* * *
Кэйа легко сбросил с себя платье и туфли, распустил волосы и поплёлся в ванную. Дилюк следил за ним с задумчивым, будто бы исследовательским интересом. Он не пошёл принимать ванну вместе с Кэйей. Он помылся отдельно, натянул пижаму и лёг в постель, легко касаясь плеча Кэйи и тихо, взволнованно шепча: — Он правда пытался… — Нет, — Кэйа ответил ровно и повернулся к Дилюку, мягко улыбаясь: — Я выманил его туда. Мы поговорили, я его оскорбил и он, конечно, полез в драку. Я подставился, он порвал платье и оставалось только выбежать в бальный зал и прикинуться бедняжкой. Дилюк нахмурился: — Это подло и жестоко. — Да. — И это был ваш план? — Его часть. Дилюк вздохнул, перевернулся на спину и, глядя в потолок, устало потёр переносицу. — Я бы сделал всё, но не отдал бы тебя им, — тихо сказал Кэйа через несколько минут тишины и перевернулся на другой бок, спиной к Дилюку. Дилюк перекатился на бок, дёрнул к себе Кэйю и обнял его, прижимаясь крепко-крепко, уткнувшись носом в волосы. — Ты опять что-то себе надумал, — прошептал Дилюк и поцеловал шейные позвонки. — Выкини это из головы. Я ничего такого не думал. — Откуда мне знать? — усмехнулся Кэйа. — Такое долгое молчание обычно полно тяжёлых и нехороших мыслей. От части Кэйа был прав. В то время у Дилюка в голове и правда вертелись тяжёлые и не самые приличные мысли. Кэйа заставил Дилюка прочитать ту книгу-пособие по сексу, которую подготовил отец. И Дилюк в красках мог себе представить, как всё это будет происходить. И в то время его мозг прокручивал у себя в голове то, каким был Кэйа в этот вечер, тут же подкидывая ужасные картинки того, что бы Дилюк мог с Кэйей сделать. И Дилюк упорно старался выгнать эти мысли из своей головы, просто гнал ссаными тряпками, но они упорно возвращались, захватывали всё внимание, проедая мозг. — О чём ты думал? Ложь Кэйа сразу распознал бы. Дилюк тяжело вздохнул, физически ощущая, как краснеет лицо, шея и уши. Правда. Дилюк должен был произнести такие слова ночью, в темноте, обнимая того, кто был центром и причиной всех его порочных фантазий и снов. — Я, — Дилюк тяжело сглотнул и, взяв себя в руки, прошептал севшим голосом: — Ты был очень… в этот вечер очень… ну… просто очень. Понимаешь? И я думал о том, какой бы у нас мог бы быть… — Дилюк уткнулся лбом в спину Кэйи, набираясь сил. — Секс? — тихое, вежливое уточнение. Дилюк вздрогнул. Ещё раз громко сглотнул и смущённо просипел: — Да. Но не как обычно, а как… так, как мы ещё не пробовали. Кэйа завозился и Дилюк послушно разомкнул объятия, но Кэйа уложил его руки обратно себе на талию и кончиками пальцев коснулся век, прося открыть глаза. — В жопу? Дилюк нервно хохотнул. И кивнул. — И что ты представлял? Кэйа говорил тихо, без насмешки и возмущения, без страха и отторжения в голосе. — Тебя. Кэйа улыбнулся: — Я бы расстроился, если бы не меня. Он заглянул Дилюку в глаза и они снова замолкли, глядя друг другу в глаза. Кэйа взвешивал все «За» и «Против». И не находил ничего «Против». Рядом с Дилюком он отпустил прошлое поразительно легко, быстро и безболезненно. Дилюка хотелось целовать, хотелось обнимать, хотелось делать ему хорошо до одури. Хотелось сделать его своим. В его юной глупой голове почему-то жила стойкая мысль о том, что именно это окончательно сплетёт их вместе. Потому что Дилюк о чём-то догадался в тот страшный день в Лиюэ. Потому что только так Кэйа мог показать Дилюку, что доверяет ему абсолютно. Дилюк вздохнул и прикрыл глаза, собираясь заставить себя уснуть. — И кто в твоих мыслях был снизу? Кэйа задал свой вопрос тихо и серьёзно, а Дилюк поперхнулся воздухом, от удивления широко распахивая глаза. — Что? — Я согласен. Когда ты хочешь? И Дилюк нервно хохотнул: — Сейчас? А в следующее мгновение задохнулся от удивления, когда Кэйа, откинув