Red Sex

Сегодня ему потребовался сеанс. Он молча заходит в кабинет и садится на кремовый диван. Песочная тройка, голубая рубашка, коричневые броги со светлой перемычкой. — Вы неважно выглядите. Плохо спали? Хочу подколоть его, зная, как он провёл первую половину ночи. — Почти не спал. Приехал домой, заснул и проснулся через пару минут. Мешки под глазами и серая кожа, осипший голос. Выглядит, как после попойки. Залил с утра, Фабрис? — Вы что-то употребляли утром или ночью? — Только тот коктейль. Утром я выпил таблетку от головной боли. — Вам приснился кошмар? Всё это время Фабрис смотрит вниз, себе на ногти, но после прозвучавшего вопроса поднимает глаза на меня: — Тотем. Я читал об этом в интернете, об этом сне Сантарелли говорил на третьем сеансе. «Из меня делают тотем» — так сказал пациент и замкнулся в себе. — Расскажите об этом. Именная тетрадка лежит в ящике. Мне не хочется ничего писать. — Это называется Нконди. Впервые я увидел Минконди в Африке, — Фабрис поджимает губы, — на людях. Мой отец увлекался африканской культурой, но подобных статуэток в доме не было. Мне кажется, отец боялся, ведь Нконди — дом духа. — А Минконди что такое? — То же, что и Нконди, только во множественном числе. Фабрис сидит с краю, в самом углу дивана. Нога на ногу, не широко. Пациент зажат, перебирает пальцы. — Африканцы — народ загадочный. Они верят в духов. «Кома нлока», — со скрежетом произносит Сантарелли, — что означает «забивать проклятье». Так говорят африканцы, когда забивают гвозди в статуэтку. — А зачем они делали эти статуэтки? — Чтобы наслать беду, проклятия и болезни на врагов. В открытом ноутбуке я нахожу картинки Нконди. Фотографии впечатляющие. — Все статуэтки разные, они несут множество функций. Ими не только убивали, но и лечили. — А как… как всё это происходит? — Это делает шаман. Лучшая Нконди — от самого сильного шамана. Глина или дерево. Форма человеческого тела говорит о том, что все духи когда-то были людьми. У статуэтки должен быть открыт рот — именно через рот дух проникает в фигурку. — А… остальные атрибуты? — Через стеклянные глаза Нконди-дух смотрит на мир. Руки связаны, ведь руки ему не нужны. — Это что-то вроде куклы вуду? — Кукла вуду — это человек, Нконди — дух. Их связывает то, что обе вещи просто сосуды. — А откуда берётся дух? — С кладбища, Ольмедо. Шаман делает пустую статуэтку из глины, идёт на кладбище за духом, а потом начинает насылать проклятие с помощью гвоздей, стекла и иголок. Я смотрю на фотографии: — Рот специально забивают, чтобы дух не покинул сосуд? Фабрис кивает. — А после ритуала что делать с фигуркой? — Если насылаешь беду на конкретного человека, то даришь ему Нконди или оставляешь на территории, где живёт этот человек. Ужасные вещи, Ольмедо, происходят с этим существом. Я — скептик и не верю в духов. Не верю в приведения и полтергейстов. История чужой страны меня не пугает, ведь я нахожусь у себя дома. Африка далеко от Франции. Подобные вещи не страшат до той поры, пока не сталкиваешься с ними. — Он делал тотемы из людей. Он делал Минконди не из глины, а из человеческой плоти. Я приехал в Конго, когда на счету у убийцы было четыре тотема. Знаешь, увидишь подобное на секционном столе… — Фабрис ломает ногти, — и сразу поверишь в легенды. — Вы допрашивали его после задержания? — Нет, — Сантарелли утвердительно качает головой. — Я сразу же передал его конголезским полицейским. — А почему так поступили? — Я очень хотел домой, во Францию. К тому же… я увидел его глаза и понял, что он не сумасшедший. Ольмедо, в его посыле был смысл, его проклятия были, — Фабрис поднимает левую бровь, — логичными, но методы — ужасными. — Вы даже и парой слов с ним не обменялись? — «Сильный дух» — так он сказал, когда я поймал его, дотронулся до моей груди и произнёс эти слова. Я понял смысл только через несколько лет. Фабрис