Король-техночародей и его убийца

Из таверны гоп-компания уходила вместе. Эльфы из Ривенделла выдвинулись первыми, за ними следом ехали Эллилин и блондин, на полголовы точно возвышавшийся над всеми. Он вообще не отходил от эльфийки ни на шаг, тщательно демонстрируя, что он тут такой один, и даже «галантно» помог вскочить на лошадь. То есть просто поднял Эллилин одной рукой, другой попутно успев ощупать все округлости, что вызвало у эльфийки задорный смех, и блондин получил еще одну оплеуху. — О моя леди, — заявил на это блондин, — ваши удары стали нежнее! Пожалуй, сочту за рост благосклонности и предлагаю по завершении наших и ваших дел перейти на укусы в горизонтальном положении! Эллилин не так была хороша в быстром проговаривании похабных колкостей, но она попыталась достать его ножичком. Остальные эльфы не вмешивались — судя по заинтересованным взглядам и подсчетам на пальцах, уже делали ставки, кто кого завалит и что в ком будет торчать: кинжал в блондине или это самое в эльфийке? Замыкал их маленький отряд, где всадники ржали громче лошадей, Русса, сгорбившийся на своем странном коне, у которого шкура из грязно-белой стала буро-серой и пошла проплешинами, а злые глазки теперь горели алым, и клыки в пасти плохо помещались (бедняга мучился пережором, к тому же он на свою беду вчера напился пива из забытой всеми бочки, поэтому состояние «коня» по кличке Пушок знакомо каждому, кто хоть раз праздновал Новый год по-взрослому). Гвельвен чувствовала взгляд Руссы на себе постоянно, он не спускал с нее глаз за столом, и когда они направились к лошадям, и вот прямо сейчас, когда они двигались по тракту — спину как будто слегка обжигало. Она, ехавшая предпоследней, поежилась, повернулась в седле и сразу же встретилась с Руссой глазами. Тогда Гвельвен хотела было поторопить лошадь и ускакать в начало процессии, но Русса внезапно оказался рядом и положил широкую ладонь поверх ее руки, судорожно сжимавшей поводья. — Просто скажи, что тебе нужно, и оставь меня в покое, — процедила Гвельвен сквозь зубы. С голосом она справилась, но рука предательски дрожала. Русса наклонился (О Единый, он ведь выше своего дружка-блондина, но зачем-то сутулится!) и заглянул ей в глаза, как тогда, в трактире. И Гвельвен вновь обдало жаром с ног до головы, словно она в жерле вулкана оказалась и вот-вот должна была погрузиться в лаву. Все стало красным, поплыло от марева, а потом и вовсе исчезло, она видела только его глаза — золотые с тонкой черной радужкой и узким зрачком, и в них плясали отблески огня. Жар стал просто невыносимым, а в голове шептал, мурлыкал и рычал чей-то низкий глубокий голос… Однако Гвельвен терпела, противясь и голосу, и жару, не смежая век. А когда уже готова была потерять сознание, лишь бы не сдаться — жар отступил. Этот же низкий голос раздался не в голове, а рядом с ее ухом, и сама она вдруг оказалась на чужом бледном коне, тесно прижатая к чьей-то груди чужой же рукой, от которой исходил все тот же знакомый жар. — Что же ты такое, ум-м? — Я не такое, не вещь! Я — живая, я существую! У меня есть сознание и чувства, я не раб Митрандиру! — с жаром ответила она, выдавая себя с потрохами. — Я свободна и следую только своей воле! Рядом с ухом снова раздался смешок, слипшаяся рыжая прядь упала ей на лицо, неприятно царапая словно опаленную кожу, и Гвельвен попыталась вырваться, соскользнуть с коня. Однако чужие руки держали крепко и лишь сильнее сжались, вдавливая ее спиной в черную броню на груди — это причинило боль. Гвельвен поморщилась. — Для начала перестань дергаться, не-раб. — передразнил ее Русса. — У тебя есть сознание, но сей факт говорит лишь о том, что те, кто тебя создал, были хорошие мастера. Это раз. Гвельвен перестала возиться в его руках и затихла. «Слушает, значит», — подумал Русса и продолжил шипеть ей в ухо, изредка поглядывая на тропинку, что плутала меж редких деревьев. — Судя по всему, ты, пташка, незапланированно вырвалась на свободу, причем