Red Sex

Мишель удивилась, когда я утром надел старые брюки. Подумал, а вдруг не успею? Застирать быстренько в раковине туалета белые пятна после сеанса? Жена поймёт. Что она, никогда не видела пятна от спермы? Я надеваю старые поношенные брюки и беру с собой поновее вместе с запасными трусами. Переоденусь после того, как Фабрис закончит свой рассказ. Закончит. На плечи накинут пиджак. Опять жара! Пиджак — моё укрытие. По дороге на работу захожу в магазин сладостей, покупаю большую упаковку леденцов. Никто не устоит перед конфетками. Вытираю пыль на полках, кормлю рыбок, поливаю кактусы. Выпиваю успокоительное. Одалживаю у коллеги небольшой столик — немного добавим интерьера. Я готов? Ох… кажется… ничерта не готов. Стою в коридоре, в зале ожидания, и смотрю в окно. Ослепительно-блестящий Роллс Ройс чёрного цвета подъезжает к клинике. Моё сердце бешено колотится в груди. Открытая тетрадь на столе. Ремень на брюках, пуговка и молния расстёгнуты. Пиджак лежит на паховой области. Две упаковки салфеток в открытом ящике. Одну одолжил у секретарши на ресепшене. Может, вообще вытащить ремень, чтобы бляшка не гремела, когда я буду…? Он заходит в кабинет, когда я вытаскиваю ремень из шлёвок. Кожаная змея зависает в воздухе рядом с головой. — Правильно. Выкинь его нахер! Сегодня он тотально чёрный. Выделяются только две цепи и сложенный платочек сиреневого цвета в кармане жилетки. Сегодня он в тройке. Сегодня тьма поглотит меня. — Прошу, — показываю на кремовый диван и убираю ремень в стол. — Что за фуршет? — Фабрис удивляется глубокой тарелке с леденцами на столике. — Конфетки расслабляют. Угощайтесь. Столик стоит близко к дивану. Фабрис занимает место и широко расставляет ноги: брюки поднимаются, показывая длинные носки. Брюки собираются между ног, очерчивая развращающее возбуждение. Возбуждение в моей голове, разумеется. Руки вытянуты, лежат на спинке дивана. Живот двигается под жилеткой. Дышишь, сволочь? На меня смотрят два чёрных глаза из-под маленьких круглых очков. Ему неудобно сидеть, Фабрису ногу на ногу бы закинуть, но мешает столик. Так отодвинь. Чего ты мешкаешься? Он хочет, чтобы нам обоим было неудобно. Я перебираю пальцами ручку. Вперёд. Даю тебе возможность начать. Фабрис тянется к тарелке, одной рукой раскрывает фантик и отправляет в рот леденец. Приятный стук по зубам, и моя слюна становится сладкой. — Я дрочу на неон, луковые колечки и Монику Беллуччи. «Here we go». — У меня было много женщин, Ольмедо, больше, чем ты можешь себе представить. Помню ли я всех? Да. Я хотел их, а они хотели меня. Тебе версию покороче или поярче? Расскажи мне всё в деталях. — Начните с самого начала. — Фрейд назвал третью фазу сексуального развития «Фаллической». Ребёнок в возрасте 3-х лет начинает себя трогать, собственные гениталии мальчика привлекают. Эдипов комплекс, — Фабрис подаётся чуть вперёд, не задевая голенями стол, — ебля матери. Всё это чушь собачья! Ты когда-нибудь хотел вдуть своей мамаше? — Нет, конечно. — Вот и я нет, — пациент откидывается назад. — Меня не интересовало собственное тело, а член с яйцами я вообще не понимал. Первая дрочка? Кажется, после 15-и лет, точно не помню. Первый секс, как и последующие, просто секс. Я трахался и всего-то. Я и детей делал без эмоций, за исключением Маттиаса. Фабрис сосёт леденец, постукивая конфетой, протаскивая её по каждому зубу. Маэстро, виртуоз. — Всё началось в 90-х. Полицейская форма заставляет женщин течь, но мне пришлось её снять. «Флик под прикрытием» — так называлась операция, в которой я должен был привлечь одну потаскуху, тёлку некоего преступника. Рожа у меня, Ольмедо, вовсе не флика. Комиссар выбрал меня, потому что на фоне других я считался красавчиком. Ёжик в сантиметр на голове, чёрные