смотрит на меня и заставляет думать. У пациента нет души, он пуст, а его тело — сосуд для сильного духа. — У Вас внутри… сильный дух? — спрашиваю без доли сарказма, потому что есть сомнения на этот счёт. Фабрис пожимает плечами: — Не знаю, Ольмедо. Порой мне кажется, что если бы не та история, я был бы другим. Вселился ли кто-то в меня перед отъездом из Конго? Не думаю, что во мне сидит чёрт, не в прямом смысле этого слова. Я сам стал чёртом со временем, сделал из себя чёрта. — Чтобы пострадали другие, чтобы проклятие распространилось… — выстраиваю цепочку. — Осталось забить гвозди в моё тело и поставить стёкла в глаза. Понимаю, как это глупо звучит, Ольмедо, но это правда. Я заведён, осталось взвести курок. Ещё чуть-чуть, и он взорвётся. Вот она и опасность обществу. — А Вы чувствуете в себе эту кипящую агрессию? — Я ударил сына. Что могу сделать чужому человеку? Я всё же в опасности? — Что происходит во сне? — Они помогают ему — жертвы помогают убийце. Они раздевают меня, дальше он всё делает сам, девушки лишь наблюдают. Тугие верёвки режут кожу, а большие гвозди пробивают кости. Сильного духа необходимо удержать в теле. Я перестаю видеть из-за стёкол в глазах. Слышу голос, когда он забивает проклятие. Последнее, что он делает — это пробивает мне горло гвоздём. — И после Вы просыпаетесь? — После… я рву на себе верёвки и встаю, как та женщина из галлюцинаций. — Вы сами себя боитесь? — Нет, — утвердительный ответ. — А я должен Вас бояться? — Нет. Однажды я представил, как проламываю кулаком череп одному метрдотелю. Это была спонтанная картинка. Больше такого не происходило. — Что для Вас самое страшное в этом кошмаре? — Что я умру. Не вынесу этих пыток. Девушки умерли, и я им не помог. А через 40 лет и я так умру. Не хочу это, Ольмедо, — Фабрис кладёт голову на спинку дивана. — Хочу умереть спокойно. — Дома, в кровати, во сне? Фабрис поворачивает голову на окно, и на солнце блестят глаза: — Быстро. — Это правда, что убийца умер? — Правда. Его не стало 10 лет назад. Тибус скончался от рака в психиатрической клинике. — Он ведь бельгиец. Почему его привезли во Францию? — Потому что он убивал француженок. Я не был причастен к процессу, даже на суд не явился. Мне было плевать на срок и то, что его признали больным. Тибус был здоров, Ольмедо, он до самой смерти изготавливал Минконди в стенах психушки. — Вы догадываетесь, кто сейчас убивает людей во Франции? Кто сейчас делает тотемы из людей? — Это может делать любой, ведь материалы дела были в открытом доступе. Убийца совершает ошибки или нарочно не хочет быть похожим на Тибуса. Маттиас поймает его или убьёт. Я не сомневаюсь в сыне. — А в чём сомневаетесь? — В том, что не застану конец этой истории. Фабрис полностью расплывается на диване. Я встаю с кресла и подсаживаюсь к нему. Пациент ложится спиной на колени и утыкается правой рукой мне в грудь. — Я — псих, Люк? — Я обещал тебе не ставить диагнозы. Мы просто разговариваем. — Я сваливаю на тебя свои проблемы, и ты охуеваешь от моей жизни. — Это моя работа, месье Сантарелли — слушать чужую жизнь. Фабрис шевелится: закидывает ноги на подлокотник и двигает меня, кладёт голову на бёдра. Ну как тут устоять? Я запускаю пальцы в седые волосы: мягкие и воздушные. Каким шампунем ты пользуешься? — Я понимаю, что ты не молод и думаешь о смерти. Ты болеешь? Что-то тебя беспокоит… в физическом плане? — Ноги отекают, если много хожу. Кашляю по утрам из-за сигарет. Раньше курил больше, решил бросить — бросил на время, а из-за Софии снова закурил. Ненавижу перепады температур и магнитные бури. Это старческое? — Это обычное. — Ольмедо, я трахаюсь, как конь! — он стучит меня по груди. — Член стоит по утрам, как у подростка! — Видел, верю. Ну а вдруг… у тебя… — Рак? — Да. — Ничего подобного в моём организме нет. — А сердце? — Пока оно стучит. Мои руки так