***
Вокруг шум, и Арсений не кипишует, как учила его Каста на отцовских кассетах. Они сидят в вип-зоне для приглашённых артистов, но это не мешает свету стробоскопов и ламп над крошечной сценой светить ему прямо в глаза. Арсений, вопреки глубокой ночи и всему дискомфорту, не чувствует себя уставшим — разговор с Антоном про собственную, цитата: «обузовость», проходит вполне хорошо и спокойно. Антон признаётся, что нервничает и просто бесится, не с Арсения, а с ситуации, но в итоге говорит, что рад знакомству, хотя хотел бы, наверное, узнать его иначе. Но иначе не получилось бы, как говорит ему оный, и Антону остаётся только согласиться и зацепить его мизинчик своим мизинчиком. На танцполе людей немерено, все прыгают под песни Нойза, который на сцене зачитывает знакомые всем строчки. Антон сегодня выступал на закрытой вечеринке в дорогом московском клубе, и Арсений, который не нагулялся по юности, так загорелся их уговором везде с ним ходить, что вся его усталость просто расщепилась на атомы. Он потягивает какой-то дорогущий вкусный имбирный коктейль, который за свой счёт купил ему Шаст, и наслаждается жизнью. Они весь день шлялись по Москве до саунд-чека, и Арсению кажется, что его жизнь на самом деле началась только сейчас — и дело не в Шастуне, а в возможностях, которые ощущаются сейчас почти безграничными. Это делает смысл, как минимум потому что за два дня в Москве от его звёздных друзей ему прилетело три проекта на сайты и дизайны афиш. Антон, что ли, пытается тоже искупить свою вину за то, что Арсения просто вырвали из привычной жизни — так они и играют этой виной в «Сифу». Хотя, на самом деле, Арсений надеется, что тот наконец начал рассматривать его как-то иначе. Арсений давно уже начал — и себя, и Антона. Тот же к происходящему закономерно не испытывает никакого восторга и лениво потягивает пиво, развалившись на диване. Он выглядит отстранённо и скучающе, даже грустно как-то. Он будто за невидимой стеной, в кубе, как мим, оградивший себя от всего происходящего настолько, что не тянется даже с Арсением разговаривать — а он очень охотно обычно начинает сам что-то ему рассказывать и что-то обсуждать, постоянно горит, когда они обсуждают что-то взахлёб и ловятся мыслями. Арсений всегда забывает в такие моменты почему они все здесь сегодня собрались, потому что про песни его слушать становится уже неинтересно — становится интересно просто слушать его. И Антону тоже — Арсений же не слепой и увлечённо приоткрытый рот он видит прекрасно. И он не тупой, чтобы в принципе не замечать к себе интерес — Антон вчера на его торсе залип раза три за вечер. Арсений, конечно, знает, что он достаточно привлекательный, чтобы нравиться красивым парням вроде Антона, вот только почему-то ему кажется, что даже Антон пока сам себе в этом не признался. Но он не торопится и вообще ничего не ждёт. Ну да, он знает себе цену, в самом деле. — Привет, дя-я-дя, — хрипит Скруджи, заходящий к ним в ложу, и хлопает Антона по плечу. Арсений отвлекается от разглядывания профиля Шастуна и поднимается с другого конца дивана, чтобы пожать Эду руку. — Ты этот Арсений, да? Мне Антоха все уши про тебя прожужжал вчера, — усмехается Эд, отвечая на рукопожатие. Ну он же говорил. Собственная правота чешет эго, и Арсений улыбается довольно. — Да. Арсений Попов, его старый друг и дизайнер. У них такая вышла легенда — надо было обьяснить, почему из ниоткуда появился чувак, который везде с ним таскается. Теперь он приехавший из Омска сибиряк, который готовит новую коллекцию мерча. Правда коллекцию он действительно готовит — по крайней мере, это есть в планах, и Арсений в восторге от возможности приложить к этому руку. И к тому же получить экземпляры бесплатно. Так сказать, они умалчивали, недоговаривали, но лжи как таковой не было. — Бля, прикол, наконец-то, может, у него будет норм мерч, а не ця хуйня, шо сейчас. Арсений давится смехом и поглядывает на Антона, который глаза закатывает и грозится