очень не вовремя для своего господина, однако очень вовремя для меня. Скажи-ка, не стараниями ли Митрандира распускаются слухи, что в схватке у Эдораса на днях погиб Арагорн? Мне почему-то кажется, что тебя готовили занять его место… Молчишь? Ум-м, как просто. Это два. — Это случайность, — нервно ответила Гвельвен. — И не мне слушать про раба от того, кто сам недавно был им! — Аха-ха-ха, — низко и раскатисто рассмеялся Русса возле уха Гвельвен; она вздрогнула. — Глупая! Думаешь, смогла подсмотреть мое прошлое? Они не только огнеупорной тебя сделали, как любопытно! Готовились, значит… Это уже три! Смотри, какой интересный счет. — Ничего интересного и уж тем более смешного не вижу. Дурацкие детские загадки! Ты еще предложи угадать, что у тебя в штанах! — Гвельвен вновь завозилась в чужих руках, и хватка стала еще крепче, хотя это казалось невозможным. Огромная рука в черной кожаной перчатке легла на ее впалый живот, пальцы раздвинулись широко, так что большой уперся в ребра, а мизинец достал куда ниже пупка. И от руки сквозь кожу перчатки и ткань платья шел жар: его не мог остудить холодный дорожный ветер. Гвельвен стало трудно дышать. — Да ты дальше носа своего не видишь, не-раб Гвельвен, — прошипел низкий голос у ее уха, — ты тут что-то про сознание пела, и как, уже осознала, что одной тебе с Митрандиром не справиться? Или дальше будешь делать вид, что достаточно сильна? Русса резко опустил руку, и Гвельвен, едва не упав под копыта бледному коню, наконец смогла отодвинуться от пышущего дурным жаром чужого тела. Пользуясь передышкой в этих странных играх (лучше бы просто лапал, как его дружок свою будущую жертву), Гвельвен осмотрелась. Спутников уже не было видно и слышно, а ее собственная лошадь послушно топала за конем рыжего. Они ехали по редкому лесу, под ногами хлюпала жижа, где-то бежал ручей, и его звонкое, радостное журчание было единственным, что напоминало о скором приходе весны. Серое, низкое небо тяжело нависало над верхушками голых деревьев. Все вокруг казалось пустым и мертвым, даже птиц не было слышно. Но ручей упрямо твердил, что весна придет, а за ней вернется и жизнь. «Увижу ли я это?» — с тоской пронеслось у нее в голове, но вслух она у Руссы спросила совершенно другое: — Где остальные? — Тебе вдруг стало, ум-м, допустим, плохо в дороге, и я остановился, чтобы помочь, а они поехали дальше, — спокойно ответил Русса и пронзительно свистнул. За спиной раздалось знакомое ржание в ответ. Русса остановил коня и дождался, когда ее лошадь поравняется с ними. Гвельвен успела только охнуть от неожиданности, как крепкие руки с широкими ладонями ухватили ее за талию, причем его пальцы сошлись в кольцо! То ли ей есть надо больше, то ли он слишком велик! А потом ее оторвало от седла, протащило по воздуху и на следующий удар замирающего в груди сердца Гвельвен нашла себя на лошади, которую не далее как пять дней назад украла из лаборатории Изенгарда, откуда смогла каким-то чудом сбежать. Тут бы ей пришпорить лошадь и пуститься прочь, но… — А ты сам кто такой, хотелось бы мне знать? — задумчиво произнесла Гвельвен, словно и не было этих странных жарких объятий на пустой дороге, и повернулась, рассматривая своего вынужденного попутчика. После трактира он собрал рыжие волосы в неаккуратный хвост, хотя они снова растрепались и лезли в глаза, сейчас темные и скрытые густыми темными ресницами, но Гвельвен прекрасно помнила, как эти зрачки были тонкими змеиными щелями, а на радужке плясало самое настоящее пламя. В остальном — кроме роста, глаз и усиленного теплообмена с окружающей средой — ее новый спутник не поражал женского воображения: обычные уши, торчащие из грязных волос, длинный нос, чуть вытянутое, когда-то красивое лицо, с которого почти вся красота осыпалась, оставив жесткость скул и письмена морщинок на лбу и у глаз. Просто человек. Просто воин. Просто… мужчина. И лишь глаза — совершенно нечеловеческие, пронизывающие, лукавые — очень выделялись