джинсы, чёрная водолазка, цепь на шее поверх одежды и кожаный пиджак, — Фабрис стучит пальцами по левой мочке, — кольцо в ухе. И вот тебе бандит. Или самец, которому ты дашь, как только увидишь его в толпе? Второе. Я представляю, как он просовывает в мочку уха серьгу, а уголки его губ опускаются. Безусловно, второе. — Торчковая тусовка, но музыка отменная. Шлюха заметила меня и потащила танцевать. Мы целовались в лучах белых полосок. Она тёрла мои джинсы, но когда девочка повела меня в туалет, её заковали в наручники мои приятели. Я смылся, так и не трахнув её. Знаешь, когда она готова была раздвинуть ноги? Когда увидела меня через час в штаб-квартире, но уже при полном параде — в форме и фуражке. Ей очень понравилось, что серьгу я оставил в ухе. Я допрашивал её, был тем самым «плохим фликом». Она сказала: «Трахни меня, и я скажу тебе всё, что ты пожелаешь». А я не хотел её — вот, в чём проблема. Меня такое не возбуждает, Ольмедо. Моё наказание было её не касаться, когда капли влаги стекали со стула, где она сидела, на пол. Комиссар тогда решил, что я монстр. Синяя форма, голубая рубашка, галстук, брюнет с кольцом в ухе. Пиджак сидит на тебе, как корсет. Золотые пуговицы — хочется покрутить их, чтобы снять вожделение. Мышцы сокращаются между ног. Я засовываю руку в трусы и пока только трогаю. Нет ничего плохого в том, чтобы немного себя потрогать. У меня просто зачесалось. Да… один раз сожму, и ничего не произойдёт. — У меня всегда было повышенное либидо, — «Всегда!» — прокричали мысли в голове. — Меня очень легко возбудить. Я люблю красоту, эстетику, изящество. Порой я представляю женщин, как картины. Вот сижу на выставке перед полотном, любуюсь… Почему бы?… — Фабрис ехидно посмеивается. — Мне не составит труда начать онанировать перед женщиной, но только так, чтобы она, глядя на процесс, поддержала меня в этом. Женщины всегда западают на картинку. Она может быть ужасной, отвратительной и неприемлемой, но именно в дикости просыпается наше истинное «я». Я просто сожму яйца. Это ведь не плохо, да? Просто так, слегка пройдусь по мошонке. А затем возьмусь всеми пальцами за член. Мой пенис в трусах, не вижу его. Я не приспустил нижнее бельё, не поднял крайнюю плоть наверх. Я… вообще ничего не делаю под пиджаком. Сколько у тебя может быть? Каким он может быть? Рост — 190, 46-й размер ноги, сексуальный нос — длинный, с аккуратной горбинкой. Что там писали в таблицах? Сантиметров 18? Дурацкие таблички с мужскими данными для девочек-подростков. Сейчас бы гадать, какой у тебя пенис. Только не изогнутый. Ненавижу изогнутые члены. — Я не отношу себя к метросексуалам, но люблю хорошо выглядеть. Согласись, что, когда женщина видит привлекательного мужчину в одежде, без одежды он обязан выглядеть ещё привлекательней, — краем глаза замечаю, как поднимается правый уголок губ Фабриса. — Я слежу за собой, Ольмедо. «Мужчина должен быть волосат!» — говорят они. Мужчина должен быть желанным. Захочет ли женщина член, утопающий в лобковых зарослях? Конечно, нет! Ты ухаживаешь за собой, Ольмедо? — издёвка в голосе. — Подстригаю. — А я брею, — Фабрис тянется за вторым леденцом. Сладкие щелчки по зубам — сладкие приливы крови в нижнюю часть моего тела. — Мне плевать, бритые ли ноги, лобок или подмышки у женщины. Если я хочу трахаться, мне важен образ целиком, а не детали. Я не будут засматриваться на её волосы, буду смотреть ей в глаза. Я, — пациент посмеивается, — я брею, но это настолько глупо выглядит! Ольмедо, большой член и бритый лобок! Это так тупо! Мать твою, я не собираюсь сниматься в порнухе! — кончик языка проходится по внешней стороне верхних зубов, и я дёргаю себя чуть сильнее, чем прежде. — Мне нравится, когда волосы отрастают. Да, они жёсткие и короткие, но женщины