Пани

Только тогда, на том сейме, он понял насколько давящей может быть тишина и сколько эмоций можно выразить одним лишь взглядом. Только тогда он увидел, как легко ломать. На столе лежал треклятый документ, одним своим видом отталкивая даже взгляд, а руки сжимали ручку с такой силой, что та грозила треснуть и залить рукав журпана чернилами. Раздражение, злость и удушающая горесть смешались внутри, порождая практически железобетонное упрямство. Рядом стояла нахмурившаяся Новогрудок, раздражённо бормотавшая проклятья как и в адрес российских послов, так и в сторону Варшавы. Она злобно сверкала глазами, тоже наотрез отказываясь подписывать документы, ручку в руки брать даже не собираясь. Николай ловит на себе кучу взглядов, из которых выхватывает только два: Стефании и Миши. Брат смотрит с предвкушением и даже не скрываемым триумфом. Минск может его понять, но все равно чувствует как неприязнь змейкой ползёт по телу и сжимает сердце мертвой хваткой. Ведь буквально на глазах рушится привычный ему мир. В глазах же Стефании читается океан сожаления и море невыплаканных слез. Ее волосы встрёпаны, а тонкие пальцы сжимают подол платья до побеления костяшек. Она ловит его взгляд и незаметно кивает, сжимая губы в полоску. Подталкивает к такому тяжёлому для них действу. Минск слегка качает головой, замечая как та бросает злобный взгляд в сторону Москвы. Понимает, как тяжело было принять решение, организовать сейм. Тяжело было даже допустить подобную мысль. Он знает, ведь именно его Стефания когда-то приглашала в свои покои и именно он однажды этим предложением решил воспользоваться. "Не вовремя" – как считала Варшава. "В самый подходящий момент" – отзывался он. Увидеть фактически столицу задыхающийся от рыданий на собственной постели было пугающе страшно. Он был шокирован и в то же время... практически не удивлен. Ведь Стефания, несмотря на всю свою холодность была всего лишь городом. "Самым родным и близким городом" – как обязательно для себя уточнял Минск. Она могла устраивать войны, использовать самые мерзкие хитрости и желать всего худшего своим врагам. Она могла кинуться на российских военных с кулаками, узнав о подобных новостях. Но в то же время она была обычным воплощением, на которое свалилась тяжёлая ноша столицы. И когда твои ценности рушились, старания не окупались, а близкие страдали, то мало кто мог сбежать от своих эмоций. Стефания не смогла, но Минск за это ее и ценил. За человечность и способность чувствовать по-настоящему. Поэтому видеть сейчас ее боль было крайне невыносимо и он поспешил отвернуться. По помещению разносится коллективный удивленный вздох. И послы, и представители, и воплощения пугающе синхронно поворачиваются в сторону двери. Николай краем глаза отмечает, как Новогрудок кусает губы, с сожалением отводя взгляд. Минск оборачивается тоже, отмечая распластавшегося на выходе Новогрудского посла. Его отчаянно-безумный вид заставил ненадолго замереть в порыве смешанных эмоций, а крик «Убейте меня, но не убивайте Отчизну!» пробрал до дрожи. Тоже хочется кричать, падать на пол и рвать руками рубашку – на груди, в районе сердца, в надежде просто вырвать его с корнем. Хочется выть раненным волком и заглянуть в глаза тем, из-за кого им приходится так мучаться. Заглянуть и задать один-единственный вопрос: "А стоило ли это того?". Стоили ли все мучения и разбитые жизни каких-то территорий? Конечно, когда-нибудь желание все вернуть пройдет. Когда-нибудь он привыкнет и может быть заживёт даже лучше. Только вот, клетки нервные восстановятся ещё не скоро, а память ещё долго будет подкидывать фрагменты этого сейма. Николай смотрит на сжатую в руке ручку и с трудом подавляет желание выбросить ту в окно. Переглядывается с Новогрудком и ощущает почти физическое напряжение, нагнанное российскими военными. Один из них, стоящий прямо за спинами самых значимых на сейме фигур, толкает Варшаву в спину, заставляя ее дернуться, и сердце Минска ёкает от страха. Он неожиданно осознаёт насколько стали они зависимы от врагов и сколько ещё потерь понесут. Рука отказывается слушаться, но страх за Стефанию сильней, поэтому данный факт он просто игнорирует. В последний раз вглядывается в ее грустные, сощуренные от негодования, глаза и оставляет наконец свою аккуратную подпись. По залу ползут шепотки и блестят десятки глаз. Кажется, сейчас целиком сожрут и косточки обглодают. Москва удовлетворённо щурится, а Варшава вздыхает с едва различимым облегчением. И только Новогрудок смотрит как на предателя, но Николай уже не обращает внимания. Внутри все обрывается и скатывается в пропасть, и приходит осознание, что спокойное время уже прошло.