовину закопаны ржавые кружки, и их кофе горький до омерзения с комочками гранул и скрипящим на зубах песком. Врач делит на двоих скудный паек, потому что ему он положен, а случайному пленному нет, и протягивает Фальконеру левую ладонь. Левую, потому что сам левша и потому что у капитана не поднимается правая рука. – Саша. – Дима. Саша хмыкает и осматривает его цепкими глазами – то ли голубыми, то ли зелеными, на ярком солнце не разглядеть. – Слушай, ты извини, мне как-то на Дим с детства не везет… Тебя Митей звать можно? Дмитрий хмыкает в ответ. – Попробуй. Будешь первым. Когда кофе слегка закипает, он выливает напиток в белую кружку. – В углу свободен диван. – Спасибо. Высоченная фигура в теплом пальто скользит между столиков, и Дмитрий провожает ее взглядом. – Дмитрий Николаевич, вы чего сделали?.. – Работай, Катюш, работай… Наплыв посетителей спадает к середине дня. Он снова варит кофе от шефа – хороший, вкусный, один с шоколадом, один с молоком – и ставит на столик у дивана. Садится у подлокотника. И Сашка заваливается, опуская затылок на его колени. – Привет, Мить. – Привет. Ты надолго? – Навсегда. Дмитрий отставляет чашку, опускает взгляд. Над правой бровью у Саши красноватый шрам, и голова чуть повернута на тот же бок. – О как… Рассказывай. – Да нечего рассказывать, – Саша, не поднимаясь, вертит свою чашку на блюдце, смотрит на доску с развешенными открытками. – Везли из полевого троих ваших, все по правилам: крест на крыше, на бортах. Но ты ж этих скотов знаешь, для них красный крест – как мишень… Долбанули, в общем. Я помню только грохот, что в ушах больно стало, и небо… Вот и все. Очнулся в госпитале. А из шестерых, кто был в машине, по двести четверо, включая Пашку… Он замолкает и закрывает глаза. Дмитрий запрокидывает голову назад. Пашку он помнит, хотя и больше по рассказам, чем в лицо, – стокилограммовый майор, таскавший за своим хирургом медсумки и оборудование, а вместе с ним – таких же стокилограммовых, упакованных в броники и оружие бойцов, каким когда-то был Дмитрий Сарычев с позывным «Фальконер». В две тысяче третьем Пашке сказочно повезло. Тогда его, еще старлея, придавленного подорванной машиной, боевики посчитали мертвым. А вот капитан Кочетков с повязкой с красным крестом на рукаве был точно жив и взят в плен. Вызволять российского медика из рук террористов отправили тех, кто был ближе и в неполном составе… Восемнадцать дней спустя подтянувшаяся группа спецов ГРУ выпотрошила укрытие боевиков и вытащила оттуда и своего командира, и того, кто сумел его спасти в условиях антисанитарии и отсутствия бинтов… – Соболезную. Тебя комиссуют? – Официально переводят сюда, в госпиталь. А там посмотрим. Мне до полковника семь месяцев осталось. Дмитрий подмигивает Кате, косящейся на них с удивлением и подозрением, как на откровение свыше, и надувшемуся Николаю, который глядит, но не подходит. Пусть смотрят. Они с Сашкой в иорданских руинах под одним брезентом спали. – Полко-овник, значит… – он усмехается. – Совсем серьезным станешь, важным. – Да пошел ты, – Саша фыркает в ответ, морщится смешно и не всерьез. – Как работа? – Эта или та? – Я думал, ты завязал. Дмитрий вздыхает. Если бы… – Лажанули мы с Коленькой, Боцман у нас из-под носа клиента увел… Карлуша остался недоволен, а я остался ему должен. Так что отрабатываю помаленьку. Саша улыбается и, поднявшись, берет наконец свой кофе. – Фигню ты порешь, Мить. Тебе это просто нравится – людей спасать. Ты из спецназа уволился, только потому что командование вас душить стало. – Если бы мне нравилось людей спасать, я бы, как ты, во врачи пошел. – А чего не пошел? – Почерк слишком красивый. Они смеются оба, негромко и почти спокойно. Они вообще оба спокойные (специфика профессий такая), самоуверенные и скрытные по самое не могу. В Александре ничего общего с Николаем: с Колей Специалист как плюс и минус, с Саней Фальконер – плюс на плюс… Физика в две тысячи третьем в отпуске была, не иначе. – Мне через два часа к генералу надо и в кадры, отпуск оформить. А потом я свободен. – Ты, Сашенька, не свободен уже пятнадцать лет. – Это ты про себя? На этот раз Дмитрий хохочет в голос. – «Отставить гомосятину в рядах ВС!», как говорил наш генерал… Это я про Ленку твою. Столько тебя с командировок ждать… Святая женщина, господи. Саша не говорит вслух, что друг его тоже ждал с каждого задания последние девять лет с тех пор, как уволился сам, и встает с дивана. Дмитрий протягивает ладонь. – Не прощаясь… Мы тут до одиннадцати, заходи, как закончишь. – Начальство не уходит раньше? – Начальству надо выбросить мусор, – он кивает на доску с открытками и улыбается. – Ненавижу пустыню.