Одна любовь на двоих или обреченные ненавидеть

Норико нерешительно поскреблась в двери. В доме стояла оглушающая тишина и малейший звук отдавался эхом. — Входи… — донеслось сдержанное. Она тот час распахнула седзи. На пороге замешкалась в привычном смятении. Это не изжить, не выкорчевать. В присутствии господина ее всегда будет одолевать робость. Потому что она никогда не забудет. А он, вряд ли, сможет простить. — Вы включили меня в состав делегации? — голос предательски вибрирует. Ей везде мерещатся тени. Злобные глаза Адзуми прожигают воспоминания. А сочувственные отца — сжимают сердце в тисках тоски. Беглый взгляд. Мадара отвлекается от сборов и пытливо глядит на нее. Он почти готов. Высокий ворот длинной темной рубахи отдает синевой, как и грива его непокорных волос. — Включил… — роняет он и повязывает пояс. Хватает набедренную сумочку: пухлую, чем-то плотно набитую, и крепит ее к нему. Норико следит за ним молча, едва дыша. А в голове пугливыми стаями носятся мысли. Но она молчит. Боится. Мадара сходит с места. Устремляется к нише, откидывает крышку огромного сундука, наклоняется и извлекает кунай. Осматривает его и засовывает в закрома сандалий. Затем вынимает катану, вытаскивает лезвие из ножен, подносит его к свету, скрупулезно изучает, проверяет остроту кончиками пальцев. Норико сглатывает тугой ком и в груди вспыхивает пламя. Повадки господина другие, как и характер. А вот внешность живо взывает к памяти. Изуна точь-в-точь. На подгибающихся ногах Норико переступает порог, спотыкается на ровном месте и едва не теряет равновесие. — Почему? Мужчина резко роняет клинок вниз. Острое. Не подведет. Достает из сундука любимое заплечное косараэ. Прячет меч в ножны и перекидывает их через плечо. Договоренности договоренностями, но безоружным он в путь не тронется. Теперь его некому прикрывать. А ответственность никуда не делась. Мадара вспоминает о брате и сердце тут же пронзает стрела. Отворачиваясь, морщиться. Жаль он не умер в той битве. Теперь придется работать за двоих. Изуна не одобрил бы. Однако он твердо намерен исполнить волю народа и сдержать обещание, данное Хашираме. Возня. Норико пугливо переминается у входа. Мадара мельком глядит на нее. Ее осунувшееся лицо кричит о бесконечных часах бессонницы. Он ловит свое отражение в зеркале на крышке сундука. Сглатывает. Его тоже. Взор обретает пронзительность. Норико плывет в фантомной дымке, заслоняемая зыбким образом брата. — Мне нужны верные люди сегодня… — нагло врет Мадара. Слова легко слетают с языка, не оставляя горького осадка. Просто эта девчонка, не очень красивая, не очень талантливая — часть его прошлой жизни и часть Изуны. Ему хочется, чтобы она маячила поблизости. Пускай бесцельно. Так он иллюзорно будет чувствовать присутствие брата и на душе будет спокойнее. — Есть возражения? — пауза. Взор стекленеет. Каверзно изгибаются брови. — Другие планы? Это предсказуемо работает. Куноити тушуется и словно сдувается. Горбятся хрупкие плечики. Тупятся отекшие глаза. Норико совсем не похожа на сестру. Та даже на эшафоте не уронила достоинства: держала спину прямо и все стремилась уколоть его взглядом. А он смотрел как ей отсекают голову и сердце его молчало. А потом искал оправдания своей жестокости. Собаке собачья смерть. — Ну, что вы… — кинулась оправдываться Норико. Истерически запорхали ресницы. — Я просто удивилась. Взвился вверх подбородок. Возбужденно заблестели глаза. — Я же понимаю. Это не мой уровень… Мадара отвернулся. Вонзился взором в пустую стену. Он никогда так не думал. Крушил собственные слабости и страхи вопреки обстоятельствам. Никого не жалел. И себя в особенности. Иначе не вознесся бы так высоко. — Нас создают наши мысли! — бросает он, чувствуя как подрагивают губы. — Пока ты позволяешь упадническим мыслям властвовать над собой, пока колеблешься в каждом шаге, тебя будут преследовать неудачи. Норико смотрит на него со слезами и снова смаргивает. Низкий поклон. — Простите… — рвет