Он починил мне полку. На следующий день после происшествия в кабинет зашёл мужчина с инструментами и цветком в горшке. Полочка прибита, а на неё поставлен новый цветок. Почему я вижу романтику в кактусе с фиолетовыми иголками?
Фабрис пришёл через два дня.
— Эхиноцереус гребенчатый, — читает пациент по бумажке и тут же убирает её в карман брюк.
— Как тебе? — Фабрис указывает на свой подарок.
— Превосходно. Вы сами его выбрали?
— Я — дурак, что ли, совсем? Кактус сам не в состоянии купить?
— А почему именно такой?
— У тебя в кабинете слишком много белого, молочного и прочих пастельных тонов, — он перечисляет, медленно и вальяжно двигая пальцами в воздухе,
— а из ярких только аквариум и зелёные кактусы, — Фабрис смеётся,
— даже корешки книг какие-то блёклые. Добавим цвет, Ольмедо! Пускай будет яркое пятно! — он вновь показывает на свой подарок.
— Ах, какой! Красавчик, как и я! Хотя не люблю фиолетовый цвет.
Постель, пальцы, яркий, корешок, красавчик. Что у меня в голове?
Тетрадь под названием «Фабрис».
«Шестая встреча полтора года назад: чёрный костюм в белую рваную полоску».
Я поднимаю глаза на пациента и вижу, как он садится на кремовый диван. Чёрный костюм в белую рваную полоску, коричневые броги, цепь, оранжевая клетчатая рубашка, без жилетки, часы с коричневым ремешком, чёрные подтяжки, браслетик на правом запястье, цепь на груди, глаза без очков. Закидывает ногу на ногу. Мой диван слишком низкий для высокого человека, поэтому коленки Фабриса кажутся острыми. Ноги стоят на полу под углом в тридцать градусов.
— Вы сказали, что не любите фиолетовый цвет. А какие цвета Вам нравятся?
— Я знаю этот приём, Ольмедо, — Фабрис трясёт в воздухе указательным пальцем,
— знаю эту уловку.
— О чём Вы?
— Как-то я проходил обязательный медицинский осмотр на работе, в том числе со мной разговаривал психолог. Доктор задал мне тот же вопрос, что и ты, и я ответил правду. Врач посмеялся, и знаешь, что сказал? Я — псих, — пациент разводит руки.
— Нельзя называть яркие цвета, такие как чёрный или красный, чёрный, кстати, тоже считается ярким, возбуждённым.
«Возбуждённый» — эхом откликается слово в голове.
— Нужно назвать белый, песочный, розовый и так далее в том же направлении. Тогда ты не покажешься психом перед врачом.
— Я не ставлю Вам диагноз, месье Сантарелли, а действительно хочу узнать Ваши предпочтения. Итак, чёрный, красный, ещё какие?
— Вместо фиолетового предпочту сиреневый, вместо ярко-розового — слегка приглушённый. Я никогда не выберу бирюзовый или лазурный. Обожаю серый и терпеть не могу жёлтый. Песочный сочетается со многими другими цветами, например, с болотным. Я никогда не надену зелёную или синюю вещь.
И вот мы подходим к сути.
— Вы сами научились подбирать цвета, или Вас кто-то научил?
— Меня направили на правильный путь.
— Месье Сантарелли, скажите, сколько костюмов в Вашем гардеробе?
Фабрис задумывается, смотря в потолок:
— Понятия не имею. Никогда не считал, — его руки обхватывают колени.
— Когда Вы купили свой первый костюм-тройку?
— Ага! Значит, вот, о чём мы сегодня будем говорить! Похвально-похвально, Ольмедо! Тебе пора сменить стиль одежды. Выглядишь ты, как дурачок.
Ему не нравится мой внешний вид? Стоит задуматься.
— Я всегда носил брюки и рубашки в повседневной жизни, на работе — форму. Когда меня повысили до шефа Орфевра, в моём мозгу что-то переклинило. Главный должен выглядеть, как главный. Мне говорили: «Фабрис!», — жестикуляция, похожая больше на итальянскую.
