Король-техночародей и его убийца

Назгул Гудбранд очень любил петь — так любил, что аж кушать не мог, пока не споет. При этом повторял, что песня строить и жить помогает, и приводил в пример себя. Вот, мол, я всех построил и жил в свое удовольствие, пока не вознесся на небо на крылах валькирий (в этом месте Айген обычно давился воздухом и, сквернословя, кашлял). Но у Гудбранда на все был сильмарилловый аргумент: главное, как тебя запомнили и какие саги о тебе сложили. Сказано — на небо с бабой работать сыном Огненного бога, значит, так все и было! Саги самого Гудбранда обладали магической силой. Даже враги с неохотой признавали — так проникновенно, как варьяг Гудбранд, никто не мог выразить радость победы, счастье суровой варьяжской жизни, тоску по родине, что испытывает путешественник на чужбине, или горечь поражения и яростное желание уе…отомстить врагам. После перерождения Гудбранду понадобилось время, чтобы немного прийти в себя, осмотреться, познакомиться с новым жилищем, уставом караульной службы и свежеиспеченными братьями. И пока эти самые братья лечили гематомы, сломанные конечности и один пострадавший копчик, Гудбранд, тоже пребывавший в лазарете, с радостным удивлением открыл в себе особенный творческий потенциал — исключительно в области пения. Новые легкие позволяли брать ноты, которые ранее были недоступны, и тянуть их столь долго и громко, что Минас Моргул дрожал, Око Барад Дура бешено вращалось, а Ородруин отвечал внеочередным извержением. К общему сожалению, Гудбранд был наделен не только мощным голосом. Благодаря новаторской методике генетического перерождения имени тов. Гортхаура Ужасного-и-Огненноглазого, варьяг и сам обладал недюжинной силой. Совладать с задолбавшим певцом остальным братьям удавалось только совместными усилиями. Однако и здесь нашелся выход: остальные тоже начали петь! Вначале из чистой вредности, чтобы досадить бесячему варьягу неумением попадать в ноты (образованному Айгену пришлось мучиться вдвойне). А потом выяснилось, что всем от папеньки Гора достались прекрасный слух и голос (помимо прочих интересных особенностей генома, выраженных в ньютонах и, гм-гм, сантиметрах). К голосу прилагались спящее умение этим голосом подчинять себе более слабых разумом существ и создавать иллюзии. Вот это самое умение Гудбранд сумел разбудить. Как вы понимаете, дорогой читатель, мужчины спелись (не путать со спились, это было физиологически невозможно, назгулий организм перерабатывал алкоголь в питательные вещества, не оставляя даже шанса на охмеление, а Настадрен еще не изобрел Сауроновку). Гортхауру после такого пришлось вмешаться лично, чтобы прекратить мучения дежурных техников и глохнувших орков. Биопроводка последних не выдерживала мощного вокального напора и коротила. В одну из ночей усталый и злой от бесконечных жалоб Гортхаур явился в покои назгулов. Мужчины как раз успели хорошенько разогреться (а также распеться) и приступили к исполнению очередной оратории. Солировал, как водится, Гудбранд. Однако Владыка не смог в полной мере оценить героико-эпический сюжет новой саги. Лишь только он распахнул дверь, как тут же был подхвачен ударной волной и отлетел к стене — потому что был буквально сбит с ног громким гудящим басом Феридира, который в эту секунду вступил со своей партией. Грохот от падения привел всех в чувство. Назгулы мигом заткнулись и выстроились в идеально ровную шеренгу, причем Айген с обидой отметил про себя, что у него они так строй не держат. С другой стороны, не каждую ночь «Отец» заглядывал к ним, поинтересоваться: «Как дела, мать вашу, жаль что ее нет» Гортхаур поднялся, отряхнулся и, сощурив желтые кошачьи глаза, растянул губы в хищной улыбке. А в следующий миг… тоже запел! Забегая вперед, чтобы унять волнение читателей, наспойлерим: в ту ночь назгулы выжили, Минас Моргул устоял (подумаешь, слегка покосился, и всего две, нет, три башни рухнули в бездну — по счастью, не задев никого на дне). Едва первые звуки сорвались с губ Гортхаура, как мелькнула яркая вспышка и раздался оглушительный грохот. На другой стороне Андуина в Минас Тирите встревоженные охранники бросились на стены — посмотреть, что там происходит на территории врага. А когда прислушались (сделать это было нетрудно, ибо глас Гортхаура был слышен, кажется, даже у хоббитов в сортирах), то решили, что Саурон окончательно сошел с ума. «Товарищ, я вахту не в силах стоять…» — громким, полным тоски стоном, от грохота которого стены тряслись, звучало из темноты, и зеленый туман вздрагивал в такт мелодии. «Это он от одиночества и безысходности!» — со знанием дела заявил Пендальф, а наместник Гондора передал его слова встревоженным стражникам. Откуда злобный старик в сером узнал о песнях? Так ничего удивительного, наместник, когда ему доложили об «инциденте у Врага», тут же связался с начальством по палантиру. Гэндальфу