О доверии и прочих тараканах

*** Мне как-то сильно погодя пришло в голову, что Тимка этими своими идеями фонтанировал не потому, что в них верил, а потому что они ему на тот момент зело нравились. Ну как бы например, тот же Федорыч. То он резво носится ни с того ни с сего по всему городу и даже в соседнюю область, чтобы купить себе самый что ни на есть настоящий вок у самых что ни на есть настоящих китайцев, то этот вок стоит потом в шкафу и тускнеет, потому что чтобы приготовить какую-нибудь фигню в этой сковородке, требуется не только плита хитро вымудренная, но и куча специй и прочего. А простую, к примеру, картошку проще всего приготовить в самой обыкновенной чугунной сковородке. Да и блины в этом воке тоже шиш попечешь. Вообще прикольная вещь, но еще прикольней вспоминать Федорычевы стенания о том, что несмотря на откровенную европеизированность нашего крупного областного центра, в нем столько всего не хватает, и в особенности этого самого представления и альтернативных цивилизаций, а не только этой самой пост-византийской. Меня тогда дернул нечистый за язык, что суши-бар таки в городе есть, чего он ноет. В ответ отгрести лекцию о настоящих суши, азиатском мульти-культи и европоцентричности нашего мышления в угоду византичности было не то чтобы приятно. Куда интересней о техническом прогрессе потрепаться, что ли. А то Федорыча штормит в убеждениях этого толка так, что зубы иногда сводит. Нет, ну правда. То он пытается проникнуться какой-нибудь финно-угорской кухней, то его кидает в монгольскую, то он пытает установить аутентичные северно-американские блюда. Хватает-то его не то чтобы на много, но мне приходится носиться по всему городу в поисках дурацких ингредиентов. Не Никитка ли Тимошенко мне как-то жаловался, что его беременная подруга чудеса комбинаторности ему устраивала – селедку с малиновым вареньем жрала, например? Ну как бы понятно с ней, гормоны, то-се. Мне ведь тоже гормональные пики житье неслабо отравляют. То блин сильно много мужских гормонов, что ли, и тогда волосы дикие на морде лица растут, приходится каждое утро на полчаса раньше вставать и их нафик выщипывать. То что-нибудь женское, и тогда и спина ноет, и суставы, и приходится копаться в шкафу в поисках этих идиотских гигиенических пакетов, потому что, блин, выделения эти дурацкие. И ведь ясно, что ничего не будет, ни забеременеть, ни кого там обрюхатить мне не светит, а все равно – и тебе эрекция и даже с эякуляцией, и тебе что-то сильно похожее на месячные. Хотя это фигня. Спасибо Евгению Валерьевичу, который не ленится все это лично проверять и уточнять. Он мне и отсоветовал сильно на гормонотерапию внимание обращать. Мол, врачи перестраховываются, они сами толком не в курсе, что и как со мной происходит, поэтому и пытаются свести мои показатели либо к чисто мужским, либо к чисто женским; хотя вроде везло до сих пор – не сильно меня пичкали этой хренью; нет, ясно, конечно, что мне обследоваться надо регулярно, и по раку я тоже в группе риска, но сейчас все неплохо, хорошо даже. Ну как бы понятно, чего уж, что и он сам тоже на мне эксперименты ставит. Но он хотя бы ко мне нормально относится, и мужик грамотный, как-то сразу видно. Да и человек неплохой. Хотя и доктор. Так я к чему: вот, допустим, Федорыч. Увлекается там какой-нибудь хитрой кулинарией племени тумбоюботов из Северно-Алтайского региона и давай ее типа исследовать. Ну там нахватал по вершкам, а потом выясняется, что и оленье мясо штука сильно дорогая, и готовится оно не так чтобы сильно просто, и ягеля, к примеру, много не наешь, ну и забрасывает это дело в угол. Но зато ходит гоголем: как же: кухню племени тумбоюботов освоил, ну и фигня, я вам скажу. Лучше жареная картошечка, да со шкварками. А народ думает: да, блин, Федорыч умный мужик, знает, что говорит, – и так с уважением головой кивает, мол силен человек, еще и такую кулинарию освоил. Ну пусть народ что хочет думает, а мне как бы можно и с облегчением выдохнуть и не собираться с духом и назначать душеприказчика, когда он под мой нос очередное тумбоюмботское блюдо сует. Не, они