откусить Эду ебало. — Щас палкой ёбну — рассыпешься, — угрожает он. — Только если собой, — говорит Эд и ржёт от своей же гениальной шутки. Тот держится куда свободнее, чем Антон, может, ему просто комфортно в таких местах. Антон вообще не выглядит тусовым — это скорее часть его работы. Он же даже с фанатами не встречается, если они не долбаебы, которые жгут бумажку с желанием и бросают её в пиво. Но что уж тут поделаешь, если Арсений такой особенный; иногда он задаётся вопросом — может, это судьба? Он плюхается назад пить свой коктейль и краем глаза наблюдает, как Масленников встречает Эда и куда-то предлагает ему пойти кадрить девчонок. Арсений же видит в свете софитов поблёскивающее кольцо на татуированном безымянном; видимо, Скруджи уже закадрил одну, и больше ему не надо. Эд уходит вскоре поздороваться ещё с толпой артистов — здесь собрали, кажется, всю андер- и оверграундную эстраду сегодня, но Антон всё равно выглядит уставшим и скучающим. Он, наверное, хочет просто пойти домой спать и, наверное, имеет на это право, но почему-то всё равно остаётся. — Тебе не нравится здесь, да? Антон, вздрогнув, поворачивает к нему голову и натягивает дежурную улыбку. Арсению хочется пожалеть его только — никому не пожелаешь прятаться за масками не по собственной воле, а быть должным это делать. — Не, норм, — коротко кидает он. Арсений усмехается не весело и взгляд его не отпускает. — Не наёбывай, ну? Шаст тяжело вздыхает и затягивает вейп. — Всё-то ты знаешь, жук. — Я не жук, я лисица, — Арсений изображает лисичку, чуть к нему придвинувшись, и звонко урчит. В этот раз Антон смеётся по-настоящему и треплет его по и без того растрёпанным волосам. Они садятся друг рядом с другом и Антон немного заговорщически наклоняется к его уху. — Хочешь сплетен? — спрашивает, и у Арсения загораются глаза. Он улыбается ему и, сев удобнее, говорит: — Скажешь мне правду о том, как тебе здесь? — Скажу, — вздыхает Антон страдальчески и тихо смеётся снова, — лисица. — Хорошо, — подмигивает ему Арсений. — Но давай сначала сплетни. Они полчаса где-то высматривают в полутёмной вип-ложе всяких интересных личностей, и Антон наговаривает ему на ухо, кто кого ненавидит, кто с кем спит, кто кому изменяет, а кто аудиторию наёбывает. И это всё, конечно, Арсению страшно интересно, но он не может сосредоточиться на чужом грязном белье, пока Антон почти касается его уха губами и дышит ему в шею. Это очень сильно заводит — они трутся друг о друга коленками, касаются рук, и у Арсения щёки горят, и тело тоже где-то внутри горит, хочется податься к чуть щетинистой щеке. Антон — красивый молодой мужчина, и от того, насколько он возбуждающий, у Арсения мурашки по коже. Но есть не одна проблема: Арсений не знает, хочет ли Антон спать с фанатом. За этим ничего не будет. А Арсению, возможно, хочется, чтобы было. — Так как тебе здесь? — спрашивает он, когда Антон говорит, что больше ему про звёзд здесь ничего не известно. Он двигается чуть в сторону, потому что ещё чуть-чуть, и его стояком можно будет забивать гвозди. Арсений чувствует на себе его взгляд, видит на переферии, как он облизывает губы, но не даёт слабину. Он не хочет быть его партнёром на одну ночь, он хочет большего, потому что общение у них во всех смыслах удивительное. Но буквально никто в мире не понимал его странности и не горел ими так сильно, как Антон, и тот правда нравится ему. Это открывается одной из сплетен, которые ему рассказали. Но переспать с ним просто ради секса теперь кажется каким-то глупым юным решением. Антон не сволочь, конечно, он после не прогонит его из квартиры, но это не будет значить ему ничего, кроме очередной случайной связи, за которые ему самому стыдно — он говорил когда-то у Шихман. Арсений не хочет быть частью этих его ошибок и сожалений. Он не хочет быть чьей-то ошибкой в принципе больше — он это на себе уже однажды ощутил. — Слушай, если честно, я такое не люблю. Димка любит, но не моё все эти клубы. Я бы домой