одеяло, уселся верхом на талии Дилюка и, упираясь ладонями в белую грудь, глядя ему в глаза, вкрадчиво повторил свой вопрос: — Кто в твоих мечтах был снизу? И Дилюк, приподнявшись на локтях, раздвинул ноги. Кэйа оглянулся назад и в последний раз спросил: — Ты уверен? И после кивка оказался между ног Дилюка, пальцами сжимая белое бедро. Если и бросаться в омут, то с головой. Так решили они оба. Кэйа, лихорадочно прогоняя у себя в голове все знания о том, что такое секс и с чем его едят, за бёдра притянул Дилюка к себе, приникая губами к шее, выцеловывая кожу. Он помнил не то, чтобы много. Нужно расслабить Дилюка, а потом растянуть. Кэйа отдалённо представлял как надо растягивать и от мыслей об этом у него начинали мелко дрожать руки. Дилюк обхватил Кэйю за талию ногами, прижимаясь пахом к паху, и обнял за шею, выгибаясь, подставляясь под поцелуи горячих губ. Кэйа вылизал шею Дилюка, спустился губами к ключицам и рассыпал по ним десятки коротких поцелуев и щекочущих укусов. Он перед ключицами Дилюка был преступно слаб. Ладонями Кэйа огладил поясницу Дилюка под ночной рубашкой, сжал ягодицы, чуть разводя их в стороны и мазнул подушечкой пальца по сжатому анусу, с ужасом осознавая объём предстоящей работы. — Ты точно уверен? Дилюк вместо ответа неразборчиво выругался, сжал волосы Кэйи в кулаке и притянул к себе, целуя. Кэйа не знал, как долго он рассыпал по коже Дилюка поцелуи и укусы, как долго он вылизывал его шею и грудь, судорожно хватаясь за талию и бёдра. Кэйа с настоящим, неподдельным упоением целовал и прикусывал бёдра Дилюка, пока тот задыхался, безмерно прекрасный с алыми кудрями, рассыпавшимися по груди, и внимательно следил своими тёмными глазами за каждым движением, нетерпеливо кусая губы. Дилюку казалось, что ещё чуть-чуть и он умрёт. Ему казалось, будто он плавится, будто жизнь имеет смысл только пока Кэйа касается его, пока целует и кусает, пока крепко сжимает в руках талию и бёдра. Дилюк задыхался от каждого касания языка к коже и от того, как прохладный воздух лизал влажную кожу когда Кэйа отстранялся, чтобы снова коснуться в другом месте. Дилюк был готов молиться на каждый лёгкий поцелуй, мягко опускавшийся на кожу. Он закусывал губы, стыдливо и смущённо ловя на них стоны, когда зубы мягко смыкались, прикусывая, и не мог сдержаться когда Кэйа, жадно, полубезумно, почти что вгрызался в него. Дилюку казалось, что он после ещё одного поцелуя просто растечётся по кровати довольной лужей. Дилюк жадно сглатывал вязкую слюну, когда думал о том, что ждёт его дальше. Это не просто секс. Не для них. Не сейчас. Это нечто парадоксально большее. Это нетерпеливая жадность, которая мешается с восхищённым трепетом. Это что-то дикое, полузабытое, на уровне инстинктов, и, вместе с тем, нежнейшая любовь, распирающая грудину изнутри. Кэйа в этом восхищении, в этом трепете, в этой нежности и любви Дилюка выкупал с головой, пропитав ею до самых костей. Но пламя в Дилюке ревело, трещало, стремилось вырваться наружу. Дилюк в любви и ласке с наслаждением плавился. И желал большего. Того самого, дикого, жадного. Он вплёл свои пальцы в волосы Кэйи, сжал, оттягивая голову и, поймав поплывший взгляд Кэйи, хрипло потребовал: — Возьми меня. И Кэйа, глядя в его глаза, сгорая в их пламени, тяжело сглотнул. Кивнул. Растерянно оглянулся вокруг и, тихо выругавшись, подскочил и, путаясь в ногах, понёсся к камину, на котором стояла баночка со специальным маслом, которую когда-то принёс Крепус. Это была их демонстрация для отца: вот, ты её туда поставил и мы её не трогали, не смотри на нас так, мы относительно приличные. Баночка уже покрылась пылью, пальцы Кэйи оставляли на ней заметные отпечатки, но ему было насрать. Да, отец всё поймёт, когда в следующий раз зайдёт к ним. И Аделинда тоже. И служанки. Но Дилюк развёл