на бледном скуластом лице. Русса сидел прямо, не шевелясь, позволяя рассмотреть себя, а когда посчитал, что достаточно, просто тронул коня, и не оборачиваясь, приказал: — За мной следуй, не-раб Гвельвен, — хмыкнул и чуть тише добавил, как будто зная, что она все равно услышит: — Впрочем, у меня есть сомнения, что твой хозяин с этим утверждением согласится… Гвельвен пропустила обидные слова мимо ушей, зато решила вслух поделиться своей догадкой. Она действительно увидела образы чужой жизни, когда огонь охватил ее и, казалось, уже пожирал, не оставляя даже пепла. — Ты служишь Саурону, который враг Митрандира, да? Русса опять повернул к ней лицо, но молчал и только криво ухмылялся. Однако Гвельвен всем нутром почувствовала его интерес, поэтому рискнула продолжить: — Я чувствую тебя в том, что ты называешь нулевым полем, но очень слабо, ты словно прячешься. Ты тоже не человек и сделан, как и я, слугой, верно? — Она мстительно рассмеялась: — Ты бы видел сейчас свое лицо, я же права, права! И чем ты лучше меня, если у тебя тоже есть хозяин?! Дорога стала шире, и Русса остановился, позволяя спутнице подъехать ближе, а когда она поравнялась с ним, с совершенно серьезным лицом произнес: — Саурон настоящий оживший ужас: у него во лбу растет рог, сердца нет и руки в крови по самый локоть, — губы его чуть дрогнули, и Гвельвен, которая едва не поверила ему, тоже улыбнулась. — Морготово отродье может прикинуться и красавцем, — в тон Руссе сообщила она, — но замечу, что и мой хозяин ничуть не лучше, старый самовлюбленный Балрог… А все туда же. Твой, если верить слухам, хотя бы не планировал на тебе жениться! Русса посмотрел на нее нечитаемым взглядом и вновь отвернулся. Эта игра в дуэль взглядов начала утомлять. Лошади замедлили шаг: тропинка снова сужалась. Русса с галантным поклоном пропустил спутницу вперед и, поправляя воротник плаща, едва слышно прошипел в кольцо: «Гудбранд, будь готов. Только помни, что она нужна мне живая. Или полуживая. Но чтобы ее душа не отправилась в чертоги Мандоса раньше времени». Пришпорил недовольно зарычавшего коня, догоняя спутницу, а когда Гвельвен обернулась, поймал ее лошадь за уздцы, останавливая. — Дальше наши пути разойдутся. — спокойно сказал он. — Но ты не сможешь избежать следующей встречи со мной. Есть дороги, по которым каждый должен пройти сам, без сопровождения. Гвельвен смотрела на него с тревогой: успокоившееся было сердце забилось в груди чаще, и это вызвало у Руссы странное беспокойство. Как правило, чужая судьба мало его волновала. Холодный математический расчет и воля Единого, вот что он считал движущей силой всего мира. Ничего личного, ничего лишнего. Но в Гвельвен все было необычно, начиная от следа, какой она оставляла в нулевом поле — этот след смог сбить с толку даже его, и заканчивая обманчивой хрупкостью человеческого тела, которое из чистого упрямства и только несгибаемой волей самой хозяйки смогло выдержать его первородный огонь Майа. Русса поймал себя на том, что еще чуть-чуть и он может передумать, поэтому просто разжал руку, отпуская уздцы, и шлепнул от души по крупу, пуская лошадь Гвельвен вскачь. Лошадь испуганно заржала и помчался по тропинке, Гвельвен едва смогла удержаться, но все же перехватила поводья и летела теперь между деревьев, все быстрее удаляясь от Руссы. «Еще увидимся», — раздался в ее голове низкий голос. — Даже не рассчитывай! — прокричала она ему в ответ и пришпорила несчастное животное. Русса тронул Пушка и свернул с тропинки, забирая все сильнее вправо, пока из-за редких деревьев не показался тракт, с которого он свернул несколько часов назад, оставив эльфов в компании своего товарища. В лесу позади него раздался взрыв. Эхо грохотом прокатилось по всему лесу. Вверх поднялась стая птиц. Одна птица отбилась и стремительно взмыла ввысь. «Будто душа сорвалась», — отрешенно подумал Русса, провожая ее взглядом. Перед мысленным взором замелькали картинки, увиденные чужими глазами… Назгул