дали послушать заунывный вой, перемежаемый рыком и дикими криками в прямом эфире, для чего отнесли палантир на ту крепостную башню, какая смотрела в сторону Мордора. Наместник с шаром в руках уже развернулся и даже попрощался с Гэндальфом на другом конце палантира, когда со стороны Минас Моргула ухнуло: — Из-за острова на стрежень! И действительно, что-то зашевелилось вдалеке, где Осгилиат выделялся белой костью на темном, заболоченном и поросшем низким кустарником теле долины Андуина, подступая к самой границе Мордора. Наместник сдавленно вскрикнул. Гэндальф взглянув на него из палантира, а затем и туда, куда неотрывно смотрел наместник в тихом ужасе, стукнул посохом, открывая портал. В Мордоре происходило что-то странное, и это требовало его срочного личного присутствия. Удаленно разобраться с таким не получится. Спустя буквально минуту на стене Минас Тирита, рядом с наместником, стоял сам волшебник и водил длинным кривым носом, словно гончая, почуявшая волка. — Так! — Гэндальф снова со всей дури грохнул посохом об камень, аж под ноги крошка посыпалась, — Непорядок! Совсем они там распхг… охргкг … одурели! — рявкнул он и быстрым шагом, перепрыгивая кое-где через выщербленные ступеньки, поскакал вниз. Нулевым полем распахнул ворота, ступил за них и так пронзительно свистнул, что с ближайшей стены едва не попадали стражники. Посреди поля закружился ветер, постепенно приобретая очертания белого коня. Гэндальф еще раз стукнул посохом, и конь послушно подошел к нему, склонил голову, разрешая пройтись рукой по шелковистой гриве. Гэндальф прямо с места, словно был роханским воином, а не дряхлым стариком, вскочил коню на спину и ударил пятками в бока. Вновь закружился ветер, послышался тихий свист, и Гэндальф пропал. Наместник, наблюдавший всю эту морготовщину с безопасного расстояния — то есть из окон дозорной башни — пожал плечами. «Сами там разберутся, чай, не люди», — подумал он. После чего ушел спать, приказав начальнику стражи позвать его, только если случится что-то невероятное, например, очередное пришествие Саурона во плоти прямо к воротам. Гэндальф же мчался во весь опор. Неслыханное дело, Гортхаур запел! Это что ж там такое в их Мордоре должно было случиться, чтобы САМ Враг вдруг решил тряхнуть стариной?! Да он последний раз пел, когда с Финродом не поделил территорию, неужто опять будет Минас Тирит брать? Но… зачем? Мордор с Гондором «мирно» сосуществуют, пусть и Гондор не признает захваченные территории вражескими, и никто (вроде бы) не нарушал перемирия, чего ж Саурон озверел, что так воет, да еще посреди ночи?.. Даже требования никакие не выкатил, сразу взорал… Непохоже на расчетливого Врага. Непорядок! Наверняка есть какой-то ХПС, то есть Хитрый План Саурона, о котором никто не знает. «Если я упустил что-то, и Саурон напал по веской причине, о которой я не знаю, за такое Валар точно по голове не погладят… Единый, как бы тут этой самой головы не лишиться!» — напряженно думал Гэндальф, а конь тем временем нес его к заболоченной части Андуина, прямо на границу с Мордором. Гэндальф очнулся от тяжелых дум, только когда конь со всего маху влетел в грязную воду у самого берега, и его копыта подняли фонтаны маслянистой грязи с мелкими камешками и тиной. А глубокий голос падшего темного майа прозвучал совсем рядом: Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выбегают расписные, Майа Майрона челны… Раздался громкий всплеск, и «на простор волны» заболоченного затона неспешно, будто увязая в этой темной, густой от водорослей воде, выкатился челн. Действительно расписной, с настоящей позолотой по краю бортика и с огромной голой теткой, украшавшей гальюн. Тетка, завидев Гэндальфа, вдруг ожила, сверкнула позолоченными очами и, раскрыв карминовый рот, громко пропела: «Право руля». А потом и вовсе уставилась немигающим взглядом на Гэндальфа так, что его прошиб холодный пот. Все-таки женщин он того… недолюбливал. «Живым брать не будут. И зачем я только сюда полез?.. Надо было наместника отправить. Он как раз на живого Саурона желал взглянуть», — с тоской подумал Гэндальф и машинально отпустил натянутые поводья. Конь, испуганный ничуть не меньше своего седока, почувствовал свободу и тут же встал на дыбы. Ну а Гэндальф, когда под ним разыгрался конь, как всякий уважающий себя майа схватился за самое дорогое — за посох. Отчего не смог удержаться и, конечно же, полетел вниз. Фонтан грязной воды второй раз поднялся вверх, как следует умыв и без того испачканного и промокшего волшебника. Однако, Гэндальф был не простым волшебником, он был волшебным в самом прямом понимании этого слова, то есть умел создавать настоящее чудо. И вот, сидя посреди болотной тины и с тихим ужасом наблюдая, как челн с разевающей зубастую пасть теткой двигается прямо на него, он сделал невозможное — создал портал не сходя с места. Поверьте, даже не