Король-техночародей и его убийца

Страх неудачи Дракон, набрав высоту, широко раскинул крылья и позволил ветру подхватить его, чтоб унести подальше от Средиземья. Золотая чешуя красиво переливалась в лучах закатного солнца — жаль, что любоваться было некому. Километры и лиги пути мелькали, как пенные барашки далеко внизу — быстро и почти незаметно. Наконец дракон сделал разворот, изящно изгибая шею, а золотые глаза с нечеловеческим спокойствием взглянули на распростертое под ним море с редкими вкраплениями скалистых островов. Он увидел, что искал, и, чуть повернув голову, увенчанную настоящей костяной короной, произнес красивым баритоном, что заглушил даже вой ветра, обращаясь к юноше, сидевшему у него на спине: — Мы почти на месте. Юноша кивнул и обнял его шею, прижимаясь к золотой чешуе как можно крепче. Дракон отвернулся, пряча зубастую улыбку, поймал поток попутного ветра и сложил крылья, закручиваясь по спирали, затем золотой стрелой устремился к скалам, что острыми зубьями торчали над водой. Юноша, про себя обмирая, вцепился в жесткую кожу дракона еще крепче, даже оцарапал лицо и руки. Сам же дракон, прикрыв от удовольствия глаза, стремительно падал вниз. Он наслаждался высшей степенью свободы — быть собой, ведь этого столь редкого и запретного удовольствия, дракон теперь был лишен. И оттого редкая возможность расправить крылья, не опасаясь быть раскрытым или, упаси Единый, пойманным каким-нибудь чокнутым гномом либо ищущим подвигов (не менее чокнутым) рыцарем, была ему особенно приятна. У самой воды, едва не пропоров золотое брюхо о край скалы, дракон открыл глаза и резко выпрямил лапы, взмахнул крыльями, удерживая себя на месте, затем сделал еще несколько сильных взмахов, от которых у берега вздыбились волны и поднялась пена, и рассмеявшись — раскатисто, оглушительно — уцепился когтями за край скалы. Острые когти легко вошли в камень, кроша его. В море с грохотом посыпались куски породы, поднимая фонтаны брызг, и с бульканьем ушли глубоко на дно. Дракон недовольно тряхнул шеей и пробасил так, что еще несколько камней покатились в море: — Отцепись уже! Юноша, хоть и робея от его громогласного приказа, а еще от неприятного места, продуваемого всеми ветрами, и от близости моря, которое ненавидел до глубины души, все-таки заставил себя разжать руки, сведенные судорогой от напряжения. — Зачем мы опять здесь? — тихо спросил он. — Неужели тебе недостаточно моего прошлого позора? Голубые глаза смотрели на дракона с мольбой, а северный ветер, словно жестокая мачеха, грубо трепал светлые волосы юноши, который не выдержал и отвернулся, пряча выступившие на глаза злые слезы. Он ненавидел море. И скалы эти он тоже ненавидел. Но больше всего в этот момент юноша презирал себя самого — за слабость, за жалкую неуверенность, но особенно за страх, разливавшийся внутри тяжелой волной. Страх, что он вновь не сумеет, не сможет, провалится, и отец опять (о Единый, опять!) отвернется и наверняка бросит ему, сжимая губы с презрением: «Возможно, в другой раз». — Нет, Леголас, другого раза не будет, — сказал дракон, словно отвечая на его мысли. Леголас вздрогнул и вскинул на отца встревоженный взгляд, но тот лишь покачал головой и, осторожно ступая по краю скалы, подошел ближе, ободряюще ткнул его горячим носом в щеку и коротко прошипел: «Догоняй». А потом огромный дракон раскинул крылья, позволяя ветру подхватить его, и легко поднялся в воздух. Несколько взмахов, и он уже был далеко вверху, все быстрее превращаясь в золотую точку. Спустя мгновение он и вовсе растаял, слившись на горизонте с узкой золотой полоской закатного солнца. Леголас растерянно стоял один на скале, и вокруг него было только море. Он был не