Питер горит солнцем и весельем — в парке 300-летия очень много народа, больше, чем раньше. Вокруг ходят зазывалы, приглашают попробовать батуты, порисовать, послушать лекцию именитого режиссёра, пойти на мастер-класс по лепке — Арсений не заворачивает ни к кому из них. Он вышел из их с Антоном шатра, скрытого от людских глаз, только чтобы почувствовать атмосферу — последний раз он был в Питере месяца два назад, и успел заскучать. Конечно, это не центр, а окраина, которая красит город оттенками киберпанка — стадионом «Зенит-арена» и «кукурузой» на мысе, но Арсений всё равно рад вернуться. Питер стал ему вторым домом, а, как помнится со школы, вторые — золотые, и он рад вернуться; пускай и на пару дней. Антон обещал ему, что они ближе к ночи пойдут гулять по центру — Арсений соскучился по переулкам с неухоженными домами и скульптурам в неожиданных местах.
Сам Шастун отказался идти в люди сегодня — он порядком устал за тур, и даже за те две недели, что они отдыхали в Москве, сильно он не разошёлся, и единственные люди, на кого его хватает — это Масленников и Арсений. Антона тянет на придурковатых, видимо, те хорошо контрастируют с его стабильным спокойствием и простым мышлением; и заполняют пустоты.
Он садится на камнях у залива, пряча в закатном солнце от любопытных глаз собственное лицо. Его явно стали узнавать — он слишком глубоко залез в медийное поле Антона, чтобы нет. Просто здесь всем как-то не слишком до него — он же просто хвостик Шастуна, а вокруг бродят блогеры и певцы; выбор очевиден. Но сохмуренные брови и загорающиеся узнаванием лица даже с высоты его роста сложно не заметить. Наверное, он навсегда поставил на себе клеймо «друга Шаста», и теперь он начинает понимать Антона, который косится на всех с сомнением. Арсений теперь — короткий путь к знакомству с ним, и это не тревожит его слишком сильно, пока никто не лезет к нему.
Он же ничем не заслужил это узнавание, он просто человек, даже не он — звезда, и это кажется странным. Арсений просто хочет любить и быть любимым, и не страшиться быть обнаруженным. Этот страх добирается до него только сейчас, когда он наконец чувствует себя счастливым и почти беззаботным — и когда они с Антоном, кажется, не встречаются, но действительно этого хотят. Розовые очки фантазий об отношениях со своим кумиром бьются стёклами вовнутрь. Но весь этот восторг так чужд ему теперь в принципе — Антон как-то не воспринимается больше порождением ангелов, он кажется просто человеком — таким же, как и Арсений. И он всегда им был, со своими достоинствами и недостатками. Например, с неимоверной ленью и нередко острым языком, но притом ласковый и чуткий к тому, что чувствуют другие, что чувствует Арсений; Антон всегда идеально понимает, когда он переборщил.
Вообще, неплохо так избавляться от розовых очков и за баснословные деньги покупать себе красные — просто как символ. Арсений, может, немного шизик, или много шизик, после всей этой кутерьмы с перемещениями и этой мистикой, которая не умеет работать нормально, как и что-либо в этом мире. Но так или иначе, красные очки идут ему больше и привлекают внимание сильнее, чем его лицо.
Он стоит у прилавка, где сегодня разместили их мерч, и записывает видео в «Инстаграм». У него с лёгкой звенящей кольцами руки Антона уже почти четыре тысячи подписчиков, и Арсений теперь может позволить себе выбирать заказы, а не браться за любую работу. Это действительно много значит для него, потому что он порядком устал делать сайты для каких-нибудь сантехников или производителей труб. Когда он делал сайт для производства кошачьего наполнителя для лотков, там хотя бы котики были.
— Привет! Сегодня мерч Антона, который создавался моими руками, можно купить на «ВК-фесте» в Санкт-Петербурге. Лавка 79! В любой непонятной ситуации идите и смотрите, как фотографируется Антон. На худи и футболках, конечно.
Арсений, конечно, ещё учится всем этим взрослым медийным делам, но Антон говорит, что у него получается, так или иначе. Он лепит всякие смешные хэштеги на видео, но его прерывают — он чувствует на себе взгляд. На него глазеет какая-то девчонка, стоящая в обнимку с худи в пакете, хлопает огромными от восторга глазами, и Арсений неловко усмехается.
— А можно автограф? — выпаливает она и разве что не протирает ботинками землю до ядра земли, топчась в предвкушении.
Ни здрасьте, ни до свидания, какая прелесть. Арсения кусает раздражением, но он давит улыбку и качает головой.
— Зачем вам мой автограф? — спрашивает он, вздёрнув бровями.
Девочка кисло улыбается и тупит взгляд в пол, и Арсений раздражается ещё сильнее — время не резиновое, тем более, он обещал притащить Антону попробовать эту жижу со сладкой икрой — бабл-ти, или как его.
— Нет, Антона. Вы же, ну, его друг!
А ещё он сделал этот мерч, например, и вообще, он хороший веб-дизайнер. Но его мысли, конечно, оправдываются — его воспринимают исключительно как простой путь к Шастуну. И это ему понятно, но уязвлённая гордость просит повыёбываться и не забывать о ней. Он рад быть Антону другом, но не рад быть его принеси-подай-иди-нахуй-не-мешай. Причём сам Антон не воспринимает его так, и всё его звёздное близкое окружение, но все вокруг — да. Что естественно, то, конечно, не безобразно, но конкретно это просто задевает. У Арсения никогда не было великих амбиций, но вместе с Антоном в его работу приходит настоящее творчество, а не попытки сделать из труб сердечко, чтобы получить эмблему для ассоциации сантехников. Он вливается потихоньку в соцсети, его увлекает процесс и внутри разгорается желание быть больше, чем затворником-фрилансером, потому что он понимает, как много может на самом деле. И Антон, который соглашается на каждую его идею, только подтверждает эту возможность.