все Валар могли себе такое позволить, что уж говорить про их слуг Майар. Но так как все внимание Гэндальфа поневоле было приковано к фигуре на носу «расписного челна», портал привел его вовсе не в тихий, уютный, защищенный крепкими стенами и храбрыми солдатами Минас Тирит, а прямо на палубу к врагам. Гэндальф эффектно вывалился из портала и с грохотом прокатился по деревянному настилу до самого бортика, где остановился, переводя дух. Песня прервалась. Все застыло, даже время остановилось. Гэндальф, едва дыша вжал голову в плечи, однако все-таки нашел в себе мужество повернуться, и встретился глазами с Гортхауром. Черная фигура, подернутая жарким маревом, стояла неподвижно, только желтые глаза сверкали во тьме. Но вот кошмарные буркала моргнули, зрачки в них сузились в щель, а по контуру фигуры пробежали всполохи огня, прорезая чернильную темноту, клубившуюся вокруг. Гор, коварно щурясь, окинул Гэндальфа придирчивым взглядом и вдруг отвернулся, чтобы обратиться к проступавшим позади него из темноты размытым фигурам в шипастых доспехах и глухих шлемах: — Оратория? Сага? Эпос? Нет, дети, только трагедия в двух актах. Только хардкор! После чего взор его вновь обратился к Гэндальфу, который успел подняться на ноги и вытянулся во весь свой немалый рост. Хоть здесь можно было не притворяться безобидным стариком. Однако истари прямого взгляда избегал — просто стоял, опираясь на посох, и прикидывал пути отступления. Хотя куда бежать с корабля, не в трясину же на верную гибель? Дух его, конечно, не помрет, но без тела придется возвращаться к Валар, где его накажут. — Ну, раз пожаловал, стало быть, ты не сильно занят этим чудесным вечером, — когтистая латная перчатка сделала широкий круг, словно привлекая внимание Гэндальфа; в звучном голосе Гора не было вопросительной интонации. Впрочем, погода действительно была на редкость приятной. Было совсем не холодно, несмотря на конец августа, позднюю ночь, а также близость реки. На небе ни облачка, и полная луна красиво отражалась в заболоченной воде. Гэндальф кивнул. Сказать что-то осмысленное пока не мог — во-первых, не знал, о чем говорить, а во-вторых, не был уверен, зачем вообще говорить с Врагом. Саурон же каждое слово перевернет и сделает его, Гэндальфа, виноватым в какой-нибудь гадости. Нет уж, он помолчит. Гэндальф мысленно похвалил себя за умный шаг и плотнее сомкнул губы. — Не хочешь говорить, тогда пой! — усмехнулся Гор. — Ты еще помнишь, как это петь, истари? Или, наградив тебя дряхлым убогим телом, твои добрые хозяева поправили тебе и мозги? За спиной Гортхаура послышались сдавленные смешки. Гэндальф сильнее сжал челюсти. Нет, он ни слова не скажет — иначе точно случится какая-нибудь катастрофа. Однако Саурон-Гортхаур, похоже, решил идти ва-банк. Потому что вдруг убрал клубы тьмы, всполохи и жаркое марево, а затем сделал совершенно умильный вид и вкрадчиво попросил: — Слушай, ну давай по старой дружбе, а? Вот прямо буквально пару куплетов, душа просит! Я же вижу, что и твоя душа скучает по музыке Айнур. Пусть ты считаешь меня врагом и предателем, и все-таки в глубине души хотел бы тоже иметь такую же степень свободы… И петь хотел бы, как в старые добрые времена… Только представь… К своему сожалению, Гэндальф, поддавшись очарованию голоса Гора, действительно представил, как было бы здорово вот прямо сейчас, наплевав на все дурацкие запреты, запеть. Чтобы звуки лились широко и свободно, чтобы разуму было просторно, и никто, ни одна гадкая сволочь, не заглядывал через плечо, проверяя помыслы и степень старательности в исполнении чужих тупых приказов. Сердце Гэндальфа сжалось, и он сам не понял, как разомкнул сведенные челюсти и выдохнул едва уловимое: «Да» Даже этого хватило, чтобы Гортхаур услышал. «Будь ты проклят со своим морготовым очарованием, исчадие Ауле!» — взвился обманутый Гэндальф в нулевом поле, но было поздно. Слова уже произнесены, теперь придется петь. А все потому, что слово, произнесенное духом, имеет куда большую силу, чем любое другое. Вплетенное же в песню и вовсе меняет мир. «Что ты там такое удумал, балрогов хрен!» — Пендальф больше не сдерживал эмоции в нулевом поле и ругался на чем стоит Валинор. «Во-первых, сам ты, Олорин, хрен, причем старый до срока, — в голосе Гортхаура отчетливо послышалась обида, — а во-вторых, хочу показать, — он повернулся назад, где виднелись темные тени в полной боевой экипировке, — подрастающему поколению, что голос — страшная сила. И орать всякое непотребное… — Гор перешел с вестрона на черное наречие и зашипел: — Непр-р-риемлемо, понятно?» Гэндальф не понял, к кому обратился в конце Гортхаур: то ли к нему, то ли к теням за его спиной, но уточнять не стал, слишком погрузился в раздумья. Гор не прятался в нулевом поле и говорил действительно то, что думал — никакого второго (и даже третьего) дна в его фоне не было. «Это еще