и не отпускают волосы Фабриса, а он и не против. — Как жена отреагировала на твоё возвращение после клуба? — Я сразу же пошёл в душ, пришлось смыть твой запах. — Она ничего не поняла? — Думаешь, Мишель чувствует присутствие второго мужчины в нашей жизни? — Он у вас и так есть — это ваш сын. Фабрис приподнимает плечи и притягивает меня за шею. А когда я тебя буду целовать? Я бы задал этот вопрос, если бы мои губы не были во рту Сантарелли. Фабрис так поворачивает нижнюю челюсть, что она издаёт звук вывиха. — Прости, — он отрывается от меня, — такое случается. Я слишком изворачиваюсь ртом. Всё нормально, я ничего себе не вывихнул. И он доказывает это, чмокая в сомкнутые губы. А потом снимает с меня галстук и встаёт с моих бёдер. — Только не выкидывайте его! Он… мне вообще-то нравится. Фабрис вертит в руках мой галстук: — Я тебе его верну. Сегодня. — Вы ещё приедете? Сантарелли снимает с меня очки и надевает на свои глаза: — Повторная экспертиза, — пациент водит лицом перед носом. — Доктóр-р-е Ольмедó, — Фабрис гнусавит и добавляет яркий французский акцент поверх своего нормального произношения, — комиссар-р-у Сантар-р-ель-ли без Вас не справи́ться. Дельó слишком слож-жь-ное, оно тре-е-бует Вашего… присут-ствия и зоркого гляза. — Ты опять будешь кого-то трахать при мне?! — В 8 вечера жду тебя в Роллсе без тру-си-ков, — жаркий чмок, и очки на моём носу. Вот… старый пень! Фабрис как будто слышит мои мысли. Открывает дверь и закидывает согнутую в колене ногу на дверной проём, закусывая нижнюю губу, проходится вверх по косяку паховой областью. Ну давай ещё и дверь трахни мне тут! — Адиос! — он натягивает на пах отверстие дверного проёма. Твой член не язычок замка! И этот человек собрался умирать… В нём жизнь кипит похлеще, чем в моей. В 19:50 вечера я сажусь в чёрный Роллс Ройс, решил пораньше уйти с работы. Фабрис курил и не ожидал увидеть меня раньше времени. У него на шее мой галстук поверх рубашки и жилетки. Сорочка василькового цвета, тёмно-синий пиджак с белыми погонами и вставками на пуговицах, а также песочные брюки. Лицо уже не серое, и мешки пропали — отоспался. Он протягивает мне руку ладошкой наверх. — Что? — Твои трусики. — Ты это серьёзно?! — Я, кажется, понятно тебе сказал днём. — Фабрис, меня достали твои шутки! — Снимай, — он выпускает дым мне в лицо и ждёт, облизывая зубы под верхней губой. Я оглядываюсь по сторонам зачем-то и касаюсь бляшки ремня. — Я пошутил, — и Сантарелли начинает дико ржать. — Придурок… — Это просто шутка, Ольмедо. Пристегнись, поедем с ветерком. Понятия не имею, в какой клуб мы отправимся на этот раз. По дороге Фабрис кому-то набирает: — Ал-о-о-о. Да, это я, — он даже по телефону улыбается. — Куколка, мы приедем пораньше. «Куколка»? Опять какая-то баба! Я так говорю, словно женоненавистник, но я люблю женщин. — Ага, — продолжает Фабрис по телефону, — ну, ему неймётся. Да, нетерпеливый паренёк. Тебе такой понравится. Всё, ладно, будем через двадцать минут. Фабрис завершает звонок, смотрит на меня и подмигивает: — Ну и рожа у тебя, Ольмедо, — я прижимаюсь к окошку и вцепляюсь руками в ремень безопасности. — Ты как будто меня ревнуешь. Чего такой красный? Сейчас щёки лопнут от натуги. — И что это за «куколка»? — Она тебе понравится. Её зовут Кристель, ей 26 лет, не замужем. — Ты мне её впариваешь?! — Ну… почти. Она миленькая, как и ты. — То есть, сегодня ты будешь ебаться в квартире? — Ага. Многоэтажка. Нам на двадцать первый этаж. — Можно Вы объясните заранее, что мне следует делать? Прятаться в коридоре или на кухне? — Возбудить меня. Фабрис прижимает меня к зеркалу. Мои руки держатся за железные поручни. — Прям тут отсосать? — Нет. У тебя есть время до двадцать первого этажа, чтобы возбудить меня без помощи рук и рта. Трогать запрещено. Я должен появиться перед Кристель при полном параде. — И в моём