ноги, согнутые в коленях, шире. Кэйа замер, глядя на него. Потом обнял, прижимая к себе крепко-крепко, до скрипа в рёбрах и поцеловал глубоко, жадно, но не спеша. И Дилюк в его руках растёкся кипящей лавой, прожигающей до костей. Кэйа дрожащими руками вынул пробку из бутылочки, успев проклясть вообще всех, кроме Дилюка и отца, и потом задумался. Куда лить? Переворачивать Дилюка на спину он категорически не хотел. Много думать — тоже. И потому просто вылил с четверть масла ладонь, размазывая по коже, проталкивая палец внутрь вздохнувшего Дилюка. — Живой? — прошептал Кэйа, всматриваясь в закрытые веки, выискивая на лице признаки недовольства и боли. Дилюк обхватил пальцами Кэйю за запястье, крепко сжимая и, раскрыв глаза, хрипло потребовал: — Не тормози. И Кэйа, искренне стараясь не сделать больно и не тормозить, принялся за дело. Он сосредоточенно шевелил пальцем внутри, сгибая и разгибая его, толкался им в Дилюка, целуя его губы, позволяя кусать себя за плечи и шею. Второй палец вошёл так легко, что Кэйа испугался, будто порвал Дилюка. Но Дилюк жарко выдохнул ему в ухо какое-то ругательство, обхватил за плечи руками и за талию — ногами. Прошептал что-то, выгнулся, красивый до дрожи с дрожащими ресницами и разметавшимися по подушке кудрями. Кэйа развёл пальцы внутри Дилюка в разные стороны и тот крупно вздрогнул, дёрнул бёдрами, насаживаясь и крепко зажмурился от стыда. Кэйа оглаживал изнутри гладкие стеночки, сгибал пальцы, пытаясь отыскать ту самую чёртову простату, чтобы Дилюк совершенно потерял голову от ощущений. Дилюк голову уже потерял. Пальцы внутри казались странными. Их хотелось вынуть, хотелось, чтобы новое, не очень приятное ощущение исчезло, но ещё была и другая сторона. Дилюку до одури нравилось ощущать, как они растягивают его, как скользят внутрь и наружу, как он сам сжимается вокруг них. Это рвало на части, путало и мешало, но поцелуи Кэйи отвлекали его так хорошо, что ждать становилось невыносимо и он затребовал ещё один палец. Кэйа замер на мгновение. Снова серьёзно спросил уверен ли Дилюк и на хриплое «Да, давай уже!», послушно вынул пальцы и ввёл сразу три. И Дилюк застонал. Так громко, что сам себя испугался. Замер, сжимаясь, но от этого ощущения стало ещё хуже, ещё лучше и он вцепился зубами в плечо Кэйи, стыдясь самого себя, своей развратности и Кэйи. Когда Дилюк застонал и выгнулся, сжимаясь вокруг пальцев, Кэйа тяжело сглотнул. Задвигал пальцами внутри Дилюка быстрее, разминая, растягивая, подрагивая от нетерпения. Дилюк захныкал на четвёртом пальце и от каждого движения его било возбуждённой дрожью. А когда Кэйа вынул пальцы Дилюк распахнул глаза, даже не пытаясь сдержать печальный выдох и непонимание во взгляде. Кэйа отвечать на немой вопрос не стал. Он был занят, растирая масло по члену, снова смазывая Дилюка изнутри и снаружи. А Дилюк во все глаза смотрел на член Кэйи. Тот не казался таким большим даже когда Дилюк взял его в рот и насадился по самые яйца. И сейчас он задрожал ещё сильнее, когда представил его внутри себя. Задрожал нетерпеливо. Жадно. Довольно. Он выгнулся, рвано выдыхая, когда почувствовал, как головка упирается в анус. Страха не было. Он не боялся боли потому что знал, что её не будет. Кэйа никогда не сделает больно. Это ведь Кэйа. Он всегда будет рядом, всегда будет целовать, обнимать, принимать с Дилюком ванную, заплетать ему волосы и спать с ним. Это же Кэйа. И этот же Кэйа, дрожащей рукой придерживая член, полный страха сделать больно и жгучего нетерпения, уговаривал себя решиться. Двинуть бёдрами. Перешагнуть последнюю черту. Последний барьер. Он уже знал, что секс это приятно. Он понял это на собственном опыте. И это тоже должно было быть приятно. Но он боялся. За Дилюка. А тот лежал широко раздвинув ноги, пятнистый от укусов и