Король-техночародей и его убийца

С чего бы начать историю? Наверно, с описания природы и погоды. Итак, погода была хорошая — тихое августовское утро. На небе — ни тучки, и ласковое солнце золотило маковки большого деревянного кремля, гордо именуемого в Эдорасе королевским дворцом. Издали посмотришь — и не видно, что нижние каменные этажи повыщербились, а верхние, деревянные, облупились. Жирные голуби расселись на карнизе, сонные раздобревшие стражники, подпирая себя тупыми копьями, дремали на посту, дворовая девка ловила разбежавшихся кур. Позавчера так было, вчера, и завтра так будет, ну может дождик пойдет. Скучно! И вдруг где-то в скрипящих недрах дворцового терема раздался старческий дребезжащий вопль: — Вон! Не дозволяю! Провались, проклятый Митрандир! Голуби вспорхнули с крыши и давай заполошно носиться, сталкиваясь в воздухе и сбрасывая помет. А через несколько минут на крыльце показался слегка встрепанный волшебник, и голубиная клякса угодила ему аккурат на шляпу. Волшебник выглядел как настоящий — высоченный, в неопределенного цвета длинной мантии и мятой серой шляпе, с длинной нечесаной бородой. В руках он держал странного вида толстый короткий посох с здоровенным набалдашником и зыркал из-под полей шляпы недобрыми и совсем не старыми колючими глазами. Королевская охрана несколько подтянула животы и постаралась дышать в сторону. Волшебник откашлялся и сообщил, что изволит отъехать по делам и что король Теоден жаловал ему лучшего скакуна. В ответ получил недоуменное молчание. Теоден, конечно, пил без просыху последние лет пять, но все же не настолько, чтоб каждому мутному типу коней раздаривать. Впрочем, возражений тоже не последовало: кому охота по башке посохом получить или молнией в зад? Волшебник подергал себя за бороду, спустился по скрипучим ступеням, там едва не поскользнулся уже на курином «подарочке», выругался и пошел пешком за ограду, где пасся королевский табун. Дворовая девка проводила его взглядом, думая, что следующую неделю будет о чем посудачить с подружками. Следом за волшебником на крыльцо вышла принцесса Эовин Роханская. Читатель прочел и наверняка представил такую из себя блондиночку в платье колокольчиком и с маленькой золотой короной на голове? А вот и нет. Росту Эовин была вполне себе мужского, с брата (отсутствующего нынче в столице). Телосложение ее больше было похоже на теловычитание, в чем только дух держался. Но самой, по мнению всей столицы, сомнительной деталью ее внешности были медно-рыжие волосы, горящие на солнце огнем и вьющиеся упрямой проволокой. С такими ведьминскими волосами ее замуж никто не возьмет, судачили дворовые девки. Женихи и правда разбегались как от прокаженной, тем более что богатого приданого, и вообще хоть какого-то приданого за ней не предвиделось, кроме дурного характера да древнего рода. А толку с того рода, если нынче королевство Рохан — это глухая провинция, медвежий угол, где никогда ничего не происходит, кроме набегов урков, хорошо хоть кони годные водятся. Всего лет двести назад роханские правители гордо переименовались в короли из сиволапых князьев, но как сидели в тереме у печи да на лошадях без седел ездили, так и продолжают. — Куды эт Митрандир подался, вашество? — спросил ближайший к принцессе стражник: тот, который с черной бородой. — Да как всегда, — Эовин хмыкнула, одергивая рукава домашнего, сто и один раз штопанного платья. Она все про всех знала и была без сословных предрассудков, за что народ и любил, или хотя бы жалел. — Страшный черный Мордор, что за рекой, страшно гнетет, вот ужо войска его перейдут реку и совсем нас тут сгноят вместе с конями. Злые назгулы оседлали крылатых ящеров и появились не только по эту сторону реки, а аж до самого соседнего Гондора долетели. — Поди, нагадили прям на башку наместника гондорского, — поддержал разговор второй стражник: пониже и с идеально кривыми ногами потомственного коневода. — Назгулы эти. Все засмеялись, даже дворовая девка, которая все никак не могла загнать курей в курятник. — Хотел Митрандир ополчение и денег на войну, только прогнал его дядюшка, — закончила историю Эовин. — А назгулов мы тут не видели. — Я видел, — вдруг сказал бородатый. — Воют так, что обосраться можно. Но ежли пару деньков не кушать, то так и ничего, терпимо. Сами они в драку все равно не лезут, прокатятся над тобой и поминай как звали. Может, у них с ельфами какие терки есть. А у нас с ними нету. — Принцы Теодред и Эомер услышат, и тогда язык тебе отрежут, дурак. Они с черными мордорскими башнями уж пятый год воюют! — толкнул его локтем в жирное брюхо низенький. — Простите, вашество, вы уж нас не выдавайте! — А я что, я ничего не слышала, — Эовин плечами пожала. Делать ей было нечего — выдавать болтовню слуг своим чокнутым братцу и