жалобное тишь. — Ты собралась? — смягчается Мадара. Незримый фантом качает головой. Девушка выпрямляется и кивает. — Возьми оружие. — Переговоры мирные… — напоминает она. — Считаете… — Это мера предосторожности… — обрывает он и захлопывает сундук. По комнате проносится треск. — В намерениях Хаширамы я не сомневаюсь. А вот его окружение… Мадара замолкает и пару секунд статично таращится поверх крышки. Он один. Совсем один. Норико тревожно шевелится и мужчина, вспомнив о ней, взмахивает рукой. — Ступай. Проверь, готов ли знахарь. — Он тоже едет? — удивляется девушка. Впервые с ее лица слетает налет горечи. — Он попросился проветрится… Пыль бьет из-под копыт. Вдали уже трепещут стяги. Разношерстной массой растекаются встречающие. Их ждут. А сердце Мадары не на месте. Чуть позади тревожно ржет конь Норико. Его собственный неровно сучит копытами, временами нервно гарцуя на рыхлой земле. — Помпезно! — хрипит старик и срывается на кашель. Он — дряхлый и жалкий в своих лохмотьях. Однако в его душе больше жизни и света, нежели в его собственной, в которой царствуют мрачные мысли. Пыль стоит столбом. Ветер треплет белые как снег пряди старика. Кажется, он живет уже тысячу лет. Его выцветшие глаза пространно блуждают вдали. Но видят буквально в глубь и насквозь. — Жаль, не дожил до этого молодой господин… — произносит он и в груди у Мадары калейдоскопом взрывается адская боль. Приходится стиснуть зубы, дозировано пропустить через их преграду воздух, чтобы не свалится с коня и не забиться в истерическом припадке на земле. Привычка старика бередить раны его не злит, а изматывает, ранит. Мадара выдерживает паузу, со свистом выдыхает и спокойно отвечает: — Не тревожь его память понапрасну, старик. Это праздник ему за упокой, а не за здравие. Знахарь кряхтит и возражает: — По слухам, умный был парнишка. Слушался тебя, как отца родного. Он принял бы твою волю, как свою. Мадара усмехается. Он совсем не знал Изуну. Тот презирал Сенджу. Не понимал его привязанности к Хашираме, и, однозначно, воспротивился бы. — Возможно… — не споря, бросает Мадара отрывисто и шпорит коня. Жеребец взвывает, ржет и фурией несется вперед. Мадара спешивается. Перед ним распростерся людской заслон в три ряда в эпицентре которого возвышался Тобирама. В простой одежде, с колышущимися на ветру волосами, он производил не меньшее впечатление, нежели в защитной броне. — Без обид, — объявляет он, выдвигаясь вперед и высокомерно глядит ему в глаза. Зрительный контакт воспламенил память и ненависть отравленной жижей струится в крови. Сиплый вздох. Приступ скрытой ярости выбивает из легких разом весь воздух. Убийца наказана. Она мертва. Но рука, приведшая Изуну на койку и ослабившая его настолько, что он оказался беззащитен, продолжает функционировать. Это не правильно. — Оружие придется сдать, — на той же волне продолжает Тобирама. Он держится гордо, надменно. Но Мадара знает, что скрывается за этим фасадом, поэтому лишь раздраженно дергает уголками губ, вскидывает распахнутую ладонь, а затем резко сжимает ее в кулак. Знак «ждать» для эскорта. Обычно этим занимался Изуна. Но теперь он один за двоих. Протестующе ржут кони. Разворачивается суета. В спину бьют отрывистые вскрики. Синоби по цепочке распространяют приказ и вскоре он приводится в исполнение. Не мешкая Мадара соскакивает с седла. Сандалии окунаются в пыль. Внутрь забиваются камешки. Не замечая их, он ступает шаг, другой, равняется с Тобирамой и эхом повторяет: — Без обид… Но где гарантии, что Сенджу безоружны и нас не перебьют как мух? Тобирама вытягивается стрункой, расправив могучие плечи. — Хочешь устроить обоюдный досмотр? Я не прочь… — откликается он мрачно. Оглядывается. Людская стенка за его спиной трепещет под острым взором Мадары, волнуется, качается, словно бы под ударами ветра. Почти все знают, на что он способен. Однако тот замирает. Перехватывает горло спазм. Среди вышколенных, одномастных тел он видит Мито и мир его рассыпается на