Stay Missy & Blonde feat. Isabella Celander
Скара не брезгует использовать кулаки для решения проблем. Давно еще перестал ощущать какую-то ошибочность в этом, хотя раньше, когда его, сидящим в углу в слезах, окружали, он боялся даже плохо посмотреть на человека. Может, страха и не было, однако нечто, что вспоминать сейчас не хочется — да и не выйдет — точно имелось в его липких и хлипких чувствах. Сейчас Скарамучча жалеет, что раньше не понял этого. Вот бы чуточку раньше. Оказывается, есть люди, которые не понимают слов, и, как иностранцы, повторяют одно и то же, пока ты уже успел одно предложение перестроить раз тысячу. Им хочется решать все кулаками, у них чешется все в костях, такой зуд нельзя отбить переговорами или позволив сбить себя. Этого будет недостаточно, никогда не будет достаточно. Есть много вещей, в которых Скара не уверен, но в том, что отлично дает отпор не только словами — на все сто. Ему пришлось потратить все детство для этого навыка, все пластыри и бинты в медпункте, цельность костей и кожи, и всевозможные бранные слова смотрителей. Они лишь удивлялись тому, как некогда тихий, плаксивый ребенок превратился в такого несносного смутьяна, пытались снова вернуть того. Уговаривали прекратить, уверяли, что не выход все решать жестокостью, только маленький ребенок им не верил ни черта, ведь четко помнил, как они же прикидывались слепыми, когда доставалось ему. Никогда не просили тех прекратить, не осуждали словесно, а на него кричали, пытались что-то вдолбить, выбить клыки, которые наконец начали вылезать, будто от этого зависит судьба мира. Будто Скарамучча был дохуя рад тратить свое детство на ссадины и бесконечные маты. Каждый день уделять на любимую книгу по пятнадцать минут, потому что просто физически уставал; потому что могли отобрать; потому что не успевал. Хотел наивно говорить как те поэты в стихах, рисовать крохотные натюрморты и носить классическую одежду. Он пришел к силе быстро, через слабость и ненависть. Скара ненавидел тех людей, которые тупо решали проблемы мордобоем, но в итоге сам обляпался в том же говне. Иначе быть не могло, так как в том месте по-другому его бы не поняли. Со временем приходит привыкание, а после удивление, что когда-то ему хотелось чего-то иного. Одно осталось неизменным — он все еще всем сердцем презирает таких людей. Чайльд казался таким еще пару минут назад, пока его не завалили двое на землю, смачно вмазав по смазливому лицу. Скарамучча на такое зрелище лишь вздыхает, не отрывая скучающего взгляда от пыльной рыжей макушки. — Да как ты посмел, выродок, — слышится высокий девчачий голос, немного сиплый из-за сломанного носа. — Ты, еблан, не врубаешься, что бить девушек плохо?! Она подходит к Чайльду, хватает его за вьющиеся локоны и бьет коленом в челюсть. Парни, среди которых она была единственной женского пола, смиренно стоят поодаль, лишь несмело наблюдая, как чужой высокий каблук впивается в бок рыжего. — Мы договорились, что ты просто разукрасишь ему лицо, — вмешивается Скара, не желая давать этой дряни больше положенного. Девушка на это фыркает, и глазами стреляет в его сторону. — Кто ж виноват, что ему мало? — возмущенно. — Этот отброс даже не икнул, захочу и отрежу ему хер, мне нужно видеть, что ему хуево, — она вдруг скалится широко. — А ты не вмешивайся, это твой косяк тоже. Лучше бы Скара реально молчал в тряпочку, потому что этой мадам стало совсем скучно, и теперь он стоит перед Чайльдом с ножом, глядя в его измаравшееся лицо сверху вниз. Тот сидит на коленях, только глаза его по-прежнему чистые, широко ожидают неизбежного, и хоть бы притворился, что ссыт, что страшно. — Давай, — подбивает женский голос. — Отрежь ему кусок уха, как теленку. Ножик в руках Скарамуччи ловко скользит по пальцам, пока он хмурится от слишком светлого цвета радужки напротив. Рыжий молчит, похоже, его совершенно не волнует