поехал, но его бросать как-то не хочется. Не знаю, мне скучно банально. — Я думаю, Дима прекрасно занят и без тебя, — улыбается Арсений и кивает на бар, где Масленников пытается окучивать молоденькую барменку за столиком. Иначе как «окучивать» это не назвать. — Пойдём, — говорит внезапно Арсений и поднимается с дивана. — Куда? — хмурится Антон. — Во-первых, там сейчас выступает Лолита. Во-вторых, в клубах не бывает весело, если ты садишься в угол и смотришь, как весело другим. Пошли, начнём тусить по-человечески, — Арсений протягивает ему руку. — У меня есть пара идей. Антон ломается, распластавшись на диване. — Если тебе будет неприкольно, мы поедем домой. Обещаю. — Ладно, — цокает Антон. — Но только ради тебя и Лолы. Арсений расцветает в улыбке, почти вздрагивает от нежного «ради тебя», потому что как раз таки ради него никто ничего особо в жизни не делал. А тут сам Антон. Он ведёт его вниз, выводит из ложи на общий танцпол. — Бля, нам обязательно идти в людей? — Эти люди, я думаю, видели тебя и фоткались с тобой уже тысячу раз, сюда билеты продавались по тридцать тысяч минимум. Поверь, на тебя всем похуй, все пьяные и в темноте, — говорит Арсений и тянет его в центр. Антон расслабляется от его слов и тоже улыбается ему в ответ, и Арсению кажется почему-то, что эта популярность больше делает его несчастным, чем приносит удовольствие. Он не знает всех подводных камней, но очень хочет узнать — и помочь их поднять, чтобы те не тянули Антона на дно. И он хочет начать сейчас. Лолита выглядит потрясающе в своих комбезах — Арсений удивляется тому, как ей всё равно на мнение других. Арсению, впрочем, тоже — внешне. Внутренне он даже себя обманывает, запоминая каждое слово, сказанное ему во зло. Но сейчас он отметает все эти мысли и утягивает Антона камнем повеселее в самый центр, начинает двигаться под биты; и Антон сначала зажимается, опасливо оглядывается по сторонам так часто, что Арсению становится стыдно, что он заставил его пойти за собой. Но Шастун льнёт к нему ближе, как на чудо-остров безопасности — жить на нём легко и просто, видимо, ему сейчас. Всё это теперь действительно становится опасно, потому что они слишком близко, но чуть опьяневший Арсений отмахивается и перестаёт себя держать, скользит руками по его бёдрам, по груди, ластится и извивается. Антон же даже не пытается его оттолкнуть, выстроить миллион стен из своих границ — он гладит его спину и перехватывает за талию, когда Арсений разворачивается к нему спиной и так ужасно пошло скользит вниз. Алкоголь снимает все страхи и «если», он убирает предубеждения — Антон становится не его любимым артистом, а сексуальным мужчиной окончательно, и неважно ему, что будет завтра. Если у всего тут есть цена, то он взял его напрокат временно, а потом Антон найдёт себе другую; на секунду строчки Лолиты отзываются у него в сердце печалью, но Антон не позволяет ему грустно танцевать. Он зарывается носом ему в висок и двигается в такт, потому что все вокруг заняты своими плохими танцами, да и не видно их лиц даже в розово-фиолетовом свете. Они просто друг у друга в аренде на сегодняшний вечер и на правах демо-версии в ближайшие пару месяцев. И это хорошо — просто отлично; Арсений утолит свою жажду любви и внимания, а потом они разойдутся. Так правильно будет. Но обжиматься с Антоном сейчас правильнее. Это правильно, да. Прятать своё лицо в его шее, пьянеть сильнее, целовать у изгиба и чувствовать пахом, как его хотят тоже, так же пьяно и ужасно глупо. Все принципы Арсения где-то растоптаны у них под ногами, и переспать с ним теперь не кажется таким отчаянным, кажется только прекрасным планом на вечер — потому что для Арсения это тоже будет просто секс. Он заклинает себя, что он будет просто так, ради удовольствия, и надеется, что в алкоголе забудет о том, как Антон ему подходит. Как тот ловит его мысли и смеётся над каждой шуткой. Как они создавали персонажей в «Симс» вчера полночи — такая невероятная чушь. Он