части. Вновь сердце рвет от боли, от жгучей тоски свербит в диафрагме. Она ослепительно прекрасна в своем чудесном кимоно, безукоризненно облегавшем точенный стан, с этими невозможными рыжими волосами, обрамлявшими необычайно серьезное лицо и, словно подсвечивающее его изнутри. А рядом ОН… «Нельзя. Заткнись!» — Мадара заклинает сердце, пытается отвести глаза. Но они словно приклеенные. Он сглатывает, забывая дышать. Ему не оторваться. А Мито, между тем, мнется и тревожно глядит в сторону заставы, замечает его, мрачнеет и поспешно отворачивается, нервозно прячет выбившиеся локоны за ушки, в которых перезвоном играют массивные серьги. Она как принцесса средь неотесанных крестьян. Красива, изящна, смущена. Пролетает секунда. Мито на выдохе трогает жениха за плечо. Ее ладошка ложится нежно и ему вдруг представляется, что она касается его, а не Хаширамы. По телу торопливо снуют мурашки. А правильно ли он поступил, решив за них обоих? Очередной выдох. Взволнованно ходит ходуном ее пышная грудь. Шевелятся губы и вот уже Хаширама торопится к ним, а она поспешно семенит следом. — В чем дело, Тобирама? — грохочет Хаширама. Его глаза врезаются в брата и тот самоуверенно роняет ресницы. — Стандартная процедура. Зря ты так всполошился. Я попросил гостей разоружиться. Но столкнулся с непониманием. Хаширама недовольно хмурится. Между бровями пролегает характерная складка. Он поджимает губы и неодобрительно пилит брата взглядом. — Я же просил! — вздыхает он затем. Тобирама вскидывается протестом. — Ты всегда о чем-то просишь! Кончается это, обычно, проблемами. И разгребаю их я! — Не начинай! — взрывается Хаширама. Назревает конфликт и Мито испуганно хватает его за руку. Хаширама тот час отвлекается, подносит ее пальцы к губам, трепетно целует. В висках Мадары бьется пульсом кровь. Ревность. Он прежде понятия не имел, что это за мука. А теперь… Сжимает пальцы, так что костяшки белеют. Чеканит: — Так что? Хаширама отрывает от куноити полный обожания взгляд и одаривает его смущенно улыбкой. — Прости. Маленький колбас. — Он разворачивается, идет к рядам, вскидывает руки и громко оглашает: — Отбой. Свободны! Секунда замешательства и заслон рассредоточивается. Однако вопреки требованию, люди не расходятся, а выстраиваются в коридор и ждут. Мадара ищет глаза Мито. Ему жизненно необходимо удостоверится, что чувства в ней еще не угасли, что она так же тоскует по нему, как и он по ней. Тщетно. Она, как улитка, прячется в свою невидимую раковину, бежит от него, таращится в землю, скрывается за спиной Хаширамы, судорожно цепляясь за его кимоно. А тот раздражающе пестрит безмятежным счастьем. — Я рад, что ты пришел! — обращается Хаширама к нему с улыбкой, которую хочется смыть с мылом. Сердце Мито стучит барабаном. Он ловит его биение, слышит, как свое собственное, и это рождает неуместное волнение в душе. Стискивает челюсти, выжимает топорный кивок. Он знал, что будет сложно. Но не думал, что на столько… Напряжение не оставляет Мадару в течении всей церемонии. Он слишком остро реагирует на присутствие Мито. Чувствует малейшее ее движение, легчайший вздох. Шуршание кимоно и даже трепет длинных ресниц. А ведь казалось переболел и смирился. Сплошной самообман. Хочется закрыть глаза, отвернуться, чтобы не видеть сияющего лица Хаширамы. Он обошел его во всем. Сохранил брата, любимую. А теперь еще и реализовал мечту. В то время как у него не осталось ничего. Он потерпел сокрушительное фиаско и теперь совершенно один в оглушающей пустоте… Звучит долгая, монотонная речь. Тобирама говорит безрадостно, безлико. А когда сворачивается, Хаширама со все той же дурной улыбкой тянет ему ладонь. Он пожимает ее на автомате. Теплые пальцы влажноваты от пота. Он тоже волнуется? Мысль еще не находит ответа, а Хаширама уже приглашающе простирает руку и они по людскому коридору устремляются к длинному столу. Здесь все готово. Ждет своего часа договор. Кисти, тушь в крошечных емкостях. Хаширама ставит