холодный и твëрдый гранит

      Минчи раздражает, Минчи заставляет задыхается каждой клеткой тела благородную Макото, что скрепит созвучными треском своих костей уже пол урока. Минчи совсем по-умному отвечает на вопросы наставника, совсем по зазнайски мудро поправляет Мако и улыбается так гаденько.       Лиза, юный гений факультета, для всех такая ослепительно хорошенькая, что хочется себе глаза выколоть: дабы не видеть как та скромно принимает очередную похвалу и прикрывает ресницы. Длинные-длинные ресницы, такие, каких у слабой, хилой Макото никогда не было. У Мако были выгоревшие медью грустные уголки глаз, скромный низкий пучок на голове и завязь сосудов над веками.       Макото ходила по страницам учебников умолчанными ответами, со слезами оставленных при себе, бесконечной злостью на белый свет и едким отливом в Гидро Глазе Бога.       Макото ревела сквозь сомкнутые зубы, Макото хотела кровавой аксиомой в заплесневевших страницах и мечтала о слезливых одобрениях матери.       Такие жалкие, как кусок хлеба шавке на улице. Такой же обиженной и зажатой Макото.       Лиза смотрела в бесконечно карие глаза и видела разломы амфор на тьмистых зрачках. Разлом, огибающий венозные плети на веках, разочарованный гнев медных ресниц, горькие слёзы у холодных пальцев и злость самой Макото.       Безвинно разочарованная, ненавидела Мако мудрые зелёные глаза так сильно, что аж до треска костей. Хрупких, несуразно ломанных.       Макото своими наглыми речами спорила лицом к лицу с древними сфинксами, лишь бы переспорить, лишь бы увидеть в бессмертной мгле свое имя. Имя Макото расплывалось искаженными рунами по венозной материи, сливалось в плесневые споры пораженных лёгких.       Спорила и с неоспоримой аксиомой, спорила и с доказательной медициной, спорила и с своими разбитыми принципами.       Но все ещё искренне, чисто и невинно ненавидела Лизу. За одно существование, за одни лиловые розы, за одни оплети раскатов грома у побледневшего лица.       Зависть жила с Макото ручным зверьком, играла в опасные игры у носа и разъедала изнутри.       Макото оседает в хриплом кашле, задыхаясь в клубах своей ненавистни. Сжимает на шее ремни Глаза Бога сильнее, прожигая холодные отливы на венозной коже. Лиза тянет руки, чтобы хоть как-то помочь — Макото въедается разъяренной пташкой, скрепит жалобные всхлипы и дерёт ядовитыми каплями запястья. Путается в клубах смерти, ревёт ломанными чертами.       Макото ненавидит свои слабые глаза в отражении, ненавидит мудрые лиловые цветы, ненавидит шумных людей, ненавидит колотые раны и много чего ещё. Но Минчи знает точно: больше всего она ненавидит свою слабость. Бесконечную, смертельно царапающую кожу, будто перья ледяных игл скребут у кадыка.       Совсем мечтательно заглядывает в глаза матери, что и разочаровалась уже давно. В тихой, запуганной и бесконечно слабой пташке. С переломанными крыльями. Иглы ледяных скульптур впились абсидиановым двустишием под кожей той ночью.       Макото видит в таких же карих глазах разочарование. Живёт этим разочарованием, и, кажется, даже Боги разочаровались в зажатой милой пташке: Гидро Глаз Бога обжигал сильнее, чем желанный Пиро Глаз. Жег на шее мертвой хваткой, сиял в глубине омута кровавыми перьями сломленной птицы. Играл совсем на пальцах бордовым переплётом влаги и колол орлиными глазами.       Когти жгут на коже лунами-полумесяцами, петряет в ночных лучах размахом благородных крыльев. По-металически скрепят крылья в темноте, сияя где-то за спиной. Звенят в глубоком омуте треском костей и мечей, следя опасными глазами.       Лиза изучала, что Макото переводится как «забота». Пока Макото под боком только шипит и искренне ненавидит, но даже так она лучше любых заботливых прикосновений.