холодный и твëрдый гранит

      Суиин боится разрушить простым словом хрупкую, желанную, прекрасную и такую же ненастоящую жизнь с Гуй Чжун. Но он устал быть на втором месте. Если уж его впускают в жизнь, если ему дают возможность протягивать руки в нежных жестах — пожалуйста, не сбегайте от вопросов, пожалуйста!       Суиин искренне верит каждому беспокойному взгляду цвета пыли, каждой её ласковой детали в улыбке — но молчание разъедает его чумным зверем беспокойства. Не хочет он находить подтверждению своей проклятой шкуры, не хочет. Поэтому и никогда не зовёт нежную Гуй Чжун взглянуть на его мир, на его серый песок с странной металлической водой — что-то не так с водой, или что-то не так со мной? — поэтому и глупо тупит взгляд перед её окружением.       Суиин уже восьмую жизнь скрывается за смоляным разломом его крыльев и лишь ведёт клювом на все его желания. Боится, боится, боится проиграть в его личном забеге с величественными вечными существами. Когда-то его милая Гуй Чжуй распадётся в памяти гео камня — но никогда не будет увековечены её изящные движения в крике ворона. Никогда.       Ему остаётся лишь по-металически кручивать морду в угоду страху, что живёт уже дольше, чем его милая. Иллюзия плывёт по птичьему бешенству уже как три кошачьи жизни — или пять вороньих прищуров — и так и является Суиином.       Суиин склоняет голову и приближает разбитый клюв совсем к бледному лику его милой — она отражается в водной глади странными разводами. Кровь застилает глаза и смешивается с мелким комком снега, смешивается слюна с кровью и кровь с птичьим безумием. Весь размах крыльев Суиин связан из черных металлов, красных ниток и беспокойства-бешенства.       Гуй Чжун с комом песка в горле вглядывается в синие уголки глаз и узнаёт что-то совсем незнакомое в привычных чертах. Страх, унижение и злость. Что-то рвётся поверх кошачьих жизней в лице Суиина, что-то клубится бешенством в грудной клетке черноты. Темнится по острому лицу реквием сажи, металлической водой и коркой грязи.       Суиин связан по клюву доверием и разорван недоверием — где-то рядом с худыми сломанными ногами скрепит болото — где-то рядом с птицей живёт ужас. Идёт вороньим карканьем по пятам Суиина, наступает на пятки синим глазам и плачет-плачет-плачет.       Птичья пасть щурит уголки и примыкает так, чтобы между молчанием и злостью был один размах, и шипит прямо в лицо не родным шёпотом:       — Продолжим, милая?       Это гадкое «милая» получается со всем пантеоном скорби Суиина и кадуцеи чужих мыслей. Кровь также стекает пеленой болота с чужого нутра перед сердцем. Суиин забрался слишком далеко, чтобы не доверять.       Гуй Чжун не видит ничего похожего на то зверство, что видит перед собой. В неестественной осанке и венах с металлом, с ненавистью и молчанием. В её шести вековом шествии нет ни единого сходного зверя, что сейчас перегрызает глотку.       Она не знает — выжила ли в этой схватке, но победа родными-не родными глазами ей не нужна. Терпение рвёт плечо Суиина где-то рядом с домом, где-то там, где её голова бессовестно зарывалась в рыданиях. Где-то там, где не живёт мир.       Металлические пряди плывут по его лицу, по лику умирают симптомы, по сердце режет бешенство. Чернила отекают синие глаза и делают их совсем кошачье-животными — не такими, как делают в постоялых домах гейшам. Ненавидяще-любящими, отвергающе-доверчивыми и смертельно опасными.       Ледяные пальцы проходятся по корням волос и сжимают электричеством у основания до металла.       Гуй Чжун не любит.