заводятся от такого. Они даже минет предлагают первыми. Блять… я… я просто послушаю дальше. — Я познакомился с Габи в начале 2007-о года. Она танцевала в клубе «Ше Мун». Отличная выпивка, годная музыка и неон. Девушки на сцене, девушки для приватки. Когда девчонки танцевали, я всегда смотрел только на неё. Мои взгляды её достали, и я решил добить девушку полностью — купил приватку. Видеть Габи на шесте перед носом — одно удовольствие. Я её бесил своим молчанием, я же только смотрел на неё, — он облизывает верхнюю губу и задерживает язык снаружи чуть дольше положенного. — Габи забросила мне в карман пиджака салфетку с номером телефона, а я ей не звонил. Понимал, что она не шлюха, да и сама танцовщица себя таковой не считала. Решил действовать: зажал Габи в туалете перед зеркалом. Она хотела меня — я хотел её. Всё очень просто. Я не трахнул, тогда не трахнул, но ей понравились мои пальцы внутри, мои трения о задницу, моя рука, сжимающая аппетитную грудь. Она стекала в моих объятиях, как кубик льда на ладони — я видел её отражение в зеркале, ощущал горячее дыхание у себя на губах и слышал приторные стоны. Большой палец проходит по возбуждённой головке. Знаю, Фабрис, как ты двигаешь пальцами в воздухе. — История эта довольно долгая, но смешная, — пациент раскручивает фантик на леденце, а я представляю, как он этими пальцами раскручивает головку члена. — Я месяц её мучал, ходил в клуб, следил, а Габи ходила на Орфевр — её ограбили. Представь, что видишь мужика, который сосал твои соски в клубе, за столом комиссара. Я еле сдержался от смеха! Мне нравилось её тело, как она им двигала. Мне нравились её ноги. Мне нравились причёска и кожа цвета горького шоколада. Она выделялась. Она сказала: «Возьми меня и делай всё, что захочешь». Это был наш первый секс, за которым последовали тысячи. Однажды она спросила: «Что тебе нравится во мне больше всего?» Я ответил, что её киска. Габи чуть меня не убила в постели, но вместо убийства был жаркий секс. Каждый наш трах был как последний. Я был счастлив с ней, она дарила мне всю себя. У неё даже в квартире стоял шест, подсвеченный неоном. Габи возбуждала меня, когда представляла, что шест — это мой член. Она танцевала на мне в постели, — Фабрис дотрагивается до правого запястья. — Своё 60-летие я отмечал в клубе. Господи, как я ужрался! Наутро после тусовки Габи надела мне этот браслет, а спустя несколько часов мы занялись последним сексом. Мы расстались, Ольмедо. Не потому, что любовь прошла, а потому, что Габи выбрала жизнь, а не 60-летнего старика. Это были сумасшедшие полтора года. Я встречал её с работы, и мы трахались. Мы трахались, и я провожал её на работу. Ты и дрочил, и трахал неон. Она заразила тебя тусовками и сексом. Ты был опьянён горьким шоколадом. Не хочешь зажать меня в туалете клиники? Член в руке возбуждён, твёрдый, как никогда. Я провожу пальцем по вздувшимся сосудам, и по телу пробегают приятные спазмы. Больше никаких движений — пульсация чувствуется в ладони. Нужен небольшой перерыв. — До Габриэллы была Армель. Да твою мать… — У неё было личико, как у Майли Сайрус, и характер такой же. В свои 22 Армель обладала прокуренным голосом, пухлыми губками и высветленными в перекиси короткими волосами. Татуировка с лицом Бенджамина Франклина на ляжке нас и познакомила. Девушку задержали за кражу, а меня привлекли колготки в сеточку. Армель решила, будто бы я считаю её шлюхой из-за кричащего вида, а я понял, что дурочка не набьёт на кожу Франклина. Не хотел её трахать, хотел помочь. Купил квартиру, дал денег, а потом… потом мы начали трахаться. Мне всегда нравилось, когда она держалась за мою шею и притягивала к себе, а я частенько драл её на кухне. На столе, на тумбочке, на подоконнике. Засунь мою голову в холодильник