хуже, — думал Гэндальф, — он и так непредсказуемый, а если он НЕ ВРЕТ, то произошло вообще что-то из ряда вон выходящее. Может, правда, с тоски крышей поехал? Столько лет сидеть одному в Минас Моргуле…» Гэндальф не успел додумать, потому что Гортхаур вдруг оказался рядом и, сложив когтистую перчатку в кулак, даже без привычно оттопыренного среднего пальца, помахал перед носом волшебника, привлекая внимание. — Давай тогда на цу-е-фа жребий бросим, кто будет петь женскую партию? — Какую такую женскую! — Глаза Гэндальфа, и без того старчески-округлые, стали и вовсе похожи на два блюдца. — Я согласия не давал! — Да успокойся ты, — отмахнулся Гор, — ну чего словно баба ломаешься… кстати, может, тогда и жребий не нужен? Ты ж и так, будто девица, краснеешь и жмешься! — желтые глаза смотрели с издевкой. — Моргот с тобой, давай. Гэндальф сжал кулак. «Цу-е-фа!» — произнес Гор, и они взмахнули руками. Гор показал ножницы, Гэндальф бумагу. «Еще раз!» — Гэндальф скрежетал зубами в нулевом поле, Гор только плечами пожал. Еще раз руки взметнулись вверх и опустились под «цу-е-фа». В этот раз Гэндальф показал камень, который разбил всё те же ножницы Гора. — Один — один, — спокойно произнес Гор вслух. Только побагровевшие глаза как два уголька горели на красивом лице, выдавая волнение. Гэндальфа тоже охватил азарт. — Давай еще раз, и по нему решим, кто поет женскую партию. — быстро проговорил он и взмахнул кулаком, про себя думая, что смог разгадать стратегию Гора, и тот сейчас опять покажет ножницы. Кулаки поднялись и опустились трижды, медленно разжались, показывая… колодец у Гора и камень Гэндальфа. — Камень только что утонул, — констатировал Гор, — ты за женщину. Поем партию княжны и разбойника, ту, что Даэрон написал, когда вы все решили, что лучший способ отвернуть от меня людей — сделать меня сексуально озабоченным криминальным авторитетом, который баб похищает и всячески развращает. — Кто ж думал, что женщины найдут такой образ привлекательным, — буркнул Гэндальф, а Гор едва удержался, чтобы не расхохотаться. — Я начинаю, — предупредил Гор, — и кстати, — он вдруг сощурился, словно припомнил что-то, — давай так, чтобы пространство не сильно исказилось. Ты-то отсюда свалишь в свой Валинор, а нам с парнями тут еще жить. Так что без всякого! — когтистый палец в темной броне предостерегающее пригрозил волшебнику. — Клянись! — Дожили! — охнул Гэндальф. — Главный по чудищам и искажениям в Средиземье требует от меня, представителя сил добра, чтобы Я! Я!!! Не искажал смысл слов и не создавал голосом монстров! Гор с усмешкой склонил голову, глаза вновь стали желтыми и лукаво поблескивали из-под рыжей пряди, закрывавшей половину лица. — Вот поэтому и прошу… Зная вашу тягу к добру, товарищи… Так что, клятву дашь или еще поуговаривать? Гэндальф изобразил на лице недовольство. — Тогда и ты клянись. — На «цу-е-фа» клясться будем? — деловито уточнил Гор. Гэндальф подумал, что темный точно глумится, но, скрипя зубами, клятву принес. Гор тоже. И как только прозвучали последние слова клятвы — что ни один из элементалей не будет искажать мир или призывать монстров, чтобы те причинили кому-либо вред, и вообще в принципе призывать не будет — фигура Гортхаура вспыхнула ярко-алым пламенем, что изменило его черную броню на старинный камзол. На голове у темного майа оказалась лихо заломленная на затылок остроконечная шапка с меховой оторочкой. Он взмахнул рукой и запел, начиная свою песню с самого начала: Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выбегают расписные, Майа Майрона челны… Голос Гортхаура, вначале тихий и спокойный, как гладь затона, по которому двигалась лодка, к концу куплета окреп. Темнота вокруг них отступила, стало светло, будто днем. Гэндальф, наблюдая одним глазом за тенями, толпившимися за спиной Гора, отметил, что темный не спешит показывать своих подчиненных, оставляя их под покровом нулевого поля. «Бережет, значит, так-так, — мысли завертелись в голове, которая только с виду принадлежала старику, но на самом деле духу по возрасту не многим старше самого Майрона. — Ну ничего, ты хотел меня использовать…» Гэндальф усмехнулся про себя: разрозненные мысли, крутившиеся в голове, наконец оформились в нечто целое. Он сам воспользуется ситуацией и выяснит, кого это там Гортхаур прячет. Вот за такую информацию его точно наградят, и то, что он пел с Врагом, не будет нарушением установленного порядка — он же для общего благородного дела старался! Довольный собой Гэндальф начал свою партию, позволив лишь легкую улыбку: На переднем Темный Майрон, Обнявшись с своей княжной… Гэндальф пел и его облик менялся с каждым новым звуком. Пропали седые, спутанные в колтуны волосы, морщины исчезли с лица, а фигура уменьшилась и приобрела соблазнительные изгибы: Свадьбу новую справляет И веселый и хмельной… Теперь напротив лихого разбойника Майрона стояла