— Антон сейчас отдыхает перед выступлением, простите, — Арсений проглатывает всю злобу, чтобы не портить себе вечер. — Всего доброго.
Хотя скорее не. Он огибает девочку, растерянно и грустно глядящую ему вслед, и уходит, злорадно думая, что так ей и надо. Ни здрасьте тебе, ни до свидания.
Занять место у самой сцены во время выступления Антона у него не получается — толпа его бы сожрала в минуту, если бы он полез нагло всем мешать. Поэтому он заходит в вип-зону для гостей «ВК-феста», и видит ещё косые взгляды, уже от таких же звёзд, как Антон. Про них ходит много слухов — Арсений прекрасно знает о том, что их сводят все, кому не лень, и не так уж они и не правы, честно говоря. У их «пейринга» даже есть название, они — Артоны, и это больше забавляет, чем расстраивает, но заставляет побаиваться. Они не в той стране, чтобы такие слухи имели место — но пока не доказано, не ебёт, что сказано. Антон так утешает его ещё с Тольятти, когда Арсению стали придавать значение и подливать масло в огонь сплетен. Кто этот человек? Почему он крутится рядом с Антоном? Почему они так смотрят друг на друга? А вы видели фотку, где Антон положил руку ему на плечо? Видео с чёрного входа, вот они, выходят вместе! Они ебутся, отвечаю! Представьте, если они вот так лежат вместе в номерах отеля и этот Арсений гладит его кудряшки? И они во всём правы.
Но Арсений улыбается Антону, выходящему на сцену — тот, конечно, не видит его улыбки. А на остальных как-то всё равно, хоть блогеры, хоть прохожие будут смотреть на него и задаваться тысячей вопросов — только не лезьте к нему в постель и дайте ему любить в тишине; счастье любит её.
Когда Арсений приходит к любви, он не понимает и сам. Но он явно чувствует её, когда Антон так привычно заваливается в квартиру и скидывает куртку прямо на пол — в Питере были дожди, да и в Москве прохладно. У них есть время — ещё целых две недели после «ВК-феста», чтобы отдохнуть до следующей части тура. Будет жарко, буквально, потому что август и центр России — гремучая смесь. Арсений чувствует много любви, когда Антон утягивает его в объятия, а потом лезет лапать кота, которого Серёжа уже привёз. Антон любит Мымрика чуть ли не сильнее, чем любых других существ планеты. Арсению иногда кажется, что только ему он безоговорочно доверяет на самом деле. И это печалит.
В полночь они запускают в онлайн-продажу мерч, сидя с шампанским и радуются так, словно у них родился ребёнок, а не просто выложились новые модели на предзаказ. За час набирается около сотни заказов по футболкам и по худи, и Арсений безумно собой гордится. Он очень много усилий приложил, чтобы линейка и сайт к ней действительно вызывали восхищение и такой ажиотаж, хотя он буквально ничего нового не придумал — всё придумано до них. Но это его первый крупный проект, за который он получает разом чуть ли не пять своих месячных зарплат — Антон не хочет ничего слушать. А Арсений в общем-то, отказывается только для приличия — к общему бюджету они пока не готовы.
Особенно учитывая, что они даже, наверное, и не встречаются, но Арсений удивительно не беспокоится из-за этого факта. Антон отвечает ему взаимностью и шугается со всего, чтобы сберечь от чужих глаз то, что у них есть — и не заработать проблем на задницу с великой русской гомофобией и желанием лезть в чужой сеновал. Но в него всё равно лезут — Арсений листает ленту «Твиттера», где каждый второй видос с ним и разными подписями. Он там танцует под «Выстрел», стоя в вип-зоне «ВК-феста», и, конечно, кому надо, его узнал и снял. Его не беспокоит и это — ну сняли и сняли. Вот если бы сняли как они сосутся (Антон один раз зажал его в переулке для этого, и Арсений весь извизжался и наисходился говном, пока Антон не пообещал так больше не делать), тогда можно было бы волноваться. А так его даже веселит количество теорий о том, как они познакомились и как впервые поцеловались.
— Арс, я хавать хочу, — стонет Антон, слоняясь по квартире, и Арсений отвлекается от телефона, чтобы перевернуть котлеты.
Масло трещит на сковородке, и он дёргается.
— Иди тогда, я не знаю, салат порежь. Я тебе кухарка? — огрызается он беззлобно.
— Нет, но у тебя пиздатые котлеты, — говорит Антон, наконец устроившись на стуле.
— Надеюсь, это не всратый эвфемизм к моей жопе, — усмехается Арсений и пихает ему в руку нож и подвявшие помидоры.
— Нет, это комплимент котлетам.
— Хоть кто-то в этом доме получает комплименты, — юлит он.
— Эй! — возмущается Антон.
Арсений, конечно, немного привирает — Антон постоянно говорит ему что-то такое, от чего он не знает, смущаться, плакать или смеяться вообще. Шастун — мастер по всратым подкатам, но это всё настолько очаровательно звучит, что Арсений не может устоять. Он улыбается и сейчас.
— Как тебе фест? — спрашивает Антон, зевнув широко.
Они спали всё утро и весь день — проснулись, когда уже вечерело. Вчера у них не было сил ещё и обсуждать это — в самолёте они тоже дрыхли. И в такси. Арсений заразился от него новой удивительной венеркой — дохрена спать.
— Приятно, когда можно не торчать в толпе, — улыбается Арсений. — Я на него, кстати, и до тебя собирался. Из-за тебя же. А так, получается, ещё и сходил бесплатно — прелесть просто. Жизнь идёт в гору, когда у тебя появляется богатый и знаменитый друг, — хихикает он.