то, что ему собирается отсечь кусок плоти, либо до него банально не дошло. Скара слышит, как его торопят в нетерпении, но не делает никаких движений, заставляет себя застыть, а потом поднять уголок губ. Чайльд даже не удивляется — отвечает ему. — Пошла нахуй. А потом все, как в тумане, в конце которого Скара приходит к выводу, что не стоило ему связываться с Чайльдом. Он чувствует жидкость, что медленно и вязко стекает из носа. Ему не нужно смотреть — это кровь, неприятно пахнет, неприятно липнет. Один взмах руки, и рукава белоснежной рубашки теперь в глубоком красном пятне. Рыжий от этого смеется все громче. Они одни: помятые, но, на охуенное удивление, целы. — Слабачье, — Чайльд довольно мурлычет, потягиваясь. — Я так долго ждал, когда они по-настоящему разозлятся. Скарамучча глядит на его профиль и понимает, что охуевает каждой клеточкой тела и нерва. Но не скажет этого, потому что сам видел, как разносил тут всех, словно спичек, пару минут назад Чайльд Тарталья. Остается только один выход — смех. — Ты ебнутый, — у Скары плечи трясутся и пальцы дергаются, они смотрят друг на друга. — Просто псих конченный. Они так и сидят, разнося ржач по желтому от заката округу.***
— Почему ты ржешь? — Скарамучча даже не бесится, просто он на взводе. — Никогда не видел тебя таким, — лыбится во все зубы Чайльд. — Часто же я стал так думать. Они наблюдают за тем, как сиденья наполняются студентами, с тех пор как тут было совсем пусто. — Ты помнишь его? — Скаре вдруг захотелось неудержимо поболтать. — Он говорил, что подходил ко мне. — Хм… Казуха… Казуха, — рыжий глубоко закапывается в размышления. — Ой, держу пари, мне было все равно на него. — Вот именно! Может, — выдыхает нервно, — и мне… было. Скарамучча кусает губу, не веря в то, что вырвалось из него. Однако он знает, что это правда, и рыжий тоже, — мозг решил пока не врать. — Ну, зато сейчас нет. Чайльд замечает только пришедшего, убитого на вид Дотторе и, оставляя Скару одного, занимает свое место рядом с ним. Брюнету остается думать, что слышал такие слова уже, только их смысл был полярно противоположным, и сказаны одним юристом-притворщиком. Он взглядом следит за передвижениями людей, стараясь не всматриваться в их лица и фигуру. Цвет волос. Стоя в просторной аудитории, Скара рассчитывал на чертово дежавю или хотя бы на чудесное озарение в последний миг, — но всплыло лишь одно выступление с докладом, в которое были вставлены анекдоты для проверки внимательности слушателей. Или как он специально доебывал препода вопросами, чтобы потянуть время и просто вывести. Как с Дотторе заварили лапшу прямо там, на задних рядах, с термосом на перевес. И еще много чего, только не того, что надо бы. В какой-то момент Скарамучча, наконец, замечает множество глаз, направленных на него. Ну да, никогда еще мелкий вредитель не пропускал так много пар, да еще и дни: мог прийти на самую последнюю, под самый конец — пропуск ему все равно ставили. Поразительно, но не шумно, где-то перешептываются, наверняка ждут, что же он выкинет в этот раз. Не хочется совсем разглядывать их, проверять пришел ли тот, ради которого это выступление, но надо, ибо все это делается для одного конкретного. Не для любопытных ртов, не для знакомых, не для себя. Дурацкий русский; 10:35 «ангел спустился с небес хд» — Что? — громко спрашивает Скара, наклоняя голову, обращается прямо ко всей аудитории. — Думали больше не вернусь? Кто-то фыркает, кто-то подтверждает, кому-то лень даже голову поднять. Вялые сегодня все совсем, хоть бы сопротивлялись и не слушали мелкого выскочку. Тот решает, что зря он начал так просто, атмосферу менять не было в планах. Скара скользит взглядом исключительно по первым рядам, будто они тут главные зрители. — У нас тут лекция или место для твоих речей? — высказывается чей-то голос. — Да ладно, не душни, это интересней, — отвечает другой. — Залупа