засосов, глядящий на член так жадно, что делалось плохо. И Кэйа наклонился поцеловать его. И двинул бёдрами, губами ловя гортанный, оглушительный стон, чувствуя, как Дилюк вновь обнимает ногами за талию, выгибаясь. Кэйа глядел в его широко распахнувшиеся глаза, на раскрытый рот и панически пытался понять, что же делать. Продолжать? Выйти из него? Может уже надо седлать коня и скакать за врачом в город? А потом взгляд Дилюка медленно сфокусировался и он натурально прорычал: — Давай! И надавил ногами на талию Кэйи, буквально заставляя его войти глубже, до конца, срываясь на ещё один оглушительный стон. Кэйа уткнулся лбом в плечо Дилюка, тяжело дыша, отчаянно краснея. Дилюк под ним дрожал. Сжимался вокруг члена крепко-крепко, тихонько постанывал и требовал, требовал, требовал двигаться. И Кэйа кусал губы, чтобы не сжать бёдра Дилюка до синяков и не сорваться сразу на совершенно сумасшедший ритм. Но Дилюк оттянул его за волосы и выдохнул свою просьбу в губы Кэйи, возбуждённый до предела, красный, жадный, почти сошедший с ума. Кэйа поцеловал его, начав медленно, аккуратно, размеренно двигаться. Дилюк выгибался, двигал бёдрами навстречу, стонал, не стесняясь, и постоянно тянулся за поцелуями. Он пытался ускорится, просил Кэйю об этом свистящим шёпотом, но Кэйа, завороженный его красотой, не слушал. Кэйа толкался тягуче, медленно, глубоко, чтобы они оба прочувствовали каждое мгновение. Он целовал Дилюка, его шею и грудь, не кусаясь, снова топя Дилюка в ласке, дурея от его запаха и стонов. Когда Кэйа понял, что ещё чуть-чуть и он кончит, то вышел из Дилюка под его громкий стон и недовольное сверкание глаз. Сполз вниз, покрывая поцелуями белую кожу от шеи до пупка, вылизывая редкие шрамы, и, потратив на борьбу с собой и отвращением всего три секунды, взял член Дилюка в рот. Дилюк пытался было возмутиться, что-то сказать, отговорить и оттянуть за волосы, но не успел. Он выгнулся, толкаясь Кэйе глубже в рот, не давая отстраниться, что-то неразборчиво прохрипел, вновь почувствовав в себе пальцы и затрясся, кончая с хриплым «Кэйа», осевшим на губах. Позже, когда он снова начал более-менее нормально ощущать реальность, то, распахнув глаза, Дилюк умер. Кэйа нависал над ним, хмуро и взволнованно разглядывая, со спермой на губах. Дилюк потянулся было к его члену, чтобы додрочить, но Кэйа лишь хмыкнул и поцеловал Дилюка в щёку, укладываясь поверх, ухом прижимаясь к груди. — Я люблю тебя, — прошептал он. — Но в ванную нас несёшь ты. Дилюк усмехнулся, хрипло согласился и обнял Кэйю в ответ. Мокрые простыни теперь неприятно липли к коже, хотя раньше этот контраст был приятным и будоражащим. Ему казалось, что Кэйа, согласившись на такое, сделал какой-то очень важный шаг. Дилюку казалось это глупостью, но он с улыбкой думал, что только что Кэйа не оставил между ними никаких границ. Что теперь они и правда полностью друг другу доверились и отдались. Во всех смыслах. И от того, что Кэйа не был резок и быстр, а, наоборот, ласково и нежно взял его, Дилюк чувствовал такой прилив любви и тепла, что казалось был готов лопнуть. Кэйа думал о прошлом. О том, что оно осталось всё таким же жестоким и страшным, но теперь не отравляло счастье настоящего. Кэйа был искренне счастлив. Кэйа отпустил. Дилюк опомнился только когда Кэйа засопел. Он нагрел воды в ванной, отнёс в неё Кэйю, растолкав его и помог помыться. Потом они вместе меняли простынь, краснея и отчаянно придумывая чем застелить матрас до утра. А затем вертелись вокруг каминной полки, пытаясь поставить баночку со смазкой так, как она простояла несколько месяцев до этого. Они говорили ни о чём, стесняясь обсуждать произошедшее, переваривая это внутри себя, но разговор сам собой прервался и они уснули на ковре, рядом с камином, крепко прижимаясь друг к другу, укутанные в одно одеяло на двоих.* * *