— Так говоришь, будто тебя только это и привлекает, — усмехается Антон и начинает, наконец, резать помидоры несчастные.
— Ну почему же, ты ещё красивый и умный. Помогаешь мне с основами шоу-биза, — улыбается Арсений озорно. — Да так помогаешь, что меня даже узнавать начали.
— Странно, если б не начали, — гундит Антон, напихав в рот помидоров.
— Я тебя попросил порезать их на салат, а не сделать салат у себя во рту. Я понимаю, ты привык к хорошей жизни. Тачки, «Азбука вкуса», доставки готовой еды, но ты видел цены на овощи? А это ещё не зима, — попрекает его Арсений тоже скорее в шутку.
Хотя за такое расточительство мама в детстве давала ему по шапке.
— Ладно, мама Сеня, — огрызается Антон. — Так чё там с узнаванием?
— Да я сегодня рекламить ходил наш стенд, — Арсений выключает плиту и разворачивается к нему. — Ко мне девочка подошла, у неё глаза знаешь, как в том мульте детском, где глаза на ветку у зверюшки накрутило.
Антон смотрит на него с недоумением.
— Арс, я рос на «Черепашках нинздя».
— А моя сестра нет. Так что я вот эту всю шушару с ней смотрел, — объясняет Арсений. — Но неважно, в общем, глаза на выкате, вся нервная стоит, аж трясётся почти. Спрашивает, можно ли автограф. Ну я охренел немного, а оказалось, что она твой хотела.
— Нет, блин, твой. Я в тебя, безусловно, верю, но у тебя всё скорее впереди.
— Да, затупил я жутко, — прыскает Арсений. — Но извините, такая она конечно пафосная. У меня даже твоего автографа нет, а ей подавай. А я, между прочим, живу со звездой в одной квартире!
— А тебе прям надо?
— Ну, надо же перед фандомными друзьями выёбываться. Оксана просто охуеет, если увидит. А если узнает… — Арсений улыбается загадочно, и Антон усмехается лишь ему в ответ, ничего больше не отвечая.
Взгляд у него какой-то особенно тёмный — почти бездонный. Антон поднимается со стола и руки моет неторопливо, как-то слишком задумчиво для зрителя ужасного стенд-апа Арсения. Помидора остаётся недорезанным огрызком на разделочной доске.
— Ты решил, что можно как свиньям… — начинает Арсений, но договорить ему не дают.
Антон накрывает его губы своими и прижимает к столу. От резкой перемены настроений Арсений немного забывает вдохнуть. От перестановки мест слагаемых меняется на самом деле очень много в альтернативной математике Арсения, но всё становится куда интереснее и приятнее. Голод уже не маячит на фоне, но голод другой только разгорается, когда чужие голодные, чуть мокрые пальцы лезут под футболку.
— Если ты так хочешь автограф, — шепчет Антон резко, даже, кажется, немного зло, — я оставлю тебе много.
Арсений тихо стонет, когда Антон кусает изгиб его шеи, целует чуть выше, оставляет засосы на ключицах. Это и правда лучше салфеток и фотографий — Арсений выгибается, когда Антон гладит его поясницу и скользит ладонями на задницу. Они, собирая все углы, доходят до спальни — Арсений наотрез отказывается отпускать его и разрывать поцелуи. Он тянет с Антона футболку и ведёт пальцами по соскам — тот шумно дышит ему в висок.
— Ты много работал, — бормочет Арсений усаживаясь ему на колени, — нужен отдых от назойливых фанатов.
— Он живёт у меня дома, — нахально шепчет Антон, но у него в глазах озорные бесята бликами, Арсений не смеет обижаться.
— Поверь, тебе понравится его назойливость.
— Поверю, если он снимет с себя одежду, наконец, — усмехается Антон, и Арсений скидывает с себя всё, а потом, оттеснив Антона к изголовью, укладывается между его ног.
Смазка на головке чуть солоноватая, а Антон весь — очень сладкий. Закидывает голову на стену, шарит руками в поисках чужих волос, но Арсений не даёт ему — перехватывает ртом его пальцы. Они у него очень чувствительные — удивительная эрогенная зона. Он часто носит кольца, как защиту, потому что его узловатые голые пальцы достаются только Арсению. Но не они — цель. Он вылизывает его член у основания, щекочет языком место у яичек, чтобы услышать рваные стоны — а потом ведёт по всей длине. Антон елозит, не может спокойно сидеть — Арсения всегда забавляла эта его манера. Но не хочется сейчас поцарапать его член зубами, и он впивается пальцами в его бёдра, а потом берёт в рот. Сначала головку нежно посасывает, а потом скользит губами дальше — Антон всё-таки зарывается пятернёй в его волосы. Подмахивает, жмурится, ртом хватает воздух и редко смотрит на него в ответ, ловит взгляд Арсения, когда тот насаживается ртом на его член. В этом есть какая-то особенная интимность момента.
Антон смотрит долго, и Арсений ловит его микроэмоции, когда задевает особенно чувствительные места, но взгляд Антон не отрывает, а потом и вовсе отстраняет его от себя. Двигается удивительно плавно, перехватывает его локоть, тянет к себе целоваться, слизывает смазку с губ, а потом говорит тихо.
— Сядь мне на лицо.
— Это не вопрос? — сипит Арсений уставшим горлом.
— Это предложение.
— Тогда я согласен, — кивает он и, чуть надавив Антону на грудь, укладывает его на постель.