галстуке. Его руки оказываются сзади — на заднице. Прям две моих ягодицы в двух его ладонях. Он смотрит на меня и лыбится. И начинает тереться пахом. Так сильно и настырно — будто бы у меня вагина, и Фабрис входит спереди. —Эй-эй! Легче-легче! Вы мне дырку протрёте на штанах! Снизу вверх — насаживает меня снизу вверх. Кладёт подбородок на плечо, жопу мою так смачно сжимает. У него встаёт, упирается прям конкретно. Ещё и коленки острые бьют по бёдрам. Я смотрю на табло: шестнадцатый этаж. Давай, Фабрис, мать твою, вставай полностью! А в итоге встаёт у меня… хех… неловко вышло. Простите. Ну и кто придёт при параде к Кристель? Фабрис прикусывает меня за основание нижней челюсти. Только волосы мне не оторви! А затем отпускает. Лифт пищит, и двери открываются. — Сегодня я намерен увидеть тебя голеньким. Нас встречает девушка в коротком халате. Улыбается, глаза смеются. Круглолицая, без макияжа, слегка домашняя. Симпатичная. Кристель мне нравится больше, чем та, вчерашняя. С порога Фабрис целует её в губы: — Кристель — Люк, Люк — Кристель. — Привет, — она протягивает мне руку. — Привет, — ответное пожатие. Что за «тройничок»? — У меня всё готово. Пойдёмте в комнату? Я думал, что просто в сторонке постою, похлопаю. Девушка берет меня за руку и ведёт в комнату, освещённую красным цветом. Мольберты, краски, наброски и картины. Видимо, художница. — Расслабься, — Кристель сажает меня на кровать. — Фабрис предупреждал о тебе. А вот меня он не предупреждал! — Доктор Ольмедо, расслабьтесь, как сделали это в лифте, — Сантарелли садится рядом со мной. Я тебе сейчас въебу! Что это такое?! Мне — 43, и я не мечтаю о сексе втроём. Я — семьянин и приличный человек. — Красивый галстук, — Кристель проводит по шее Фабриса. — Это его, — кивок в мою сторону. — Хороший вкус, Люк. Кристель целуется с Фабрисом: его голова запрокинута, руки заведены за спину. Я вам не мешаю? — Разденься. Она снимает халат. В полном неглиже! Это слишком близкий контакт. Фабрис пододвигает меня к себе и засовывает свою руку во влагалище. Начинает возбуждать, и это у него хорошо получается. Он вытаскивает руку и показывает влагу. Подносит пальцы к моему рту… понятно… Я облизываю и проглатываю женские соки. Вот это близкий контакт! Самое главное — сохранять спокойствие. Средний и безымянный пальцы хлюпают во влагалище. Ты её сейчас перевозбудишь! Я понял-понял, что у тебя отменные пальцы! И вот я снова чувствую их у себя во рту. — Раздевайся. Я снимаю с себя рубашку и брюки, а с Фабрисом это проделывает Кристель. На мышцы, словно кровь, ложится красный свет. Сантарелли голый передо мной. Мне даже стыдно за себя, за свою фигуру. Кристель садится на него и тут же начинает двигаться. А он снова смотрит на меня, хоть и целует в это время её. Длинные ногти впиваются в широкую спину, за что девушка получает резкий вход. У Кристель обычная фигура — не такая, как у вчерашней: маленькая попа и небольшая грудь, однако Фабрису это не мешает. Маленькие ягодицы отлично помещаются в крупные ладони. Он откидывается назад, а её ладони ложатся на его грудь. Даже будучи снизу, Фабрис ведёт. Сгибает ноги в коленях, приподнимает тело и долбит Кристель со всех сил. А я-то рядом с ними сижу. Хотя бы начну мастурбировать ради приличия. Ребят, я тоже в теме! Я типа с вами! Одна рука Фабриса на талии, большой палец второй руки ласкает клитор. Кристель так кричит. Не похоже на симуляцию — ей действительно хорошо. — Поменяем позу? Хочу сзади. Девушка слезает с Фабриса и садится на меня. — Нет-нет-нет! Сантарелли кладёт меня на спину, толкая в плечо. Отлично, Кристель сидит на мне! Ну хоть членом я не вошёл в неё, прижал к животу и прикрыл рукой. Это не измена! Я никого не трахаю! — Я тут немного полежу на тебе, — она ставит меня в известность. — Да вы мне не мешаете. Фабрис вставляет ей сзади и склоняется грудью