и отымей в задницу, Фабрис! — Армель делала восхитительный минет. Её губы так волнительно обхватывали член, а когда она заглатывала яйца, я был на седьмом небе от счастья. Я тоже так умею, Фабрис! Я тоже умею хорошо сосать! И если получится, я заглочу твой хер так, что ты тут же охереешь! — У неё потрясающие язык и внутренние стороны щёк. Я специально не кончал в неё, чтобы увидеть, как белые капли стекают по языку в горло. Я нахер вырву себе передние зубы, чтобы твой член, Фабрис, двигался по прямой, по моему языку в глотку! — С Габи мы практиковали и игрались с кунилингусом и анилингусом, — довольный смешок, от которого хочется блевать. — У неё не было смазки, а мы оба хотели анала. Я вылизал все её дырки и шёл по ним, как по маслу. Армель этого не понимала, но у неё были чудесные сиськи. Сиськами тоже можно хорошо дрочить, особенно если они большие. Несколько движений назад и вперёд между зажатыми сиськами, и кончаешь, как миленький. Я уже руку не чувствую. Всё, это пиздец… кисть отнимается. Возбуждение не спадает. Член твёрдый, как дерево, мать его! У меня уже голова заболела. Это не закончится… я не могу кончить! Только попробуй что-то ещё сказать, сексуальный маньяк! — Она любила деньги, хотела зарабатывать. Я устроил её на работу в банк. Армель отрастила волосы, поменяла внешний вид. Стала серьёзной и взрослой, я больше не слышал, как она называет меня «папочкой» и просит кончить внутрь, но сквиртовать девчонка продолжала. Ей нравилось финишировать вместе. Я глубоко в неё входил, до этого быстро-быстро, а на последнем разе резко, до самого конца — вот так мы и кончали. Блять, она кончает, а я — нет! Чтоб тебя… — Луковые колечки, — напоминаю, тяжело глотая воздух. — Ты икаешь? — Фабрис пристально смотрит на меня. — Подать попить? Я бы другое испил, и не из бутылки, а из твоего личного крана! — Мне не помогает вода, спасибо, — отвечаю-тараторю. — Луковые колечки. — Армель купила мне повседневную одежду: джинсы, кеды, футболку и потащила в Бургер Кинг. Я попросил вилку с ножом. Девушка взглянула на меня, как на идиота. Я взял Воппер, какую-то булку с двумя котлетами, картошку и попить, а Армель заказала себе ведро этих дурацких колечек. Блять, кто знал, что они окажутся такими вкусными! Я умудряюсь ещё что-то записывать в тетрадь. Перестаю мастурбировать и писать, когда вижу, как дрожат пальцы Фабриса, которыми он закрывает рот. — Вам плохо? — Армель умерла неделю назад, — пациент заедает слёзы четвёртым леденцом. — Тотем. Неделю назад полицейские обнаружили труп женщины. Ещё при жизни пострадавшая подверглась мучительным пыткам — пыткам, которые знакомы Фабрису: верёвки, стёкла, гвозди и иголки. — Маттиас знал, что мы с Армель были любовниками, поэтому не удивился моей реакции на труп. Сейчас в разных уголках Франции происходят страшные убийства. Расследованием занимается Маттиас Сантарелли со своим отрядом. Эти убийства так похожи на те, которые видел Фабрис. — Мне жаль, простите, — без доли возбуждения произношу я. Фабрис упирается ступнёй в столешницу, разгибает длиннющую ногу и отодвигает от себя стол: — Ну это всё, — гоняя по рту леденец, он застёгивает пиджак. — Я рассказал тебе, что хотел. Как всё?! Нет! — А Моника Беллуччи? — Э-э, нет, тебе не понравится, Ольмедо. Я сижу за рабочей поверхностью прямо и прячу под пиджаком высунутый наружу член в руке: — Но Вы же сами назвали её. Расскажите всё до… конца. Обещаю, что не буду смеяться. — Дурачок, — Фабрис стучит горлом. — Думаешь, я фапаю на реальную Монику Беллуччи? — А это не так? Он делает шаг в сторону и обходит столик. Фабрис будет надвигаться на меня. — Я знаю её с детства. Так получилось. У меня в Италии бизнес, и её отец — мой коллега. Я часто приезжал в Италию к Джузеппе