неплохие, я же ничего против не имею. И если бы в их племени жить, то и жрать это приходилось бы в охотку – потому как больше ведь и нечего. Только нафига, когда под боком столько всего другого вкусного? Так вот Тимка – он такой же. Я до сих пор понять толком не могу, чему он там учится. Тихон сам не сильно в курсе, только посмеивается, что Тимка умный перец, то говорит, что это социология какая, то культурология, но в любом случае гуманитарий. Слово, кстати, ведь совершенно не оценочное. Не бывает такого, чтобы можно было себе позволить кого-то «гуманитарием» обзывать, потому что это само по себе плохая оценка. Нет, это человек оценивается ведь, а не его сфера деятельности. Тот же Толик себя гордо этим самым гуманитарием и величает, и попробуй ты скривить рожу – ух и достанется, он язва та еще, хуже Лёньки. Ну как бы Тихон его пару раз гуманитарием-то и обозвал. Только Тимка ведь неглупый парень вроде. Ну детство в заднице играет, в голове ветер. Так ему и не надо особенно взрослеть. Он со всех сторон защищенным получается. У него и родители надежные, а если чего – он к Тихону прибежит, пожаловаться там или о помощи попросить, тот и поможет. Он поможет ведь: все бросит и понесется Тимку спасать, хорошо хоть этот клещ – нормальный. То есть внимания, конечно, требует, но не больше. В смысле – внимания требует, но не всего, а в пределах разумного. Если бы он еще и молчать как-то научился, было бы куда лучше. А то на самом деле свиристелка получается. Был бы девкой – классная бы блондинка получилась, правда. В принципе, ясно, чего Тимка к Тихону тянулся. Если бы у меня такой брат был – меня бы тоже тянуло. Тихон ведь совсем неглупый, ну вот совсем, хотя и любит прибедняться, типа мы университеты случайно закончили, потому что чего-то там в голову стрельнуло, ну и вроде как престижней. Тем более что сейчас этот диплом, причем не в подземном переходе купленный, а в самом что ни на есть университете выданный, не получает только ленивый. С другой стороны, вроде как и помогло ему это его профанное высшее образование как-то системней к знаниям относиться, устанавливать всякие там связи и прочие радости структурного подхода к битам информации. С ним ведь правда интересно. У него такой подход ко всему, прагматичный, что ли. В голову прямо совершенно дурацкие ассоциации лезут, со всякими там ополченцами, которые были вроде простыми купцами, а как дела касалось, так и города мобилизовывали, и всяким там полякам со шведами хвосты крутили, и прочее, прочее. Ну ведь в истории немало же примеров купцов было, не тех, которые в сильно умных интеллигентов играть начинали и доигрывались до пули в висок, а других, которые и свое дело на своем горбу тянут, и в городе не последние люди, и еще всякие там приюты-богоугодные заведения содержат. А что – им и нужды нет как-то под это дело идеологическую базу подводить, зачем она им – они знают, что и как надо, а объясняют пусть другие, те, которые даже всевозможные тонкости выведут, логические связи построят, все равно верить не смогут. А Тихон – он не такой. Он, допустим, знает, что это хорошо, и поступает соответственно. Так интересно иногда следить за тем, кому он, например, помогает, а кого к знакомым посылает. И ловко ведь отшивает, ничего не попишешь. Прямо так и тянет спросить: чего он себя со мной дурак дураком ведет. Хотя, если честно, пусть ведет. Он тогда такой человечный, такой замечательный... Мне иногда такие мысли дурацкие в голову лезут, и страшно ведь делиться с ними. Федорыч тот же самый – не помощник совершенно. Он мне чем-то Сократа напоминает, тот ведь тоже не учил никого мудрости, он просто учил учиться мудрости. Как-то он ведь не хочет на себя ответственности за мои мнения-убеждения, предпочитает, чтобы другие расхлебывали, если что. Хотя ведь и поможет, и поддержит, но сильно не хочет, чтобы как-то принимать участие в моем принятии решения. Ну вот совсем Федорыч мне не помощник. С Толиком об этом тоже говорить чревато, он грузить горазд, очень ему нравится красивыми словами жонглировать, и пофигу, что за понятия за ними скрываются, а