Он такое, конечно, пробовал, но каждый раз он боится доставить партнёру дискомфорт. Садится аккуратно и тут же всхлипывает, когда Антон лижет его между ног, поднимаясь выше дразняще-медленно. Он долго языком разрабатывает вход, а потом начинает толкаться внутрь активнее — Арсений не может держать спину и, создав ад для своей шеи, опирается на стену позади себя. Но ад будет потом, а сейчас он насаживается на его язык и водит ладонью по своему члену дёргано, резкими движениями, потому что вся его размеренность уходит вместе с удовольствием, что сжимает каждое нервное окончание, кажется. Он стонет в потолок, рвано кончает, проглатывая половину букв в слове «Антон», и тот кончает следом, даже не прикоснувшись к себе.
Он растекается жаркой лужей по кровати и тяжело дышит, забив на то, что где-то тут пятнами сперма на простынях, но уже через минут пять чувствует себя отдохнувшим и готовым к покорению новых гор и вершин.
— Откуда у тебя столько, бля, сил на это? — шумно дыша, говорит Антон, когда наконец более-менее приходит в себя.
— Мы с тобой ровесники, Антон, — смеётся Арсений.
— Вот именно! Меня на больше не хватит, а ты вон ещё, бодрячком, — возмущается Шастун.
Арсений улыбается и качает головой.
— Ну, кто откажется трахаться с самим Шастом? Я переполнен силами, уж на такое-то, — он хихикает и Антон отвечает ему усмешкой.
Но опущенный бегающий взгляд выдаёт его с потрохами. Арсений говорит что-то про его острый язык, а сам не лучше — не думает совсем иногда. Столько же раз уже спотыкался на том, что Антон не любит лишних напоминаний о его статусе.
— Эй, я пошутил, — Арсений протягивает ему руку, но Антон не отвечает, и он гладит его коленку вместо.
— Да ты заебал! — вскакивает Антон резко, всплеснув руками. — Ты когда-нибудь перестанешь обращать на это внимание? Я думал, за столько времени я перестану быть для тебя особенным только по причине моей популярности. Это всё сначала было дико, понимать, что ты всё обо мне знаешь, а я тебя ваще нет. Но со временем я думал, хоть где-то я буду просто человеком, у которого такая работа. Да, я пою песни. Да, меня любят люди, может, в бОльших масштабах, чем твои сайты, но так или иначе, это же просто работа.
Арсений чувствует вину, слушая его, но он всё ещё не понимает, как же так получается, что они давно перешли стадию отношений «певец-фанат», и всё равно до сих пор тут. Ему казалось, он достаточно показывал всё это время, кроме нескольких неудачных шуток, типун бы ему на язык, что Антон часть его обыденности, просто человек с просто работой. Крутой работой и выматывающей работой, как и любая другая работа. Но для Антона это, возможно, не так очевидно. И он понимает, но это всё равно цепляет — ему не остаётся ничего, кроме как просто Арсению довериться и слушать его, замечать детали. Однако Антон не Арсений. И тот бы тоже не знал, как бы в такой ситуации ко всему относился; но сейчас с его башни всё не так запутано — больше, конечно, надумано и пропущено мимо внимания.
— Антон… Прости меня, я каждый раз шучу эти глупые шутки о твоей популярности, но это на самом деле вообще не так важно, как кажется. Твои песни — это, конечно, хорошо, но в них я вижу только тебя, а не способ заработать или просто быть парнем Шастуна, — Арсений тяжело сглатывает; его пробирает мурашками. — Я никогда не чувствовал что-то настолько настоящее, понимаешь? Ты удивительный человек, ты радуешь меня самим собой каждый ебаный день, и да, я все еще люблю твою музыку, но я даже не слушал ее последний месяц. Не только потому что я слышал её каждый день, и это стало той самой «просто работой», на которую ты надеешься, а потому что в ней мне откликались всегда твои мысли. Теперь эти мысли везде вокруг меня. Я просто думал, что мы уже на том уровне отношений, когда я могу так шутить, и ты будешь воспринимать это нормально.
Он говорит первое, что приходит на ум, всё, что он на самом деле чувствует, но в этот раз морщинки у бровей Антона не разглаживаются сразу, как всегда, и Арсений понимает, что всё идёт не так, как хотелось бы. Это накапливалось и накапливалось, и сам Антон будто не хочет ничего с этим делать, не хочет думать об этом и слушать его — ему комфортнее просто оставаться там, где он был, отгородиться от всех, чтобы потом петь о том, что ему бы перестать быть трусом. Неосознанное двуличие, крик о помощи — всякое-разное, но итог один.
— А, то есть ты думаешь, типа, покрутился рядом со мной пару месяцев и всё? Ну охуеть теперь! — рявкает Антон, и Арсений хмурится.
В нём вскипает злость, потому что больше, чем обесценивание, он ненавидит неуважение к себе. Никто и никогда не смеет разговаривать с ним в таком тоне — кроме мамы, и та уже поняла, что бесполезно.
— А ты не охуел ли сам орать на меня, а? — встаёт он следом, рывком натягивая штаны. — Не мои ёбаные проблемы, что у тебя не окей с принятием собственной популярности. Сказал бы мне об этом сразу, а не терпел, как школьный нытик с рюкзаком в помойке! А теперь я виноват, естественно, — сердится он, и у Антона во взгляде только гнев и возмущение.
— Ну а понять было нельзя как-нибудь? Ты же видишь, как я реагирую на всю эту хуйню!
— А, то есть я должен был твои намёки угадывать?! Антон, мы уже не дети давно, твою налево, уже можно и словами через рот научиться говорить!
— Да я, в общем-то, и говорил, что меня пиздец заебало, что я для всех просто чувак со сцены, который ничего за ней из себя не представляет! Ты говоришь, что мысли-хуисли вокруг тебя, но, видимо, только те, которые твоей внутренней фанючке интересны. А я человек, нахуй! Я не «Shast», я в первую очередь, блять, Антон! А сам-то ты кто, тот обосрыш, которого за гаражами пиздят, а он потом во всех ищет поддержку и любовь, а?