кузену. Но сегодня в ходе визита волшебника и впрямь произошло кое-что важное, и ей надо было обдумать случившееся в одиночестве. Однако дела принцессины только в сказках легки и приятны — знай себе сиди у окошка и рыцаря прекрасного жди, или вообще спи — как приедет, поцелуем разбудит. В реальности пришлось идти и отбирать у дядюшки кубок, чтоб состояние «слегка пьян и грустен» не перешло в недельный запой. Потом собутыльник-советник дядюшкин Грима Гнилоуст замуж звал, сулил, что будет спать с ним на бархате и кушать, как королевна эльфийская. Эовин на это пригрозила, что вот вернется брат, так она ему пожалуется. Может, дядюшка и расстроится, что верного собутыльника утопили в нужнике, а может, и нет — Гриме это точно не проверить задним числом. Отстал женишок, злобно бормоча, — наверняка мстить будет, и не видать теперь Эовин нового платья еще долго, Грима ведь казной в Рохане заведует, сволочь такая. Впрочем, жаловаться брату Эовин не собиралась — нечего его под дядюшкин гнев подставлять, а то посадит дядюшка их с кузеном в острог, и некому будет рубежи оборонять. Орки-то к ним нечасто сейчас заходят, а вот лихих людей развелось столько, что хоть за ворота не ходи. И только к вечеру, когда Эовин три раза поругалась с нянькой, наотрез отказываясь вышивать гобелен, и тайком от дядюшки написала жениху, соизволившему испросить ее портрет почтой, что одноглаза и крива и собралась в монастырь (и даже малую печать дядюшкину к письму приложила) — ее наконец оставили в покое и можно было написать в дневник о событиях дня. «Дядюшка в тот день изволили ссориться с Гендальфом. Ор стоял такой, что деревянные колонны тронного зала ощутимо дрожали. Того и гляди, крыша поедет, ибо сто лет как не чинена. Все денег нет. Зато на войнушку всегда есть. Потом этот ор-с-гор назовут переговорами. Сядет такой седенький летописец и каллиграфически выведет: такого-то дня, месяца и года премудрый Теоден и еще более премудрый волшебник Гендальф обсудили поставку лошадей на нужды ополчения Гондора, отстаивавшего в ту пору границы, торговые пути, а также дело света на левом берегу Андуина. Премудрый Теоден пообещал шиш с маслом (зачеркнуто) два отборных табуна, а наимудрейший, чтоб ему про…славиться Гендальф грозил карами валарскими (зачеркнуто) засвидетельствовал достигнутые договоренности и в обеспечение поставок забрал авансом дядюшкиного лучшего коня Светозара…» Эовин подняла взгляд от тонкого листа баснословно дорогой бумаги (говорят, ее аж от самих волосатоногих коротышек с Севера везли). Излагать свои мысли на письме было сложно. Грамоте ее, конечно, научили, и счету тоже. Далее Теоден проворчал, что бабе этого достаточно — сумеет детей своих пересчитать и коней мужниных. Поэтому исторические хроники и чудом сохранившиеся в Рохане любовные баллады арнорцев и гондорцев Эовин читала тайком и, как бы сказал дядюшка, слишком много думала, да не о том. Ей хотелось быть воительницей, скакать на коне без седла и уздечки, трубить в рог и махать… Нет, мечом ее махать не учили, меч даже из фантазий придется вычеркнуть. Эовин была честна с самой собой. Зато она отлично стреляла из лука, мечтая потягаться в этом с эльфами, и управлялась с коротким копьем. А еще умела делать конскую сбрую и украшать ее. — Эх, будь ты парнем, цены б тебе не было, — частенько вздыхал дядюшка Теоден после пары чарок. — А так что с тебя взять… Волос долгий, рыжий. Ум короткий, сама худа… Замуж тебе пора, и уж с твоим мужем мы поднимем Рохан с колен! На сына Теодреда и племянника Эомера дядюшка тоже надеялся, но уже не очень. Уж больно они под влияние волшебника Гендальфа попали. Кстати, о Гендальфе… Волшебник тогда внезапно прервал ругань с не очень трезвым Теоденом и так стремительно вышел (скорее уж выбежал) из тронного зала, что застукал Эовин подслушивающей. Эовин распрямилась, задрала подбородок, готовясь к отповеди, но старый Гендальф ее удивил. Улыбнулся себе, как ни в чем не бывало, в бороду, да говорит: — Прекрасная дева-воительница! Позвольте засвидетельствовать мое почтение! Братья ваши о вас отзываются только восторженно! Говорят, жаль, не скачет она с нами бок о бок на орков, жаль не мужчина наша Эовин. Тут Эовин стало совсем противно. Одно дело от дядюшки такое слышать (Теоден, кстати, все еще орал в тронном зале, не спускаясь, впрочем, с трона). И совсем другое — от чужака, да еще и не человека. — Но не переживай, прекрасная дева копья, и на твою долю сражений хватит! — Гендальф приблизился, а она и не заметила как. — Знаешь ли ты, что грядет последняя, самая страшная война с тенью? Может быть, будет она последней предсказанной, Дагор Дагорат, после которого настанет конец всего сущего… — Что такое Дагор Дагорат? — перебила волшебника Эовин; она и правда не знала. — Это последняя