темноволосая невысокая девица скорее раздетая, чем одетая, и, хлопая длинными ресницами, прижимала тонкие руки, украшенные золотыми перстнями, к высокой (и полуголой!) груди, отчего в рядах скрытых прислужников темного майа наметилось волнение. Девица красивым, очень глубоким (прямо как вырез на тонком коротком корсаже) контральто тянула витиеватую мелодию: А княжна, склонивши очи, Не жива и не мертва, Робко слушает хмельные, Неразумные слова. Позади Гора раздались восхищенные вздохи, а потом воздух взорвался бурными аплодисментами. Гэндальф, прямо как княжна из его песни, скромно потупил очи, вроде бы в смущении, а сам бдил, как бы ему так подойти ближе, чтобы заглянуть за выстроенный Гором барьер и узнать, кто там прячется. За Гортхауром Гэндальф тоже поглядывал. Но Враг целиком погрузился в песню и так старательно создавал образ, меняя пространство и демонстрируя все свое умение, что, кажется, маневров волшебника не распознал. Гортхаур чуть прикрыв глаза, сосредоточено пел: Ничего не пожалею! Буйну голову отдам!» — Раздается по окрестным… Берегам и островам. И затон вокруг них потемнел, вспыхнув ровно так же, как Гор — перед тем как стать «разбойником». И тут же потух, превратившись в бурную речку с чистейшей водой. За бортом послышался всплеск — пространство, реагируя на движение рыжей брови, чуть вздрогнуло, и по правому борту появился еще один челн. Тоже красный и расписной, с белоснежными парусами, натянутыми попутным ветром. Тяжелый затхлый воздух затона посвежел, в лицо ударили настоящие брызги прохладной речной воды. Над головами закричали чайки, а орки, которые вдруг появились на втором челне, подошли к борту. Гортхаур щелкнул когтями, и одежда орков стала похожей на его собственную — старинные кафтаны из плотной ткани, подпоясанные разноцветными широкими кушаками. На лысых уродливых головах красовались шапки с меховой оторочкой, точь-в-точь как у самого Гора, а на ногах появились сапоги из грубой толстой кожи. Одни орки держали в руках оружие, грозно потрясая им в воздухе, другие просто стояли, замерев в красивых позах. Гор едва заметно двигал губами, произнося слова куплета, а орки-иллюзии на соседнем кораблей пели на несколько голосов: Ишь ты, братцы, атаман-то Нас на бабу променял! Ночку с нею повозился — Сам наутро бабой стал… Ошалел… Но единственным, кто действительно ошалел, причем совершенно напрасно, был Гэндальф. Несмотря на то что он был давно знаком с Майроном, волшебник сделал неправильный вывод: вынужденная смена имени на Гортхаура поменяла и суть самого элементаля, отчего тот стал злобным, мелочным, а еще порядком поглупел, сидя в своем Мордоре. Однако это все еще был старый добрый Майрон, озорной дух, чьи шалости, далеко не невинные, и тяга к экспериментам стали причиной, почему его отверг собственный Вала, отдав, как он думал, в наказание, то есть на опыты мрачному Морготу. Однако даже Моргот не смог поменять сути Майрона. Что же говорить о какой-то там смене имени? Гэндальф, пристально наблюдая за Гортхауром, решил, что тот глубоко погружен в создание иллюзий и не сможет потратить больше силы еще и на барьер, который создал вокруг своих новых слуг. И уж точно не сдюжит одновременно создавать иллюзии, держать барьер и сражаться с каким-нибудь небольшим катаклизмом. Поэтому волшебник начал создавать собственную иллюзию и готовился к атаке. «Но как же так! — воскликнет наш внимательный читатель, «Ведь они дали клятву! Неужели Гэндальф клятвопреступник?» «Еще какой!» — ответил бы вам Гортхаур, но его не спросили. Поэтому поясним мы. Как вы помните, Вала Мелькор был не просто талантливым изобретателем. Он еще любил пошутить, так что Майрон учился шутить у лучших. И одной из шуток, которые привнес в наш мир Мелькор, была возможность нарушить любую данную клятву. Ирония в том, что этой лазейкой пользовались все, и даже силы добра и света, причем делали это куда более топорно, на грани добра и зла, в отличие от элегантных способов обойти запреты, разработанных самим автором шутки и его учеником. Если помните, то оба наших певца клятвенно заверили друг друга, что не будут вызывать монстров в принципе. Но кто говорил о запрете, например, создания явлений природы? Именно так думал Гэндальф, когда Гортхаур, погруженный в нулевое поле, заставлял орков скакать по палубе, корчить страшные лица, шептать и насмехаться, пока пел: Насмешки, шепот Слышит Майрон-атаман — И колдуньи полоненной Крепче обнял полный стан. Руки Гортхаура сами потянулись к Гэндальфу, который почти смог обойти его сбоку и уже приготовился разрушить барьер, чтобы разглядеть, кто там за ним прячется. Он развернулся к волшебнику, точнее, к «полоненной колдунье». Все еще полуприкрытые темными ресницами глаза смотрели поверх головы «девицы». Гортхаур притянул ее к себе, сделал вздох, но как-то медленно, и этим воспользовался Гэндальф. Волшебник