Арсений открывает рот и закрывает его потом. Чужие слова режут уши, но больше — сердце, потому что Арсений не знал, что производит впечатления кого-то жалкого и беспомощного. Он думал, что он Антону со временем показался обычным, ищущим любви и поддержки, но обычной и человеческой, а не пытается залечить свои травмы. Он правда думал, что со временем всё изменится — они же давно друг с другом рядом, у них в целом мысли плюс-минус одни, да и в быт они упали достаточно давно, чтобы знать настоящее. Но он ошибался — сказал бы, конечно, что никогда такого не было, но оно было. Они всё-таки не дети — внешне. А внутри всё ещё школьный нытик и отпизженный обосрыш, действительно. Они как будто из миров категорически разных — это было понятно сразу, но теперь как будто между ними только тишина и разные языки. И никакой межкультурной коммуникации — только сплошное непринятие чужих основ. Изначально было только три дорожки, где налево пойдёшь — себя проебёшь, направо пойдёшь — проебёшь не себя, а прямо пойдёшь — и правда тебя всё равно догонит. То самое, вообще не фантастическое и не очаровывающее настоящее.
Арсений стоит растерянный, губы поджимает добела, а потом, взяв с кровати футболку, идёт к двери. Наша песня хороша, начинай сначала — или заканчивай. Но все эти вопли точно нужно прекращать.
— Ты куда? — так же обескураженно бросает Антон ему вслед.
— Чай делать. Поговорить нам надо, — говорит Арсений удручённо. — Нормально.
Впервые засыпание чая в большой графин ему не помогает успокоиться — из головы всё не выходят слова Антона. Чайник у них не появился, зато чая листового — хоть жопой жуй, вот правда, с тех пор, как Арсений начал здесь жить. Он намешивает всего, нервно звенит ложкой по чайнику внутри и ждёт, пока Антон сюда придёт, думает, придёт ли вообще, или сразу нахер. Но тот приходит, садится рядом с заброшенной помидорой, до которой им дела уже нет, как и до ужина — есть Арсению вообще не хочется, разве что не выворачивает. Арсений отставляет её в сторону, ставит графин и чашки, будто чай хоть что-то, блять, может решить. Он долго стучит по чашке ногтями и думает, что бы ему сказать первым из тех мыслей, что в голове ульем гудят, но решает начать с очевидной.
— Ты же не доверишься мне никогда до конца, да? — чуть сердито бросает Арсений, поджимая губы.
Антон виновато оглядывается и молчит. Ждёт чего-то, а Арсений ничего не ждёт — его внутри всего просто сминает фольгой, так, что дышать неприятно. «Никогда» очень громкое слово, к которому он не готов так же, как не готов к тому, что его любовь в чужой голове ненастоящая. За этим как будто ничего не следует — только разочарования и ошибки. В нём осадком остаётся обида, но в конце концов Антона ему больше всё-таки жаль. Он может ему простить всё что угодно, и он прощает ему всё что угодно, но он у себя на первом месте — теперь особенно. Потому что когда Арсений тратит неоправданно много сил на то, что может и не выгореть, остаётся от него только пустой сосуд, который как-то надо наполнять — чем-то гарантированным. Такого теперь удивительно не обнаруживается — только отсутствие помощи и понимание, что взрослые чувства никто за него, ребёнка внутри, не станет разбирать.
Он, конечно, ждёт, что тот будет всё отрицать и опять откроет ему душу — в этот раз тем, что думает на самом деле, но это, наверное, спрятано даже от него самого. Антону нечего сказать, иначе это было бы неправдой. Антон, может, и трус, но точно не лжец.
— Ты не думай, я не обижен. Я понимаю, всё непросто. Но я не хочу себя терзать. Отношения без доверия не построишь, вообще никакие, и я такие отношения тоже не хочу. Мне с тобой хорошо, но я не собираюсь тебя спасать из этой ямы. Я пытался, я делал очень много, чтобы ты мне верил, и да, эти тупые шутки были зря, я признаю. Я сказал тебе много слов, и много чего сделал, я был рядом, пытаясь тебе помочь довериться хоть кому-то. Это я был готов сделать для тебя. Но если ты сам не можешь или не хочешь подпускать меня к себе — ну что ж. Ещё одно слово будет лишним. Антон, мне тридцать лет, я уже не готов тратить время на заведомо провальные вещи. Не доверяешь — ладно, пускай, это твоё право и твои страхи. Но я сделал всё, что мог, — выговаривается он, хотя другая его часть, конечно, хочет его заткнуть и забить вообще на всё это.
Потому что он влюблён, и влюблённость — это всегда нетрезво. Любовь — да, и часть этой трезвой любви сейчас говорит его губами. И любви к себе в том числе.
Арсений невооружённым взглядом видит, как Антон внутри весь в сомнениях, виной из него сквозит так, словно он по меньшей мере убил Мымрика, а не просто не смог спокойно принять их отношения. Арсений правда не обижен, ему Антона жаль. И себя жаль тоже, потому что ему снова надо привыкать жить одному. А чувства есть, и они скребут внутри до тошноты, прося остаться, чтобы стерпелось и слюбилось. Но Арсений не хочет для себя такого. Он хочет искренней любви без чужих сомнений.
— Арс, ты прости тоже, — тихо роняет Антон. — Я всё ждал, когда перестану оглядываться, когда в голове где-то там на задворках не будет нихуя стоять ощущение, что ты сам себя обманываешь, и в этом не больше, чем обожание. Я правда хотел, чтобы было так.