торопливый росчерк и поворачивается к нему. Однако он почему-то медлит, задумчиво разглядывает трепещущий на ветру стяг Учиха. Его краски плывут перед взором. Он их абсолютно не различает. «Брат… Брат… Брат…» Мадара надолго погружается в себя и Хаширама вынуждено касается его руки. Они встречаются взглядами. Во взоре Сенджу сквозит нетерпение. Он вкладывает кисть в его руку и выжимает улыбку. Древко кисти еще хранит тепло пальцев Хаширамы и это вырывает Мадару из оглушительной воронки собственных мыслей. В уши ударяет гул. Слегка щурясь, он цепенело оборачивается, осматривает округу, ловит прикованные к нему взгляды. Назад дороги нет. Сотни душ сгорают от нетерпения. Он ставит подпись. Все. Свершилось. Ликует толпа. А Мито петляет меж встречных, как путник, заблудившийся в глуши. Дерет глаза. Но она не плачет. Ворот кимоно надоедливо натирает шею. Она устала поправлять его. Попасть бы домой… На ходу избавляется от тяжелых сережек, одетых по настоянию Хаширамы. Он хотел сделать из нее куклу? Что ж, преуспел. Броское кимоно. Серьги в ушах. На пальцах кольца. А в волосах гребень. Тот самый, найденный на крыльце. Волосы завитками струятся по плечам. Челка застит путь. Она стремится раствориться в толпе, но ее то и дело окликают, кланяются поздравляют. Только с чем? С прыжком в адское месиво? С разрывом сердца? Началом вечных скитаний по мукам? На глазах подводка, а она трет веки. Плевать. Сейчас она не прочь подурнеть, стать серой мышью и забиться в норку. Подальше от него. От его холодного взгляда. От ощущений, пронизывающий каждую пять и пору. Впереди маячит утес. Там никого. Она решительно шагает у нему. Хаширама не поймет, если она без предупреждения покинет торжество. А клянчить позволение у Мадары на виду она не сможет. Выход — спрятаться, уединится. Хотя бы на время дать эмоциям спуск. Все тщетно. — Мито-сан… — окликает ее знакомый голос и она едва не взвывает в полный голос. Оборачивается и округляет глаза. — Норико? Перед ней сестра ненавистной Адзуми — бледная ее копия. Она низко склоняется. Темные волосы россыпью скрывают восковое лицо. Девушка робко произносит: — Позволите на пару слов? Мито находится не сразу. Слова встают поперек горла и она долго разглядывает ее. Норико изменилась: заметно схуднула. Лицо осунулось. Пропал блеск из глаз и под ними залегли глубокие тени. — Если это так необходимо… — произносит Мито. Хриплые нотки от напряжения проносятся в тоне. Обе они горюют по Изуне, но каждый по своему. Взгляд неприкаянно мечется по округе, спотыкаясь о лица и предметы на пути. — Ты здесь с Мадарой. А сестра? Норико бледнеет, поджимает губы. Затем вдруг выдыхает и от ее ответа стынет в жилах кровь: — Мертва… — запинка и почти равнодушное: — Публично казнена за убийство и участие в заговоре против действующей власти. Слов нет. Мито взирает на нее широко распахнутыми глазами. А пазл в голове постепенно обретает очертания. — Не может быть. Изуна… — рождается догадка. Норико подтверждает ее кивком и уводит разговор в тихие воды. — Вам очень идет… — говорит она с оттенком непередаваемой грусти. — Гребень. Мито забывает обо всем. Хмурится, подступается ближе. Настороженно клоня голову к плечу, тянется к украшению в волосах. Она не хотела его одевать. Но Хаширама настоял, убедил ее в том, что он идеально подходит к наряду. По губам Норико плывет мученическая улыбка. Грустная и мимолетная, она тоской взрывается на ее бледном лице.  — Не понимаю, откуда ты… — сметено сводит брови Мито. По телу блуждает дрожь. Она много не знала, зазря судила, осуждала. — Прощальный подарок от Изуны… — шепчет Норико. В ее глазах отчетливые слезы. — О, Будда… — обессиленно сдувается Мито. На плечи будто падает гранитная плита. Тянет присесть. Но некуда. Мотает головой, ничего не понимая. — Зачем? Ведь ты его невеста? Почему он не отдал его тебе?  — Потому что знал о брате больше, чем мы с вами и хотел, чтобы гребень его матери оказался в руках той, кого он действительно любит…