забудет, что Антону не надо сильно наклоняться, чтобы поцеловать его, и как Арсению не надо сильно подниматься, он выкинет из головы то, как много Шастун улыбается с ним. И как много пустого, бесполезного пространства в его жизни он занял собой настоящим, а не метафорами своих песен, которые не стоят и выеденного яйца по сравнению с тем, какой Антон ощутимый — не физически. Ощутимый внутри. Арсению кажется, что то заклятое пиво было не проклятием, а даром, чтобы они встретили друг друга в мире, где это было едва ли возможным. Он продолжает двигаться в его руках, извиваться и разминая затёкшие мышцы и сведённые за месяцы работы суставы — он вспоминает, что когда-то занимался растяжкой, что в его жизни была не только работа и завтраки-обеды-ужины-туры-по-городам-за-Антоном, хотя последнее, конечно, прекрасно. У него были хобби — он занимался импровизацией на досуге со знакомыми, бегал, и не за отбывающим поездом и не с горящей задницей от дедлайнов. Ему кажется, что он вместе с той бумажкой, утонувшей пеплом в пиве, сжёг себя внутри и превратился в что-то новое. В моменте, под алкоголем, в нём так много максимализма, но он себе его прощает с лёгкой руки. Сегодня, завтра, через месяц — его жизнь будет новой и уникальной. А когда срок и её аренды кончится, она уже будет его собственной. Он смеётся со своих мыслей во весь голос и тащит Антона к выходу. — Пошли отсюда, а? Повеселимся по-человечески, нам всё-таки не двадцать уже для клубов, — улыбаясь, кричит Шастуну на ухо он. — Как резко тебя взяло, — посмеивается Антон. — Десять минут назад ты был для клубов. — И что? Веселиться можно по-разному. Соберём их все! — хватая куртку с дивана, говорит он. Антон больше ничего не спрашивает и просто позволяет вести себя за руку. — Ты пьяный? — Ну так, есть на пятёрочку, а что? — Ты когда-нибудь бегал пьяным? — Арсений, пощади, я же курящий человек! — прыснув, говорит Антон. — Я тоже, и что? Попробуй! — кричит он ему вслед, подорвавшись с места. Ветер бьёт ему в лицо, пока он бежит по широкому проспекту. Кровь бурлит, гоняется сердцем туда-сюда, и Арсений чувствует себя сказочно свободным, просто невероятно — он даже не знал, что вообще может таким быть. Потому что не только его держали подводные камни — квартиры, места, работы, обязательства, собственные комплексы и отношения. Сейчас у него тоже есть работа, которая почти оглушает его энтузиазмом, у него есть обязательства, но они не висят тяжёлой ношей. Он любит Петербург всей душой, но Москва кажется ему целым миром в сравнении со старой съемной квартиркой, из которой не так уж он и часто выходил. Антон, казалось бы, по воле случая тянет его за собой — в новый мир, который никогда не был открыт ему так. И Арсений не может быть благодарнее. Песни, оказывается, вообще сущие пустяки — теперь. Он оборачивается и, споткнувшись, чуть не валится на асфальт, но его подранные коленки, словно в детстве, не беспокоят. Антон всё же бежит за ним следом, раскинув руки, но быстро выдыхается, и лишь улыбается, плетётся за ним. Арсений ждёт — они теперь должны парой везде ходить, хоть из них никто не Тамара. Теперь уже это обязательство никаким образом не тяготит. Это только его третий день в Москве, конечно, всё ещё может поменяться — воздушных замков он не строит. Но сейчас — не тяготит. Только и хочется звать — пойдём туда, пошли же, пошли! Потому что Антон, если у него не будет дел, тоже пойдёт — наверное, его клетка просто чуть больше, из золота, но это всё ещё клетка, в которой погнутые прутья они будут искать вместе. По крайней мере, пока это возможно. До дома они идут минут сорок — Антон живёт в центре, и Арсений не успевает устать, разливает джин по бокалам и падает на диване, пока Антон без умолку трепется о всяких историях со своего первого тура. Арсений, конечно, знает большинство из них, потому что Шаст их везде рассказывает, но не перебивает его, пускай делится. — У тебя вообще много друзей? Прям друзей, а не