Red Sex

Утро начинается не с кофе, а с двух мужчин в комбинезонах. — Месье Ольмедо? — интересуется один. — Вы на сеанс? — теряюсь я. — Установка кондиционера. Мы у Вас пошумим пару часиков. Я ничего не заказывал! За чей счёт этот… подарок? Рабочие шумят в кабинете, просверливая бетонную стену. Работать в таких условиях невозможно, поэтому проводить сеансы с пациентами приходится в коридоре на диванчике. — Принимайте работу, доктор, — через два с половиной часа меня зовёт установщик. Всё в пыли, мои белые полки покрыты слоем бетона. Хоть бы подстелили что-нибудь на пол! — А как им пользоваться? — Вот Вам пульт, кнопки «вкл» и «выкл». — И всё? А остальные кнопки зачем? К нему есть инструкция? — А что Вам ещё нужно? Включить и выключить. Для этого люди и покупают кондиционеры. Но я-то его не покупал! — Хорошо, я понял. Сколько с меня? — Нисколько. Заказ и работа оплачены. Мужчины покидают кабинет, а я принимаюсь его убирать. Вот и пригодились грязные брюки. Отличный повод избавиться от них и не придумывать Мишель отмазку о пропаже штанов. Через час кабинет блестит, как будто никакие работы не проводились. Этот кондиционер вообще не подходит к белым стенам и светлому полу! Чёрно-серый! Ну куда он мне такой? Я собрал всю грязь с брюками в пакет и пошёл на улицу к мусорнику. Когда вернулся, двухметровый амбал в коричневой тройке, коричневых брогах, голубой рубашке в тоненькую клеточку теребил пульт от кондиционера. — Уже разобрался? — Не стоило так тратиться, — я поправляю галстук и сажусь в кресло за стол. — Да, конечно, не за что, — Фабрис кривляется, — обращайся. Я могу тебе даже ремонт в этом сраном раю сделать. Подойди сюда, — он вытягивает руку и зовёт меня пальцами — манит. — Я отсюда отлично всё вижу. — Эта кнопка, — Фабрис указывает на пульт, — чтобы твой дурацкий галстук развевался на ветру. Эта кнопка, — палец перемещается на другой бугор, — чтобы твоя задница грелась. Кондиционер, между прочим, работает и на обогрев. А эта кнопка — функция вентилятора. Понятия не имею, в чём разница. Нажмёшь сюда, — Фабрис нажимает, — и воздух пойдёт волнами, — он подставляет лицо. — Ох, как хорошо, волна пошла! Ты чувствуешь, Ольмедо? Старый дурак. — А это — функция лёгкого морского бриза, — на полу появляются капельки воды. Фабрис выставляет оптимальную температуру: 18 градусов и кладёт пульт на подоконник. — Твой личный Роллс Ройс, Ольмедо. Если он сломается, звони мне — починю. — Лично? Фабрис выпучивает на меня карие глаза. Сегодня он без очков. — Лично — могу тебе вырвать его из стенки. Гарантия на меня, я — покупатель, я за него в ответе. Сегодня не стоит столик возле дивана, а тарелка с леденцами примостилась на тумбочке. Фабрис хватает горсть и заполняет правый карман двубортного пиджака. — Ну всё. Пока. — Как «пока»? А сеанс? — Я приехал посмотреть, как тебе установили мой кондиционер. Сегодня не день сеанса. Сантарелли сам выбирает дни сеансов, он не записывается заранее и не оповещает меня о прибытии. — Я дал Вам возможность высказаться вчера, месье Сантарелли. Вы накормили своё эго? — А ты? Фабрис встаёт ко мне лицом перед длинным столом и засовывает кисти в карманы. Пиджак приподнимается в улыбке соблазнительных губ. — К чему Вы клоните? — Порадовал супругу вечером? Что испробовал из того, что услышал от меня? — Моя личная жизнь Вас не касается. — Почему же моя тебя касается? Потому что я хочу с тобой попробовать всё, о чём ты говорил. — Ты сексуально не удовлетворён, Ольмедо. Редко трахаешь жену? Ночью у меня с Мишель был секс. Мы так шумели, что наутро Онри косо на нас смотрел. — Вы редко плачете? Издевательская улыбочка исчезает с лица пациента. Фабрис мрачнеет. — Сегодня нет сеанса. — Вы плакали, когда стали отцом? Когда стали