Гудбранд в маскировочном комбинезоне почти слился с землей, дожидаясь, когда появится Гвельвен. Ее лошадь выскочила из-за деревьев и внезапно остановилась как вкопанная. Гвельвен вынуждена была спрыгнуть наземь. Она поймала болтающиеся поводья, встала к испуганному животному вплотную. Лошадь поводила боками, роняя пену, встряхивала мокрой гривой и косила нервно фиолетовым глазом, отказываясь идти дальше. Гвельвен зашептала что-то в ухо лошади, успокаивающе поглаживая по гриве. Ей пришлось откинуть с лица темные волосы, и Гудбранд смог разглядеть свою цель: обычная человеческая женщина. Ничем не примечательное лицо, пусть с очень правильными, как по линейке, чертами. Только глаза выразительные — прозрачные, серо-голубые, как весенняя вода, почти бесцветные. Наверное, это было единственное, что привлекало в ее внешности. Просто человек… Гудбранд замер: прямо перед ним, шипя и потрескивая энергетическим полем, открылся портал, из которого выскочил сам Пендальф. Старый ко…лдун совершенно проигнорировал Гудбранда и бросился к незнакомке. Эта Гвельвен стояла, оцепенев, побледневшая и обездвиженная, хотя еще пару мгновений назад была вполне себе живой и резвой. Назгул осторожно приподнял голову и понял, в чем дело: Пендальф («Два кракена ему в зад и чтоб балроги потом пришли добивать», — мысленно проклял его Гудбранд), очевидно, имел над женщиной власть, но она все равно сопротивлялась. Как бы колдун ни шипел, ни прыгал вокруг, нее, изрыгая проклятия, она не падала, хоть он приказывал, а стояла на месте и только слабо раскачивалась из стороны в сторону. Однако глаза женщины горели такой ненавистью, что Гудбранд почувствовал это даже в нулевом поле, от которого максимально отгородился, скрывая свое присутствие. Гэндальф в очередной раз крикнул ей что-то, Гудбранд разобрал только обрывки: «… ничтожество… поганый эксперимент… никчемное существо… сдохни, тварь, ты не нужна мне больше!» — после чего ткнул в нее посохом, переводя ПЗРК в режим атаки. Гудбранд, помня наказ Гортхаура, метко кинул в Пендальфа камень, который нащупал, пока наблюдал за развернувшимся действом. Камень попал в цель: рука Пендальфа дрогнула, и выстрел прошел по касательной, лишь эхо разошлось по всему лесу. Пендальф взревел, заметался и резким ударом посоха сбил женщину с ног (на второй заряд нужно было накопить энергию, с которой вокруг было негусто). Она упала, все так же не имея возможности пошевелиться, и Губранд плотнее сжал губы: зачем издеваться над беззащитным врагом, тем более женщиной, было выше его понимания. То ли дело равного себе врага на лоскуты порезать собственноручно… Однако Пендальф, похоже, был далек даже от зачатков благородства, потому что пнул женщину в скулу и под ребра, содрав оковкой кожу, а когда она в немом крике раззявила испачканный кровью рот, наклонился и влил туда что-то из бутылки, которую выхватил из кармана. Гудбранд чертыхнулся про себя, понимая, зачем Гортхаур велел именно ему забрать женщину: ее наверняка отравили, и только он, ежедневно работая с ядами и понимая в них больше всех остальных, мог на ходу разобраться с этой проблемой. Дальше назгул не тянул — активировал снаряды, хаотично расставленные вокруг места, где они находились. Раздались взрывы, и Пендальф, затравленно озираясь и вздрагивая от каждого нового взрыва, так и не успел до конца влить все содержимое в рот несчастной. Колдун отбросил бутылку, стукнул посохом, открывая перед собой новый портал, и нырнул туда. Когда Гудбранд подбежал к женщине, ее взгляд уже затухал. Но назгул, двигаясь с нечеловеческой скоростью, успел нацепить на нее передатчики, чтобы создать вокруг стазисное поле. — Ты давай, борись, — подбодрил он ее. — и не таких Гортхаур вырывал из лап смерти. Он говорил, а руки ловко ощупывали скованное предсмертной судорогой тело. Взгляд Гвельвен ожил — удивительно, но она даже кивнула, вроде как соглашаясь, потрескавшиеся, окровавленные губы открывались, она пыталась что-то