«Натяни их ещё до ушей»
Николь бы с удовольствием, Дилюк, но тогда твоей гневной триады будет не избежать, как и проницательных взглядов Кейи. А ещё придётся лицом к лицу столкнуться с до смерти напуганными глазами Джинн, и тогда Кунце точно упадет в омут один раз и с глухо сжатыми глазами. Противно своё же лицо, противны свои же руки, противно, мать его, всё. Везде, где ходят синие глаза заводятся паразиты, везде, где касаются тонкие девичьи пальцы, возникает жгучее желание вскрыть кожу. К чёрту эти руки — можно в очередной раз стереть их в кровь хозяйственным мылом с хлоркой — только не стереть ошибки Кунце. И это уже по-настоящему противно. Николь невольно сравнивает свои льдисто-бездонные глаза с мягкими синими зрачками Гуннхильдр, и затыкает отчаянный рёв своей же перчаткой, заражённой паразитами. Не все проблемы может решить Дилюк, Кейя и Джинн. Они не могут перекроить подругу, что бьётся головой о пол, рыдая холодными зимними каплями. Да проподи всё проподью. Гуннхильдр тянет за руку нервную Кунце, и заглядывает в тревожные эмоции на лице с почти что слезами. Николь слабо улыбается, и, загнанная в угол, спешит за быстрым шагом взволнованной подруги. Джинн почти с ужасом обнаруживает в густой блондинистой копне седые волосы. Что же происходит, раз в пятнадцать лет почти пол головы седая? Николь не хочет ничего объяснять — как объяснить это ей, если самой себе не можешь? — и возвышается над Джинн бледнеющей статуей. Гуннхильдр подбирает слова, смотрит на льдисто-голубые глаза, и понимает, что они уже не те: чужие. Нет такого родного веселого огонька, есть только туманный взгляд и скептические черты. Страшно. Руки трясутся. — Тебе... противны мы? Бездонные глаза напротив раскрываются в искреннем оскале ужаса, а после стихают резко похолодевшими губами. У Джинн на глазах слёзы. — Нет, конечно, — пораженные глаза опускаются, и понимают смыл заданного вопроса совсем, кажется, четко — Нет, нет, нет! Я просто устаю на заданиях, я не хотела... Кунце уже совсем испуганно начинает отмирать от роли бледнеющей статуи. Начинает задыхаться: — Я тебя ни в чём не обвиняю! Николь, мы просто волнуемся! Ты... Стала очень странно себя вести, мы хотели... Кажется, что-то окончательно ломается в глубоких льдах. Тянет руки, ныряет в объятья Джинн. Испуганные, чувствуют, какой холодный воздух душит недопониманием. — Прости. Надо это сказать всем. Я сделала много ошибок. Мне жаль. У Гуннхильдр прошел холодок по коже. Насколько был глубок океан скорби в этих словах. — Я... Мы испугались за тебя! — Да поняла уже... И вымученный, всхлипывающий смех Кунце. Джинн не чувствует конца этого разговора, не чувствует облегченной ноши на плечах Николь, чувствует только тихую горечь. Но она молчит. Не расскажет. Только скажет, что все изменится. Джинн кивает счастливо на слова милой Кунце, но мнется верить в бездонные глаза.
Соврала.
Отдергивает заражённые руки от милой Джинн, отодвигается от мира всего толстой тканью перчаток и живёт своими ошибками, своими зимними глазами и паразитами на коже. Ни Джинн, ни Дилюк, ни Кейя уже не поможет Николь. Ничто не поможет льдисто любимым глазам.Соврала.