на её спину. Цепь болтается над головой Кристель. — Представь, что её тут нет, Ольмедо. Как?! Её сиськи на мне! Её тело полностью на мне! Она трётся своим животом о член! Фабрис ставит кисти на уровень моей головы и трахает девушку, будто меня. А он красивый… очень красивый, если занимает верхнюю позицию. Он сильный — руки напряжены. Связки под кожей на шее превращаются в канаты. Мне всегда нравился его голос, тембр и смех, его придыхания, но всё это не сравнится с тихими стонами. Мужчина может красиво стонать, мужчина может стонать и не стесняться. Я ступнёй касаюсь его голени — он, не отрываясь, смотрит на меня. «Ей хорошо, а мне бы тоже могло быть сейчас хорошо», — говорю я про себя Фабрису. Он поднимает Кристель с меня: — Иди подрочи в углу, Ольмедо. Кого-то ставят в угол за непослушание, а кого-то, чтобы онанировать. Фабрис переворачивает девушку на спину и пододвигает на край кровати, чтобы я видел, как он будет иметь её в такой позе. А я тут, в углу, сижу и мастурбирую. Смотрю красивое порно с восхитительным актёром в главной роли, получаю эстетическое удовольствие, а не душевное. Фабрис сидит на коленях, а на его плечо закинута женская нога. Он держит девушку за живот и целует лодыжку. Член входит волной сверху вниз, выгибается и накрывает Кристель очередной порцией оргазма. Сантарелли берёт её раком, а так бы ты мог взять меня. Он стонет ещё сильнее — скоро кончит. Показуха близится к завершению. А мне что-то и кончать не хочется. Я отворачиваюсь — смотрю в красное окно на чёрное небо. — Смотри на меня! Фабрис пугает громким криком. Он толкает Кристель в сторону и направляется ко мне. Бить, что ли, собирается? Передумывает — оглядывает стол. Что-то берёт среди бардака и быстрым шагом подходит к углу. Закрываю лицо руками и коленями, но он убирает их, и я чувствую холод над верхней губой и специфический запах. Ничего не видно, потому что жмурю глаза, а когда открываю, лицезрею его. Фабрис стоит надо мной, руки подняты вверх, ладони держат стены. Его тело перед моим лицом: бёдра, покрытые короткими волосами, плоский живот, накачанная грудь и обтянутые кожей рёбра. Безупречно. Я беру в рот член без помощи руки, и Фабрис открывает рот в сладостном стоне. Знаю, что Кристель такого тебе не сделает. Он начинает трахать меня орально. Понятия не имею, что делает девушка на кровати, наверное, наблюдает и офигевает от происходящего, а может, не удивляется очередной выходке Фабриса. Его член большой, не поместится в рот вместе с яйцами — тут что-то одно: либо первое, либо второе. Когда я перейду к мошонке, Фабрис остановит меня, если судить по предыдущему разу. А что будет в этот? Я подключаю руку, растягиваю кожу на основании пениса и провожу кончиком языка по уздечке. Яйца у него, как бильярдные шары. В таком случае мой рот — это лунка. Попробую твою фишку — касаться губ без языка, только в твоём случае вместо губ будут яйца. У Фабриса трясутся ноги — пора. — Люк, я… — Знаю. Касаюсь лобка, немного прокручиваю член и кладу головку себе на язык. «Хочу, чтобы он кончил мне на живот». Я быстро поднимаюсь, не выпуская пенис Фабриса из рук, и сперма обжигает мой живот. Клочки волос покрываются вязкой жидкостью. Сантарелли отрывает ладони от стены и подаётся чуть назад на шатких ногах. Он смотрит то на мой живот, то на меня, сильно и часто вздыхая. — Получил желаемое… — Ещё не до конца. Я наклоняюсь и начинаю губами подниматься от паховой области наверх, задерживаясь на солёном животе. Когда дохожу до груди, то представляю женщину, ведь ей я бы провёл языком по ложбинке, но татуировка возвращает меня в реальность. Я так хотел её увидеть, и теперь она перед моими глазами. Так что там с ложбинкой? Хватаю Фабриса за бока и целую между грудей, в завершение делаю засос на левом соске. Добавим красок на чёрную татуировку. Сантарелли прижимается ко