произнести. — Потом расскажешь, — улыбнулся Гудбранд. — Время будет. Не найдя на теле физических повреждений, требовавших срочного вмешательства, нацепил на женщину датчик с показателями жизнедеятельности, и один за другим вколол: релаксант, обезболивающее и универсальный антидот — новейшую разработку, созданную им лет этак пятьдесят назад с Саруманом, пока у старика крышу не сорвало окончательно от жажды власти. — А теперь давай-ка спать, — велел Гудбранд, и женщина послушно закрыла глаза, ее тело расслабилось и лицо стало спокойным. Гудбранд убедился, что она стабильна, и связался с Минас-Моргулом, открыть портал и не засветиться не получится, значит вывозить ценный груз надо драконом. Он вызвал подкрепление и сбросил короткое сообщение начальству: «Жива, стабильна.» Почти сразу Гудбранд почувствовал одобрительный кивок в нулевом поле. *** Вернемся немного назад, чтобы понять, что произошло между Гором и той, кто назвалась Гвельвен… Гортхаур усмехнулся про себя — идея Трандуила со сменой внешности определенно, имела успех. Король Темнолесья, назвавшийся Фаэн, даже тут не изменил себе, подобрав наряд со всей тщательностью, так что его вещи даже состаренными и испачканными представляли собой произведение искусства, а при взгляде на прическу хотелось последовать примеру и перестать мыть голову. Сам Гортхаур ограничился одеждой Айгена, единственного из его детей, кто мог бы хоть немного сравниться с ним ростом и комплекцией — взял его форму, в какой тот обычно посещал драконятню, только нашивки убрал, чтобы не пришлось объяснять происхождение перевитых между собой двух букв М. Лицо же просто немного «поправил», сделав более человеческим: рассыпал морщин в уголках глаз, на лбу, в носогубной складке, добавил недельную небритость и грязную лохматость рыжим волосам. Надо бы и цвет сделать побледнее, но его огненная и неугомонная натура лезла вперед в любом облике, и сдерживать рыжину волос было труднее, чем весь остальной «смертный облик», так что Гор не стал возиться. Мало ли рыжих по дорогам шляется! Поэтому из трактирного зеркала на него глянул хмырь неопределенного возраста и совершенно определенной профессии, где ключевыми показателями эффективности сотрудника были грабеж, насилие и убийства, а также постоянная к ним готовность. Гор задумчиво почесал подбородок (и как только люди терпят этот волосяной покров, неудобно же!) и посмотрел на эльфов, ехавших впереди него, затем его взгляд вновь вернулся к некой девице Гвельвен, которая выглядела как дунэдайн и фонила в нулевом поле чистокровной породой королей Нуменора, даже почище, чем Айген после перерождения. Пальцы Майа непроизвольно прошлись по шее Пушка, и Гортхаур с неудовольствием был вынужден признать: кроме интереса к этой странной девице он чувствовал еще что-то. Липкое, мерзкое, сидящее в самой дальней глубине, почти на дне его огненной души, и подозрительно похожее на инстинктивный страх. Гортхаур методом проб и ошибок пришел к выводу, что нельзя игнорировать внутреннее чутье или врать себе — это может стоить жизни. Поэтому еще раз прислушался к нулевому полю и про себя решил, что причина, по которой его так страшит и одновременно интригует Гвельвен, очень проста. Пендальф каким-то невероятным образом сумел выяснить, кто такой Майа Троцкиан, и в очередной раз пытался переиграть его, Гортхаура, — теперь на его же поле. Тоже создал куклу, чтобы поместить ее в стан врага, например, вместо Арагорна. И ему почти это удалось. «Интересно, — с усмешкой подумал Гор, — Саруман вновь предал или Гвельвен результат старых экспериментов? Наверное, все же старых. Йаванна как-то давно, кажется, пару-тройку тысячелетий назад хвалилась, что нашла прекрасно сохранившиеся образцы ДНК кого-то из первых королей Нуменора… но как им удалось вдохнуть в куклу жизнь?» В том, что к созданию «Нуменорской королевы» был причастен и хозяин лаборатории Изенгарда, Гортхаур не сомневался. Пендальфу одному не под силу было сотворить