— «У тебя столько денег! На что ты их тратишь?» А я молчал, потому что ни на что их не тратил. И вот решил всё же потратиться. Знаешь магазин костюмов на Ру Лафайет справа от сквера Монтолон? Рубашки по 50 евро, костюмы не дороже 300 евро.
— Да, знаю, но о таких ценах не слышал.
Он ужасно дорогой! Я на витрине посмотрел, сколько стоят ботинки, и тут же от неё отошёл.
— В те годы там действительно были такие цены. Это были нулевые. Да, — Фабрис расплывается в ослепительной улыбке,
— свой первый костюм-тройку я купил в нулевых.
Пациент расстёгивает пиджак и ложится, именно ложится на диван: голова — на подлокотнике, правая рука упирается в стенку, левая — на груди, правая голень на диване, левая стопа свешена. Сейчас он испачкает своим здоровенным брогом мой кремовый диван! Нет, не испачкает, потому что к дорогим вещам грязь не пристаёт.
— «Мужчина становится мужчиной, когда надевает костюм» — так она мне сказала, когда я впервые её увидел. Женщина, что там работала, подобрала мне идеальный костюм, тогда же она была и портным. Я ничерта не смыслил в данной индустрии, но факт того, что женщина является хозяином, продавцом и портным, меня удивил. Она сказала мне: «Фабрис! Мой дорогой Фабрис! Ты в надёжных руках». Она сняла только мерки. Цвет, фасон и детали мы не обсуждали. Она выбрала всё сама. Через пару дней я надел болотного цвета тройку с коричневыми брогами, чёрными подтяжками и белой рубашкой. Я терпеть не могу белый цвет, но рубашки такого цвета ношу, потому что это база. Именно женщина выбрала для меня двубортные пиджаки.
Я оглядываю свой кабинет, покрытый белым цветом. Понятно, почему Фабрис чувствует себя здесь некомфортно.
— Она научила меня любить костюмы. Болотная тройка стоила тысячу евро. В те времена это считалось дорого. Я ни о чём не пожалел, Ольмедо. Выкинул все свои старые рубашки, джинсы и брюки. Заполнил гардероб костюмами разных расцветок. На вешалках висело полсотни рубашек, а на полках стоял десяток пар брогов. Я изменился. Она изменила меня.
— Ваш первый выход в костюме?
— Ты уже оценил новый фильм Долана? — Фабрис смотрит на меня.
— Кого?
— Ксавье Долана. Про какого-то Лоранса. Вышел этим летом.
— Нет, я люблю боевики, триллеры и вестерны.
Ксавье Долан — гений. Его фильмы — шедевры. Я был поражён «Я убил свою маму», и, безусловно, меня поразил «И всё же Лоранс». Такого мнения придерживаются две категории людей: женщины и геи. Женщины и геи любят фильмы Ксавье Долана.
— Короче, был субботний день, я пришёл в гости к Луи и Софии увидеться с внуками. Мой пидарок подключил компьютер к плазме и глядел этого «Лоранса». Я застал одну сцену. Суть в том, что этот Лоранс — мужик, но чувствует себя бабой, поэтому одевается в женскую одежду. Работает этот пидор учителем. И вот он приходит на урок в женском костюме: пиджачке, юбочке, на каблучках, намазанный макияжем и в серьгах. Я чуть не разбил плазму, но сдержался при внуках. И знаешь, что, Ольмедо? Я вспомнил себя, вспомнил, как зашёл в штаб-квартиру Орфевра. Я так не волновался, когда Лилиан рожала Луи и Мере. Я прошёл по коридору, Ольмедо, в болотной тройке, и все смотрели на меня, — Фабрис сверлит взглядом потолок и придаётся воспоминаниям.
— Они смотрели на меня и желали. Все, Ольмедо: и мужчины, и женщины.
На Лорансе был зелёный женский костюм с оранжевой блузкой и оранжевыми туфлями. Он шёл по коридору, забитым подростками и учителями. Он шёл гордо, улыбался и ловил взгляды. «Это мятеж? Нет, революция». Это гениальная сцена. Я помню её досконально, потому что смотрел дважды «И всё же Лоранс».
Седина только появлялась на его чёрных волосах. Фабрис был моложе и только начинал.