просто напуган. Он был в отчаянии. Только что отец оставил его. Бросил его! И теперь Леголас думал, что обречён погибнуть, потому что за несколько сотен лет так и не смог взлететь, и теперь уж точно не сможет. А значит, он останется здесь, на этой скале, и умрет медленной и мучительной смертью, но прежде сойдет с ума от ужаса и одиночества. И боли. О Единый, боли будет предостаточно. «Жалкий. Какой же я жалкий! — с ожесточением подумал Леголас, и руки его непроизвольно сжались в кулаки. — Просто ничтожество. Даже отец оставил меня». Слезы высохли, а страх в груди уступил место чему-то другому, чему-то темному, яростному, чему-то такому, что Леголас чувствовал краем сознания, но осмыслить это пока не мог. «Как ты мог оставить меня?! За что?!» — внутри Леголаса поднималась волна неуправляемой ярости, приправленная горечью обиды и мерзостью отвращения к себе. Нет, больше ему не было страшно. И отчаяния не было. Были гнев и черная, едкая горечь. Внутри него все смешалось. Тем временем стемнело, и Леголас почти ничего не видел, но ему не нужно было, потому что перед глазами яркой чередой, словно в калейдоскопе, мелькали воспоминания из его детства и юности. Все те разы, когда он делал что-то не так, и отец, отводя взгляд, тяжело вздыхал или, напротив, долго и пристально смотрел на него бесстрастным, ничего не выражающим взглядом, словно не было Леголаса, а только пустое место, жалкий червяк, не стоивший внимания его величества короля-дракона. Ветер усилился, и волны бились о скалы с утроенной силой, словно чувствовали настроение Леголаса и были с ним согласны. Очередная волна поднялась вверх и ударила о скалы. Россыпь мелких колючих брызгов соленой воды больно ударила по лицу, попала в глаза разъедая их. Леголас дернулся: он ненавидел море, ведь именно здесь он впервые ощутил свой позор, когда пытался превратиться в дракона и не смог. Упал в воду, и отец бросился за ним — вытащил плачущего, испуганного, и они долго молча сидели на берегу и смотрели на темные волны, пока первые лучи солнца не появились на горизонте. Трандуил тогда посмотрел на него долгим непроницаемым взглядом и сказал только: «В другой раз». «Другого раза больше не будет, — усмехнулся про себя Леголас, повторяя слова отца, «Ничего больше не будет. И меня тоже… НЕНАВИЖУ…» В груди неприятно защемило. Кто-то большой и очень сильный развернул внутри него крылья. С самого дна его маленькой души поднималось что-то давящее, сжатое пружиной, оно разрасталось, заполняя собой всё. Леголасу даже захотелось расправить руки, и он, подчиняясь этому странному внутреннему желанию, действительно раскинул ладони широко, словно решил в последний раз обнять этот мир, столь жестокий и холодный — мир, в котором ему, «полукровке», «неудачнику», «ошибке природы» не нашлось места. Обидные слова, которые он сам себе выдумал, жалили остро и точно, оставляя в душе кровоточащие раны. «Ну уж нет!» Глаза Леголаса наливались золотом, все ярче мерцая в темноте. «Ты думал, я буду здесь медленно подыхать, заламывая руки или умолять тебя вернуться и забрать меня, да?!» Что-то необузданное и яростное вздыбливалось в груди с каждой новой мыслью. «ТЫ ВЕДЬ ДАЖЕ ПОДУМАТЬ НЕ МОГ, ЧТО У МЕНЯ ХВАТИТ СМЕЛОСТИ…» Пространство вокруг Леголаса пошло волной, но он не ощущал ничего и не видел, только в груди щемило все сильнее, а страх ушел окончательно, уступив место безудержному и какому-то злому веселью, от которого у Леголаса голова шла кругом, а перед глазами все плыло. И он побежал, легко ступая босыми ногами и раскинув руки в стороны, а на самом краю скалы оттолкнулся и бросился в бушующее море. Босая нога соскользнула с камня, и в груди Леголаса взорвалась тысяча солнц, стало