И если до этого момента Арсений почти уже успокоился (все в семь моральных лет пытаются казаться старше, чем они есть) — немного тревожный, немного печальный, то теперь это начинает злить его всё так неимоверно. Потому что он сам себе надумал их великую любовь, и что Антон не мог языком всё раньше сказать, только сам делал вид, что всё хорошо и будет только лучше. Он тоже много чего хотел, но он думал, крутил всё это в голове, приходил к каким-то итогам, а не бегал, обманывая себя и всех своих поклонников.
Они не встречались, Арсений не может его винить, но злиться может, на то, что тот не пресёк это раньше, а только бесконечно ждал, что станет как-то по-другому, хотя в упор не видел всех перемен.
— То есть, ты сам на всё закрыл глаза, а теперь прости? Да ты даже не пытался, Антон. Ты возвёл всё это в абсолют, ты сам себе врёшь, что сцена для тебя есть просто работа. Ты сам обращаешь на это внимание больше, чем все твои близкие люди, ты зарубил себе на носу, что ты — звезда, и все теперь относятся к тебе только так. У тебя какая-то извращённая версия звёздной болезни, неебическая зацикленность на своей популярности, и ты в этом всём думаешь, что другие зациклены на ней так же. Корень проблемы не в том, что я тебя не люблю или преклоняюсь церкви имени Святого Антония Шастуна. Тебе станет легче, если ты действительно поверишь своим словам и пойдёшь к специалисту. И перестанешь пиздеть фанатам о том, что надо переставать трусить — сначала сам перестань. Они же верят тебе.
— А ты… — начинает Антон, но Арсений хочет закончить свой словесный понос.
— А я знаю тебя на самом деле. Можешь сказать мне, что это не так, но два месяца каждый день быть с одним и тем же человеком даёт возможность увидеть максимум для такого срока.
— И ты мне не веришь.
— Почему же? Вполне. Я знаю, что ты веришь в то, о чём поёшь. Самообман — это уже не мой угол.
У Арсения вмиг кончаются слова, и ему становится стыдно за то, что он наговорил, потому что «не его угол» на самом деле чуть-чуть его. Но его всё злит и задевает и, возможно, он вернётся к этому позже, когда остынет и выдохнет. Сейчас кажется, что всё кончено, но где-то завтра он начнёт мыслить совсем иначе. Но он тоже имеет право на чувства, на сомнения и недоверие, это не привилегия отдельного человека, у которого есть для этого какие-то особые основания.
Тишина такая мерзкая, что хочется соскоблить её с себя губкой, но Арсений чувствует себя обессиленным.
— Что, не скажешь больше ничего? — выдаёт он, потому что его всего передёргивает от того, насколько это всё кажется бредом.
Антон жмёт плечами.
— Ты же для себя уже всё решил, — говорит.
— А, то есть вот так ты предполагаешь, что люди должны понимать намёки? — огрызается Арсений. — Да ничего я не решал. А ты надумываешь себе чёрт знает что. То, что твои фанаты находят в твоих песнях тебя, не значит, что ты оракул и всех наизусть знаешь, ясно?
— Но ты тоже мой фанат.
— Да я тебя люблю, мать вашу! — рявкает теперь Арсений, и Антон становится ещё мрачнее. — Прекрати! — добавляет, но потом нервно смеётся лишь. — Хотя нет, продолжай, конечно. Можешь сколько угодно думать, что ничего у меня к тебе нет. Тебе же так проще, конечно. Кто тебя так обидел?
— А ты, типа, сам себя не обманываешь, да? Ты ж дохуя осознанный у нас.
— Всё может быть, — жмёт плечами Арсений. — Но я достаточно долго нащупывал грань между обожанием и любовью. Я хотя бы задавал себе вопросы, а у тебя с падежами вообще не всё в порядке. Упрямый ты баран.
— Поживи в моей шкуре, тогда и поговорим.
— Скажи ещё, что пойму, когда вырасту! — усмехается Арсений едко. — Давай ещё посоревнуемся, кому хуже, кому больнее, кому холоднее — в Москве или в Омске. А ты поживи тогда в моей, может, что-то новое для себя узнаешь. Например, что можно отделять творчество от человека. Можно любить не за музыку, а за то, как ты сдуваешь чёлку с глаз по утрам. Как ты по часу в себя приходишь, после сна. Как просыпаешься в каком-нибудь отеле, вырубившись на жаре, и начинаешь сны свои рассказывать, а потом засыпаешь назад. Ты посмотри на себя моими глазами. Глазами человека, который думал, что любить твой образ уже сильнее невозможно. И был прав, потому что образ — нет, а тебя настоящего, гундящего на невкусную ветчину на завтраке, грызущегося с Димой по пиар-компании, смеющегося с анекдотов про улитку в баре, ещё любить и любить. За что-то новое, — говорит Арсений с разочарованием и обидой. — Но тебе это, наверное, неинтересно, — он встаёт и тянется за пачкой.
— Интересно, Арс, — отвечает вдруг ему Антон спокойно и обречённо почти. — Но в моей жизни, как и в твоей, было много людей. И всё после первых треков было уже неискренним, жадным до внимания, просто потому что это такой простой путь. Подружиться с начинающим певцом, выцепить щенком, чтобы потом получать проценты.
— И ты думаешь, что я такой же, как и все, — печально заключает Арсений.
— Нет. Ты с самого начала как-то выбил меня из колеи. Такой простой со мной, будто я твой дружбан с детства, с района ещё, с которым мы бумажками плевались в детстве в прохожих. И ты прав, мне нужен мозгоправ, потому что твоя вот эта дружба, и любовь, это всё нихуя не вписывается в мою картину мира. А ломать рамки — страшно, — честно признаётся Антон.
— Страшно, — кивает Арсений. — Но ты бы мог, если бы хотел.
— Не всё так просто, ты сам сказал.
