Рука помощи

      — На самом деле, управлять кораблём не так уж сложно, — вдохновенно рассказывал Эдмунд. — Не сложнее, чем государством. Конечно, нужно выучить множество терминологии и овладеть многими навыками, но лично для меня это было скорее интересно, чем трудно.       — Надеюсь, однажды и мне выпадет возможность оказаться на борту, — мечтательно ответил Каспиан.       — Я могу как-нибудь провести тебя на «Блистательный», — предложил Эдмунд. — Пока что это самый большой наш корабль.       — Был бы благодарен. — Глаза Каспиана зажглись. — Но, знаешь, моя главная мечта — именно выйти в море навстречу новым землям. Кто знает — может, однажды мне удалось бы своими глазами увидеть тот Край Света, о котором мне рассказывала няня…       — Ну, этого пока предлагать не могу, — фыркнул Эдмунд. — Мы и так, кажется, по мнению Мираза, удерживаем тебя здесь незаконно, а что он скажет, если я и вовсе вывезу тебя в море?       — Ему это явно не понравится, — натянуто улыбнулся Каспиан.       Эдмунд глубоко вздохнул, не найдя ответа; в общем-то, это был первый случай, когда ему не удалось подобрать и пары слов в разговоре с Каспианом. Даже поначалу их беседы были куда более непринуждёнными, но после вчерашнего случая на тренировке непосредственность между ними практически полностью исчезла. Похоже, Эдмунд выбрал провальную тактику: как бы он ни пытался, забыть у него не получалось, как и у Каспиана, судя по его поведению, и выросшая между ними стена раздражала и удручала.       Остаток вчерашнего дня Эдмунд предпочитал просто не навязывать Каспиану своё общество, надеясь, что время порознь поможет им отрешиться и выбросить из головы произошедшее. Он не раз ловил себя на мысли, как ему не хватает Каспиана, но держался, уверенный, что рано или поздно всё решится само собой. Впрочем, это мнение изменилось, стоило ему вечером встретиться с наконец-то освободившимся Питером, чтобы рассказать ему о Совете Семи, лорде Октезиане и всём остальном, что он узнал. Внимательно выслушав, Питер задумчиво сказал:       — Если не все влиятельные лорды Тельмара ратуют за Мираза, это могло бы сыграть нам на руку и если не предотвратить войну полностью, то хотя бы помочь избежать бессмысленного кровопролития. Вот бы нам только удалось связаться с ними и объяснить, что за игру ведёт Мираз…       — Думаешь, они нам поверят? — скептически спросил Эдмунд.       — Это вполне вероятно, особенно если они поддерживали Каспиана Девятого, — кивнул Питер. — Послушай, а Каспиан не может помочь нам? Вероятно, ты мог бы попросить его хотя бы перечислить тех лордов, в преданности которых сомнений нет?       — Вряд ли он это знает, — отмахнулся Эдмунд. Умом он понимал, что Каспиан и правда мог бы хотя бы назвать членов Совета Семи, но он был не готов к разговору — не теперь, когда между ними происходило что-то странное.       — Но спросить-то можно? — вскинул бровь Питер.       — Пит, в этом нет смысла, — мотнул головой Эдмунд, стараясь звучать как можно более убедительно. — До покушения Каспиан не интересовался политикой, узнав обо всём только перед побегом, и я сомневаюсь, что доктор Корнелиус успел рассказать ему все детали. Лучше будем действовать по ситуации.       — Мне кажется, или ты специально увиливаешь от беседы с Каспианом? — вдруг проявил поразительную проницательность Питер — и, Таш, как же не вовремя!       — Ничего я не увиливаю, — тут же подбоченился Эдмунд. — Ты же понимаешь…       — Нет, Эд, не понимаю, — вздохнул Питер, — но зато отчётливо вижу кое-что другое. Ещё утром ты чуть не выцарапал мне глаза, доказывая, как крепка ваша дружба, а теперь не можешь даже задать ему обычный вопрос, который к тому же мог бы помочь нам спасти Нарнию от потерь и поражения в войне. Какая кошка между вами пробежала? Что успело произойти за день?       — Я же сказал: всё в порядке, — отрезал Эдмунд.       — Ну, как знаешь, — пожал плечами Питер. — Но я бы на твоём месте всё же спросил. Не то чтобы я сам не могу этого сделать, но тебе он ведь доверяет больше…       Эдмунд не помнил, чтобы раньше разговоры с Питером настолько что-то меняли в его сознании, но, выйдя из кабинета, он ощутил прилив злой решимости. И правда, почему они с Каспианом избегают друг друга? Разве они не друзья? Не то чтобы Эдмунд многое знал о дружбе, но что-то подсказывало ему, что в таких отношениях проблемы не должны становиться преградой для общения. На тот момент было уже поздно что-то решать, но спать он ложился, твёрдо убеждённый, что завтра он заговорит с Каспианом, и у них определённо всё наладится.       Однако человеческие взаимоотношения оказались куда сложнее, даже чем королевские обязанности; в отличие от политики, они напоминали не отлаженный механизм, а волны, то и дело накатывающие и сбивающие с толку. Вот и план Эдмунда с крахом провалился, стоило ему утром как ни в чём не бывало завязать беседу с Каспианом и предложить ему прогуляться по замку. Со стороны всё было как прежде, но неловкость между ними буквально искрила, будто бы они только сегодня впервые встретились, и Эдмунда это одновременно разочаровывало и выводило из себя. Недосказанность повисла в воздухе, но никто не стремился заводить скользкую тему, что привело к тому, что уже через полчаса прогулки они направились в сторону своих покоев, не желая продолжать даже разговор о кораблях, что обычно очень нравилось Каспиану. Эдмунд буквально ощущал, как рушится их дружба, и ему до крика этого не хотелось — только вот он совсем не знал, как всё исправить.       Разве что действительно обсудить случай на тренировке — но Эдмунд боялся завязать эту беседу, да и не знал, какие слова для этого подобрать и как объяснить притяжение между ними. Всё же в области чувств ему было к чему стремиться и чему учиться, и он никогда не думал, что ему придётся делать это вот так, на собственном горьком опыте. Чем ближе они подходили к покоям, тем сильнее и отчаяннее Эдмунд понимал, что долго так не протянет, но фразы застревали в горле, не в силах сформироваться в связное объяснение. Таким образом абсолютно молча они дошли до своего коридора, и Каспиан остановился возле дверей своих покоев.       — Увидимся за обедом? — просто спросил он, и Эдмунд машинально кивнул — а затем вдруг ощутил, что неизбежно теряет то, что ему дорого, но у него есть крохотный шанс спасти это, если он всё же решится на пугающий его шаг. Каспиан уже собирался шагнуть в покои, но тут Эдмунд выпалил:       — Постой! — Ладонь Каспиана замерла на дверной ручке, и он резко повернулся, вопросительно глядя на Эдмунда; тот сразу стушевался, когда понял, что все путанные слова, которыми он хотел объясниться, вмиг исчезли из головы, оставив там только пустоту. Впрочем, что-то сказать было необходимо, и он произнёс: — Давай поговорим о том, что случилось вчера.       — Знаешь, — пробормотал Каспиан после недолгой паузы, — думаю, и правда стоит. — Он замолчал, явно тоже не понимая, что сказать, и Эдмунд, чувствуя, как ожидание убивает его, набрался смелости и сделал шаг вперёд, сокращая расстояние между ними. Оно всё ещё было больше, чем вчера, но сердце отчаянно ускорилось, а дышать стало труднее. Эдмунд никогда не верил в совпадения и оттого понимал, что причина такой реакции — близость Каспиана и ничто другое, и теперь у него уже практически не получалось отрицать единственное, что могло это вызвать. Нет, он всё ещё был полным профаном в человеческих чувствах и эмоциях, но сейчас он уже не мог сдерживать ураган внутри и был готов поддаться ему, пусть и не любил с головой бросаться в неизведанное. Ещё один шаг — и Каспиан вздрогнул. — Эдмунд, я… — Но договорить ему не позволили. Эдмунд решился: если он продолжит бегать от самого себя, то никогда не узнает, правдивы ли его догадки. С этой мыслью он подошёл, кажется, ещё ближе, чем раньше, а затем, подчинившись вспыхнувшему в голове желанию, подался вперёд…       И лишь через мгновение понял, что сейчас происходит его первый в жизни поцелуй.       