чтобы что-то абстрактное – данунах. Лучше еще раз обсудить сплавы, из которых у его коляски рамы делаются, или там покрышки; понятно, что его это куда больше интересует, чем мои тараканы, да и вроде соревнования у него не за горами, хочется еще раз все на дурака проверить, а еще у него девка завелась. Москалька в минус первом поколении, но квартиру себе купила на свой заработок, а не папа подарил, и этим хвалится направо и налево. Тощая, жилистая, тренированная, сука с зубами, короче. Мне поначалу даже и больно было, когда я к нему в гости заглядываю, к примеру, и вроде как стараюсь не сильно обременять никого, ну чисто там на час, ну или когда все эти новые науки из типа университетского курса не даются. И она там так снисходительно, типа, ах, это вы, Игнатия, что, снова какие-то незадачи? И это «а», которое даже сами коренные москвичи не так тянут, и эти все согласные, которые и у коренных москвичей не такими палатализованными выходят. Ух, зараза, вот правда! А потом как-то присмотреться надо было, и правда курицо я слепое, она ведь реально сидела с нами, зевала со скуки, но упорно сидела, когда Толик мне задачки объяснял. Могла бы – его кованой цепью обвила и к себе приковала, а ты смотри, держится, не пытается из себя кузнеца изобразить. Волю ему дает, немного совсем, но дает. То ли это высший сучий инстинкт, то ли это высшая бабья мудрость. Он как бы ее и празднует не так чтобы сильно, потому что сам вроде считает себя не вправе с ней так серьезно все заводить. Наверное, и сам еще толком не понимает, что у них там за чувства расцветают, или боится. Ему же ходить никогда не доведется, с детьми тоже вроде проблемы. То есть я не знаю наверняка, просто проскользнуло пару раз в разговоре. Мне кажется, что не может быть у него детей. Спрашивать неудобно; а если он еще раз захочет поговорить – так милости прошу. Я ведь в похожей ситуации. Тоже вроде как хроническая болезнь, тоже вся жизнь под дамокловым мечом. Так что мы друг друга куда лучше понимаем, чем другие какие; хотя и не говорим друг с другом о нашем, о наболевшем. Они вроде и добра ему желают, и все равно проскальзывает это чисто животное понимание – когда стоишь, и ты выше, чем твой собеседник, то ты круче себя чувствуешь. Как это Федорыч говорит: пространственная манифестация социального статуса? Или социальная интерпретация пространственного статуса? В общем, набор слов из тех, какими Тимка щеголять любит. Ну идея такая, что если себя круче другого считаешь, то стараешься и выше его по росту стать. Но и обратное верно, что если выше другого стоишь, но и относишься к нему соответственно снисходительно. Толикова сучка ведь мелкая, сантиметров на двадцать ниже меня, и тощая опять же. И ведь старается каждый раз, как встречаемся, усесться так, чтобы выше меня оказаться. Наверное, еще полгода назад на меня бы это действовало. Потому что маневры вроде как неочевидны, но не незаметны. И непонятные, что куда больше беспокоит. А сейчас понятно. Мне тоже не нравится, когда вокруг Тихона какое чучело вертеться начинает. Я тоже подхожу и рядом становлюсь и так ненавязчиво нависаю. Как правило, это алчное чучело успокаивается, а если не успокаивается, можно что-нибудь хитрое или в Тимкином духе ввернуть, или в Федорычевом. Тут уже самое ярое чучело задумывается. Только сильно-сильно хочется верить, чтобы это совсем-совсем незаметно было. Вроде оно и незаметно все проходит. По крайней мере, Тихон ни словом, ни делом не дал повод думать, что заметил и понял. А то подумает, что я себе чего-то там совсем дурного воображаю. Или что у меня характер паршивый. То есть понятно, что это глупость и детство беспросветное, но и этим чучелам нефиг рядом с ним чего делать! Толик вообще сильней меня. Он молодец, реально молодец. Сначала смог найти в себе силы, добиться того, чтобы хотя бы частично, но интегрироваться в общество. Ему ведь нелегко было и поступать, и учиться, и работать, потому что на Руси посконной инвалидов-юродивых жалеют, но за людей и равных себе, типа телесно здоровым и таким умственно одаренным, что прямо рядом не смей стоять, не