звёздных знакомых, — спрашивает он. Арсению не хочется думать, что такое рвение к общению у него от одиночества; он старается отогнать эти мысли и просто радоваться, что Антону с ним хорошо. — Ну, Эдик, Масло, Димка Позов, который Катин муж, Катя сама, Илюха Макаров в Воронеже, мой друг с вуза, ну и ты, наверное, — загибает пальцы он. — Неплохо, я считаю. — А, теперь, то есть, ты считаешь меня другом? — претензионно говорит Арсений, но язык у него, конечно, уже в бантик заплетается. — Будешь такие вопросы задавать, перестану, — фыркает Антон, но лапки морщинок у глаз от улыбки, конечно, считают иначе. — Ну нихуя себе предъява, — возмущается Арсений. — Между прочим, мои сомнения вполне себе оправданы, неделю назад ты меня не считал им. — Ну знаешь, неделя — это дохуя, чтобы поменялось дохуя. Даже для меня, бывает. У нас всё перевернулось за одно пиво, о чём вообще речь? Антон смотрит на него в упор, не улыбается, звучит серьёзно, как никогда. Они сами не заметили, как подползли друг к другу на диване и уже коленками почти воюют за пространство. Арсений замирает, глядит на него во все глаза, пытаясь понять, насколько это всё может быть глупой шуткой, но сердце стучит, как ненормальное, почти так же, как и всё вокруг них такое же умалишённое сейчас. Алкоголь это или просто магия вечера (как они выяснили, магия миру вообще не чужда, пускай и извращённая таким образом), но у него внутри всё сжимается в крохотную точку на белом листе полей тетрадки. Он никогда не был так взволнован и спокоен притом, как сейчас. Они смотрят друг на друга и понимают даже еле шевелящимися под спиртом извилинами, к чему всё не идёт — бежит так же свободно, как они час назад по пустому проспекту. — А как же кредит доверия? — спрашивает Арсений, будто он позволит этому вопросу хоть что-то изменить. Погнутые прутья их клеток были рядом всё это время — у них внутри, и это — лишь последнее сомнение, стоит ли их, таких безопасных и определённых, покидать. Он ждёт, хватит ли у Шастуна решительности тоже. — Вы́плачу, — говорит Антон ему в ответ, и Арсений больше ничего не ждёт. Они целуются, подавшись вперёд в один момент, валятся на диван, который скрипит под ними удушено. Арсений чувствует его большие ладони на своей заднице и прижимается к груди Антона сильнее, жадно целует его губы. Антон дышит жарко, шумно пыхтит ему на ухо, пытаясь одной рукой расстегнуть ремень, но Арсений тормозит его буквально на секунду. — Пошли на кровать, — шепчет, потому что годы уже не те на диванах трахаться. — Если это не твоё сокровенное место силы. Антон усмехается и бормочет ему в губы, ремень в покое не оставляя всё-таки. — Это всегда моё место силы, но я могу поделиться, они нам очень понадобятся. Чтобы всё это вывезти — да, думается Арсению, потому что он стремительно падает в бурлящие воды собственной кипящей крови и чужого смеха неловкого от неподдающегося ремня. В бурлящие воды чужой не менее бурлящей жизни, в которой ему нет места, кажется. — Пошли. Возьми меня на руки, — просит он. Антон не спрашивает и даже не пискает — Арсений вылизывая его шею, гладит мускулы, незаметные обычно. Он оплетает ногами чужие бёдра и целует губы с привкусом апельсинового сока и спирта ещё раз — целует, вернее, вообще не прекращая. Антон такой жаркий весь, податливый, почти вслепую ведущий его по собственной квартире. — Поможешь мне освоиться в твоей жизни? Я с ума, мне кажется, сойду. И отнюдь не от безумных тусовок и суете концертов и саунд-чеков. Но если ему помогут — пускай. — Помогу, — отвечает Антон и смотрит на него с такой нежностью и какой-то смешливой чуть заботой, что свихнуться впору уже сейчас. У Антона большая кровать, просто огромная, которая, по его признанию, никогда не чувствовала на себе чужих тел — он же не дурак водить пассий к себе домой. Арсений же не пассия, Арсений — друг. Друг, который всхлипывает, когда из-под резинки трусов показывается его головка, которую Антон заключает в кольцо своих