Впрочем, Эдмунда не волновало, что это случилось с Каспианом, мало того что его другом, так и вообще парнем: ему просто было хорошо, а все сомнения растворились, стоило их губам соприкоснуться. Он никогда не делал этого раньше, но это никому не мешало: что-то неизменно подсказывало ему, как нужно и как правильно, и всё происходящее казалось нереальным, но в то же время таким восхитительным. От эйфории становилось трудно дышать; в какой-то момент от нехватки воздуха Эдмунд отстранился.       И одного взгляда в сверкающие карие глаза напротив хватило, чтобы неловкость накатила на него, смывая всё остальное и полностью возмещая своё отсутствие секундами ранее. Эдмунду не было неприятно, нет — просто теперь он не понимал, что делать дальше и стоит ли воспринимать случившееся как толчок к началу нового этапа. Он никогда не принимал подобных решений в состоянии аффекта, не обдумав, поэтому не нашёл лучшего выхода, чем молча развернуться и метнуться в свои покои.       Только прижавшись спиной к захлопнувшейся двери, Эдмунд понял, насколько по-идиотски поступил: своим бегством он, вполне вероятно, обидел Каспиана; тем не менее вернуться он тоже не мог. Сердце, казалось, готовилось вырваться из груди, а в голове пылал жар, он был уверен, что впервые за много лет покраснел, а мысли путались в кашу. Собрав последние силы, Эдмунд подошёл к кровати и рухнул на неё спиной, глядя в потолок и пытаясь прийти хоть к какому-то выводу.       Был ли его интерес влюблённостью? Определённо; теперь Эдмунд точно не мог этого отрицать, как и лгать, что ему не понравилось это чувство. Даже поцелуй, продлившийся, вероятно, не больше нескольких секунд, подарил ему крылья, и ему явно хотелось испытать это ещё раз. Рационализм, однако, был с ним не согласен. Эдмунд всё ещё не знал, к чему придёт, если поддастся этим эмоциям. Их дружеские отношения превратятся в романтические? А что это значит на самом деле? И имеют ли они вообще на это право, если учесть, что, покопавшись в памяти, Эдмунд так и не смог вспомнить ни одной пары из двух парней во всех посещённых им государствах? Он не боялся осуждения других, но опасался, что не сможет спокойно жить, понимая, что делает что-то неправильно снова. А ещё… что об этом думает сам Каспиан? Эдмунду, конечно, не с чем было сравнивать, но ему казалось, что Каспиан целовал его так, будто знает, что делает, будто это для него не впервые, и это вызывало смешанные ощущения. Это была не та сфера, в которой он с удовольствием признал бы чужое превосходство, да и то, что Каспиан, наверное, в отличие от него осознаёт, что происходит, тоже не добавляло удовольствия. Эдмунд чувствовал себя потерянным и запутавшимся, впервые не понимая, чего хочет, и самым отвратительным было то, что ему не с кем было это обсудить, чтобы разобраться в сложившейся путанице. Лучше всего было бы пойти сразу к Каспиану, но Эдмунд сомневался, что сможет спокойно смотреть на него, прежде чем сам всё для себя поймёт, а никому другому он не доверял так же сильно. Вот и оставалось сидеть и копаться в себе, надеясь найти ответ на то, о чём он раньше никогда не задумывался.       В затворничестве Эдмунд просидел до вечера: он не хотел никого видеть и даже распорядился, чтобы ему принесли обед и ужин в комнату. К счастью, его так никто и не побеспокоил, но с другой стороны одиночество удручало, как никогда раньше, и в какой-то момент, набравшись смелости, он всё-таки поднялся с кровати и толкнул двери. В Кэр-Паравале всё же имелся человек, которому Эдмунд мог бы открыться и неизменно получить дельный совет, и хотя он до последнего не желал никого в это втягивать, он ощущал, что ещё немного — и его сознание просто взорвётся, если он ни с кем не поговорит. В коридорах оказалось пусто, но даже так Эдмунд с опаской миновал покои Каспиана, чувствуя, как сердце разрывается от вины и ещё целой гаммы разнообразных эмоций. Добраться до нужной комнаты ему удалось без проблем, и, постучав, он осторожно вошёл внутрь.       — Привет, Лу, — поздоровался он. Люси коротала вечер за вышивкой, но, заметив его, она почти что отбросила пяльца и подскочила с кресла, прижав руки к груди.       — Эд, слава Аслану, ты в порядке! Почему тебя не было в столовой? Тумнус сказал, что ты желаешь быть один, но причину не назвал, — затараторила она, как это часто бывало во время волнения. — Ещё и Каспиан весь день какой-то хмурый… Что произошло?       — С нами обоими всё хорошо, — заверил Эдмунд, понимая, что проницательная Люси едва ли ему поверит. — Но мне нужно с тобой поговорить… И совет, если можно.       — Конечно, — тут же посерьёзнела Люси. — Давай-ка пройдём к камину. — Вскоре они оба расположились в креслах у огня; для полной картины не хватало только чашек с ароматным отваром, но Эдмунд сомневался, что смог бы хоть что-нибудь выпить без тошноты. — Я тебя слушаю.       — В общем… — Эдмунд замялся, а затем, подбирая слова, начал: — Я не могу разобраться в своих чувствах, точнее, не понимаю, стоит ли мне принимать их. — Он выражался иносказаниями, зная, что Люси не будет докапываться до истины вопреки его желанию, и она и не стала.       — Эти чувства приятны? — вместо этого спокойно спросила она.       — Скорее да, — подумав, ответил Эдмунд. — Однако я сомневаюсь, что они правильные.       — Что заставляет тебя так думать?       — Они… скажем так, не очень типичны, — Эдмунду было сложно сохранять зрительный контакт, но он пока справлялся. — Я не уверен, что подобное в принципе допустимо испытывать. Это не то, что обычно случается между людьми, — по крайней мере, я не знаю других примеров. Я готов принять их, но только если буду знать, что не совершаю чего-то неправильного и запретного: не хочу допустить ошибку. — На некоторое время повисла тишина; Люси выглядела задумчивой, и Эдмунд прекрасно её понимал. Как оказалось, он не умел не только думать о чувствах, но и говорить о них: ему самому собственный рассказ казался до ужаса путанным, и он надеялся, что Люси всё же удастся во всём разобраться, пусть это не вышло у него самого. Наконец, она задумчиво произнесла:       — Знаешь, Эд, любовь, особенно взаимная — она редко бывает неправильной.       — Откуда… — Эдмунд замер с открытым ртом, как выброшенная на сушу рыба. Пожалуй, привыкнуть к мудрости Люси у него получится нескоро; более того, она не просто поняла, о чём и о ком он говорит, но, и, кажется, намекнула, что все его чувства взаимны, и хотя Эдмунд и сам это предполагал, услышать это от кого-то другого так прямо он не ожидал.       — Просто выслушай меня, — мотнула головой Люси, и сразу стало ясно: она не желает смущать Эдмунда именами и подробностями. — Любовь — очень непростое чувство: очень часто она приносит и боль, и смятение, а порой даже горе. Но она бывает счастливой, и те, кому повезло встретить на своём пути именно такую, должны держаться за неё. Отказываться от взаимной счастливой любви — просто глупо.       — Взаимной? — тупо переспросил Эдмунд. Пламенная речь Люси зацепила его целиком, но именно за это слово он ухватился, желая услышать хоть какое-нибудь подтверждение.       — Порой со стороны виднее, — пожала плечами Люси. — Поверь, я знаю, о чём говорю.       — Я верю, — пробормотал Эдмунд, ничуть не блефуя: во всей Нарнии не нашлось бы существа, понимающего в чужих чувствах больше. Впрочем, кое-какие сомнения у него всё ещё оставались. — То есть ты полагаешь, что всё так, как нужно?       — А почему нет? — улыбнулась Люси. — Когда любовь приносит счастье тем, кто её испытывает, и не доставляет горя всем остальным, она абсолютно правильна и естественна. Не позволяй дурным мыслям отвернуть тебя. Встретить того, кто полюбит тебя так же сильно, как и ты его, — великое благо, и ты сам будешь потом винить себя, если его упустишь. Я не тороплю тебя с решением — в конце концов, это твоё дело, — но ты пришёл услышать моё мнение, и вот что я думаю: не позволяй предрассудкам влиять на тебя в этом вопросе. Обдумай то, что я тебе сказала, и только потом принимай решение, хорошо?       — Конечно, я обдумаю, — кивнул Эдмунд, ощущая, как внутри всё меняется: вместо путаницы и тревоги он снова ощущал если не счастье, то уверенность и спокойствие. Всё же не зря он обратился к Люси, преодолев сомнения. — Спасибо, Лу. Что бы я без тебя делал?       — Обращайся, — просияла Люси. — Уже пойдёшь, или выпьем чаю?       — Прости, не сегодня, — покачал головой Эдмунд. Ему просто необходимо было остаться одному, чтобы справиться с подступающей эйфорией. — Доброй ночи.       — И тебе, — кивнула Люси. — Не забудь о том, что я тебе сказала.       Но забыть об этом было невозможно: Эдмунд думал о разговоре с Люси всё то время, пока шёл в свои покои, а оказавшись в них, тут же метнулся на свой любимый небольшой балкон. Вдохнув свежий воздух, он, наконец, смог дать волю эмоциям и широко улыбнулся. Всё же осознавать, что тебя любят, было чертовски приятно — как и любить самому, — и теперь ему не хотелось отказываться от своих чувств. В конце концов, Люси ведь права: эта любовь никому не вредит и приносит радость — зачем же тогда от неё отказываться? Пусть вся суть этого чувства оставалась пока для Эдмунда за гранью понимания, одно он знал наверняка: он готов узнать, что это значит, если рядом с ним будет Каспиан — тот, кто так быстро стал для него одним из самых дорогих и близких людей. И если Люси не ошиблась с взаимностью — а она редко ошибалась в подобных делах, — то тогда…       Что именно будет «тогда», Эдмунд пока мог только предполагать, но он определённо был уверен в том, что не в силах больше переживать всё это один. Пусть ночь — не лучшее время для серьёзных разговоров, но он был обязан как минимум признаться, объяснить, что он сбежал вовсе не потому, что ему стало противно. Люси упоминала, что Каспиан был сам не свой весь день, и если причина в нём, то Эдмунд просто не имел права больше медлить. Уже ни капли не боясь и не сомневаясь, он вновь направился к выходу из покоев.       Но дойти до комнаты Каспиана ему не удалось: они столкнулись в коридоре, почти что врезавшись друг в друга, и на миг Эдмунд замер, чтобы ещё раз рассмотреть знакомые черты. Сейчас Каспиан казался ему ещё красивее, чем раньше, и, глядя в эти невероятные тёмно-карие глаза, Эдмунд не мог взять в толк: как он не понял всего раньше? Почему вообще полагал, что может отпустить эти чувства? Улыбнувшись, он заговорил:       — Я как раз хотел кое-что тебе сказать. — Впрочем, Каспиан его перебил:       — Ты почти весь день сидел в комнате, и я уверен, что из-за меня. Эдмунд, думаю, я должен объясниться. То, что произошло утром… — Он говорил тихо и сбивчиво, а Эдмунд, сияя, смотрел на него и весело осознавал, что Каспиан ненамного опережает его и в этом аспекте. Неужели он до сих пор не понял, что его чувства взаимны? Самому Эдмунду казалось, что его собственные глаза сияют на весь коридор, и спутать это с неприязнью было проблематично. Значит, Каспиан действительно опасался, и Эдмунд решил как можно скорее развеять его страх — так же, как исчез и его собственный, когда он позволил себе принять происходящее и не бегать от судьбы.       — Я люблю тебя, Каспиан, — просто сказал он. Признаться оказалось очень легко и даже приятно — как и наблюдать за тем, как обеспокоенное выражение лица Каспиана становится удивлённым, а затем проясняется, выдавая ту самую взаимность. Ни о чём больше не думая, Эдмунд ещё раз приблизился к Каспиану и поцеловал его — теперь уже абсолютно осознанно, понимая, что делает, и готовый к эйфории и бабочкам в животе.       Он знал, что им многое предстоит обсудить, но сейчас его это не волновало; всё, чего ему хотелось, — чтобы это счастье, совершенно правильное и почти что осязаемое, длилось как можно дольше вопреки всем преградам.