какая-то, — говорит громко Дотторе, за что получает удивленные взгляды и подзатыльник от Чайльда. — Да я про пару! Пару! — Так, все умолкните, — взрывается Скара. — Я занимаю минуты пары, вы нихера не теряете, а не хотите слушать, не слушайте, мне по… — запинается, — фиолетово. Только бы один слушал. Через Хейзо ему удалось узнать, что преподаватель припоздниться на пару минут по личным причинам, хотя Скара мог сам догадаться, когда проходил мимо его машины, в которой тот храпел, прислонившись к рулю. Хейзо лишь зло закатил глаза, узнав про это; лишь бы не прознал, что он удумал тут. — Примерно два года назад, на первом курсе, — голос Скарамуччи разносится во весь голос, — я очень сильно накосячил перед- — Ха-ха-ха, ты бы ещё строительство Китайской стены вспомнил, малой, — вклинивается насмешливо. — Еще раз перебьешь меня своим немытым ртом, я тебе такую Китайскую стену в анус запихну, что ещё через глотку проглядывать будет, — Скара решил не менять тон, оставаясь таким же спокойным, потому что он тут не для того, что собакой лаяться. Чужие хиханьки и «урыл» после его слов начинают бесить, а ведь раньше удавалось поддерживать нужную тишь, выходило само собой. Скара проводит средним пальцем по лбу, массируя и оглядывая раздраженно этот хаос, пока сквозь потешных замечает белесую макушку. Замирает в попытках присмотреться, но резво отводит взгляд: у Казухи брови заломлены от волнения, поджаты губы и сам весь напряжен, будто собирается куда-то вскочить. Вдруг едкая и ехидная мысль вторит ему, что белобрысый боится его — того, что Скара повторит свой поступок, уже с раскрытием личности и градом насмешек. Если так, то почему он просто сидит? Почему не подойдет и не треснет его? Знает ведь, что сопротивляться не будет, должен знать. Брюнет хотел бы верить, что в голове у Казухи не то же недоверие, что и у него, но этого он заслуживает меньше. В любом случае Скарамучча теперь только понимает, что впутывать сюда его — не имеет права. Ему нужно сделать это незаметно, но внятно. Пиздец задачка. — Ангел, — вырывается быстрее, чем он успел отфильтровать слова. Те, кому посчастливилось услышать его, тут же изменились в лице, ибо, где это видано, чтобы такое ласковое, священное слово срывалось из нечестивого рта. — предложил человеку однажды… свои крылья, но он их не заметил, ведь они были черными, и во тьме, витающей вокруг него, никак не проявлялись. Отвергнул предложенное враз. — Скара буквально пальцами ощущает скопившуюся тишину. — Спустя много времени, человеку приглянулись другие крылья — белые. Он решил, что хочет себе только такие и пытался заполучить их, только вот: человек был слеп и не обратил внимание, что они-то были просто перекрашенными. Из черного в белый. — Скарамучча задирает голову к потолку для пущего эффекта, или же не хочет видеть реакции других. — Человек не прознал в черном ангеле белого. Этот идиот понял, что за крыльями была… живая душа, которую в самый первый раз не принял. Потому что не смог, не умел и не был готов тогда. Скарамучча замолкает, ему не нужно смотреть, чтобы понять, как тяжко Чайльду сдержать смех, может, не только ему. Когда взглядом опускается к его сегодняшним зрителями, видит кончики рыжих волос из-за стола; видит охуевшего и брезгующего Дотторе — он просто не выносит религиозные темы; видит потерянные лица, хихикающих, незаинтересованных, но в основном, как ни странно, его осматривали с недоверчивой заинтересованностью. — И в чем прикол-то? — слышится вопрос из зала. — Офигеть, он же ни разу не матюкнулся! — А расскажи еще что-нибудь. — Подождите! — Дотторе медленно встает со своего места. — Ты внезапно уверовал, да? Собрался в монастырь? Поэтому тебя так долго не было? Скарамучча закатывает глаза и направляет на него ладонь с оттопыренным средним пальцем. Дотторе облегченно выдыхает. — Этот человек гандон, получается, — вставляет свой