дедушкой? Вы плакали, когда Вам было больно? Вы плакали, когда увидели труп Армель. А когда Вы не могли остановить слёзы? Холодный воздух дует ему в правое ухо. Фабрис мёрзнет под кондиционером, но мои вопросы его ошпаривают кипятком. Он смотрит на меня, и я замечаю слёзы на бездонных глазах. — Вы плакали, когда застали с пятой по восьмую жертву. Вы плакали, глядя в полароид, держа руку у виска. Вы бились в истерике, когда он делал из Вас тотем. Его губы становятся плоскими, ресницы не дрожат. Подбородок слегка дёргается. Я представляю, что во время секса чёрные глаза наливаются кровью, а сейчас они покрываются слезами. Они не заливают лицо, они остаются в глазницах. — О чём Вы сейчас думаете? Кого вспомнили? Кого увидели? — Это мог бы быть чудесный сон, — голос тихий, бархатистый. Тянутся сонорные согласные, превращая слова в симфонию. — Утреннее солнце ослепляет одинокий причал. Мою душу согревает африканская жара. Это кошмар, Ольмедо. Это не сон, это случилось в реальности много, очень много лет назад. Я не просто плакал — я орал. Орал настолько сильно, что порвал голосовые связки. Это была моя смерть. София как-то спросила меня: «У тебя вообще есть душа, Сантарелли?» — Фабрис кладёт руку на грудь. — Я оставил её в Африке. Я встаю с кресла и делаю несколько шагов к нему: — Почему Вы плакали? — Она сказала, что Африке нужен герой. А я ответил, что не такой, как я. Африке нужен герой, но не я, не после того, что я совершил. — Что Вы совершили? Холодно. Теперь и мне холодно под кондиционером. Фабрис облизывает губы и вытирает глаза: — Это не тема для разговора, — голос хрипит от волнения. — Вы были полицейским, Вы носили оружие. Я понимаю, что Вы способны были совершить многое. — Не могу вспоминать это, — он качает головой. — Хочу остаться навсегда на том причале. — А Вы были там ещё? Спустя годы? — Всякий раз, когда езжу в Африку, посещаю пляж, причал и конголезские леса. Я никого не вижу, но ощущаю присутствие в тропических джунглях. Только там я чувствую, как руки смыкаются у меня на животе. — Это галлюцинация? — Это душа. — Чья? Ваша? Фабрис трясёт подбородком: — Спасибо за сеанс, Ольмедо. Он разворачивается и встаёт ко мне спиной — он уходит. — Вам проще говорить о сексе? О женщинах жизни, нежели о женщинах смерти? Сначала Вы поведали мне о мёртвых, не хотели говорить о живых, но теперь, когда я завожу разговор о погибших, Вы отворачиваетесь от меня! Вы заглушили смерть сексом! У Вас перед глазами сиськи, вагины, задницы, деньги и величие! А что внутри, месье Сантарелли? Кто скрывается за этими самыми глазами? Псих? Содомит? Убийца? Я кричу ему в затылок. Кричу и не боюсь, что Фабрис может развернуться и всадить мне в лицо кулак. — Вы понимаете, что больны? — Понимаю, — шёпот. — Почему Вы не можете отпустить Африку? Месье Сантарелли, прошло 40 лет. — Почему они не могут покинуть меня вот уже 40 лет? — Потому что Вы думаете о них. — Ты считаешь, что мне помогут в психушке? Сказать правду? — Всем помогают в подобных заведениях. — Но не мне. Фабрис поворачивается лицом: дерзким, сексуальным и желанным. Он больше не плачет. Слёз как будто и не было. Грудь бурно двигается под рубашкой, зубы скалятся, лоб натягивается — пациент зол. Сейчас Фабрис такой, каким был всегда на сеансах: властным, опасным, непредсказуемым, хищным. — У меня не деменция, Ольмедо. У меня не психоз. У меня нет суицидальных мыслей, — шаг вперёд. — Нет тремора, нет зависимостей, нет хронической мастурбации, нет порочных желаний, — ещё шаг. — Но мы оба понимаем, что я опасен для общества. Ты хочешь меня изолировать, ведь вылечить такое невозможно. Я потянусь и поцелую тебя. Я встану на носочки и дотянусь до твоих губ. Запах грейпфрута щекочет нос. Мне холодно под