считают. Толик может быть семи пядей во лбу, гений и все такое, но инвалид ведь, ах, бедненький, ах, горемычный, и что он там может уметь, и куда этот убогонький лезет? Сидел бы в своей комнатке и не мозолил нам глаза, и не давил бы на жалость. А он мозолил глаза, а он добивался. И сейчас кое-чего значит и у себя на работе, и в своем спортклубе, и в своем общественном объединении, которое занимается интеграцией инвалидов. Только это осознание того, что ты ущербный, оно же преследует все равно. Толик со своей сколько уже встречается – он вроде еще по весне заикался, что встречается. Потом как-то оно все остепенилось, стало чинно-благородно, он ее так по-простому зовет «моя», а только ему тоже страшно. Он со мной лучше обращается, чем с ней. Она, конечно, сука, но терпеливая, многое ему спускает с рук. Хотя если бы треснула однажды чем-нибудь, чтобы извилины у него в мозгу появились не только там, где ум, а и там, где эмпатия, Толик бы, оклемавшись, еще и спасибо ей сказал. Вообще такое ощущение, что он не до конца неосознанно, я скажу, пытается от нее избавиться. Типа благородство, что ли. Ну как это часто бывает, как бабкина соседка одна зарулила к ней в гости и с какого-то испугу начала вспоминать былое. Вообще воспоминания, конечно, коварная вещь, это и психологи хором говорят. Факты – и те не особо точно припоминаются. Получается, что человек не столько вспоминает, сколько придумывает себе воспоминания. Ну и та веселая старушка тоже радостно так рассказывала, что одному отказала из самых что ни на есть благородных побуждений. Типа у него были шансы выбиться в люди, а она была бы ему вроде пятого колеса в телеге. Кажется, он по партийной линии куда-то в область выбивался, а она из баптистской семьи; естественно всю анкету бы ему испортила, и не получилось бы у него такой улетной карьеры. И так она собой гордилась, так гордилась, что мне сильно не хотелось ей верить. Если она сорок лет спустя все еще пытается себя убедить, что жертва все-таки была не напрасной, так была ли она такой? Вот и Толик тоже. Типа пытается свою от себя отшить, чтобы она заимела настоящую семью с настоящим мужиком, благородный Дон Квиксот, блин. Ее бы хотя бы спросил. Хотя чем я-то лучше? Мне ведь тоже страшно. Это когда Тихон просто сближался, да блин, он же реально за мной чуть ли не по правилам всем ухаживал, ну вот реально, иногда конечно глупости выкидывал, ну так и я не Фея Мармеладка, чтобы скиснуть от одной неприятности, это мне, голове садовой, и в голову не приходило! И вот тогда, когда все это только начиналось, ну как-то мне не страшно было его поощрять, или по крайней мере не отшивать. А потом, когда все серьезней стало, мне ведь и страшно оказалось! Даже жутко. Мы же разные совсем. Не подходим друг другу совершенно. Он ведь вон какой. И достиг столько, и еще достигнет. И мужчина видный, что, мне не видно было, как Алина на него слюни пускала? И спонсор пофигу, что рядом стоит. Да и проигрывает ведь этот ее спонсор на фоне Тихона. У него достоинств – кошелек один, так тот и у Тихона полный, и не только это, а многое еще на месте. Многое, многое. И можно подумать, она одна такая прагматичная. Тихон ведь не дурак искупаться в лучах обожания, и явно не монахом жил, регулярно очередная коза как из воздуха берется. Он грамотно и позаигрывает с ними, и как уж изовьется и за меня спрячется, прямо интересно, откуда умеет. Ну и стой перед этой козой, зыркай зло, тут уж всякая дура поймет, что я до трех считать не буду, мигом на морской узел завяжу. Но елки, они же симпатичные, как одна симпатичные. И Таисии Васильевне куда больше, чем я, понравились бы. Не потому, что там красивее, или что такое. А потому что они с ней на одном языке говорят. Их и под себя, наверное, подмять можно, и опять же занавесочки пообсуждать – они это дело наверняка любят, скорее всего. И это не говоря о том, что Таисии Васильевне неведомо, и очевидным, если и станет, будет много позже. Она, конечно, квохчет, что еще у одной знакомой сын женится, а невесте пузо только что на глаза не лезет, или что у знакомой дочка