нестерпимо ярко и жарко, а потом очень легко, словно эти солнца, вырвавшись наружу наконец освободили его. Леголас видел, как вода стремительно приближается, и уже приготовился окунуться в эту черноту и сгинуть в ней, но руки, вновь повинуясь чему-то внутри, сделали резкий взмах, и он, поймав ветер, вдруг поднялся вверх. Леголас краем глаза увидел, что ног у него почему-то четыре. А вот рук — нет, зато есть крылья — светло-золотистые, как его волосы, светящиеся каким-то призрачным золотым светом и столь прозрачные, что он даже в темноте видел темно-коричневые прожилки, причудливым узором пересекавшие тонкую кожу. «Какого Балрога?» — удивленно подумал он и поднес одну руку-крыло к глазам, но тут же стал терять высоту и, конечно же, запаниковал, делая судорожные взмахи. Однако все было напрасно: Леголас вновь стремительно падал в темноту и слышал ревущее под ним море. Сердце опять сжалось от страха, потому что в этот раз умирать совсем не хотелось… Золотая стрела прорезала ночь у него за спиной, и огромный дракон, отливавший солнечным светом, нырнул, красиво изворачиваясь, прямо под маленького и очень смешно дергающегося дракончика — практически посадил его себе на спину и взмахнул крыльями, поднимаясь все выше. «Что за чушь ты придумал про презрительно сжатые губы? Я никогда так не делал!» — возмутился Трандуил, обращаясь к сыну в нулевом поле и при этом не забывая набирать высоту, а когда посчитал, что достаточно, то снова ушел вниз, ворча: «И я никогда, слышишь, никогда не оставил бы тебя по своей воле!» Леголас, ошарашенный услышанным, камнем полетел вниз, отчаянно размахивая руками-крыльями. Однако вновь ощутил странное давление в груди и в этот раз не сопротивлялся, позволяя своей драконьей сути взять верх. Домой они летели молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными фразами. Но в этот раз Леголас не испытывал ни страха, ни неуверенности в себе. В родной замок Трандуил и Леголас вернулись на рассвете, причем это уже был третий рассвет, ведь пока они летели, успели несколько раз обогнать солнце. Леголас, почувствовав себя увереннее, активно крутил по сторонам головой и даже испытывал некое удовольствие от происходящего. Про повторяющийся восход он тоже спросил и слушал, не перебивая, буквально впитывая каждое слово. Трандуил, купаясь в этом внимании, остро чувствовал эмоции сына. Больше всего в нулевом поле было искренней радости Леголаса от того, что в этот раз он, наконец, сумел сделать что-то важное и отец был им доволен. «Какой же он еще ребенок», — с улыбкой подумал Трандуил, и сердце его сжалось от легкого укола нечаянной грусти. Или… это был страх? «А если меня не станет, вдруг что-то случится, например, очередной Дагорлад… — с ужасом представил Трандуил, и мысль полетела дальше: — Кто позаботиться о нем? Сможет ли он сам позаботиться о себе? Как он вообще тут сможет выжить? Надо в самое кратчайшие время научить его всему, что я знаю… И ему нужны друзья, а он такой нелюдимый мальчик… " Тут мысль Трандуила вновь скакнула, правда, в этот раз он самодовольно усмехнулся и даже позволил улыбке заиграть на драконьей морде. «Сразу видно драконью кровь — гордый и независимый. МОЙ мальчик… — размышлял он. — Но… если, не приведи Единый, Леголас останется тут один, сможет ли он справиться? Местные племена же напрочь отбитые, одних только гномов взять — постоянно что-то крадут, копают, перепрятывают, теряют, находят, и повторить так пятнадцать раз… Вообще непонятно, что у них на уме… А эльфы? Эти ушастые снобы считают себя высшим звеном пищевой цепочки! И готовы доказывать это всему миру, совершенно не отдавая себе отчет, что их время, как и время их валинорских «богов» стремительно