В этой сцене играет песня.
Она сказала, что сделает всё, что угодно, я сказал: «девочка, ты сумасшедшая».
Она сказала, что любит экспериментировать.
Я сказал: «ладно, может быть».
Она сказала, что мы должны идти прямо сейчас, я сказал, что должен рассказать своим друзьям.
Она сказала, что нам нужно идти прямо сейчас, я сказал: «хорошо», тогда
Она сказала мне завязать ей глаза, но я не знаю, куда мы идем.
Она сказала, что я должен был обнять её.
Сядьте прямо и продолжайте следить.
Она может делать со мной всё, что захочет, я сказал ей, что мне нравится стиль.
Я был готов пройти лишнюю милю.
Тот самый коридор, в котором у шкафчиков стоят мужчины в форме и женщины на побегушках. Кто-то пьёт кофе из аппарата, кто-то обсуждает сплетни, кто-то курит, а кто-то заламывает руки очередному преступнику, кто-то получил по электронной почте сведения от экспертов и тычет факсом в грудь напарнику. Все они заняты своими делами, и все они замечают появления высокого мужчины в зелёной тройке.
Вначале он нервничает, идёт осторожно, потупив взгляд. Цепочка болтается на брюках. Один засматривается и проливает кофе, чем привлекает к себе внимание Фабриса. Шаги большие и неуверенные. Другой выпускает сигаретный дым и обводит красавчика взглядом. Фабрис получает одобрение. Одна рука свободно двигается, вторая — в кармане. Он расстёгивает двубортный пиджак.
Она сказала, что под одеждой она была голой.
Она занималась любовью тысячу раз и никогда не притворялась.
Я сказал, что это больше, чем мне нужно знать, ты же не хочешь меня напугать.
Она сказала: «о да, я действительно дерзаю и дерзаю, дерзаю».
Я не обманщик, мальчик дьявол — это моё второе имя.
Счастлив ли я быть говорящим мальчиком, быть частью игры?
Женщины засматриваются на его глаза, а лейтенантик-гей — на задницу, что так подчёркивают брюки. Кто-то не понимает происходящего, кто-то восхищается, а кто-то завидует.
Фабрису протягивают документ, и он подписывает его на ходу. Шеф уверен в себе. Он идёт размашисто, спина ровная, взгляд победителя. Теперь он такой и прежним уже не будет.
Она отвезла меня обратно к себе и продолжила сводить меня с ума
Она затащила меня в свою постель и продолжила сводить меня с ума.
Он заходит в лифт к женщине и нажимает третий этаж. Он стоит сзади, и она ощущает запах его парфюма за спиной. Фабрис ухмыляется.
Гениальная сцена.
— She took me into her bed, proceeded to blow my mind.
— Ты чего по-английски заговорил?
Я откинулся на спинку кресла и положил ноги в открытую полку стола. Это было непредусмотрено. Я не понял, как занял такую позу. В голове играла песня «
Влажность» группы «Староста», а перед глазами шёл Фабрис в зелёной тройке по коридору штаб-квартиры.
Вопрос пациента возвращает меня в реальность, в белый кабинет. Я не могу вытащить стопы и запутываюсь, падаю на пол с кресла.
— Всё в порядке, Ольмедо? — Фабрис приподнимается на диване.
— Всё хорошо, — я неуклюже поднимаюсь с пола, поправляю галстук и усаживаюсь обратно на этот раз, как положено, — просто… просто… Нет, всё хорошо. Нужно будет посмотреть этот фильм.
— Да ну, ерунда какая-то, — Фабрис ложится и расслабляется.
— То есть вот этот момент?
— Получается, да. С нулевых я начал работать с Момо. Это та женщина, которая сшила мне костюм. Момо так и работает на Ру Лафайет. Она продолжает шить мне костюмы на заказ. Берёт, правда, сотни тысяч, но оно того стоит. Считай, что Момо одевает меня.
— А есть особенный костюм? Возможно, который Вы скрываете или бережёте?