непрощенный комментарий кто-то, на что Чайльд под столом бьется головой, не сдержав ржач. — Надеюсь, ангел его не простит. Скарамучче не сдались все их рецензии, но он вообще-то не договорил. — Дело в том, что… — Скара поджимает губы, подбирая слова, — этому человеку очень нужны эти крылья. Не важно какого цвета… Нет, ему нужен их владелец, можно совсем без крыльев. Просто нужен. Сейчас все его слова звучат, наверняка, не так, как в тот раз: менее собрано, без напора или нахальства, но есть одно, что заставило его выйти сюда — уверенность. Скарамучча никогда не делал что-то из жалости или чувства долга, стыда. Иногда в его голове, после уже всего сделанного, бывало, всплывали вопросы «зачем», «почему», «нахера» — их он упорно игнорировал. Нельзя мешкать. Но что бы Скара ни думал, он отказывался принимать то, что стал чаще вслушиваться в себя, а ведь разучился так делать давно. Сознание брало свое, медленно заставляя все же задавать вопросы самому себе. Если бы не эта — вдруг возникшая способность, — то он бы и не подумал стоять здесь. Не успевает он встретиться снова с алыми глазами, как позади открывается преподавательская дверь. — Какие люди, — хрипло удивляется мужчина. — Решили за меня лекцию провести? — гогочет тот. За ним Скарамучча не без удивления замечает Хейзо с бумагами, который тут же настораживается, видя его. Он бесстрастно сканирует юриста, проходящего мимо него. — Так, господа учащиеся, — снова басит препод, — у меня срочные дела в… деканате, да-а. Поэтому сегодня лекцию опять вести будет Сиконоин, — указывает на него. — А раз тут уже стоит его друг, то пусть проведут вместе. Круто, как вы любите говорить. До свидания! Хейзо досадно выдыхает, ведь знает, чем занят этот старый пьяница. Он подходит к Скарамучче, дает ему какие-то бумаги и кивает. — Знаешь что-нибудь о Пелопоннесской войне?***
Ничего не смыслит Скарамучча в истории, у него чуть башка не лопнула, когда ему сказали, что египетские пирамиды существовали в одно время с ебучими мамонтами. Больше потрясений он не хотел. Знает основные события, а когда и после чего произошло не шибко интересует. Скара не остался, сразу вышел за преподавателем через его же дверь — короче путь, да и второй выход подозрительно близок к Казухе. А проходить мимо него, через явное напряжение, глаза в глаза там, как в каком-нибудь лакорне, не желалось. Как же исцеляюще тихи и свободны коридоры во время занятий, несмотря на то, что пустыми их назвать тяжело. Например, видно, как некто бежит в туалет явно попарить; на подоконнике устроили пикник, а Сяо и Итэр сосутся прямо средь бела дня, перед всеобъемлющим солнцем, рядом с окном университета. Как только Скара мог их не замечать ранее — остается загадкой больного разума, потому что они даже не скрываются, а другие делают вид, будто ослепли. Ему хочется отвернуться, ибо ничего, кроме рвотных позывов, сладкая парочка не вызывает, однако не делает этого. Скара ждет, вглядываясь сквозь двух влюбленных прямо на идущего к нему парня — тот так же игнорирует их. У Казухи в руках разноцветные бумажки, а на лице та безмятежная улыбка, по которой Скарамучча устал скучать, но хотел увидеть за эти дни. Тот встает напротив него, губы вдруг ложатся полоской. — Можешь себе представить… — начинает белобрысый, вертя в руках открытки. — На протяжении недели кто-то подбрасывал мне открытки, да так умело и скрытно, — дует губы. — А сегодня ничего. Интересно, все ли хорошо с ней? Или с ним… Скарамучча заводит руку за спину, хватает бумажку из заднего кармана и протягивает, опустив голову так, чтобы редкая челка прикрыла глаза. Он чувствует, как предмет медленно вытягивают из пальцев и тут же опускает свою конечность. — Благодарю, — хихикает Казуха, шелестя тонкой бумагой. — Так-так, а какой стих будет сегодня.Давай забудем про раны И выйдем Из темноты. Какие на вечность планы? У меня, Кстати, ты.