иссякает!» Так они долетели до Темнолесья, где в самом темном уголке леса опустились и вновь обернулись эльфами. Трандуил, пользуясь нулевым полем, призвал Альошу, и домой они смогли добраться в относительном комфорте. Уже шагая по замку, Трандуил покосился на зевающего Леголаса, который едва перебирал ногами и уже несколько раз чуть не налетел на стражников, но все равно делал вид, что бодр и весел, и даже пытался что-то там себе напевать под нос. Король покачал головой и, невесомо удерживая Леголаса нулевым полем, проводил его до самых покоев. — Аранен, — Трандуил церемонно склонил голову, и в его глазах больше не было теплого золота, только ледяная гладь голубых озер. Дремавший на ходу Леголас поймал его внимательный взгляд и, словно отрезвев, весь подобрался, сжался и снова стал похож на неуверенного в себе и обозленного на весь мир подростка. «Больше не получится провести меня ВаскАфни Ёла* — в голове Леголаса прозвучал тихий насмешливый голос отца. — «Мон неязЕнь сембЭ**… " Леголас чувствовал: отец горд им и счастлив не меньше него самого, хоть лицо Трандуила и оставалось бесстрастным, а взгляд пустым. «Вот и мне бы так научиться», — подумал он и тут же получил безмолвный ответ: «В свое время». — Аран Трандуил, — Леголас, изобразив на лице что-то отдаленно похожее на смирение, низко поклонился и назвал Трандуила королем по-эльфийски, но про себя в нулевом поле, подражая его же интонациям, назвал отцом на драконьем: «Аля-Кай». Тень золота на мгновенье мелькнула в глазах Трандуила, но король усилием воли заставил себя не рассмеяться. Сын удивил его своей выходкой. Такое поведение только сильнее придало ему сходство с молодым непослушным драконом, каким Трандуил тоже когда-то был. Король Темнолесья, удерживая на лице скучающее выражение, развернулся и спокойно пошел в сторону своих покоев. Но стоило двери закрыться за ним, как он разразился громогласным смехом, вспоминая и первый полет сына, и их «тайный разговор» на родном языке, и это прямо под носом у стражи. Страх за ребенка Забавно вышло, что при всей своей глубочайшей любви к единственному сыну Трандуил не помнил лица его матери. Все вообще случилось как-то по-дурацки, словно в этих ужасных смешных сказочках для простого народа. Он на зимнем празднике испробовал новое крепленое вино — ароматное и сладкое, терпкое, и так оно понравилось, что Трандуил пил и пил, а потом отправился из дворца навстречу приключениям. Хорошо хоть корону догадался снять. Драконий метаболизм силен, но не идеален, поэтому пришел в себя король-притворяющийся-эльфом через сутки. Вокруг был приграничный лес, а в памяти осталась лишь темнота, изредка прерываемая вспышками костров и женским смехом. Как потом предположил Трандуил, компанию ему составила лесная эльфийка из «диких» — это племя не признавало Валар за богов, отказалось отправляться в Валинор и жило весьма простой жизнью на фоне природы. У них с народом Синда было что-то вроде негласного договора — вы присылаете нам еду и не лезете в нашу жизнь, а мы охраняем рубежи и служим в ваших войсках. Нового Трандуила такой договор более чем устраивал, а заниматься лесными племенами ему было недосуг первые пару тысяч лет. Вот и дошли руки… и если б только руки. Мучаясь головной болью, Трандуил ушел пешком аж к самому Дол Гулдуру и уже там перекидывался в дракона, чтобы быстро вернуться домой. Но первые несколько месяцев последствий не было никаких — ни одна лесная воительница (или ее отец, брат, муж) не предъявила ему за поруганную честь, хотя ощущения и предчувствия почему-то в этот раз были самые мрачные. А потом все забылось, он закрутился в делах и празднествах до того осеннего утра, когда что-то будто подбросило