мне, касается лопаток ладонями и целует в щёку. А после отступает к кровати и падает спиной на неё. — Ничё-ничё, — успокаивает меня Кристель и гладит Фабриса по животу, — дай ему десять минут. Старичок, как ни крути. Пойдём, я сделаю тебе чай. Я надеваю трусы и накидываю рубашку. В коридоре висит зеркало, в котором замечаю нарисованные кошачьи усы такие же, как у меня были. Дотрагиваюсь до верхней губы — это краска, она легко смоется. А мне бы смыть сперму Фабриса с живота. Кристель наливает чай и угощает печеньками. Да, а то мой спутник сегодня не отвёз меня в ресторан и даже пиццу не купил. — Всё нормально? — интересуется Кристель. — Да, спасибо. У тебя? — Хорошо. Давно ты знаком с Фабрисом? — Три года. А ты? — Шесть лет. Ты действительно доктор? — Ага, психиатр. — Лечишь Фабриса? Меня удивляет этот вопрос. Кристель тоже понимает, что с нашим общим знакомым что-то не так. — Я оказываю ему поддержку, скажем так. — Ты главное… пойми его, Люк, и ни в коем случае не отворачивайся от него. Я замираю с печенькой возле рта: — Что ты имеешь в виду? Что ты знаешь о нём? — То же, что и все, но ты можешь знать о нём больше. На кухню заходит Фабрис, голый, но в очках. В одной руке — мобильник, в другой — пачка сигарет с зажигалкой. Он садится напротив, и Кристель ставит пепельницу и вторую кружку. — Значит, печенюхи жрёшь без меня? — Фабрис достаёт сигарету и закуривает. — Меня угостили. — Ребят, я пойду в душ. Фабрис кивает и машет рукой — девушка скрывается в ванной. Такой нелепый в своих круглых очках. Что-то ковыряется в телефоне, наверное, дела решает. А, нет, корова замычала — Фабрис играет в фермера. — Молоко собираешь? — подкалываю я его. — И молоко, и яйца, и овечью шерсть. Сейчас засажу на ночь грядки, и можно спать спокойно. — Кто такая Кристель? — Бывшая одноклассница Мере. Встретились как-то на вручении аттестата. — Не говори, что ты тогда впервые её трахнул. — Не-е-ет, — выдыхает дым в сторону и откладывает телефон. — Спустя три года. Мы и не общались толком до этого. — А с Мере она общается? — Тоже нет. У дочери вообще нет подруг. — Что означает твоё тату? Опять Африка? Тут какие-то узоры и маски. — Это татуировка племени Маори. Тату у них называется Мокко. Это единственный в своём роде эскиз: здесь собраны все символы — животные, маски, узоры и природа. Это… мой личный оберег, Ольмедо, мой тотем. — Краска ярко-чёрная. Она у тебя давно? — Лет 30. Я подкрашиваю её каждый год, делаю коррекцию. — Чтобы тотем работал? Фабрис тушит сигарету и пьёт чай из кружки: — Да, чтобы тотем работал. Кристель провожает нас, пока Фабрис ковыряется в воротнике рубашки перед зеркалом. Девушка рассказывает о своих панических атаках. — Так, Ольмедо, ты взял свои печеньки? — Да, — показываю ему небольшой пакетик. — А мадам Ольмедо не будет тебя ругать? — Я съем их по пути домой. — Ты тётеньку Кристель поблагодарил? — Да, месье Сантарелли. Художница стоит в халате на голое тело и смеётся над Фабрисом: — Ну мы договорились, Люк? — Да, приходи, поговорим. — О-о, приобретаешь новых клиентов, Ольмедо? — Фабрис отрывается от зеркала. — Хоть какая-то польза от твоих вылазок, — я делаю надменное лицо. Сантарелли обнимает Кристель и смачно её целует: — Спасибо за вечер. Девушка что-то шепчет на ухо, что-то похожее на: «не обижай его, он хороший». Фабрис переводит на меня взгляд и говорит: — Хороших мальчиков не обижаю, — подмигивает. Уже у лифта я опоминаюсь и вспоминаю про усы: — Подожди, я забыл смыть усы. Фабрис удерживает меня под локоть и притягивает к себе: целует сначала верхнюю губу, а затем — нижнюю. — Ко-тик, — ещё одно лёгкое касание. — У меня в бардачке есть влажные салфетки. Это пальчиковая краска, она без проблем стирается. Салфетки потребовались не только мне, но и Фабрису, потому что я отсосал ему прямо в Роллс Ройсе и вытер рот клетчатым галстуком.