возможно

Каждый раз, каждый ёбанный раз он возвращался. Прижимал к себе. Улыбался, противно оголяя пожелтевшие от никотина зубы. Заставлял ком подступать к горлу. Слюны нет и без мета. Да пошёл ты нахуй Санечка. Повтори ещё раз, скажи, скажи что ничего не было. Сделай этот вид вновь, который словно скрип пенопласта отзывается всей палитрой от ненависти до отчаянья. Тебя не жаль, это я не могу. И пускай каждый день был сдавлен грузом воспоминаний, но когда эти муреновые глаза вновь, спустя столько времени смотрят, прожигая, это как удвоенная доза после ломки. Убить. Убить, и не вспоминать. Прижать. Прижать, и плакать. Только в жизни появлялся просвет, и казалось чужой шёпот и фантомные прикосновения тонких рук остались где-то в далёком то ли октябре, то ли августе, то ли в совсем другой жизни. Вернее в той её части которую сжечь бы, стереть, чтобы и пепла не осталось. Как и тебя. Жизнь даёт Лёше шанс, Лёша его раз за разом проёбывает, и пытается дать намёк кому-то сверху, что пора бы остановиться. Лёша уверен что во сне шепчет его имя. Плевать. Сжать бы тебя всего, Санечка, вынюхать, и сдохнуть от передоза. На вещах остаются тёмные длинные волосы но не его . Всё пропахло духами но не его . Губы целуют нежно но не его . Можно ты подохнешь Санечка? Уйдёшь навсегда. Лучше не вечная ломка, чем каждодневная потребность. Потребность набрать чужой номер, набрать - потому что, он вновь удалён в очередном порыве из контактов. И выучен наизусть. Сука. Алё, Санечка, мне нужно с тобой потрахатся, потому что я так и не смог смирится со всем произошедшим? И вновь набирает. И вновь. И вновь забывается в чужих блядских тонких руках. Мне похуй что думаешь ты. Это не эйфория, это позволяет не вздёрнутся хотяб ещё немного. Что бы не случилось, какие бы время и обстоятельства не были, Лёша знает, пока он жив, всё ещё возможно.