— Да, безусловно. Но одно дело пробовать и устать в пути, а другое — говорить, что тяжело, и даже не пытаться.
— Так ты же говоришь то же самое. Что вот, всё это между нами теперь тяжело. А мы даже не пробовали. Ты просто это всё заведомо решил. Не попробуешь — не попробуешь, и всё тут.
Арсений думает долго, пялится в пол, руки на груди сложив, и признаёт, что Антон прав. Он раздаёт советы, которым не следует сам.
— Да, — улыбается он глупо. — Да, ты прав. Я тоже так делаю.
Антона удивляет такое лёгкое согласие, но он не говорит больше ничего — наверное, они просто больше не в состоянии сказать друг другу ничего путного этой ночью. Утро вечера мудренее, особенно, когда вы голодные и уставшие, несмотря на долгий сон. Вся эта правда страшно выматывает, особенно свалившись на их головы не лавиной, а целой горой. До последнего камешка.
— Пошли спать, — предлагает Антон, и Арсений соглашается.
Это правильнее будет, без всяких даже выкидонов, потому что портить спину на диване и лежать в одиночестве ему не хочется. Спит он, правда, всё равно плохо — и что-то подсказывает ему, что Антон тоже.
***
Он просыпается рано. Чай, забытый вчера на столе, погретый в микроволновке, теряет свой вкус, или это Арсений просто ничего не чувствует — ковид ли или просто всё кажется теперь пресным — так или иначе, его не отпускает. Он долго сидит и хлебает из кружки жижу, что уже плёночкой заплыла. Душа, к счастью, всё ещё спит, и всё вчерашнее кажется глупостью несусветной, сериалом с «России-1». По сути, он та самая Агафья, которая случайно встретила богача на вокзале, и влюбилась с первой же секунды.
Агафья рано или поздно вернётся домой, обиженная каким-нибудь Фёдором. Арсений же не обижен, но внутри всё равно дерёт, и никуда не деться. Нужно время, чтобы всё это улеглось, время и место — точно не здесь. Потому что даже Агафье, наверное, помогала родная деревня. Арсению кажется, что и ему поможет — не навсегда же ему в Омск возвращаться. Просто на время, подумать обо всём, что они вчера выяснили друг о друге, потому что сидеть и делать вид, что ничего не произошло будет неуважением к себе.
Антон ему не доверяет и не уверен, что сможет когда-нибудь довериться — его всё ещё не менее несусветно жаль. Никому не пожелаешь жить в стране сомнений и бояться любить даже если уже влюблён. Им обоим нужно время и место — они обязательно к чему-нибудь придут. Им от себя никуда не деться, и от этой любви тоже — а если деться, значит, это была не она.
Поэтому когда Антон приходит на кухню, заспанный и уставший, Арсений полон печальной решимости.
— Доброе утро, — говорит он и ставит ещё одну чашку в микроволновку.
Антон не протестует — предпочитает невкусным, полным нервов и разбитых розовых очков чаем давиться вместе с ним. Эта готовность, конечно, немного греет, но ничего не исправляет в основах всё равно.
— Я, наверное, к родителям съезжу. В Омск. Хочу подумать, побыть вдали от суеты, — говорит он мягко, и Антон поджимает губы прискорбно.
Антон кивает и утыкается в чашку.
— Убегаешь?
Арсений оглядывается, перестав мешать несчастный чай в попытках хоть чуточку его исправить. А лучше бы не его исправлял. Подумав минутку он приходит к единственному правдивому ответу.
— Ага, — признаётся он. — Беру паузу. Я просто понял, что все эти месяцы я происходящее даже осознать до конца не мог. А теперь как в воду окунули. Ты не подумай, я уважаю твои чувства, все дела. Просто теперь хочу понять свои.
— Понимаю. Я бы тоже убежал.
— Тогда разбежимся, — жмёт Арсений плечами. — Ну, на время. А там что-нибудь да решим. В голове нет сквозняка, нужно проветрить.
Антон смотрит на него, чуть нахмурившись, и Арсений не может сдержать усмешки.
— А ты что думал, я скажу, что нам больше не надо видеться? Не-ет, — тянет, — это тогда совсем тупик. Нам всё-таки не пять, мы не перестанем общаться из-за того, что не поделили, кто какая «Черепашка ниндзя» сегодня. А ты какая?
— Микеланджело.
— А я тогда Донателло. Видишь, даже здесь у нас не выйдет драки, — вяло улыбается Арсений. — Я билеты взял на вечер, подкинешь до аэропорта?
— Конечно, — кивает Антон добродушно. — Почему не в Питер? — спрашивает после.
— Ты забыл? Я квартиру сдал хозяйке, когда к тебе переезжал. Да и родителей давно не видел, надо съездить их повидать.
Они долго молчат, разговор больше не клеится, и Арсений, кивнув ему нелепо как-то, уходит собираться. Он не хочет оставаться и выдерживать эти драматичные паузы и неловкие встречи на кухне. Не зря ему заплатили вчера за сайт — он может себе позволить уехать. Он кидает всё своё вопреки внутреннему отличнику просто одной кучей. Остаток дня он проводит за работой — при всей увлечённости проектами Шастуна, у него есть ещё заказы, куда менее, конечно, приятные.
— Спасибо тебе за всё, что ты сделал для меня, — говорит вечером, когда они стоят у входа в аэропорт.
Действительно же, сделал очень много — открыл новые грани, вывел из многих состояний, жизнь разукрасил своими песнями и концертами, но больше, конечно, собой. Арсений давно не влюблялся, и, как бы сейчас ему ни было пусто внутри, это всё равно занимает его сердце теплом. Взаимные влюблённости вообще приносят много радости; но и расстройств — во всём должен быть баланс.