Варке показалось, что он сошёл с ума, когда по пути в туалет, вместе со скрипом половиц, он услышал стоны. Когда Варка, хорошенько проблевавшись, возвращался из туалета, то понял, что ничерта ему не показалось. Его было кольнуло завистью от того, что молодёжь там, вон, развлекается, а он совсем один, но вместе с завистью накатила головная боль и Варка, на чистом автопилоте, побрёл обратно в комнату.* * *
Крепус Рагнвиндр последние года четыре спал один. Его сыновья стали слишком большими, чтобы позволять себе спать с отцом. Крепус Рагнвиндр последние семнадцать лет не спал в одной постели со взрослым человеком. Его кровать была большой, с красивыми резными столбиками, с тёмно-синим балдахином, на которым серебряными нитями было вышито звёздное небо. Он спал на шелках, под тяжёлым, теплым пуховым одеялом зимой и легкой шёлковой простынью летом. На мягкой перине и твёрдой подушке, сделанной специально для него. После того, как дети перестали приходить спать с ним, Крепус завёл себе специальные пижамные штаны, а существование ночных рубах и сорочек упорно и, от части, иррационально, игнорировал. Крепус Рагнвиднр проснулся и дико закричал, когда посреди ночи рядом на него упало что-то тяжёлое и ледяное. Он забрыкался, чувствуя, как сердце вот-вот выскочит из груди через задницу, вмазал кому-то по чему-то кулаком и свалился с кровати. Он, дрожащими руками, попытки с восьмой, зажёг свечу и разразился такой бранью, какой ни один сапожник на свете придумать был не способен. Варка, оказавшийся тем самым чем-то, напугавшим Крепуса до трясучки, уснул. Крепус затряс его за плечи, Варка разлепил глаза, пробормотал что-то про молодых и активных, похмелье, любовь и виноград, сгрёб Крепуса в охапку и лёг поверх, продолжая бубнить о чём-то своём даже во сне. Когда культурный шок прошёл Крепус попытался сбросить с себя Варку. Удалось лишь перевернуться на бок. Варка сжимал Крепуса так сильно в, по-настоящему медвежьих, объятиях, что Крепус, убив целый час на попытки разжать пальцы Варки и вылезти из крепкого кольца рук, снова взорвался руганью. Осознав в полной мере насколько печальна сложившаяся ситуация, Крепус принялся вертеться ужом, переворачивая их с Варкой с боку на бок, на спину и живот, но не добился никакого результата. Он лишь окончательно выбился из сил и вспотел так страшно, что штаны облепили буквально каждый сантиметр его кожи. А Варка спал как убитый и дышал Крепусу почти в губы настолько густым перегаром, что Крепусу показалось, будто он даже немного захмелел. В итоге он уснул так резко и быстро, словно его кто-то выключил, в самый разгар размышлений о новом гениальном плане, который помог бы ему спастись от Варки. Крепус Рагнвиндр семнадцать лет не спал в одной постели с человеком, который бы не был ему сыном. Крепус Рагнвиндр впервые за семнадцать лет спал так глубоко и спокойно, как спал каждую ночь до того, как его жена забеременела. Они оба не знали этого, но, ближе к рассвету, Крепус обнял Варку в ответ и прижал свои замёрзшие ступни к его ногам.* * *
Когда Варка утром проснулся, то сразу понял, что что-то не так. Во-первых: даже если он и находил себе дружочка на одну ночь, то никогда не засыпал рядом с этими людьми. Во-вторых: он понял, что ночью ему не показалось и он правда оказался на винокурне. В-третьих: ночью ноги, по старой памяти, принесли его в комнату Крепуса. В-четвёртых: он был чистым и переодетым. И, видимо, это сделал Крепус. И, в-пятых, самое страшное: это самый Крепус лежал рядом, в его, Варки объятиях, полуголый, со своими безумными алыми кудрями, разметавшимися по подушке, плечам, спине, матрасу… Варке показалось, что волосы Крепуса вдруг стали бесконечным красным морем, что затопило всё вокруг. Когда его похмельный, мутный и туго