Двойной соблазн

Зайдя на кухню как можно тише, чтобы не нарушить комфортного и необходимого уединения Лектера, Уиллу потребовалось всего мгновение, чтобы оценить обстановку. Ганнибал стоял у плиты и что-то готовил. Лишь лёгкое подёргивание в линии его плеч указало профайлеру на то, что мужчина более, чем осведомлён о его присутствии. Что ж. Ганнибал наверняка знал, что Уилл пришёл поговорить, потому что сожалеет о своей недавней резкости, хотя они оба прекрасно понимали, что у профайлера были все основания, чтобы злиться. Лектер всегда чувствовал Уилла на базовом уровне; их связь никогда не нуждалась в словах, чтобы скрепить её. Простого присутствия друг друга было достаточно. Поэтому Грэм упивался молчаливым осознанием того, что даже если он не скажет ни слова, Ганнибал поймёт его правильно. Это ощущение сводило с ума. — Пришёл поговорить о прощении или ненависти? — Ганнибал всё же первым нарушил тишину, отрываясь от плиты и переключая своё внимание на уже приготовленные салаты, стоящие по правую руку от него. Он принялся полировать столовые приборы с особой скрупулёзностью и самоотверженностью, затратив немало времени, раскладывая лимоны и веточки розмарина на блюдах таким образом, чтобы центральный элемент композиции был достаточно небрежным, чтобы не быть неуместным, но при этом достаточно продуманным, чтобы показать всю его заинтересованность в создании эстетической привлекательности для его гостей. Уилл поймал себя на том, что вместо ответа молчит, позволив себе наблюдать, как связки накачанных мышц шевелятся под смуглой кожей, обещая головокружительную череду жестоких и страстных действий. Уилл загипнотизирован. Профайлер продолжал молчать. Он наклонил голову и задумался. Казалось, весь мыслительный процесс отразился у него на лице, судя по лёгкой ухмылке Ганнибала, который позволил себе обернуться лишь на мгновение, чтобы после снова вернуться к приготовлению пищи у плиты. Как же Уилл устал. Устал от того, что чувствовал их общую боль. Боль от невозможности просто перешагнуть прошлое и двигаться дальше. Ему всё ещё было больно думать о Беверли, об Эбигейл и при этом больше всего на свете желать, чтобы руки, отнявшие их жизни, как и жизни многих невинных людей, касались его с такой нежностью и благоговением, на которую Ганнибал только был способен, чтобы они ласкали его, заставляли извиваться, проникали в него, оставляли синяки, стискивая его кожу так крепко, чтобы принуждать снова и снова выстанывать имя своего кровавого божества. И как бы профайлер не хотел избавиться от боли, он прекрасно понимал, что это было невозможно, ведь тот, в ком он видел своё спасение — и был её первоначальным и самым мощным источником, а значит единственный выход из этой ситуации — просто отдать себя в руки своему спасителю и сгореть окончательно. Феноменология боли сложна и многогранна, как и человеческая психика — доктору Лектеру было хорошо об этом известно, поэтому, как и полагалось первоклассному психиатру, он позволил Уиллу молчать, при этом не чувствуя себя загнанным в угол, но прекрасно осознавая, что свой ответ всё же придётся озвучить. Уилл знал, что отдаёт себя в руки Дьявола, но всё равно позволил себе улыбнуться, потому что этот Дьявол определённо любит его, а значит готов лелеять и боготворить. Тем не менее, это знание ничуть не уменьшает бешеного сердцебиения в ответ на прямой вопрос Ганнибала. Было так много вещей, которые Грэм хотел бы сказать, что он просто терялся в потоке противоречивых чувств и эмоций, пытаясь озвучить хоть что-то, с чего можно бы было начать. Прямота вопроса оказалась действительно неожиданной, ведь раньше Лектер, играя в заботливого психиатра, задавал лишь наводящие, риторические