холодный и твëрдый гранит

      Бастет ведёт себя нарочито медленно, так, что у Аль-Хайтама начинает плыть в глазах. Улыбается своими привычными спокойными жестами, но что-то в неправильно сжатых зубах выдаёт её злость. Такую, что упирается в лоб плетью сжатых клыков и съедает.       Бастет сейчас действительно похожа на свою прародительницу — богиню войны с головой кошки, — той войны, что сейчас идёт внутри Бас. Она похожа не внешностью — скорее всего, нежно серые оттенки Бастет никогда не сойдут за золотые отблески бога. Похожа по-настоящему, где-то глубоко внутри, без золота и остальных преукрас: Бастет наклоняется к магме и слизывает её шершавым языком.       Аль-Хайтам ждёт момента, когда сможет узнать, что твориться в её глазах. Знает, что она его обманывает: не одна её наигранная улыбка не сможет скрыть дрожащих до тремора рук и горечи в лёгких. Пару дней назад, в академии, он видел, как нехорошо светились её глаза. Так, будто в них что-то склоняется к кошачьим мордам мести, так, будто это не их спокойная Бастет. Это та богиня войны из старых фресок. С головой кошки.       Аль-Хайтам тогда лишь улыбнулся на странные сравнения Кавеха, невесело усмехнулся и сказал, что кому-то надо меньше смотреть на имена людей. И на их переводы.       Что-то так же смотрит с глаз Бастет сейчас. Она старательно делает вид, что слушает про новый эксперимент, поставленный в Академии. Смотрит куда-то за плечи, мутными, лихорадочным взглядом ходит по пустоте, подобно кошкам, шипящим в никуда. Поджимает дрожащие пальцы, покрытые паутиной паники. Кромкой засохшей крови изнутри и пластом паники снаружи. Пытается стереть пальцы в кровь и пытается унять что-то в себе.       Не получается. Аль-Хайтам почти доходит до Бастет, но та вскидывается, смотрит не своими глазами и мигает кроткой вспышкой через ноги, зацепляет что-то, становится на лапы и толкает. Двигается резко, с болью в движениях, с силой, припечатывающей к столу. Длинновязая, высокая и тощая Бастет берёт силу из злости и бездны чего-то неизвестного. Того, чего Аль-Хайтам жаждет изучить и внести в описание, как восстание великой богини Пантеона.       Аль-Хайтам утыкается поясницей в стол и чувствует, как на грудь давят руки Бастет. Прижимает к поверхности, цепляется на шее когтями и рычит. Хайтам опускает взгляд и находит неправильную серость глаз, вскинутые в оскале десны, дрожащие пальцы, рык и вкус ярости. Бастет льнёт кошкой по шее, смыкает пасть и доводит до плывущего сознания.       Аль-Хайтам на секунду скидывает маску и находит что-то отчаянное в том, как она по-немому открывает рот и просит его о чём-то. Бастет отчаянно хочет, чтобы её любили, и она не готова смотреть, как он рассыпается сквозь пальцы. Бастет боится, что она станет одним тех, кого забывают. Аль-Хайтам холодный, равнодушный и не такой, кто даёт любовь. Но Бастет привыкла говорить о переживаниях языком — кратко, резко и так, чтобы её поняли.       Бастет не может сказать. Она умрёт через пару месяцев — в её жизнях плавится сталь, сжигая все девять. И Бастет знает, что Аль-Хайтам любит Кавеха чуть-чуть сильнее чем её, и она будет на втором месте. Она подписывала свой договор кровью и будет расплачиваться ей же. Бастет не спит уже пять дней — её глаза не закрываются. И не закроются до самой смерти. Фатальная бессонница раздавит её первой.       Отклоняется, понимая, что ей суждено. Но чувствует хватку на руке и строго сощуренные глаза Аль-Хайтама. Утыкается ему в ребра чем-то горьким. Не даёт вздохнуть и тянет обидой в позвоночнике.       Бастет сжимает пасть и решает, что она всё сделала правильно. Суждено. Лучше. Как надо.       Без неё. И будут любить без неё.