такой сложный и такой идеальный организм. А вот Саруман, имея доступ к знаниям Мелькора, вполне мог по-дружески подсобить, например, взамен на свободу. Надо лучше контролировать старика в будущем. А то его дурная голова покоя заднице не дает! В отличие от Мелькора, Валар экспериментировали с ДНК, прячась по лабораториям, как крысы, то есть втихаря, а если кто-то попадался на генетических экспериментах, его сразу же прилюдно предавали громкому порицанию, и дай Единый, если не отправляли на встречу к Мандосу. Речи же о том, чтобы вдохнуть в куклу жизнь, не шло и подавно. Никто еще ни разу не смог. Гвельвен в этом смысле была уникальна, единственная в своем роде. И Гортхаур, терпеливо дождавшись, когда эльфы уедут далеко вперед, улучил момент, поймал коня Гвельвен за уздцы и твердой рукой остановил. Она обернулась, глядя на него с недовольством, и Гортхаур, поймав ее взгляд, как в капкан, не отпустил больше, заговорил на черном наречии, погружая в транс, потому что хотел выведать, кто она и зачем была создана. А больше всего потому, что испытывал перед ней страх, в котором был вынужден только что себе признаться, и лишь приняв правду, смог заглянуть ей в глаза. Встретившись глазами с Руссой, Гвельвен словно в огненную реку окунулась. Огонь был везде. Она сама стала огнем. Но ее тело, повинуясь каким-то внутренним законам, вовсе не сгорело, пожираемое этим алчным пламенем. Нет, она растворилась, стала, как воздух, прозрачной и огонь не смог причинить ей вреда, ну а нестерпимый жар, окутывавший ее, она просто игнорировала, потому что когда страх отступил, она смогла оглядеться и увидела призрачную фигуру в центре этого марева, и внутри нее вихрем поднялось любопытство. Темная фигура в центре занимавшегося пожара очертаниями напоминала Руссу только с чужим лицом, нечеловечески красивым и молодым, с обострившимися хищными чертами. Незнакомец стоял окутанный языками пламени, всполохи огня перекидывались на рыжие волосы, что поднимались вверх и чуть в стороны, словно он сам был огонь. «Единый, как же красиво!» — восхищенно думала Гвельвен, рассматривая пламя, бьющееся вокруг Руссы. Все вокруг него было в движении, он сам был огнем и движением. Ей даже показалось, что в какой-то момент за его спиной расправились огненный крылья, сильные, могучие, но она сморгнула, не веря собственным глазам и все пропало. Его лицо, мелькавшее во всполохах пламени, было неподвижно и одновременно с этим постоянно менялось. От него исходили спокойствие и такая мощь, что Гвельвен непроизвольно склонила голову. Он весь дышал совершенно непостижимой человеческому разуму силой, и ей казалось — такому подвластно все. В то же время рядом с ним было легко и просто, и все, что раньше казалось ей пугающим или важным, отступило и потеряло смысл. Настоящий Русса лучился энергией, и Гвельвен, купаясь в этих обжигающих лучах, чувствовала себя уверенно, как никогда прежде, словно она была равной ему. С восхищением вглядывалась она в чужое и в тоже время такое знакомое лицо. В лице было все: и юность, и опыт, и огонь жизни, и жертвенность и таинство смерти. Русса был всем и ничем одновременно. Гортхаур в это время смотрел в самое сердце Гвельвен, разбирая ее на атомы и искренне удивляясь тому, что видел. Она не только не боялась его — нет, она смотрела ему в глаза как равная и каким-то образом смогла увидеть его душу, заглянула туда, куда никто даже подойти близко не смел. Не испугалась огня, исходившего от него, а приняла, и шагнула вперед, встав рядом. Эта человеческая женщина, в отличие от могущественных Валар, понимала его суть, увидела символически весь его жизненный путь, каждую ошибку, поражение, неудачу, но все равно искренне, безгранично, неподдельно восхитилась им, потому что смогла разглядеть что-то такое, понятное только ей, а на самом деле — его настоящего, и это поразило ее в самое сердце. Вбирая в себя ее наивные и по-человечески простодушные чувства, он сам ощущал себя человеком