вопросы, удивительно уместные, просто для того, чтобы показывать свою заинтересованность в разговоре, не более, дать знать, что он рядом, что слушает. Теперь, похоже, Ганнибал решил отыграться за своё потраченное время, лишь один раз заглянув профайлеру в глаза, в ожидании его объяснений. Уилл всё ещё не мог их предоставить. Да, он знал, что Ганнибал осведомлён о природе его истинных чувств, но сформулировать их и произнести настолько прямо, насколько это сделал сам Лектер, зашивая его рану несколькими часами ранее, профайлер пока не решался. В итоге он повернулся к длинному кухонному островку и начал нервно переставлять различные баночки с приправами и бутылочки с соусами, беспричинно меняя их местами, в попытке хоть как-то нарушить царившую на столешнице идеальную упорядоченность. Ганнибал, возможно, даже беззвучно посмеялся над ним раз или два, не выходя из каменных стен своего непоколебимого такта, сделав это максимально скрытым от глаз профайлера, но Уилл не был настолько глуп, чтобы и самому не осознать всю забавность своего поведения. Это нелепое вторжение на «чужую территорию», на которую никто не имел права посягать и, уж тем более, нарушать установленный на ней порядок — ничто иное, как почти инстинктивный ответ на чувство уязвимости, которое вызывали эти янтарные глаза, в момент рассёкшие его на составляющие, сразу после того, как Ганнибал озвучил свой вопрос. — Сначала о прощении, — вдруг, неожиданно даже для самого себя, прошептал Уилл, наконец оставив приправы в покое, а затем сделал несколько неуверенных шагов в сторону Лектера. Широкие плечи Ганнибала сразу выпрямились, линия позвоночника явно напряглась, а стройные бёдра, круглая задница и длинные ноги указывали на таящуюся под кожей силу и ловкость, уравновешенность и смертоносность. Иногда Уиллу казалось, что он может смотреть на Ганнибала хоть целую вечность и каждый раз видеть что-то новое. Даже несмотря на то, что профайлер, затаив дыхание, восхищался элегантной красотой и сдержанной опасностью фигуры перед ним, Уилл осторожно начал приближаться к другому мужчине сзади, держа руки открытыми по бокам, намеренно демонстрируя отсутствие какого-либо оружия. Ведь что он, что Ганнибал, прекрасно знали значение слова «прощение» в их отношениях, а точнее, осознавали последствия и плату за эту почтительную благосклонность. И как бы профайлер не хотел просто резко сократить расстояние между ними и сделать то, что давно собирался, Уилл никогда не забывал, что имеет дело с хищником. Очень смертоносным хищником. И да поможет ему Бог, но эта мысль лишь добавляла Грэму порцию и так уже достаточно накопившегося в нём еле сдерживаемого возбуждения. Подойдя вплотную, Уилл взял Ганнибала за руку и развернул к себе, смело встретившись с его прожигающим взглядом. Лектер явно с благодарностью оценил такое осторожное вторжение в его личное пространство, позволив значительной доле мягкости просочиться на своё лицо. Он больше никогда не собирался причинять Уиллу боль и хотел, чтобы брюнет отчётливо это видел. Грэм положил свои руки на предплечья Ганнибала, поглаживая ладонями кожу, двигаясь по его выступающим венам вверх-вниз, а затем вдруг сократил оставшиеся между ними сантиметры и накрыл губы Ганнибала своими, мягко, но требовательно целуя своего личного хищника. Ганнибал хорошо целовался. Почему-то это не было неожиданностью, учитывая, что этот претенциозный ублюдок был хорош во всём остальном. Он знал, когда быть мягким, а когда использовать зубы, не слишком агрессивно и не слишком пассивно. Это казалось в меру застенчивым, но при этом совершенно не скрывало забавляющегося озорства. Игривости… если, конечно, слово «игривость» вообще можно было