топнул ногой, приняв на мгновение свой истинный облик, уперся Гортхауру в грудь и, призвав все свои силы, проорал дурным голосом слова, которые изменил, чтобы исказить пространство и обмануть противника: Волны сизы поднялися И туман застил глаза, Тучи черные нависли, Собирается гроза! В тот же миг поднялся сильный ветер, нагоняя волны одну за другой. Оба челна подпрыгивали на этих огромных волнах, орки с криками падали за борт, где исчезали. Срок иллюзии недолговечен, особенно если она сталкивается с реальным миром и тот, кто создал иллюзию, не прикладывает усилий, чтобы удержать ее. Но это не значит, что иллюзия не воздействует на реальный мир и живые существа. Если элементаль-создатель вложил в иллюзию «душу», например, в сердцах пожелав что-нибудь темное, то иллюзия может причинить настоящий вред. Точно так же работают и добрые пожелания. По силе они равны, все зависит от импульса, который вкладывает в нулевое поле создатель иллюзии. Гэндальф в желаниях не стеснялся, уж очень велика была его злость на Майрона. И сейчас, вспомнив все его шалости, за которые попадало тогда и сейчас Гэндальфу, волшебник ожесточился. Прикинул шансы (да, он тоже умел, но не так виртуозно, как Гор) и создал настоящую грозу, чтобы обойти данную им клятву. Гэндальф прекрасно понимал — волнение воды поднимет со дна все, что там мирно спит и пока никого не трогает. Причем монстры эти будут не иллюзорными. Гэндальф, разбудив их, а не создав, клятвы не нарушит. Не он же станет прямой причиной их появления, а про косвенную они не договаривались. Довольный собой Гэндальф вернул вид княжны и улыбнулся, растягивая ярко накрашенный рот в издевательской усмешке. Серые глаза смотрели на удивленного Гортхаура с презрением, словно спрашивая: «Ну как, нравится тебе МОЯ шутка, а?» На лице Гортхаура действительно мелькнуло удивление, удлинившиеся прямо на перчатке черные когти пробежались по воздуху, и удивление сменилось неприязнью. «Да пожалуйста. Только потом не плачься, что тебя вновь обидели», — с театральным вздохом произнес Гор в нулевом поле, обращаясь персонально к Гэндальфу, а вслух произнес: — Скажи, о мудрый Гэндальф, ты же знаешь, как принято задабривать морских чудищ, если они вдруг выходят из пучины морской, ум-м? Настал черед «колдуньи» делать удивленное лицо. Глаза ее округлились, а обнаженная грудь стала подниматься выше и чаще. Позади Гора, там, где все еще топтались непонятные тени, раздался одобрительный гул, кто-то выкрикнул басом: — Бросай предательницу за борт! — И лучше голой! — этот голос был куда моложе первого. В ответ на такое предложение раздалось громкое дружное ржание. — Идиоты! — юноша, что говорил вторым, обиженно выкрикнул: — Да это чтобы одежда не удерживала на воде! Гор в ответ только головой покачал и взмахом руки велел своим приспешникам умолкнуть. Гэндальф, все еще в женском обличье, стоял в обнимку с Гором и молился Валар о ниспослании ему портала куда угодно, хоть к балрогам, но прямо сейчас. Гор запел: Андуин, река родная, Средиземская река, Получай-ка свой подарок В честь моргульского клинка! Чтобы бурю успокоить И чудовищ накормить Отправляйся Гэндальф Серый В глубине в трясине гнить! Гортхаур пропел новый куплет с выражением, сверкая желтыми очами и прижимая еще теснее к себе Гэндальфа. Лже-княжна постоянно меняясь в лице, но уже ругаясь басовитым голосом волшебника, пыталась одновременно вырваться и принять свой привычный вид. Получалось так себе: в руках Гора то билась смуглая девица с длинной седой бородой на покрытом морщинами лице, которая басом крыла его по матери Йаванне, то огромная фигура в сером нежным девичьим голоском требовала отпустить ее немедленно и грозилась карами валаровыми. Гору надоел этот беспорядочный калейдоскоп. Он навис над «княжной» как грозовая туча, ничуть не меньше, чем та, что сверкала молниями над ними. Прогрохотал гром, челн взмыл вверх, волны под ним почернели, и из воды показались два огромных темно-зеленых щупальца. Гортхаур, обнимая в этот момент «княжну», боком, насколько позволяла усилившаяся качка, двигался к правому борту, где над водой следом за щупальцами показалась уродливая голова с настоящим птичьим клювом. Немногочисленные орки на соседнем корабле игнорировали происходящее — они были всего лишь иллюзиями и выполняли то, что вложил в них Гортхаур, когда создавал. Никакого испуга в эмоциях, подаренных им оркам, и в помине не было. Зато Гэндальф испытал прилив бодрости за всех сразу. Смуглое лицо «княжны» побледнело и сквозь него снова проступили старческие черты. — Пусти! Это насилие! Групповое! Над личностью! — истошно возопил Гэндальф с лицом харадской красотки, после чего смог наконец принять свой привычный образ целиком. — Отпустите меня немедленно! Гор приподнял рыжую бровь: в таком извращении его еще никто не обвинял. Он ухмыльнулся недобро и со словами: — Желание дамы — закон для рыцаря, — легким движением когтистой руки отправил Гэндальфа за борт. Волшебник тяжело рухнул в воду. Скользкие щупальца взметнулись вверх, а потом чудище с клювом, издав звук, напоминающий радостное воркование голубя, что завидел дитя с батоном хлеба, нырнуло следом. Вообще по задумке Даэрона, написавшего оперу, которую сейчас не успели допеть Гор и Гэндальф, в пучину должны были отправиться орущие и умоляющие о пощаде орки — за то, что посмели смеяться над великим и ужасным Сауроном. Он в гневе сбрасывал их нулевым полем полем, проклиная, а некоторых лично кусал за разные части тела и только потом демонстративно отправлял к остальным товарищам. А с княжной в конце играл шумную свадьбу. Откуда там снова были «орки-утопленники», зрителей мало интересовало, эльфы ценили чистое искусство — актерскую игру, музыкальные сопровождение, красивые декорации и костюмы. Свадьба, к слову, заканчивалась бурной ночью. Все это — то есть свадебный пир и ночь любви — должно было символизировать вероломство Врага, его любострастие и корыстолюбие. Так как орки погибали, подло сраженные Сауроном лично, все золото доставалось только ему, ну а про окончание действа бурной ночью мы уже упоминали. Прости, читатель, приведенные выше слова «вероломство», «любострастие» и «корыстолюбие» — всего лишь цитата оригинального произведения. Авторы лису осуждают, но вынуждены соблюдать правила цитирования, установленные Валар. Однако все вновь отвлеклись, а ведь именно сейчас посреди Андуина разыгралась настоящая древневаларская трагедия, какая даже Профессору в страшных снах не приснилась бы. Мы с вами, дорогой читатель, оставили Гэндальфа низвергнутым в речную пучину (не уверены, что такое словосочетание применимо, но звучит очень торжественно и мрачно, пусть полежит здесь). Гортхаур молча проводил его искрящимися озорством глазами, помахал рукой чудищу с щупальцами и пожелал удачи — правда, не особенно надеясь, что тому удастся полакомиться стариканом, уж больно Гэндальф был изворотлив. Пожалуй, пронырливее морского угря и такой же противный. Иллюзии орков и челн, что плыл рядом с кораблем Гортхаура, исчезли, разбившись о жестокую реальность: разыгравшийся шторм и неуемный аппетит еще одного монстра, в этот раз с клешнями, быстро показали, где раки зимуют. Посреди бури, грохота и беснующихся волн остался только небольшой челн Гортхаура и десять пассажиров на нем. Гортхаур повернулся к теням позади и опять взмахнул рукой, убирая созданный им защитный барьер. Гэндальф давно канул в Андуин, можно было не скрывать назгулов. Девять голов в черных матовых шлемах одновременно повернулись к Владыке и замерли в идеальном строе. Гортхаур милостиво кивнул. — Вольно! — скомандовал самый высокий черный рыцарь в шлеме, украшенном черепом. Самый внимательный читатель, конечно, догадался, что это был Ангмарец. В это самое время Айген как раз думал, почему у отца получается строить братьев в идеальную шеренгу, а у него — нет. Гор повертел в руках шлем, лениво окинул взглядом щупальца, которые поднимались прямо за спинами назгулов, и, щурясь, произнес: — Мальчики, Пендальф ожидаемо улизнул прямо посреди банкета, а монстры все еще не кормлены. Назгулы, спиной и кое-чем пониже чувствуя, как сзади надвигается что-то большое, вонючее и осклизлое, замерли на месте. Огромные щупальца над ними тоже остановились. Слизь, смешанная с водой, тихо стекала вниз, пачкая доспехи и заливая визоры шлемов. Вонь стояла такая, что даже встроенные фильтры не справлялись. Что затихли, удалые?.. Время, братцы, поплясать!.. Грянь, ребята, хоровую Чтоб морскую тварь унять! Зычный глубокий голос Гортхаура перебил даже раскат грома. Назгулы, как по команде, обернулись и запели. Каждый пел то, что приходило ему в голову. Айген и Гудбранд в два голоса, красиво дополняющие друг друга, пели о великой битве, в которой не сдастся гордый варьяг и его верные братья, пощады они не желают и спуска врагу в количестве… — Двух… О, нет, трех… Да Валар вас дери, четырех… Единый, когда они кончатся, пятерых… — пели мужчины в терцию, залихватски присвистывая и ударяя себя кулаками в грудь. — Вроде закончились, — это был Айген. — Спуска мы не дадим пяти монстрам… — речитативом резюмировал Гудбранд. — … что сцепились между собой за право сразиться с храбрыми назгулами и батькой их Гортхауром! — Песня достигла своего апогея, и окончание подхватили остальные назгулы. Многоголосье вызвало у Гора улыбку, он прикрыл рукой лицо, вроде как выражая недовольство, но пальцы до конца не сомкнул, чтобы удобнее было подглядывать. Хотелось посмотреть, что будут делать «детишки» дальше и выучили ли преподанный им урок. Сага Гудбранда завершилась ничьей. Монстры сцепились, немного намяли друг другу бока, но ни один из них не пал смертью храбрых. Поэтому вперед вышел Кхамул и царапающим, сверлящим до самых