умная, забеременела, замуж и вышла. А тут только на Тимку надежда, да и то явно не сразу, он еще долго будет в детство играть. Мне порой кажется, что Таисия Васильевна не просто так такие разговоры разводит, а с явным прицелом, чтобы мне это мотать на ус и применять. Ну да, только мне это и применять. Евгений Валерьевич бы немало развлекся, если бы к моим полудохлым полутора сперматозоидам, которые таки вырабатываются и даже шевелятся, если как следует током жахнуть, у меня еще и яйцеклетки образовывались. Было бы как в той легенде о средневековом солдате, который и жену обрюхатил, и сам ребенка родил, ага-ага. Ну ладно, не понравились бы такие хищницы ей. Ну или, может быть, не больше чем я, понравились. Вроде Таисии Васильевне моя самостоятельность даже нравится; но это если Тимку слушать. А у Тимки язык без костей, всякого натреплет, да еще и проинтерпретирует всем на радость. Тихон-то не особо от родительского мнения зависит, но привязан к ним тем не менее, кто его знает, насколько он им подобен. Может, и ему что-то такое, незамутненное, обыденное для гармонии и душевного спокойствия надо. Одно дело под балконом о глазах и волосах воздыхать, и другое дело видеть не только волосы, но и перхоть на них, к примеру. Или что звезда очей и прочий ливер метеоризмом страдает. Ну не знаю, одно дело – на расстоянии друг о друге мечтать, и совсем иное – вместе как-то пытаться ужиться. Как раньше-то просто было: он и я, мы с ним немного потрепались, потерлись носами, и по домам, а там можно и помечтать, и порадоваться, что все как у людей. А сейчас мне страшно. Я не могу понять, чего Тихон себе напридумывал на мой счет, чего он от меня ждет. Ну ладно, я ему нравлюсь. Ну ладно, сильно нравлюсь. Но ведь что во мне может нравиться?! У меня же все неказистое, совсем никакое, и волосы эти дурацкие, и глаза блеклые, и нос совсем короткий, и челюсти как у щелкунчика. Ну как это может нравиться? Не знаю, какое удовольствие со мной так возиться. Мне иногда кажется, что Тихона просто на экзотику потянуло, а потом он успокоится и одумается. И все. Оно все как-то неожиданно у него со мной получилось. Тихон даже времени особого не давал, чтобы мне одуматься, осмыслить, как-то принять, что ли. Вот только что познакомились, а он требует от меня признания нового статуса и новых отношений, не просто знакомства и приятельства, а еще и чего-то большего. Потом к родителям тянет, как что-то само собой разумеющееся. Это же вполне недвусмысленное заявление своих намерений. И потом снова – давай поженимся. Слово это еще гадкое – невеста. Бабу из меня сделать пытается. Я ему девка, что ли, замуж хотеть? Или ему надо Пенелопа, чтобы сидела у окошка и пряла себе кудель, пока он по соседним областям странствует, и Тихон ее из меня сделать пытается? Так почему мне надо быть Пенелопой, а не ему? А ну как я инженром-технологом стану и тоже по командировкам мотаться буду, и что – он будет послушно меня дома ждать? Вообще это слово – невеста, потом жена, оно же какое-то сильно перегруженное разными странными, очень глубоко сидящими подсмыслами. Жену берут, она за мужем, она шея под головой. Все такое опосредованное, все через другого, все в подчинении другому. Такой странный статус, совершенно двусмысленный; вроде и неглавный, вроде и вторичный, а вроде как чуть что – так сразу баечка о равноправии полов. Или опять же муж. Обзавелся таким статусом – и сразу: моя жена, моя то, моя се. Еще и обижается, что я от радости не прыгаю, когда мне таким вот нечто под носом машут. А с чего мне от радости кадриль плясать-то? Тут на Таисию Васильевну одну посмотришь – и сильно захочешь бежать такой участи как чумы. Или та же Люська, которая вечно вертится, чтобы и такого самцового Андрюху против шерстки не погладить, и свою линию провести. И все так дипломатично. И все так ловко. Грамотно, нечего сказать. И на первые роли не лезет, и вроде как все по ее воле выходит; и Андрюха живет с гордо поднятой головой и непокалеченным мужским достоинством. А он знай себе кулаком по столу громыхает: мол, я мужик. И как мне довелось это слово на себя