Антон кивает, улыбаясь тускло, но головой, Арсений замечает, тот уже не здесь. Молчит, не может даже пары слов связать, загруженный неприятными открытиями в них обоих и в себе самом, но Арсений и не настаивает. Шастун притягивает его к себе и обнимает, похлопав по плечу, и это говорит даже больше.
— И позаботься о Мымрике, пожалуйста, пока меня нет, ладно? — просит Арсений тихо, и Антон, наконец улыбнувшись нормально, не так кисло, кивает ему в ответ.
Арсений не говорит «пока я его не заберу», оставляя дверь открытой. Но из этого выйдет только сквозняк, ему кажется, который их обоих продует всё же. Глупо, конечно, просить что-то после того, как решил сбежать так же, как и Антон, которого он за это вчера осуждал, но Мымрик — всего лишь животное, не заслужившее нелюбви. Антон, конечно, не отказывается: так или иначе, он хороший человек, и с моралью проблем у него нет и не было.
— Прощай, — говорит Арсений, закинув на плечо рюкзак и улыбается так жалко, что во рту кислит.
И это звучит теперь по-настоящему прощанием. Он привык желать ему счастья сам, но теперь ему кажется, что то не оправдает своих смыслов ни для кого из них.
— Счастливо, — отвечают ему в спину, и у Арсения сердце сжимается.
***
И не разжимается ни в аэропорту, где он сидит с глазами на мокром месте и прокручивает раз за разом свою истерию, которая теперь кажется глупой и слишком гротескной, хоть и оправданной, ни в зале ожидания, где его встречает отец и Кира. Мелкая летит на него с разбегу, обнимает, и Арсений находит силы на улыбку. Дома он прячется от матери, чтобы покурить и спокойно постоять на балконе ночью, подышать воздухом просто, в надежде, что его отпустит.
Но с пальцев так и рвётся:
Вы, 23:40
Прости, что так сорвался
Надеюсь, я не слишком тебя обидел
Антон-укуси-меня-пчола
Всё норм
Я понимаю
Ты долетел? Всё в порядке?
Вы, 23:40
Да
Антон-укуси-меня-пчола
Хорошо
Доброй ночи, Арс
Он не отвечает, его кроет тоской какой-то неимоверной, он чувствует себя ужасно дерьмово. Их прощание вышло скомканным и глупым — и столько же безнадёжным. Он всю дорогу до дома не мог перестать думать о том, что случилось, и каждый раз это приводило его только к зверской тоске по отношениям, которых у них не было и в эту секунду быть не могло. Им обоим нужно времени больше, чем Арсений думал, чтобы отнестись к этому по-взрослому, а не пороть горячку. Но горячка выпорота, а он сам ютится в углу в надежде, что мама поведётся на его мнимую взрослость, когда почувствует запах табака, который обязательно въестся в ковры и в его сохнущую на балконе куртку.
Он раз за разом в голове их диалог вертит с разных углов, но всё упирается каждый раз в виноватый взгляд Антона, который действительно несложно понять. Шастун в них не верит. И в чём-то ведь Арсений всё-таки был прав — на этом всём каши не сваришь. Но ему так претит собственная правота, он так хочет ошибаться и верить в сказку о том, что они всё преодолеют, что горло сводит слезами непрошеными опять. Он так в него влюблён — крепко, просто так и вопреки, очень влюблён, и он правда верил, что когда-нибудь они придут к тому, чтобы стать не друзьями. Друг другу быть доверенным лицом, шептать перед сном сплетни, делить на двоих страхи, знать, что они всегда есть. Что будет кому тащить из бара тело, что будет кто-то, кто вывезет душу. Но чувство, что у этого нет конца, сковывает и бросает в отчаяние, Арсению по-настоящему страшно, что больше нечему там быть, а один он не потянет веру в то, что всё будет, и любви его на двоих с головою не хватит. Да и веры этой нет как будто, только где-то, может, очень глубоко внутри.
И в таком случае её даже не хватит; просто не суждено — а он бы так хотел видеть по утрам Антона и улыбку радости видеть его в ответ. Никаких сладких апельсинов, никаких убийств соседей и взрыва звёзд, что мешают спать; а вот рассказов длинных можно, и его самого — просто так и вопреки тоже. Но всё уже сделано.
Или нет? На секунду Арсения посещает дурная мысль просто призвать его сюда, стать открытой книгой, страхи эти все опровергнуть и запретить, или хотя бы просто отсыпать в чужие руки, чтобы проще было нести. Ноющую душу успокоить, что он должен был помочь, найти специалиста и поддерживать весь путь, потому что проблемы с доверием — это не то чтобы прихоть. И он даже запевает тихо про печальные повести, серые стены и жёлтый свет в этом своём бездумном секундном рвении — наплевав на то, что у Антона могут быть дела, что добраться из Омска в Москву быстро не получится. Он поступает ужасно эгоистично, ему бы самому к специалисту.
Но ничего не происходит. Арсений обходит каждую комнату в квартире, чуть не разбудив родных, но Антона нет. Связь больше не работает.
Может, оно и к лучшему, он хотя бы перестанет докучать ему, и Антону не придётся объясняться и срывать свои планы. Но связь эта безвозвратно утеряна, та часть волшебства, что намекала на то, что будто музыка их и правда связала, потому что никакое пиво на родительской кухне и запах гари после жженой бумаги не возвращает её. А теперь всё канет в лету, ведь даже мироздание против того, чтобы они виделись хоть когда-то. Стоит бояться своих желаний, даже если шутишь о них — как Арсений, уходя. Что-то в нём надламывается и он всё-таки плачет — тихо, в подушку, скорее всхлипывает, но это маленькая победа: разрешать себе быть слабым.
И, возможно, продолжать глупо надеяться, что есть пути обратно — даже через ветер горький, лес и волков.