сказать про рот, познавший кровь сотен человеческих жертв. Спустя минуту неторопливых ласк и нежных посасываний чужого языка, Уилл отстранился и, понизив голос до капризного шёпота, произнёс: — Я чувствую себя одиноким, когда ты не рядом… — он сделал паузу, чтобы оставить ещё один лёгкий поцелуй на этих совершенных, гротескно-изогнутых губах прекрасного мужчины, стоящего перед ним, а затем, грустно усмехнувшись, добавил: — Даже когда ты находишься в соседней комнате. На это откровенное заявление Ганнибал позабавленно фыркнул и наклонился, чтобы целомудренно и чрезвычайно нежно поцеловать профайлера в волосы. — Глупый, — пророкотал Лектер, взглянув на губы Уилла, которые были достаточно влажными, чтобы поймать свет от кухонного освещения. — Ты — часть меня, сросшаяся со мной фибрами всего, чем я являюсь. Душа моей души, и я больше никогда не позволю тебе быть одному. Уилл не мог не моргнуть от характерного пощипывания глаз, которое вызвали слова Ганнибала. Он спрятал лицо и издал сдавленный стон, уткнувшись носом в шею мужчины. — Это угроза или обещание, док? — усмехнулся профайлер, нежно прикусив Ганнибала за горло. — И то, и другое, дорогой Уилл, и то, и другое… Профайлер не успел ничего ответить, как духовка позади них издала писк, и Ганнибал тут же развернулся, чтобы взять прихват и проверить готовность её содержимого. Уилл отошёл обратно к длинной части кухонного островка, на которой, по его мнению, он ещё не закончил наводить беспорядок, игриво улыбаясь при прикосновении к каждой новой причудливой баночке. Он больше не чувствовал себя так уязвимо, как несколько минут ранее, явно воодушевившись их первым поцелуем. Нет. Он просто наслаждался, упивался тем, что он действительно может позволить себе такое грубое поведение, зная, что ему за это совершенно ничего не будет. Как и ожидалось, Ганнибал лишь на мгновение взглянул на него через плечо, при этом не обронив ни слова, и единственное, что выдало его позабавленность — это лёгкое поднятие светлых бровей и краткое подёргивание линии плеч, когда, по всей видимости, мужчина снова позволил себе несколько беззвучных смешков, удостоверившись, что его лицо скрыто от глаз профайлера. — Я так понимаю, что поцелуй, который мы разделили — было прощением, — Лектер непринуждённо продолжил беседу, словно они были на одной из сессий, сидя напротив друг друга во время их бесконечных мрачных разговоров. — А что насчёт ненависти, Уилл? Профайлер сглотнул. Он не был готов к подобным откровениям, хотя, с другой стороны, казалось, что он был готов к ним настолько давно, что каждая новая минута промедления становилась всё более болезненной Боже… Они только минуту назад впервые поцеловались, а он уже хотел кричать Ганнибалу о любви. Конечно, он не позволил бы себе признаться Лектеру в чувствах, облачив свои мысли в что-то заурядное или даже банальное. Это должно было быть настолько же остро, противоречиво и приправлено горечью, как и всё то, что они разделяли друг с другом до этого. — У меня есть все поводы тебя ненавидеть, Ганнибал, — наконец ответил Уилл, глядя мужчине в спину, в то время, как Лектер переворачивал шкварчащие овощи на кухонном гриле. — Я не собираюсь извиняться за единственное верное решение, которое позволило мне сохранить твою жизнь и одновременно обеспечить мою собственную безопасность, — Лектер снова поставил что-то в духовку, после чего принялся заправлять соусом готовящиеся овощи. — Однако, это не значит, что я не сожалею о потерях. — Не заметно, чтобы ты сожалел, — профайлер изо всех сил пытался сдержать яд этих слов, но не мог гарантировать этого наверняка. Да, он давно простил Ганнибала, давно разобрал каждый его поступок на составляющие, и пришёл