его рано утром на постели. Драконье чутье сообщало, что где-то здесь, совсем рядом, появилось новое сокровище. Даже толком не причесавшись и набросив на плечи довольно непритязательную походную мантию, какая первой попалась под руку, Трандуил бегом устремился к воротам своего пещерного дворца, он должен был заполучить это сокровище — или он не дракон. О том, как быть, если это вещь подданного или гостя, Трандуил решил подумать позже. И вот он уже у входа, где растерянные воины стоят, переглядываясь, и один бросил копье, чтобы поднять с земли сверток. В свертке был ребенок, конечно. Новорожденный младенец едва ли нескольких дней срока сладко спал. Острые ушки и золотистый пушок на голове указывали на родство с эльфами, пеленки были самые простые, льняные, самодельные, даже без вышивки. В пеленках обнаружились две вещи: маленький флакон с молоком и обрывок шелкового рукава. Трандуил узнал рукав — часть его зимнего наряда. — Кто разболтает об этом маленьком инциденте, тот отправится служить на границу к паукам лет этак на тысячу без права переписки, — холодно сказал король, забирая ребенка у стражника. И только когда младенец оказался на его руках, чутье на сокровище унялось, перестало жадно требовать «дайдайдайзаберивозьмисвое». Одного только Трандуил не мог понять, пока вглядывался в крошечное личико: какая мать смогла оставить ребенка? Младенец открыл глазки — еще жемчужно-серые, как и у всех эльфийских детей. И Трандуил вдруг увидел сверкнувшие на дне зрачков золотые искры драконьего огня. Вот и ответ — мать поняла, что с ребенком что-то не так, и отдала отцу. И это был сын, о чем свидетельствовало нулевое поле. «Я бы на тебе женился, хотя бы ради ребенка, — подумал Трандуил, ласково касаясь сына в нулевом поле; тот снова закрыл глаза и задремал. — Но все к лучшему. Его любовью я не хочу делиться ни с кем». Потом за спиной болтали, конечно. Но Трандуил сразу пресекал слухи и жестоко наказывал болтунов. Парочки показательных случаев хватило, чтоб подданные испугались, а чужим король холодно отвечал, что сына даровал Единый. Лет через сто сплетня потеряла свою свежесть и окончательно заглохла. А родительская любовь только крепла изо дня в день, пусть и не всегда Аран Трандуил демонстрировал ее открыто. Вот и сейчас, хохоча в голос в своих покоях, он не просто радовался, он избавлялся от груза эмоций, которые огненным, обжигающим сердце клубком все это время бились в груди. Среди гордости за своего сына, счастья, что в этот раз все получилось и они ОБА смогли пройти перерождение до конца, был еще и страх — темный, глубокий и безжалостно ледяной, как море, в которое собирался бросится Леголас, когда решил, что ничего у него не получится. Трандуил видел, как сын разбежался, и почти кинулся спасать его, но всплеск в нулевом поле, исходящий от Леголаса, вынудил его остановиться. Он не сможет всегда оберегать сына. Не сможет быть рядом в любую минуту. И вскоре Леголасу придется узнавать этот мир самому — на этом пути ошибки и неудачи будут неизбежны. Но это не означает, что Трандуил оставит его одного. Нет, этого король-дракон по своей воле не допустит, что бы там Леголас про него ни думал. Вот только родительская помощь бывает разной. Трандуил, проявил железную волю (и был, несомненно, горд, что тоже выдержал это испытание), когда не бросился очертя голову «помогать», как делал много раз до этого, и всегда родительский порыв приводил к провалу. Он позволил Леголасу самому понять, кто он такой, и его мальчик, едва не ступив за край, сумел выбраться из западни и, приняв свою суть, превратился в дракона. * Маленький лжец (с инопланетного драконятского тайного языка) ** Я все видел (с инопл. др. тайн. языка)