— Это не мои стихи, — тихо бубнит Скара, глядя на чужие конверты. — Очевидно, думаю. Искал везде такие, которые будут ближе всего ко мне, но это, очуметь, сложно. Все лажа, ничего не подходило. Он не видит лица Казухи, не то, чтобы страшно смотреть или не хочется — хочется, причем очень, просто кажется, что ему нельзя. Проебал такую привилегию. Пары еще не закончились, седой вышел прямо на ее середине, когда резкое молчание — то, что они делают сейчас оба — ощущается между ними почти физически, можно пощупать пальцами. — Ты приходил, чтобы подложить их мне, или попросил кого? — спустя какое-то молчание, как-то неуверенно начинает Казуха. — На парах ведь тебя не было… — Собственной персоной, — хмыкает Скара, застряв взглядом в переливах света на своих оксфордах. — На пары я хотел, но ноги сами уносили домой. Главную миссию выполнил, на том зашибись. — А почему сам не подошел? — легко можно услышать улыбку в этих словах. Скарамучча рефлекторно или нет, но делает шаг назад, когда Казуха же делает вперед. На этом тот не останавливается, продолжая переть. — Сможешь сказать все то, что было в этих письмах мне в лицо? Это смешно, потому что похоже на Скара, если отзеркалить. Брюнет улыбается, делая шаг за шагом. — Что еще за сказку ты там рассказал? Еще шаг. Идти больше некуда. Тупик. На этот раз Казуха молчит чересчур долго, поэтому Скарамучча решает, наконец, поднять на него взгляд. Однако ничего не успевает рассмотреть на чужом лице, белобрысому будто дали сигнал действовать — он прижимается к нему, зарываясь носом в плечо, окончательно сталкивая Скару со стеной. — Знаешь, я так перепугался тогда, думал, что ты больше не захочешь меня видеть, но, когда на следующий день нашел открытку, от сердца отлегло, — Казуха шепчет приглушенно, но голос совсем рядом с ухом. Их руки лежат вдоль туловища, — никак не решаются дать им хоть какое-нибудь дело. Скара кусает губу от бессилия, ему далеко не весело каждый раз молчать, а ведь всегда мог пустить тупой комментарий по делу и без. Он осторожно касается плеч Казухи, массируя, хочется показать, что безразличие — не то, что сейчас у него есть. — Почему ты ушел? — вопрос белобрысого дыханием на шее. — Я сказал тебе об этом лишь для того, чтобы все между нами разъяснилось. Только и всего. Я не держал на тебя зла или обиды. — Зато я, блять, держал… на себя, — пальцы Скарамуччи сжимаются сильнее на чужой коже. — Когда ты все это выложил, мне хотелось поскорее оставить тебя, не хотел… чтобы из-за меня стало ещё хуже. Казуха отрывается от согретого плеча, заглядывая в темные глаза. — Дурак ты, — расплывается нежно в улыбке. — Хуже стало как раз после твоего ухода. Скара после такого не выдерживает пристального взгляда, пытается снова спрятаться за челкой, как за решеткой, но ему не дают — Казуха ловит его щеки своими теплыми пальцами, заставляя смотреть на себя. — Я не стану расстраиваться и жить прошлым, — он невесомо проводит большим пальцем по гладкой скуле. — И я даже благодарен такому стечению обстоятельств. — Благодарен? Что ты… — Сейчас, оглядываясь назад, я не понимаю своих поступков, — Казуха извиняюще кусает нижнюю губу. — Мне тяжело это признавать, но мои стремления привлечь тебя были весьма… глупыми. Я вообще не понимаю, что тогда было у меня на уме, наверное, и впрямь вата. — Нет, не говори так, будто все, что я сделал — зашибись круто, — Скара медленно машет головой, не желая, отрываться от ласк на лице. — Глупо было только… изначально влюбляться в меня, — усмехается. — Как ты вообще смог? Типа… Даже сейчас я не ахти, а тогда — кошмар в пальто. Казуха действительно задумывается, только не понятно, о чем: он пытливо рассматривает так близко расположенные черты. — Сейчас ты и правда другой, но точно не незнакомый мне, — теперь Казуха опускает голову, их лбы едва соприкасаются. — Однажды мне просто повезло увидеть тебя другим. — Когда? — Когда ты помог мне. — Погодь, — Скара пытается поймать взгляд Казухи. — Я тебе помог? Вытащил из передряги? — По-другому помог. Словами. Не думаю, что ты осознавал, с кем говоришь, но тогда это… — вздыхает, — так впечатлило меня. Скарамучча, по классике, не помнит ни-ху-я. Было ли это по пьянке, в окружении вакуума или после драки, где его от души приложили чем-либо массивным и острым. А поди все сразу. Жаль неимоверно, но чертоги разума отвергают любые попытки влезть в них и покопаться. Темные брови сходятся к переносице, Скара жмурится в попытках выстроить потерянный образ, но его прерывают мягкие пальцы, что проходятся по переносице, сглаживая и даря остановку. Казуха не давит, никогда не просил вспоминать, оставлять его в покое. Он старался отвечать, хотя говорили «не стоит», и просто был рядом, когда было нужно, прямо как сейчас. — Прошу, — Скарамучча едва проводит носом по чужому виску. — Расскажи мне все. Я хочу знать.