к тем же выводам о том, что это было, пожалуй, единственным правильным решением для развития их отношений, однако, он всё ещё не мог унять боль о Беверли и Эбигейл. — Jactantius maerent, quae minus dolent, — тихо сказал Ганнибал, на мгновение перестав помешивать соус в чашке. — Я уважал мисс Катц, и ты знаешь, что у меня не было другого выбора, когда ты направил её по моему следу. Я не хотел причинять тебе ещё бо́льшую боль, чем ту, которую ты уже испытывал, но у меня не было другого выхода, когда она обнаружила мой подвал. Уилл знал, что не было. Знал это даже тогда, когда Беверли была ещё жива. Он давно простил её смерть Ганнибалу, но это не значило, что он когда-нибудь простит её самому себе. — А Эбигейл? — прошептал Уилл, развернувшись спиной к столешнице и, облокотившись на неё, скрестил руки на груди. — Неужели её смерть тоже была необходима? Неужели это был единственный выход? — Нет, не единственный, — тут же ответил Лектер, шинкуя зелень на овощи. — Господи, Ганнибал, ты даже не позволил мне увидеть её тело, — зашипел Уилл, сдерживая горечь. — Я даже не знаю, как именно ты её убил, могу лишь предположить, что ты перерезал ей горло, как сделал бы её отец. — С твоего позволения, я перенёс бы разговор об Эбигейл на более подходящее время, но я обещаю, что расскажу тебе всё, о произошедшем в той кухне. Уилл фыркнул, но кивнул в ответ. Как же его раздражало, что он, казалось, во всём хотел соглашаться с Ганнибалом. Это было так же легко, как дышать. Просто передать ответственность в чужие руки и знать, что о тебе позаботятся. Ему больше не нужно ничего контролировать, не нужно нести на себе груз вины, наконец, за все эти годы, он мог выдохнуть и просто позволить себе жить, тем более, он не станет себя больше обманывать в том, что полностью принял мужчину, который в данный момент скрупулёзно выкладывал приготовленные овощи на тарелку. И несмотря на то, что Уилл сдался и не стал требовать от Ганнибала рассказать ему всё немедленно, вместо этого в очередной раз залюбовавшись его сильной спиной и играющими жилками на руках, профайлер всё же решил сделать хоть что-то, чтобы не казаться таким покорным, хоть какую-то мелочь, что могла бы позлить Лектера и при этом потешить собственное самолюбие ощущением полной безнаказанности за его выходки. Поэтому, крайне дерзко и специально с вызовом, зная, что Ганнибал по-настоящему небезразличен, пожалуй, только к двум вещам, а именно — к грубости и к его заднице, Уилл решил совместить оба этих пункта в одном действии, нагло усевшись на столешнице за его спиной, после чего всё же продолжил разговор, наконец решаясь озвучить свои истинные чувства вслух: — Ненависть часто считается одной из наших самых сильных эмоций, ведь, как правило, именно она приходит на смену любви, когда нам разбивают сердце, заставляя пережить боль предательства, но… — Но я всё так же продолжал быть твоим якорем, даже когда ты не испытывал ничего, кроме ярости. — тихо закончил за него Ганнибал, медленно повернувшись лицом к профайлеру и глядя ему в глаза. — Именно, — подтвердил Грэм, смело встретив взгляд мужчины напротив. — Я считаю, что любовь никогда не являлась противоположностью ненависти, это скорее… — пока Уилл говорил, Ганнибал безошибочно проследовал его мысли, позволив себе ещё раз закончить за брюнетом фразу: — … другая сторона одной медали. Истина не нуждалась в словесном подтверждении, поэтому Уилл просто ответил кивком, всё же опустив глаза и посмотрев на свои ноги, свисающие со столешницы. Вот это и случилось. Он, пусть и недостаточно прямо, но всё же признался в любви серийному убийце, намекнув лишь о том, что Ганнибал должен хорошенько постараться, чтобы не только повернуть медаль