Кавалло, чтобы отдохнуть в жаркой стране. Она была маленькой и сидела у меня на коленях. Красавица одним словом. И вот она выросла, и я предложил Джузеппе, в шутку разумеется, свести её с моим сыном — соединить две семьи. И Джо согласился. Я не видел её много лет, но увидел в ресторане, когда Луи решил представить мне свою девушку, — голос Фабриса меняется: становится пугающе обволакивающим. — Я увидел её и потерял дар речи. Насколько она красива! — в ход идёт итальянская жестикуляция. — Мамма миа! Как Моника Беллуччи в фильме «Малена». Её откровенное декольте, чёрные волосы и карие, безумно страстные глаза, её вкусные губы, — Фабрис медленно моргает и раскрывает челюсти под закрытыми губами. — Талия… хочется схватить и прижать к себе, а длинные ноги закинуть на шею. Хочется затрахать её до смерти. Она шла к моему столику и собирала все взгляды в ресторане. Миленький носик и густые ресницы, — всё ближе, он подходит ко мне, слегка сгорбившись. — Я хотел её. Захотел в тот момент. От неё пахло бергамотом, мускатным орехом и фиалкой. Она пользуется только мужскими духами от Труссарди. От неё пахнет мужчинами, от неё пахнет властью, силой, деньгами и сексом. После той встречи я хотел её всегда и до сих пор мечтаю о ней. Я сказал ей, что она — сука, такая же мразь, как и я. И я отымел её, как животное, пока Луи был на работе. А она сказала: «Уходи», — голос тоньше, тише, обессиленный. — И я ушёл, Ольмедо. А потом танцевал с ней на свадьбе. Я видел её с животом, не мог устоять! — он вцепляется ногтями в волосы. — Приставал в лифте, пытался поцеловать… поцеловал! От неё не пахло лавандой, но она продолжала кружить мне голову, — ещё ближе, он совсем близко, а я почти на пике. — Я навещал её в роддоме, встречал из роддома. Я уложил Армандо баиньки, а она поцеловала меня на прощание, вот сюда, — Фабрис показывает на уголок рта, — потом сюда, — второй уголок, — а после сюда, — палец ложится по центру на губы. Фабрис застывает на месте. — После рождения Матильды она окончательно обессилила. Она сказала: «Фабрис, увези меня». И я увёз её в загородный дом Сантарелли. — Замолчите… — я больше так не могу. — Хватит… Фабрис наклоняет голову вбок и начинает вести кисть от живота до груди, медленно трогая себя, всё выше и выше, пока не хватает шею длинными пальцами. И я представляю, как он всё это проделывает на своём оголённом теле. — Она зашла в мою комнату ночью обнажённая и… — Нет… — я мотаю головой, — нет! — …положила мою руку себе вот сюда, — Фабрис прикладывает ладонь к паху. — Я почувствовал теплоту и влажность. Я почувствовал её желание. — Перестаньте… — Мы трахались до трёх утра. Господь Бог, как она двигается, — Фабрис закрывает лицо руками и наклоняется назад. — Роды пошли ей на пользу! — он свирепствует. — Она стала шире и приятнее внутри! — мой пик подходит. — Её было так много, а в ней было так приятно! Да! Мой член делал так, — правый кулак накрывает смоченный слюной указательный палец левой руки. Фабрис резко вытаскивает палец из кулака, и я дёргаю себя чуть нервозней. — Всякий раз, Ольмедо, я заходил в неё полностью и всякий раз выходил с прелестным мурчанием её киски. — Замолчите! — Я кончил в неё три раза, а она — пять раз! — вот он уже ставит руки на стол и наклоняет лицо ко мне. — Я заполнил её собой, залил полный бак, а она одарила меня жарким поцелуем, — Фабрис закрывает глаза и вытягивает губы, — верхних, — он дотрагивается до рта, — и нижних, — кладёт руку на пах, — губ. Меня ударяет сладкое дыхание из его рта. Всё… всё… В тишине я слышу, как с моих пальцев падает на пол капля. Не знаю, что у меня под столом, но перед лицом ровня нижняя губа и фигурная верхняя. Фабрис находится впритык, а я прячу под пиджаком ещё твёрдый член. — Как Вы можете это делать? Как