кондиционером, но от твоего тела исходит жар. — Я хочу увидеть твои слёзы. Прямо сейчас. — Ударьте, и я заплачу. — Не слёзы боли. Нет. Мужчина не плачет от физической боли. Фабрис смотрит на меня сверху вниз. Прямо сейчас. Я думаю над словами, беззвучно двигая ртом. Не могу смотреть на человека в коричневом костюме. Левый глаз слезится. Прости меня, Мишель. — Я считаю Вас очень вызывающим. Вы вызываете во мне определённые чувства. Фабрис расслабляет лицо и посматривает на меня с интересом. — Я мастурбирую. Порой я мастурбирую после наших сеансов. Ваш парфюм кружит голову. Раньше я этого не замечал, но теперь подмечаю каждую деталь Вашего внешнего вида. Жестикуляция, мимика, интонация голоса, микродвижения. — Ты — педик, что ли? — Фабрис делает шаг назад. — Нет, — слеза катится вдоль носа, — я — бисексуал. — Ну, то есть, пидарас, — злость в голосе, презрение. — Я очень люблю свою жену. — И поэтому дрочишь на меня? Ты мне папа, что ли, чтобы отчитывать за ориентацию? Фабрис пялится на меня, как на говно, как на насекомое, червяка, который бесит своим присутствуем. Как на кучу здоровенного дерьма, которая воняет перед носом. Что делают с педиками? Их бьют. И сейчас по лицу Сантарелли я вижу, что он хочет проломить мне череп одним ударом. — Я представляю Вас, Вашу интимную жизнь, моменты, в которых Вы участвуете. Мне нравится это: представлять Ваши действия. Месье Сантарелли, Вы позиционируете себя, как мужчину, которого хотят женщины, который клеит женщин без усилий. И я попался на удочку — тоже захотел Вас. — И сейчас ты ревёшь от неутолимого желания? — голос тонкий и язвительный. Я поджимаю нижнюю губу и случайно не удерживаю всхлип во рту: — Я представляю, как Ваша кожа касается моей! Как пальцы оставляют багровые следы на шее, как засосы появляются на губах! Как эти руки, — показываю на его кисти, — сжимают меня! Три пуговицы — замечательно, но пять — само удовольствие! Расстегните рубашку — покажите татуировку! — кричу ему в лицо. — Подойдите чуть ближе, и Вы услышите, как дрожит моё тело… И он делает шаг ко мне, чуть наклоняется и говорит прямо в глаза: — Я не гомик, Ольмедо, — широкая улыбка. — Я тебе не дам. — Я дам Вам! Мой выкрик его обескураживает, Фабрис отдаляется. — Вы возьмёте меня! Хотите минет — я только «за»! Как хотите берите меня! Только… — Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул? — Да… — мольба, а не ответ. — То есть… — он прикрывает рот ладонью и смеётся. — Ты любишь в попку, Ольмедо? Фабрис издевается надо мной, насмехается, мучает. Я для него посмешище. Он ржёт и не скрывает стёб. — Я всегда трахал мужчин, — ты меня нихрена не знаешь, Фабрис. Да, я чувственный, но и сам могу брать силой. — Я был тем парнем, который соблазняет мальчиков и жёстко их выёбывает. Когда-то я был Вами, только на стороне мужчин. Когда-то разбил сердца многих парней. А по мне и не скажешь, верно? Ни один мужик меня не поимел. Я открыл перед Вами душу, — показываю на рубашке, как разрываю грудную клетку. — Знаете, что это значит? Что я хочу достаться Вам. Я не универсал, не пассив, но если и дать мужчине, то Вам, единственному. — Хочешь, чтобы я лишил тебя анальной девственности? — Да! Да, чёрт побери! Господи, да отымей меня сейчас, Фабрис, и мы закроем этот вопрос! — А как же твоя супруга? Как ты ей об этом скажешь? Мне казалось, что ты, — Сантарелли задумывается, — весь такой правильный, семьянин. А оказывается, что хочешь изменить жене. — Это не измена. Не я буду кого-то иметь, а меня. — То есть, твоя задница будет принадлежать мне, а не… как её звать? — Мишель. — Мишель! — Фабрис щёлкает пальцами. — А может, ты мне пиздишь, и твоя задница скакала по многим херам. — Мне снять трусы и показать Вам своё анальное отверстие? Он