другой стороной, но и намертво закрепить её в таком положении. И, несмотря на горящие смущением щёки, Уилл почувствовал себя при этом признании настолько легко и непринуждённо, будто скинул со своих плеч огромную ношу, копившуюся годами. Ганнибал потратил лишь мгновение, чтобы изучить глазами позу профайлера, бесцеремонно сидевшего на его кухонном островке, на котором он предварительно обезобразил сортировку всех его приправ и соусов, после чего, нарочито медленно и не скрывая кошачьей грации, Лектер сократил расстояние между ними, нежно вздёрнув подбородок брюнета указательным пальцем, принуждая Уилла заглянуть ему в глаза. — Я знаю, что заслужил твою ненависть, мой мальчик, — Ганнибал ласково провёл большими пальцами по скулам профайлера, трепетно погладив робкий румянец на его щеках. — А теперь позволь мне заслужить твою любовь, — договорив, Ганнибал плавно наклонил голову, чтобы снова нежно поцеловать профайлера, не забывая о его раненной губе. Уилл не смог сдержать стона, позволив Ганнибалу сцеловать его со своих губ, после чего, раздвинув ноги ещё шире, а затем и вовсе закинув их на поясницу Лектера, крепко сцепив за его спиной, притянул мужчину ещё ближе к себе, буквально разрешив впечатать себя сильными бёдрами в столешницу. Ганнибал именно так и сделал. Он требовательно тёрся о весьма очевидное возбуждение Уилла, жадно, но аккуратно владея его ртом, ощущая лёгкий металлический привкус немного кровоточащей ранки на нижней губе. С каждой минутой их поцелуй становился всё жарче и жарче. Лектер бесцеремонно сжал обе своих руки на ягодицах брюнета, удобно расположившихся на мраморной поверхности его стола, абсолютно не скрывая желания оставить на нежной коже собственнические метки, при этом нашёптывая Грэму в губы, как сильно он жаждет наказать его за эту грубую шалость. Профайлер только и мог, что извиваться в умелых руках, чувствуя, что желание Ганнибала ничуть не меньше его собственного. Уилл и сам не понял, в какой именно момент его похоть пересилила робость и смущение, когда он уверенно опустил руку вниз и весьма нагло прикоснулся к выпуклой толще всё более и более растущей эрекции Лектера. Мужчина в ответ на это действие гортанно застонал, вжавшись своей твёрдостью в ладонь профайлера, а затем, раскрыв рот ещё сильнее, прикусил зубами чувствительную пульсирующую точку на его шее с голодом и непоколебимой уверенностью хищника. Звук, сорвавшийся с губ Уилла в этот момент, граничил с полной непристойностью, поскольку его колени предательски задрожали от потока ощущений, попросту обмякнув на чужой спине. Грэм готов был поклясться, что не только услышал, но и почувствовал низкий смешок Ганнибала, звук почти рычания, который, казалось, тут же разнёсся эхом по всему его телу. Завершив сосущий поцелуй грязно-возбуждающим причмокиванием, Ганнибал всё же выпустил покрасневшую плоть его горла изо рта, после чего ласково промурлыкал Уиллу на ухо: — Каким бы божественным не был вкус твоей крови, mylimasis, но я думаю, мы должны придерживаться моей жажды твоей плоти, которая всё же позволит оставить тебя в целости и сохранности, поэтому позволь мне оторваться от твоих губ и доделать наконец нашу еду, — Ганнибал оставил ещё один, но на этот раз лёгкий и целомудренный поцелуй на нижней губе Уилла, собирая последние капельки крови, после чего отстранился. — В конце концов, было бы не вежливо с нашей стороны заставлять ещё одного голодного гостя ждать. — Да нет, что вы, не заморачивайтесь, я не ел всего лишь 26 часов, поэтому можете трахаться, сколько влезет, я подожду. Пустяки, — не скрывая сарказма пророкотал Найджел, вальяжно облокотившись на дверной косяк при входе в кухню. — Не торопитесь. Кстати, о нём…