Вы можете иметь сексуальную связь с супругой Вашего сына? — Луи не удовлетворяет Софию. Ей нужен мужчина, а не пидарас. — Это ужасно. Это низко. — Не нужно быть психиатром, чтобы понять, какая я сволочь, — Фабрис отстраняется и переводит взгляд на открытую тетрадь. — Что ты записал? — Ничего! — одна рука у меня под столом, а второй прячу записи. — Врачебная тайна. Я чувствую, как трясутся мои скулы, понятия не имею, как натянулся скальп на голове. Моя мастурбация была сродни сексу. Самому сильному сексу: желанному, страстному и нескончаемому. Мне было больно, когда я тёр кулаком себя, это не онанизм, это садомазохизм, и в то же время мне безумно хорошо. — Что-то ты какой-то нервный, Ольмедо, — Фабрис поправляет на себе пиджак. — Сходи в туалет и успокойся. По твоему лицу явно видно, что дрочка тебе бы сейчас не помешала. — Вон… — А? — он удивлённо взирает на меня. — Вон из моего кабинета. Я не в себе. Вроде прекрасно себя чувствую, а вроде внутри всё пылает. Чувствую себя вытраханным словами, а не пенисом. — Ты ошибся во мне, верно? Ты и представить не мог, на что я способен. — Вы ужасны, месье Сантарелли. — Потому что трахался с Софией? Ольмедо, я всех их любил, а они любили меня. Я не заставлял их спать со мной, никого не насиловал. Не вставлял в их влагалища предметы, не засовывал руки в анусы, не ссал на их лица. Всё это было обоюдно. И всё это было незабываемо. Я уже не вместе с кем-то из них. Они отпустили меня. Меня в чём-то обвинили? Мне расцарапали лицо от ненависти? Нет. Всех всё устраивало, — Фабрис отдаляется спиной к выходу. — Никто не был шлюхой, никто никого не использовал. После прекращения отношений я общаюсь со всеми девушками, которых трахал. Секс, Ольмедо, не проходит бесследно. Секс со мной невозможно забыть. Меня ненавидят и обожают одновременно. Нельзя испытывать ко мне только одно чувство. И вот они снова — женщины моей жизни. Теперь и ты их знаешь. — Наш сеанс закончен, месье Сантарелли. — Она подаёт на развод. Собирается увезти Армандо и Матильду в Италию. Луи ничего не делает, он уже подписал документы на расторжение брака. — Потому что её трахает свёкр! — кричу в порыве злости и ярости. — Потому что София больше не в силах жить с наркоманом, — Фабрис и глазом не ведётся на мой ор. Говорит с болью и прискорбием. — Утром я встречался с Луи. Я ударил его, выбил зуб. Первый раз в жизни, Ольмедо, я ударил собственного ребёнка. Не я разрушил их брак. София любила Луи, но любовь слабее рассудка Моники Беллуччи. Фабрис зачерпывает целую горсть леденцов и напихивает ими карманы двубортного пиджака: — Убери этот стол. Он мешает мне сидеть на диване. — Я сам решу, что мне делать! — Тогда я буду сидеть перед твоим носом на столе, — он разворачивает один фантик и отправляет в рот конфету. — Как носочки, Ольмедо? Я кладу ногу на стол и задираю штанину. — Отпад! — большой палец вверх. — А брюки — говно. Стук леденца по моим мозгам. Фабрис раскрывает рот, и его громкий, звонкий смех заполняет белый кабинет. Запись сеанса. «Мне будет больно, когда ты войдёшь в меня, ведь у тебя внушительные размеры. Я вытерплю. Держи меня за голову, когда буду отсасывать. Не обращай внимания на рвотные позывы. Я проглочу и в доказательство предоставлю пустой рот. Разреши дотронуться до тебя, когда будешь кончать. Хочу почувствовать твой экстаз. Делай со мной что угодно! Я вытерплю всё! Только сделай это. Прошу тебя». Я убираю с бёдер пиджак, покрытый пятнами, и вижу брюки, на которые разлили кефир. Лучше бы это был кефир. Я ставлю перед собой первую упаковку салфеток и начинаю вытирать. Что со мной происходит… Молочный ламинат под ногами впитывает сперму. Лучше бы я обоссался. Как же стыдно и нелепо. Блять… Не хочу его видеть. Пожалуйста, дайте перерыв.