примерить – ну какая из меня невеста, ну какая? Мне что, учиться с прялкой управляться да варенья варить? Или переходить у Федорыча на полставки, а остальное время мужика ублажать? Или абонемент в фитнес-клуб и солярий заводить и делать охренительные акриловые ногти? Еще и жена. То есть он муж, а я жена. Мол, да убоится жена бла-бла-бла. Вот прямо все брошу и побегу убаиваться. Я понимаю, что мне не просто повезло, мне жутко повезло. Можно подумать, я не знаю, что с иными у общественного мнения разговор короткий. Сколько нас таких маргиналами становится, даром, что ли, такой высокий процент самоубийств, даром, что ли, Федорыч поначалу за меня не на шутку боялся, что я на себя руки наложу? Тут же мало того, чтобы семья приняла, что один из ее членов не он и не она, а нечто посередине. Надо же еще, чтобы и сам человек себя принял. Бабка вон не приняла. Хотя, если честно, кто ее знает, действительно ли стóит так проблему ставить, может и просто не поняла, что за травма ей нанесена; вообще все же шито-крыто оказалось, врачиха молчала, у меня ни усов расти не начало, ни голос не стал ломаться, и за девками бегать меня тоже не тянуло, так что ее репутация не пострадала, а что за проблема ей досталась – так тут и доктору наук не каждому по зубам, а у нее с такой метафизикой вообще нелады были. Все тихо-мирно, никто на ее внучку не жалуется, и ладно. Деду вообще пофигу было, главное чтобы не трогали сильно. А мне ведь доводилось не об одном человеке читать, которого и из дому выгоняли даже. И калечили. И многое другое еще, куда более страшное. Многие в проституцию идут, типа клин клином вышибают, и опять это западное идиотство о том, чтобы бросить вызов обществу. Но это ведь то же самое, как в средневековом цирке уродцы на потеху публике выходили – неужели способствует формированию личности, когда в тебя огрызки летят, когда тебя освистывают, обсмеивают, кричат всякие прозвища? Хорошо хоть сейчас у меня выбор куда больше, хорошо хоть с Федорычем повезло. И с другими. Я только не знаю, кто я на самом деле, не знаю, не знаю. И боюсь знать, наверное. И мне страшно, что и Тихон не знает, с чем и с кем связался. Боюсь, что он тешится тем, что оказался единственным зрителем в средневековом цирке – оно же зрители, когда порознь, все такие милые, сочувствующие и прочее, а когда оказываются в толпе, так тут же хлеба и зрелищ требуют. Мне и хочется верить, что он не зритель, и что мы не в цирке. И боюсь, что моя правда окажется, и все страхи материализуются. А он замечательный. Бесконечно терпеливый, хотя у меня взбрыки случаются, хоть и стараюсь вести себя прилично. Хотя с другой стороны, ну какое удовольствие в том, чтобы притворяться идеальным образом партнера? То есть партнер себе чего-то напридумывал, тебе дал понять, что ему нравится то и то, и ты сломя голову несешься соответствовать. И смысл в таком партнерстве, когда ты не ты, а вешалка для маски, которую тебе другой предназначил? Причем и маска тугая, и тяжелая, и неудобная, а надо носить на себе, потому что надо соответствовать. А потом думается мне, что он же на меня внимание обратил. На меня ведь. И его идеалы тут ни при чем. То есть, может, стоит и свое лицо показывать, вместе с прыщами, сучьими клыками и перхотью? Вроде же он принимает, вроде даже интересным находит. У него запах здоровский. И руки надежные. Ладони сухие и грубые, ими хорошо оглаживать, начиная от шеи и вниз, до пяток, и снова, и снова, прямо урчать хочется. И ведь глаза тоже не врут, когда он меня слушает или спрашивает – они теплые у него, внимательные. Иногда озорные. Выразительные. Я даже забываю слушать, что он там говорит, а ведь он, стервец, и мурлыкать умеет, что мурашки по коже и пульс под двести, и вообще под такое мурлыканье пофигу, что за время суток вокруг творится и что за щетина на ногах отросла. Мне все трудней к Федорычу возвращаться. Может, в конце концов, и неплохая это идея с совместным проживанием? Только мне непонятно как-то, что за выбрык у него был насчет Толика. Как у Аньки, когда Мишка Канторович что-то о новой секретарше шефа сказал. Причем