соображающий мозг сумел всё осознать, Варка крупно вздрогнул, испуганно разомкнул руки и отпрянул назад, с грохотом падая с кровати. Он задержал дыхание, зажал себе рот рукой, чтобы не издать ни единого лишнего звука и замер на полу. А потом, минут через шесть, в течение которых единственным звуком в комнате было тихое, размеренное дыхание Крепуса, Варка медленно, очень медленно сел, всё ещё зажимая рот рукой, и обернулся на кровать. И тут же закричал, но из-за ладоней, прижатых к губам вышел какой-то непонятный совершенно звук, который Варка бы не осмелился как-либо описывать. Крепус лежал и смотрел на него. Устало, с лёгкой насмешкой. Ничего более. — Зарядка? — хриплым со сна, тёпло-насмешливым голосом спросил он, приподнимая брови. — Занимательно, — и кивнул, благосклонно позволяя: — Продолжайте. Варка тяжело сглотнул. Нервно забегал взглядом по комнате, отмечая изменения. Вернее их отсутствие. Крепус всегда был поразительно стабилен в своих вкусах и желаниях. В шесть лет он впервые увидел Алоисию, в двенадцать в неё влюбился, в восемнадцать стал её женихом, в девятнадцать — мужем. А после двадцати одного — верным ей, безутешным вдовцом. Варка, от части, понимал его. Он и сам любил давно и крепко и одного человека. — Есть смысл спрашивать как я тут оказался? Крепус кивнул, недовольно сверкая глазами и сел в постели, подогнув ноги под себя и скрестив руки на груди: — Ты попросил меня выйти с тобой на балу, я отказал, а ты, как умирающая с голоду шлюха, отчаянно нуждающаяся в клиенте, стал цепляться за меня на глазах у всех и что-то бормотать про любовь, время и вину. Или вино? Мне пришлось вывести тебя из зала и знаешь что? — Я вырубился? — Ты! — Крепус всплеснул руками. — Ты, кабан, грохнулся в обморок! Я уже не так юн, чтобы носить тебя на руках, а ты уже не так худ! Я чуть не сдох пока тащил тебя в экипаж! — Прости. Варка был совершенно серьёзен. Он встал, взглядом выискивая свою одежду, собираясь уйти. Он знал, что поступил как последний ублюдок. Он не хотел этого, но он сам был виноват в своём пьянстве и глупости. После того странного, сумасшедшего приглашения Кэйи на прогулку в день влюблённых, после первой за много лет встречи с Крепусом Варка понадеялся, что всё можно вернуть. Хотя бы от части. Он понимал, что никогда больше не сможет стать Крепусу настолько близким и дорогим другом, каким был прежде, но он надеялся хотя бы на звание просто друга. Ничего более. Вчера он выпил просто для храбрости. Посмотрел на Крепуса, величественного, статного, властного, влиятельного. Выпил ещё. А потом снова посмотрел и снова выпил. И он пил, пил и пил, пытаясь набраться храбрости, чтобы подойти и попытаться всё исправить. И всё безнадёжно испортил. — Я уйду как только найду свою одежду, — ровно пообещал он, искоса кидая на Крепуса виноватые взгляды.* * *
Крепус проснулся не от грохота. Он просто почувствовал, что сон изменился. Он стал холоднее, начали случаться какие-то страшные и непонятные события и Крепус, поняв, что что-то не так, проснулся. Что именно было не так стало понятно сразу. Он отчитывал Варку без злости. С раздражением, но без обиды, вспоминая всё как глупую и странную ситуацию, над которой в пору посмеяться. Но сияющий взгляд Варки, направленный на него, потух и потупился. Едва приподнятые уголки губ опустились, брови нахмурились и морщинка прорезала лоб. Крепус бы соврал, если бы сказал, что не скучал по своему лучшему другу. Но этот Варка со своим ярким взглядом, в миг сменившимся мертвецким смирением, был незнакомцем. И он собирался уйти, как только сможет натянуть свои форменные штаны на задницу. — В гостевой, — ровно и холодно подсказал Крепус и Варка вздрогнул, глядя на него с непониманием. — Ты завалился ко мне ночью и сгрёб в охапку, не выпуская. Аристократов приучают к маскам с детства. И чем богаче и влиятельнее семья, тем тщательнее и дольше она учит своего ребёнка надевать маски и носить их безупречно. Крепус всегда был примерным сыном. Но когда Варка быстро встал и вышел за дверь сердце Крепуса сжалось. Так и хотелось окликнуть его, седеющего дурака. «Останься на завтрак?». «Как ты себя чувствуешь?». «Поговорим?». И такое смешное, так давно позабытое, но когда-то так много изменившее «Давай дружить?».* * *