битва, дитя мое, — резко перешел с «воительницы» на «дитятю» Гендальф. — Если переполнит чашу терпения Валар проклятая тень, то спустятся они со своих небесных престолов и настанет конец времен в Средиземье… — То есть просто надо молиться и ждать? — Эовин воспользовалась тем, что даже волшебникам среди возвышенных речей надо иногда переводить дух. — Нет, дитя, надо защищаться от тени самим, чтоб не смело вас с земли вовсе вместе с проклятыми орками и поклонившимися тени! — Гендальф, кажется, разозлился, даже по посоху искры побежали. А потом немного выдохнул и снова стал добрым и заботливым на вид, ну чисто дедушка всеобщий. И зашептал: — Вижу я в тебе волю несгибаемую, дева, и свет неугасимый. Так знай: девятеро приспешников Саурона, девятеро назгулов снова появились в проклятой крепости Минас-Моргул на том берегу Андуина. И открою я тебе сейчас великую тайну. Самый главный из них, король-чародей Ангмара, живущий уже много сотен лет, страшный лицом и натурой. Он насылает зимой бураны и топит корабли с беззащитными людьми. Но есть тайна, которую он хранит. Короля-чародея не победит ни один муж, будь он из эльфов, гномов и людей… Однако… Гендальф со значением оглядел Эовин и намекнул так же тонко, как и просил лошадей: — Ты же не муж! А потом хлопнул посохом об пол и растаял в клубах дыма. А Эовин вроде бы должна была, как в балладах, упасть без чувств. Вместо этого она крепко выругалась подслушанными у братьев оборотами и убежала во двор. А к вечеру и вовсе ушла к могильным курганам предков: подумать, описать такое великое событие в ее жизни в дневнике и поесть. Например, в кургане батюшки Эовин давно устроила схрон с луком и стрелами, сухарями, бумагой для дневника и мужской одеждой для ночных вылазок в степь. Хоть сейчас беги навстречу приключениям. Эовин обмакнула гусиное перо в чернила («вечные» эльфийские перья в Рохане не закупали), посадила кляксу, грубо пожелала любви с конем Гриме, у которого это перо и сперла, и попыталась вспомнить все, что знает о проклятых назгулах — служителях зла и военачальниках темного властелина Мордора. Итак. Что такое назгулы? Это военачальники страшного темного властелина тьмы Саурона. Они… (Эовин задумалась, как бы покороче изложить все те слухи, которые ходили о назгулах по эту сторону реки)… Они едят людей. И детей. И кошечек. Хотя зачем есть кошек, если они могут просто взять, зарезать корову и поджарить нормальный кусок мяса? Ну и чего теперь, вычеркивать на дорогой бумаге? Напишем так: предположительно, назгулы могут есть любое мясо, а об их предпочтениях ничего не известно. А еще назгулы всех обижают. Вроде бы тысячи изнасилованных женщин не могут врать. Хотя сама она этих женщин не видела… Ладно, напишем так: предположительно, сначала насилуют, потом разговаривают. Если еще есть с кем разговаривать и никто не наложил на себя руки от позора. А что еще известно про назгулов? Они настолько страшные, что можно умереть на месте, если назгул при тебе шлем снимет и рожу покажет. Ну, или об…в общем, конфуз обеспечен, а назгул наверняка будет обидно смеяться, дразнить и тыкать черным кривым пальцем. А вывод какой? Эовин высунула язык от напряжения и старательно вывела: «Назгулы есть немертвые духи, чье существование противно Валар и живой природе. И уничтожение назгула великим подвигом станет, особенно главного из девятерых, но эти твари еще простудятся на наших похоронах». Она закусила добрый глоток кваса сухарем. Голова кружилась от фантазий: вот она вся в белом и на белом коне влетает в ворота Черной крепости на том берегу Андуина и пронзает грудь страшного черного короля копьем с криком: «Умри, зло!» Или нет, лучше во главе воинства, и чтоб злой король был весь в черном, но в пылающей короне, и чтоб атаковал с воздуха на крылатой твари! Хотя тогда тварь рухнет на нее и придавит, и запачкает белые одежды… Не умела Эовин красиво мечтать. Вот и сейчас красивые картинки развеялись как дым, когда она представила, как рассказывает дядюшке пророчество Гендальфа, а тот поднимает ее на смех и снова требует искать мужа. — Да, с такими родственничками в легенду не попадешь, — сама себе сказала Эовин и взяла второй сухарь. Темнело, над степью зажигались первые звезды. Скоро и ей придется зажигать лучину, чтоб писать, и наверняка заметят дозорные. Уже раз так было, Эовин пришлось в траве прятаться чуть ли не до утра, и конь на нее чуть не наступил тогда. Лучше потом дописать, а вместо этого спрятать косу, переодеться в пацана и сбегать к табуну, покататься на коне ночью. Или… Эовин бросило в жар и холод одновременно. Или она отрежет косу, переоденется и украдет коня насовсем, чтоб переправиться на тот берег Андуина и свершить пророчество — убить проклятого главаря назгулов! Ни один король-чародей от нее не уйдет!