что-то совсем нейтральное, типа до этого дуры были, а тут грамотная девчонка, и улыбается красиво, и шеф на нее не нарадуется, потому что все в порядке и на своих местах, и в компьютерах шарит. Ну и сидел с Тихоном до утра, на жизнь жаловался, потому что Анька устроила ему вальпургиеву ночь в отдельно взятой квартире. У Тихона тоже, по ходу, эстрогены резко взыграли, наверное. Иначе это ну просто не объяснить. Вроде же всегда интересовался, как у Толика дела, даже просил фотографии показать – они бы у меня еще были, блин – и о его родителях расспрашивал, и все такое. И сказано же было, почему я за ним еду, почему не могут его родители и почему он сам не в состоянии, и на тебе – может, не поедешь? А он сам на конвейерной ленте сюда приедет? Или как – силой мысли перенесется? Но самое интересное было, как мы с Тихоном на кухне у Толиковых родителей чай потом пили. Вроде я считаюсь его другом. Вроде и поговорить есть о чем. А Тихон с ним за политику говорят. Причем не так, как Федорыч с Тихоном, совсем не так. Федорыч же вообще тролль знатный, он такой весь из себя сокрушенный, тревожный, судьбами мира обеспокоенный, а Тихон и рад стараться, и давай там выстраивать утопии и приводить общества к общему знаменателю. И сам понимает, что с Федорычем серьезным лучше не быть, потому что дураком останешься, а все равно горячится, что-то доказывает, чем-то возмущается, смеется над собой и все равно спорит до хрипоты. А с Толиком все взаправду. Они вообще друг друга нашли. Альфа-самцы, блин. За каким-то лешим в компьютер полезли, что-то еще и там взялись переделывать. Ладно хоть Тихон успокоился потом, даже сказал, что нормальный парень, даже вызвался помочь в машину погрузить, когда обратно везти. Толик, кстати, очень легко его помощь принял, даже неожиданно. Обычно фыркал и злился, когда ему посторонние помогать вызывались, а тут совсем по-простецки. Взрослеет он, что ли? И все равно мне жутко. Я ведь не знаю, что дальше будет, хотя очень хочется. Хоть одним глазком лет на двадцать вперед заглянуть, узнать, что меня ждет. Потому что, конечно, здорово, что пока все так замечательно, меня все ценят, принимают, уважают, холят и лелеют. А что будет через несколько лет? Что со мной будет? На что я буду походить? И Тихон. Он ведь просто человек. Пусть и с XY-хромосомами. Пусть и сильный, и надежный, и все такое. Пусть он там и говорит вечно, что его судьбы далеких звезд не интересуют, главное, чтобы желудок был полным, а ноги-задница-голова в тепле. Только у него как-то на автомате получается всему пол присваивать, то «эм», то «жо». Например, когда он о своем «Вольво» говорит, то только в мужском роде. Он у него то орел, то лев, то еще какой таракан. Мне однажды захотелось прикольнуться, я и говорю, мол, твоей ласточке не мешало бы амортизаторы посмотреть. Ух он и обиделся: это почему это ласточка, это настоящий орел. Или в дом он собаку хочет, и непременно кобелька. А кошку самочку. Мол, так лучше, так приятней – кобель, чтобы защитник, а кошка – чтобы ласковая и пушистая. Вот и думай, умышленно ли он интересовался, почему у меня платьев нет, или просто по наитию. И насколько он убежден, что я – это она. В смысле, он же достаточно последовательно меня в женских ролях представляет. Везде, причем. И в быте, и в сексе. Иногда, по хорошему настроению может подтрунить и развлечься тем, что я – Игнатий, а не Игнатия. Но как-то неубедительно. Видно, что несерьезно. И хочется, сильно-сильно хочется узнать, что он во мне видит – маску ли, которую сам на меня натянул, или это просто несущественные, пусть и давние, привычки, и он просто не удосуживался думать иначе. И что будет, если окажется, что это – его основополагающие убеждения, которые если и не являются краеугольными камнями, то несущими опорами – точно? Мне и до этого нелегко было не подпускать его слишком близко к себе, а сейчас не могу с ним не делиться. Хочется знать его мнение, хочется, чтобы он мое мнение знал. Чтобы на него рассчитывать, и чтобы он знал, что может – в любое время дня и ночи. И чтобы не сдерживаться с ним, не подстраиваться