пальцев, голых без образа, не царапающих побрякушками. А может, в его жизни Арсению всё-таки есть место — и в постели, в которую Шастун впускает его так смело. — Какой же ты красивый, я в ахуе, — шепчет он, спуская с его бёдер всю мешающую одежду и дёргает футболку наверх, чтобы начать вылизывать его живот. — Как же я тебя раньше не заметил, ты же среди всех этих одинаковых людей сияешь алмазом. Он тоже пьян, но Арсений не менее пьяно верит всем его словам, хотя, наверное, не стоило бы — он не знает, скольким людям тот говорил всё это. Но ему хотя бы на десятки минут хочется почувствовать себя особенным — Егор искал в нём обычного, того, кого он сам хотел видеть, как и все до него. Арсений всегда знал, что он далеко не для всех, но так хотелось, чтобы это было искомым в других иксах и игреках. И он отпускает свою вечно забитую сомнениями голову, зарывается в кудри, ищет губы, берёт всё в свои руки, не хочет медлить больше ни секунды. Хочет просто чувствовать себя желанным, но для этого не нужно даже напрягаться. Он отстраняется и заставляет Антона сесть у изголовья, чтобы, быстро скинув одежду с себя, оседлать его бёдра, которые в его фантазиях принимали его как влитые. И теперь тоже, такие мягкие, удобные настолько, будто Арсений был там всегда. Бёдра с эффектом памяти. Он тянет с Антона футболку прочь, припадает губами к соскам, мнёт крепкие плечи, что продолжают ласкать его задницу и иногда будто случайно скользить между ними, касаться входа. Он лижет его шею и жмётся ближе — от Антона пахнет только клубом и дохлыми нотками какого-то хорошего парфюма, но за всем этим им ещё пахнет просто самим собой, как пахнет весь его дом. Арсений сходит с ума от его запаха, от его близости и той бережности, с которой он растягивает его. — Ты не боишься меня? — спрашивает он, поплыв, ласкает языком мочку уха. — Нет. — Договор тема, — говорит Арсений, но Антон мотает головой так, что кудри щекочут ему нос, но Арсений не успевает даже это почувствовать. Антон задевает кончиками пальцев простату, и Арсений вскидывается на его бёдрах, жмёт голову к своей груди. — Если бы ты хотел слить меня, словить хайп на этом или просто похвастаться, ты бы нашёл способ. А ты даже не искал, — отвечает он и пальцы сгибает внутри. — Войди в меня. Войди в меня, я хочу тебя, — тараторит он, и Антон укладывает его на кровать и, сбросив штаны куда-то на пол, тянется за смазкой и презервативами. — Я не хочу презервативы, терпеть их не могу. Я чистый, после отношений проверялся, а больше у меня никого не было, — заверяет он, руки устраивая на его шее и тянет ближе к себе. — Я думаю, ты тоже. Тот кивает дёргано и, чуть согрев смазку в руках, вставляет пальцы ещё раз, а потом Арсений чувствует внутри тёплый член вместе с ними и стонет так громко, что в горле сразу начинает саднить. Внутри у него под пальцами и членом так растягиваются стенки, что он мечется по постели. Пальцы Антон вскоре вытаскивает и, наклонившись, целует его жадно, начиная медленно двигаться. Арсений сцепляет ноги на его пояснице, оплетает руками его плечи, и они целуются беспрерывно, пока Антон с пошлыми шлепками вбивается внутрь него так быстро, но не грубо. Теперь по постели мечутся они, не расцепляя связи своей, вертятся уже вдвоём — у Арсения нет совершенно никакого желания с него слезать. Он то сидит, то лежит на боку и спине, кровать позволяет им всевозможные позы, и во всех — хорошо, во всех так улётно, что Антон стонет ему на ухо. Арсений надрачивает его головку, лижет грудь и ямочки ключиц. Он желанный не несколько десятков минут, а несколько часов, пока Антон вжимает его в матрас, пока Арсений сосёт ему — длинный, нетолстый член позволяет ему делать всё возможное. Антон берёт его во всех позах, на которые у них есть силы, вылизывает, целует страстно и жадно — целует нежно, гладит по рукам и телу всего, чтобы Арсений кончил ещё раз, а потом обнимает, падая рядом. Дышит в затылок и обнимает крепко. Арсений засыпает