оказывается ближе, чем был: — Скажи это. Скажи это вежливо, как ты умеешь. Попроси меня. Его голос ласкает мои уши и будоражит низ живота. — Месье Сантарелли, Вы не могли бы меня трахнуть? — Это будет больно. Ты ведь понимаешь? Громоздкое тело в коричневой тройке двигается в сторону. Широкие плечи обходят справа, но его лицо приковано к моему. — Я люблю анальный секс, но мужчины меня не возбуждают. Поэтому сначала тебе придётся поработать ртом. Хорошо поработать, Ольмедо. — Не сомневайтесь во мне. Он стоит у меня за спиной. Грубое дыхание греет макушку. — Я буду резок. Буду входить в тебя полностью. Ты почувствуешь кровь в заднице. Будет жечь, Ольмедо. Ты потом срать нормально не сможешь неделю. Ты смочишь мой член собственной слюной. Забудь о вазелине. Забудь о ласках. Мужики должны трахаться жёстко. Ты готов к такому, Ольмедо? — Да хоть прямо сейчас. — Что ты представляешь? — коричневые броги стучат по моим ботинкам. Его мыски подпирают мои задники. Он становится ещё ближе ко мне. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — чувствую спиной пуговицы жилетки. — Так достаточно близко? — его пах подпирает мой зад — между нами ткань. — Хочешь, чтобы я тебя обнял? — появляются руки на уровне груди. Глубокие линии на ладонях, ремешок часов и кожаный браслетик. — Или схватил? Вот тут? — левая кисть замирает в сантиметре от галстука. — Ещё здесь? — правая — возле моего живота. — Или ниже? — пальцы касаются бляшки ремня и останавливаются на уровне паха. — Я думаю, так правильно. Здесь моим рукам самое место. Краем глаза замечаю, что он почти лежит подбородком на правом плече. Приятное дыхание обводит ухо. Кедровый запах становится моим, сладкая влага с его шеи соприкасается с моей. Теперь от меня пахнет Фабрисом. Я понимаю, что наступает эрекция. Фабрис держится за бляшку четырьмя пальцами, а у меня встаёт ещё больше. Головку члена натирает ремень. Его длинные ресницы делают на моей щеке тоненькие проколы. Щетина нагревается от дыхания курильщика. Прямо сейчас. Вода течёт по голове. С меня стекает вода. Он поливает меня! — Угомонись, Ольмедо. Успокой нервишки. Это так жара на тебя действует? Хорошо, что я купил тебе кондиционер! — кричит пациент в ухо. Фабрис выходит у меня из-за спины, закрывая пустую бутылку воды. Он смотрит на мою грудь, на вставшие соски. — Езжай домой. Кажется, ты поймал тепловой удар. Мягкая рука ложится на мою голову. Мокрая причёска под его ладонью. Фабрис взъерошивает волосы и втирает воду в кожу. Он проводит пальцами по щекам и губам, убирая висячие капли. — Ты устал, Ольмедо. Я свожу тебя с ума своими историями. Когда Фабрис покинул кабинет, я рухнул на мокрый пол. Я открылся перед ним, а он мне не поверил… или не захотел верить. Запись сеанса. «Ужасно быть бисексуалом. Придёт так однажды красавчик — и ты потеряешь голову. Я увидел, как ты плачешь. Хотел обнять тебя, но не посмел. Ты не выдержишь моих прикосновений. А я стойко вынес твоё нахождение за спиной! Всё так, как я и представлял. Кто-то хочет быть за спиной сильного мужчины, а мне по душе чувствовать за собой сильного мужчину. Ты обнимешь меня, твои руки коснутся тех мест, над которыми замерли, и я обмякну. Упрусь затылком в твою ключицу и не захочу, чтобы ты меня отпускал. Спасибо за Роллс Ройс под потолком. Теперь мне холодно, потому что жары в моём кабинете больше нет. И, вероятно, ты не придёшь завтра. Фабрис, не думай, что я плачу, как девочка, просто ты действительно мне нравишься». Тебя уже ничего не исправит, Сантарелли. Ты болен и не хочешь лечиться. Ты не примешь ни от кого помощь. Боюсь ли я тебя так сильно, как ты предполагаешь? Ты ничего не сделаешь со мной, я в безопасности. Ты не позволишь испытать мне боль. Ты не убийца, Фабрис.