и не молчать, когда хочется еще поговорить. Пожаловаться там, поскулить. И хочется, сильно хочется, чтобы ничего по мне рикошетом не дало. Нету же моей вины в моей мозаичности, ведь нету! *** Тихон ничего не мог с собой поделать. Толик ему нравился; скорей даже другое слово правильней было бы – импонировал, во, что бы это слово ни значило. Он был простым, основательным, здравомыслящим, расчетливым, хитрожопым кулаком, одно слово – и Тихон это одобрял. Взглядов они были не то чтобы диаметрально противоположных, скорее Толику не хватало еще житейского опыта, и поэтому он судил иногда резко, иногда категорично, часто максималистично, периодически даже идеалистично. Но даже это Тихон понимал. Впрочем, самым главным во всех этих канканах было Игнашкино поведение, дивно, льстяще, умиротворяюще ровное поведение. Она слушала их внимательно, иногда поднимала брови, изредка закатывала глаза, не вмешивалась совершенно и только изредка огрызалась на Толика фразами, которые знающий и сильно пристрастный человек мог бы расценить как доверительные. Тихон не замечал ни одной интонации, ни одного движения глаз, которое можно было бы расценить как намекающее на некие секреты и подспудно исключающее его из круга посвященных. Поэтому он совершенно не возражал, когда Игнашка настояла на том, чтобы помочь Толику улечься, прибрался на кухне и с чувством глубокого удовлетворения отправился домой. Уже за дверью квартиры Андреасянов его терзания казались ему почти смешными – почти. Все-таки они были объяснимы. Игнашка молчала всю дорогу домой. Она сидела справа, на пассажирском сиденье, время от времени позевывая, лениво оглядывала улицу; Тихон посматривал на нее время от времени, и любовался. Игнашка выглядела такой родной, такой уютной, уместной, правильной и такой умиротворяющей; ее глаза поблескивали в свете уличных фонарей то усталым любопытством то предвкушением домашнего уюта, и даже растрепанные волосы вызывали самые умиленные чувства. – Сильно устала? – ласково спросил он. – Дорога нормальная была? – Нормально, – вяло отозвалась она. – Могло быть и лучше. Оно всегда может быть лучше, – дернула Игнашка плечами. Тихон согласно кивнул. – А скажи-ка ты мне, Сипуха, – заговорщицки начал Тихон, – Толик тебя не сильно достал? Он, я так понимаю, тот еще болтун. – Есть такое. – И после паузы: – Но редко. Обычно он вменяемый. Это когда он о своих соревнованиях говорит, или о клубе своем – вот тогда туши свет. Хотя он меня сегодня своим отпуском достал. И то ему не так, и то не так. Блин, чего он мне это рассказывает, а не Маринке? – Кому? – Да подруге своей. Они вместе туда собираются. Она вроде горящий тур по блату прихватила, и вот они собираются. И собираются, и собираются. – Игнашка вздохнула. – У нее чемодан и несессер, и все. У него чемодан за несессер, и еще два. И все самые нужные шмотки. А она не понимает его тяги к прекрасному. Малахольный, блин. Оба малахольные. – Беда, – сочувственно признал Тихон и посмотрел на нее. Игнашка повернулась к нему, осмотрела подозрительно и недоверчиво улыбнулась. Тихон подмигнул ей; она улыбнулась увереннее и снова уставилась в окно. – Но тем не менее ты испытываешь к нему самые теплые чувства? – легкомысленно поинтересовался Тихон. – В смысле? – поразмыслив, решила уточнить Игнашка. – В прямом. Близкие дружеские, почти родные. Может, ты даже в него влюблена была, – усмехнулся он. – Была, Сипуха? – В Толика?! – у нее вытянулось лицо. – Самоубийцу нашел. Тихон засмеялся. – А вообще была? – Чего «была»? – Влюблена, в кого-нибудь. Игнашка приоткрыла рот, усердно обдумывая вопрос. Наконец она фыркнула. «Дурь какая», – буркнула она себе под нос и отвернулась. – А в Алину? Игнашка подозрительно посмотрела на него и нахмурила брови. – Не.., не. Она красивая. Женственная. Очень. Такая... такая. Да ну! Фигня какая. Чего это ты вдруг? – Ничего, – Тихон беспечно пожал плечами. – А Люська? – Люська прелесть, – мгновенно заулыбалась она. – Правда же? Тихон усмехнулся. – Прелесть, точно. Он положил руку Игнашке на бедро, погладил его и снова вернул руку на рулевое колесо.