быстрее, чем успевает почувствовать себя ещё и любимым — жаль. Он был близок к доверию едва знакомому человеку, которого, как казалось ему раньше, он знает вдоль и поперёк. Но он не знает и одной сотой его сторон — разных и по своему очаровывающих. Это же не Шаст, и не Shast`. Это Антон, который сделал ему хорошо трижды за ночь. Антон, который шептал ему нежные слова на ухо и бормотал, какой он необыкновенный. И этого достаточно пока — Антон как все его песни: открывают что-то новое каждый раз. Антон и есть все его песни, но те лишь малая его часть, которая теперь кажется почти бесцветной.***
Арсений просыпается слишком рано для человека, что вчера выпил столько алкоголя, что в тридцать пора хотеть умирать. Но засыпал он трезвым — он помнит, как долго Антон вёл его к оргазму, медлил и растягивал удовольствие, чтобы его прошибло до пяток. Он помнит впрочем и всё, что было до, но смазанным пятном, которое в памяти расплывается как на палитре цветом самой важной, основной краски. Но теперь он не чувствует такой же эйфории, как ночью. Он знает, что Антон попросит его сделать вид, что этого не было или просто не придавать этому значения. А Арсений сам себя обманул вчера, пьяно думая, что сможет так — но теперь в этом столько, что сердце накрывает влюблённостью почти реальной, сжимается эта четырёхкамерная клетка, как будто он сейчас коснётся груди и почувствует боль на ладони. Он никогда не влюблялся после секса — это удел его юного, думать, что в этом самая настоящая любовь. Но в этот раз он просто пробивает защиту той нежностью и восхищением, с которым Антон вчера доставлял им удовольствие. Оно всё пробивается Антоном, наплевавшим на то, что они в центре толпы людей, которые всё ещё могут быть сволочами, хоть Арсений вчера совсем нетрезво доказывал ему обратное. Ему стыдно за это — он не имеет права рисковать во имя своих глупых желаний его репутацией, просто по-человечески не имеет права. Это всё пробивается Антоном, который смотрел на него вчера во все глаза, пока Арсений рассказывал по пути домой глупые истории из своего отрочества. Смеялся, переспрашивал, и всё было ему так интересно, будто он давно не общался с людьми, от медийки далёкими, как сейчас Арсений далёк от того спокойствия, с которым он вчера засыпал. Он влюбился в Антона, который при всей его доброте и открытости не ответит ему тем же, и это понимание даётся ему просто. Но падает тяжким грузом на плечи. Он признаёт, не юлит — влюблён. Как диагноз, почти как приговор, так быстро и стремительно — не больше, чем за месяц, который они провели вместе — он не помнит и недели, когда он бы его не видел. И во всём этом теряется и кажется чужим ему то кумирство, которое он ощущал в самом начале. Как будто весь этот восторг видеть его на своей кухне сменяется восторгом видеть его рядом везде, смотрящего на Арсения с ласковой улыбкой и какой-то удивительной добротой для человека, который страдает от лишнего внимания. Арсений думает об этом всё утро, выкуривая одну его сигарету, похлёбывая почти обжигающий глотку чай, намешивая тесто для пирога и разбивая яйца на сковородку, чтобы сделать им по бутерброду горячему. Он думает и весь почти сжимается от слабости недосыпа и этих обрушившихся на него всех пониманий. Он хочет поцеловать его с утра, как давно им любимый человек, посмеяться с разворошённых кудрей и предложить идти досыпать. И он мог бы попробовать, но переворачивает бутерброды, чтобы сыр прожарился со всех сторон — его цель сейчас тоже «жареный сыр», как у того персонажа в «Симс», которого они сделали. Он просто не может всё бросить и поддаться глупым желаниям открывшихся глаз. Поэтому он только оглядывается на него, помятого и действительно забавно растрёпанного. Бросает: — Я сейчас сделаю тебе сладкий чай. — Откуда ты узнал? — удивлённо спрашивает Антон, и Арсений со слабой улыбкой передёргивает плечами. — Ты помнишь, как после афтерпати недели три назад я случайно призвал тебя к себе? Ты был