и неожиданно понял, что ощутил Айген в тренировочном зале, когда Эовин, забыв страх и потеряв всякий стыд, бросилась ангмарцу на шею, пообещав ждать даже за чертой смерти. А еще Гор, заглянув в мысли и воспоминания Гвельвен, узнал, кто она и для чего была создана. Вот только он и сам ей открылся. Такая глубокая связь в нулевом поле всегда работала в обе стороны, связывая и коммуникатора, и реципиента тесными узами, невольно открывая самые потаенные и старательно спрятанные мысли. Своим страхом она заразила и Гортхаура, заставив его вспомнить, каким он был на заре своего создания и почему так изменился, в какую пучину отчаяния и непролазной тьмы был свергнут и какое горнило прошел, прежде чем смог обрести себя заново. Перед мысленным взором Гортхаура стояла теперь не Гвельвен: он себя видел в этом испуганном лице, в нервно подрагивающих губах, в расширенных от ужаса и отчаяния зрачках, и в то же время чувствовал неподдельный интерес, словно прямо сейчас он сможет узнать какую-то важную тайну, сродни ответу на вопрос, в чем смысл бытия или отчего мы не летаем аки птицы, нет ли в том промысла Единого, создавшего нас ползающими по Арде гадами, чтобы мы могли вползти куда угодно… Да, даже здесь Гортхаур оставался собой нынешним, с иронией (и в тоже время с благоговейным трепетом) глядя в лицо Гвельвен и одновременно видя в ней и себя прежнего, и обновленную душу: чистую, жаждущую, хоть и получившую горький урок предательства, и все-таки пока еще не потерявшую веру во что-то большее, лучшее, намеренную изменить этот мир. Гортхаур усмехнулся. О, как и Гвельвен, он тоже хотел поменять этот мир и так же, как она сейчас тянулась к нему, питаясь его энергией, тоже тянулся к Мелькору — единственному из Валар, кто не оттолкнул его, не посчитал назойливым или глупым, наоборот, позволил поверить в себя. Гор вспомнил как страстно желал сделать все правильно, как можно лучше следуя плану Единого. Правда, трактовал все на свой лад, но при этом свято верил: все, что он делает — не его воля, а провидение, и Единый управляет им, позволяя менять горизонт событий так, как он, Гор, считает нужным. Как же он заблуждался тогда, каким болезненным стало похмелье, как тяжело было ограничить себя, буквально взяв в ежовые рукавицы воли после праздника вседозволенности, в который он окунулся под чутким руководством своего единственного учителя. Майар, в отличие от Валар, по воле Единого обладали одним уникальным свойством в полной мере присущем только людям — они были способны любить. Так и юный Майа Майрон был полон энтузиазма изменить все вокруг себя, а еще любил этот мир так, как может это делать только юное и очень страстное сердце — всеобъемлюще, бескорыстно. И пылко, щедро делился своей любовью абсолютно со всем, до чего только смог дотянуться. Но после того как молодой Майа огня спалил замок Манвэ, попортил несколько экспериментальных орлов (оставив от сложных механизмов и лаборатории головешки), испепелил всю одежду одного Истари (какой был смешной конфуз, когда Пендальф гонялся по лаборатории Варды за Майроном и в итоге на полном ходу влетел в Манвэ, а Майрон просто исчез, оставив Истари самого разбираться с разгневанным Валар, требовавшим объяснить, что тот делает в лаборатории его дрожащий супруги, причем в совершенно, абсолютно, непристойном виде)… Так вот, после всех этих «шуток» разъяренный Манвэ потребовал сдать дерзкого и неуправляемого духа на опыты Йаванне. Мелькор не позволил, заступился за Майрона и забрал его у Аулэ себе в подмастерья. Сердце Гортхаура сжалось от воспоминаний: и горечь, и радость смешались в его сердце, и было их поровну. Потому что жизнь в качестве ученика Мелькора стала для него серьезным испытанием. Именно тогда, поощряемый учителем, он смог подняться на вершину своих возможностей, дал волю своей огненной сути, не обращая внимания на последствия, а потом… потом был низвергнут на самое дно, которое только может вообразить себе читатель. Ведь