— Есть, — Фабрис дотрагивается до кожаного браслетика на правом запястье. —
Это последний костюм, который сшила мне Момо. Я ни разу его не надевал. В нём нет ничего особенного: обыкновенный чёрный, даже не тройка, а пиджак с брюками, как всегда двубортный. Он висит в гардеробе с краю, под ним белая рубашка, которую я тоже никогда не надевал, внизу на полке стоят ботинки, которые я ни разу не надевал. Там ещё болтается развязанный галстук. Это единственный галстук в моём гардеробе.
Фабрис садится на диване, опуская обе стопы на пол, и поправляет воротничок оранжевой рубашки:
— Это костюм одного раза, его надевают один раз в жизни.
— Как свадебный? — решаю я пошутить, но опоминаюсь, потому что понимаю по глазам пациента для чего предназначен этот костюм.
— Почти, Ольмедо, почти. Не я буду его на себя надевать.
Фабрис подходит к аквариуму и стучит по стеклу пальцем. Я прикрываю тетрадку с записями.
— Ты их вообще кормишь?
— Много раз в день.
— А почему они у тебя такие дохлые? — он показывает на пираний.
— Это их нормальный вид.
— А это? — палец указывает на меня. —
Твой нормальный вид?
Я приглаживаю рукой клетчатый галстук:
— А что с ним не так?
Фабрис встаёт возле меня и смотрит сверху вниз, кисти засунуты в карманы. Перед моим лицом его живот под оранжевой рубашкой. В нос бьёт вкусный запах спирта и цветов.
— Что за дедушкин галстук? Узкий ещё. Такие узкие носят педики. А рубашка? — он оттягивает ткань на плече.
— Не дышащая и дешёвая, — пациент наклоняется и принюхивается к материалу в руке. —
Синтетика. Это говёная ткань. Тело в ней не дышит, а ты постоянно потеешь. Лён или хлопок. Запомни. Они недорого стоят, — Фабрис смотрит на мои серые брюки. —
Натуральная шерсть?
— Ага, конечно, — я нервно усмехаюсь и сглатываю слюну.
Рука с часами проходится по моему левому бедру.
— Член не преет в жару?
— Нет.
— А должен, Ольмедо! У меня бы в таком пекле прел! Что за трусы ты носишь? Семейники?
— Боксеры, — через несколько секунд я добавляю: — а Вы?
Мы всегда так любим переводить стрелки: «а Вы?» Что бы нас ни спросили, мы добавляем: «а Вы?»
— Когда как, — Фабрис качает головой. —
Мне нравится форма у боксеров, но у семейников — ткань. Я не люблю, когда член ходуном ходит в трусах, но люблю мягкость на теле.
Глянцевый коричневый брог приподнимает мою штанину. Волосами на ногах я чувствую скользящую поверхность обуви.
— Коротенькие носочки, Ольмедо? У мужчины не должны быть видны щиколотки, когда он сидит, а брюки поднимаются. Это неэстетично. Думаешь, мне приятно видеть под столом твои волосатые ноги?
Он смотрит мне под стол? Рассматривает меня, как я его?
— Каким парфюмом Вы пользуетесь?
— Кензо. Ле До Пур Хом. Грейпфрут, имбирь, кедр, лаванда и ветивер. Такой, летний вариант для молодёжи, но мне понравился, — Фабрис передо мной наклоняет голову вбок.
— Наш сеанс закончен, Ольмедо?
— Да, месье Сантарелли.
Фабрис застёгивает пиджак, надевает очки с чёрными стёклами и покидает кабинет.
Запись сеанса.
«Свежие цитрусовые, переходящие в древесные ноты еловых. Чувствуется сладость от имбиря. Деликатен и цитрусово-травянист. Не вульгарен, не пошлый, бесконечно приятный. Его звучание волшебно-хриплое, когда он лежит на кремовом диване. Его пальцы мелодичны в движениях, как и голос, когда он рассказывает о парфюме. Его руки вблизи ещё мужественнее, чем на белых полках. Почему ты взял ткань на плече, а не на груди? Спасибо, что провёл ладонью по бедру — это было волнительно и нежно, а ты любишь мягкость на теле».
Он занимался любовью тысячу раз и никогда не притворялся.
Он затащил меня в свою постель и продолжил сводить меня с ума.