просто с кошмарным похмельем и попросил сладкий чай. — И ты запомнил? — Не то чтобы это сложно. Тебе стало легче же. — И ты всё вот так обо мне запоминаешь? — немного напрягшись, спрашивает он. Ещё бы он не напрягся — это попахивает каким-то маньячеством. — Я же говорил, нет. У меня есть другие вещи, которые надо помнить. Но это сделало тебе легче. Я запоминаю всё хорошее, — улыбается он грустно. — Когда это касается важных для меня людей. Когда это касается заказчиков, конечно, я помню в основном всякое говно. Он отворачивается к закипающему чайнику, старому такому. Обычный электрический у него тоже есть, на случай спешки, но он говорил, что со свистящим вкус у чая даже другой. Бабушка ему делала только так — и это напоминает ему о ней. Он жмурится и понимает, как всё это звучит, но из их отношений, какими бы они ни были, уже никогда будет не убрать элемент того, что он изначально — фанат, и из его уст всё звучит немного странным и само собой разумеющимся. От этого почти больно. Но он решает содрать пластырь самому и не тянуть. Снимает бутерброды со сковороды и говорит решительно. — Если ты хочешь, мы сделаем вид, что вчера ничего не было. Я всё понимаю, мы были пьяны. Бывает, — усмехается Арсений и гордится собой. Держится и не позволяет показаться жалким — он же всё и сам понимает. Он понимал всё с самого начала. Антон чуть хмурится и принимает из его рук чашку с дымящеся водой. Фляга у Арсения свистит сейчас приблизительно так же. — Не хочу, — отвечает он и, поставив чашку резко на стол, хватает Арсения за руку. Кипяток выплёскивается ему на руку, и Арсений тут же дёргается к шкафчику над холодильником, чтобы достать пантенол и мазь от ожогов. И это он тоже помнит, но Антон никак не комментирует это, потряхивает лишь рукой травмированной. Арсений выдавливает ему на ожог пенку и только потом смотрит Антону в глаза. Тот же глядел на него все эти пять минут, неотрывно. — Я хочу ещё, — тихо говорит он и ведёт пальцами по его линии челюсти. Подаётся вперёд и целует мягко. А Арсению становится легче — всё внутри перестаёт сковывать его, и сердце не пытается даже заболеть. Так тоже хорошо — влюблённость не то чтобы его тяготит по определению, без ответа. Ему нравится быть влюблённым и в предмете воздыхания искать всё самое лучшее, это приносит ему много радости. Но ему плохо от обесценивания — и он его не встречает, как ожидал встретить. Он отвечает на его поцелуй и улыбается. — Ну вот, хоть лоб разгладился, а то быстро состаришься, если будешь так много хмуриться. И нет, я не из-за этого так сказал, — говорит Антон и ведёт пальцем по его переносице. Видимо, отстойный из него актёр — хорошо, что не пошёл. Арсений ничего не отвечает, лишь улыбается уголком губ и ставит перед ним завтрак. — Повторим потом, если хочешь. Но сейчас я страшно хочу доспать своё. Я от сушняка вздёрнулся ещё часа три назад. — Раннее похмелье, так и запишем. Арсений чуть смущается тому, что Антону что-то хочется о нём знать в ответ. — Не такое уж оно и раннее, я проснулся в десять, — бормочет он. — Мы легли в семь. Арсений дёргает бровями и соглашается с ним одним кивком, а после завтрака, что проходит в уютной тишине и этих глупых подростковых взглядах, уходит — ему чтобы поспать надо назад разложить собранный диван. Чёрт бы побрал его перфекционизм в таких вещах и минимальное уважение. Антону же всё равно, на самом деле, но Арсений у него в гостях же. А так мама учила — нельзя гадить не в свою канаву. Но Антон перехватывает его за талию по пути и мягко направляет к себе в спальню. — Диван говно, не мучай спину. Я его с первого гонорара купил, а деньги были вообще хуйня. Я с тобой лягу, шесть часов — это вообще не сон. Он накрывает их обоих одеялом и забрасывает руку на чужой бок. Да, он не слишком доверяет людям, может, немного странный, но зато милый, когда спит — Арсений всё-таки позволил себе посмотреть чуточку утром. Больше мыслей не остаётся: Арсений только бестревожно засыпает.