чем выше ты забираешься в своих мечтах, чем слаще, чем хмельнее свобода, тем больнее будет падать, когда оступишься. Так и Гор позволил своей огненной сути выплеснуться в мир: неосторожно и не заботясь о последствиях, он сжигал на своем пути все: живых существ, даже тех, кого он сам полюбил, но оказавшихся к нему слишком близко и не готовых выдержать огонь одной страстной и необузданной огненной души, а еще леса, животных, уничтожал целые города, а один раз половину Средиземья. Все это пронеслось перед глазами Гортхаура, и он сморгнул, прогоняя наваждение. Гвельвен моргнула следом. Но для нее все только начиналось. Она не знала, кто перед ней, ведь прежде она никогда не видела майар и уж тем более не могла предположить, что сможет заглянуть Майа в самую душу. На фоне этого рыжего, вечно юного духа, горящего жаждой жизни и новых знаний, пусть и немного помятого за тысячи лет приключений, где каждая победа была вырвана у судьбы, а поражение не сломило, Гвельвен вначале почувствовала себя всемогущей. Но чем дольше всматривалась и понимала, какова суть представшего перед ней духа — все больше ощущала себя жалкой и никчёмной, это ранило. Дух перед ней почувствовал смену настроения и поймал ее руку, поднес к губам в осторожном, почти неуловимом поцелуе. Вторая рука также легко взялась за ее подбородок, и он приподнял лицо Гвельвен вверх. Она зажмурилась и упрямо не хотела открывать глаза, стыдясь себя и своих непрошенных чувств, боялась встретиться с ним взглядом. Древние короли и королевы Нуменора, разбуженные воспоминаниями Майа и эмоциями Гвельвен, шептали в ее голове, умоляя не противиться и посмотреть на Руссу, но она только сильнее жмурилась, пока перед глазами не поплыли разноцветные круги. И тогда от напряжения, от собственных противоречивых эмоций и чувств, которыми был наполнен сам Гортхаур, в нулевом поле она увидела его во всем великолепии огненного духа. Перед ней была призрачная фигура, подернутая золотым ореолом, а внутри нее ярко, ровно и неугасимо горел алый огонь, изредка вскидывая всполохи вверх. Завороженная этим танцем она протянула руку, касаясь груди Гортхаура, представлявшегося ей простым человеком Руссой, у которого вместо сердца билось пламя, и мысленно приготовилась к ожогу и последующей за ним боли, но ничего кроме мягкого тепла не почувствовала. И Гортхаур, напуганный таким простым человеческим жестом, малодушно вытолкнул Гвельвен прочь из нулевого поля и как можно дальше от себя, отгородился, побоявшись, что она увидит, поймет, что он не Русса и отвергнет его. А Руссу же возненавидел, со всей силой мятежной души, потому что тот украл у него обещание чего-то большого и настоящего, на что способны только люди, и будучи всего-навсего жалким, ничтожным человечишкой заслонил собой его — Владыку Гортхаура, всесильного Властелина Колец. Гортхаур очнулся и едва успел поймать Гвельвен, которая от его ментального удара потеряла не только сознание, но и почти всю память о происшедшем только что в нулевом поле, и уже почти упала с лошади. Он перетащил ее к себе и прижал руку к ее груди, заставляя затихшее по его вине сердце вновь биться. Гор свернул от всей компании на тропинку, уходившую с тракта куда-то в редкий лес, и приказал лошади Гвельвен ехать за ним. В нулевом поле связался с Трандуилом — предупредил, что задержится и скорее всего вернется уже один. Сам же обдумывая все, что увидел в воспоминаниях Гвельвен, сосредоточился на Пендальфе и его неудавшихся планах, воздал хвалу Единому и в который раз мысленно поздравил себя с тем, что умеет смотреть за горизонт и регулярно этим занимается. Вот и в этот раз, прежде чем ехать, Гор заглянул, но ни Валар не понял, так все было туманно и неопределенно. А теперь картинка сложилась. Гортхаур, поправляя воротник плаща, едва слышно прошипел в кольцо: «Гудбранд, будь готов. Только помни, что она нужна мне живая. Или полуживая. Но чтобы ее душа не отправилась в чертоги Мандоса раньше времени».