Варка собирался судорожно, хрустя пальцами, стараясь сдерживать дрожь в руках и губах. Так опозориться. Выставить себя таким абсолютным посмешищем, полным идиотом, жалким ничтожеством. Такое надо уметь. Он вздрогнул от стука в дверь. Истерично затянул пояс меча. Поджал искусанные губы и задрал голову вверх. Он тридцатисемилетний мужчина. Он капитан рыцарей. Его видят будущим Магистром. Такие люди не плачут. Из-за двери донеслось приглушённое, тихое. Выламывавшее кости, дробившее рёбра, выворачивающее наружу внутренности, пускающее всё-таки слёзы по щекам. — Я прикажу накрыть на тебя.* * *
Крепус всегда был примерным сыном. Может, просто потому, что у его родителей были слишком низкие стандарты? Потому что он всё-таки позвал Варку остаться. Потому что у Крепуса после смерти жены не осталось друзей. И Варка (быстро утерев слёзы) резко распахнул дверь, поднимая ветер, треплющий кудри не ожидавшего этого Крепуса. «Красиво» — подумал Варка. «Всё так же красиво». «Идиот» — подумал Крепус с улыбкой. «Всё такой же идиот». Но завтракали они в тишине. Я тягучей, вязкой, давящей на плечи тишине. Между ними было столько того, что хотелось сказать, что слова просто не лезли из горла, путаясь, толкаясь внутри и застревая. И Варка вдруг ляпнул то, за что ему захотелось себя прибить: — Твои сыновья трахаются? Крепус подавился вином. То пошло у него носом и он глядел на Варку так возмущённо и растерянно, что становилось стыдно втройне. — Что? — прохрипел он. — Я просто спросил! — Варка тут же оправдался. — Там просто из одной комнат так стонали! — Они встречаются, это да. Но… — Крепус слегка покраснел и отвёл пустой взгляд в сторону. — Они же ещё дети. — Не все такие целомудренные ангелочки как ты, — легко пожал плечами Варка. Крепус закатил глаза и ехидно напомнил: — У тебя-то первый парень появился только после того, как мы с Ис женились. Варка улыбнулся широко и кивнул, со смехом подтверждая: — Да, я впервые завёл отношения после того, как ты женился. «Ты». Не «Вы». Они оба заметили эту оговорку. Возможно, если бы Крепус придал ей значение в этот момент, всё бы сильно изменилось.* * *
На утро Дилюк бы сказал, что чувствует себя самым счастливым человеком на свете, если бы волосы Кэйи не забились ему в рот. Это было смешно и глупо и Дилюк затрясся от беззвучного смеха, потому что его от радости буквально распирало изнутри. Кэйа сопел рядом, обнимая Дилюка всеми конечностями, с улыбкой на губах. Ничто не могло испортить это утро. А Кэйа, широко зевнувший, по-кошачьи потянувшийся, сонно и ласково улыбающийся, сделал это утро лучше в сотни раз. — Как ты? — хрипло спросил он. И Дилюк широко улыбнулся, заверяя, что с ним всё хорошо. Внизу слегка тянуло и ощущалось как-то неправильно, но если бы Дилюк сказал об этой мелочи Кэйе, то тот бы сразу потащил его к врачу. Вместо этого он хитро сощурился и доверительно шепнул: — Хочу ещё. И Кэйа фыркнул, снова укладываясь на Дилюка, прикрыв глаза. Он прокручивал у себя в голове прошедшую ночь, воссоздавая сцену за сценой, вспоминая мгновение за мгновением. Вкус, запах, звуки, касания. Кэйа казался себе ужасным дураком. Как можно было бояться этого? Наставники ни в какое сравнение не шли с Дилюком, но Кэйа тут же отогнал мысли о них, стараясь не вспоминать лишний раз. Да и Дилюку понравилось. Он так стонал, что Кэйа чуть разума не лишился. Кэйа заглянул Дилюку в глаза, хитрый и довольный собой: — Хочешь повторить? И Дилюк покраснел до корней волос, но вместо того, чтобы как обычно отвернуться и забормотать смущённую чепуху он посмотрел Кэйе в глаза, накрыв ладонями его ягодицы, чуть их раздвигая, потерев подушечкой пальца вход. — Очень. У Кэйи по позвоночнику буйным табуном пробежали мурашки. Дилюк убрал палец и крепко сжал ягодицы Кэйи, бессовестно наминая их, пока Кэйа растекался по груди самого Дилюка, тяжело дыша. — Мне бы такой массаж да после каждого конного похода, — прошептал он, прогибаясь, подставляясь, не замечая ни возбуждения Дилюка, ни своего. — Но если ты решил, что надо вот прям щас, то я против. Нам надо оттащить простыни прачкам и спуститься к завтраку, а ещё… — Помолчи, — нетерпеливо попросил Дилюк. Он скользнул ладонями с ягодиц, развёл бёдра Кэйи в стороны и, одну руку оставив на бедре, второй легко сжал яйца Кэйи. Тот простонал что-то про жадного идиота, отца, завтрак и простыни, но Дилюк не слушал. И, на деле, Кэйа не хотел, чтобы сейчас Дилюк его послушался. Он хотел только Дилюка.* * *
К завтраку Кэйа, на удивление всему честному люду, спустился первым. Дилюк буквально выгнал его из комнаты, оправдываясь тем, что Кэйа слишком пристально пялится на него. Отец на Кэйю не обратил никакого внимания. Он сидел ровно, над тарелкой остывшей яичницы, с бокалом вина и смотрел в стену. Кэйа ничего не спрашивал. Вся семья знала: если Крепус пьёт за завтраком вино, значит ночью случилось что-то из ряда вон выходящее. Обычно это были срочные письма о затонувших кораблях с грузом, об ограблении торгового каравана, срыве сделки, изменении условий. Иногда — из-за болезни или травмы одного из сыновей. Короче говоря: Крепус пил вино за завтраком крайне редко. Кэйа косился на отца. Отец смотрел в пустоту. А потом, спустя двенадцать минут гробовой тишины, в течение которых Кэйа успел проклясть Дилюка и его копошения наверху, Крепус медленно заговорил, подбирая слова: — Насколько ты и Дилюк, — он запнулся и снова уставился в стену, замолкнув на три минуты (Кэйа напряжённо считал) — далеко зашли в своих отношениях? Кэйа тяжело сглотнул, понимая, о чём речь. Дилюк так стонал. Как такое не услышать? Он он хотя бы надеялся, что на этом разговоре будут присутствовать они оба! Одному отдуваться совсем не хотелось и он попытался вывернуться: — Я весьма серьёзен. Если он не передумает, то я буду просить быть его моим мужем. Крепус тяжело вздохнул, прикрывая глаза. — Я понимаю, что лезу туда, куда не стоит. И ты можешь не отвечать мне, конечно. Но я волнуюсь. Так что, пожалуйста, — он пустым взглядом посмотрел Кэйе в глаза и тот всерьёз заволновался за отца, лихорадочно перебирая в голове прошлый вечер и возможные причины такого настроения. — ответь мне. У вас хотя бы всё безопасно? Кэйа буквально ощерился, готовясь прошипеть что-то из разряда: «Это не твоё дело», но взял себя в руки. Надо быть спокойнее. Надо отнестись с большим пониманием. Надо быть взрослым. Надо быть достойным сыном. — Я не причиню ему боли и не подвергну его жизнь и здоровье опасности, — ровно, уверенно сказал он, глядя прямо в глаза Крепуса. — Никогда. Не беспокойся за него. Всё будет хорошо. Крепус вздохнул, прикрыв глаза, а потом совсем тихо попросил: — Ты и себя береги. — Непременно. Ещё через несколько минут спустился Дилюк. Они позавтракали в тишине, Дилюк ускакал тренироваться за домом, а Крепус так и остался сидеть за столом, над своим остывшим завтраком. — Эй, — Кэйа мягко позвал отца и накрыл его ладонь своей. — Отец, что случилось? Крепус вздрогнул. Посмотрел на сына, но ничего не ответил. Кэйа предпринял ещё несколько попыток разговорить отца, но тот почти не отвечал. Лишь глядел в стену, глубоко погружённый в свои мысли.