костей голосом спел про Кракена. Монстров стало шесть. Шестой, хоть и оказался созданной Кхамулом иллюзией, был голоден и очень зол по-настоящему. С Кхамулом чудовище, в отличие от настоящего профессора, знакомо не было. Громкий хор из восьми недовольных голосов в унисон пропел, что Кхамул козел. Кхамул на мгновение действительно превратился в козла, но Гортхаур, когда отсмеялся (попутно собственным хохотом утопив одного монстра), вернул сыну степей его первоначальный облик. Следующая песня Кхамула — злого, насупившегося и шипящего на черном наречии как натуральная змея — была про эпичную битву иллюзии Кракена и водяных монстров. Победили монстры, хоть и лишились еще одного товарища. Теперь счет был 9:3. Оставшихся троих морских гадов решили мочить сообща. Силы назгулов были на исходе, а папенька что-то не торопился им вновь помогать. Только насмешливо поглядывал, иногда подшучивая над ними в нулевом поле. В основном о том, что даже петь нормально не могут, а вот петушиться — это да, еще как, не хотят ли они получить в награду перья, гребень и хвост? Ему не жалко… Нулевое поле назгулов искрилось недовольством. Младшие после такого замечания и вовсе рвались в бой, готовые прыгнуть за борт и встретиться один на один с монстрами, чтоб каждому младшему по одному сопернику, и в кровавом бою доказать, кто тут матерый волчара, а вовсе не перья-гребень-и-хвост. Старшие, как умудренные опытом братья, изо всех сил останавливали их. Кто словом, кто делом. В основном, конечно, делая подсечки и оттаскивая от борта. «Эх, молодость шальная», — с азартом думал Гортхаур, надеясь, что кто-то из юных королей таки сиганет за борт и покажет, на что способен (или как не надо). Все равно Гор предусмотрительно велел Захаррру активировать весь стазисный блок и еще запасной саркофаг перед самым отъездом. Внезапная проверка детей на прочность никогда не повредит, тем более под его личным присмотром. Опыт, как известно, сын ошибок трудных. Так что пусть трудятся. «С этими гадами даже мне не договориться», — в голове Феридира витали мрачные мысли, так что он даже не пытался что-то пропеть, экономил силы, в надежде, что кто-то из братьев предложит надежный план. «А если спеть, что монстры станут девушками, смогу ли с ними договориться я? Вот это будет номер… Отец меня похвалит, а остальные…» — мечтал Телимат, под шлемом кусая пересохшие от волнения губы. «А если эти «бабы» нас всех на дно утянут?! Чтобы там надругаться?» — орали в ответ неразлучники, а Кхамула, который вроде как закрыл свой гештальт, накрывали тягостные воспоминания о его первой несостоявшейся супруге. «Баю-бай, засыпай», — Настадрен, глядя на предыдущие неудачные попытки назгулов, попытался спеть колыбельную, приправив ее иллюзорным снотворным и транквилизатором. Однако все, что смог сделать — лишь заставил монстров зевнуть. Из огромных разинутых пастей посыпалась рыба, полились вода и нечистоты, чуть не потопив их кораблик. «ЗасыпАй, а не засЫпай!» — взорали назгулы. Настадрен, чувствуя некоторую неловкость, замолчал, и чудовища со щелчком закрыли свои вонючие пасти. Гортхаур молча ждал, сложив руки на груди и всем видом показывая, что ему это затянувшееся представление начинает уже порядком надоедать. Однако пока не вмешивался, позволяя «детишкам» в полной мере напеться и наплескаться. Так, чтобы по ночам на концерты уже сил не хватало. Хотя бы какое-то время. Ситуацию переломил Кирион, который, как и положено пирату, имел опыт морских сражений, да и вообще в открытой воде пробыл гораздо дольше чем все остальные назгулы вместе взятые. Гудбранд в свою бытность морским конунгом все-таки не участвовал в масштабных морских битвах, а корабль использовал больше как транспортное средство. Кирион свистнул в нулевое поле так, что Телимат чуть не грохнулся в обморок. Остальные остановились, кто где был, и прислушались. — Значит так, братья, — голос Кириона звенел нетерпением, словно он предвкушал что-то, ровно как это было у Владыки, когда должно было случится какое-то ВНЕЗАПНОЕ событие. Парни напряглись еще больше и дружно посмотрели на Гора, но тот по-прежнему стоял, скрестив руки на груди, и только смотрел, как его шлем весело пляшет по палубе — того гляди выскочит за борт. Кирион проводил очередной виток бешеного кружения шлема рассеянным взглядом и тут… глаза пирата блеснули, а нулевое поле наполнилось непередаваемым восторгом. — Парни! — вскричал Кирион и поймал шлем у края. — Шлемы долой! Назгулы переглянулись и тоже стянули шлемы. Восемь пар глаз с недоверием уставились на Кириона. Настадрен задумчиво почесал подбородок и, что-то тихо спросив у Айгена, потянулся в нагрудный отсек доспеха. Над головами разразился очередной раскат грома. Два оставшихся монстра (пока Кирион героически скидывал шлем, Кхамул все-таки смог до смерти заговорить еще одного монстра, и тот сам задушил себя щупальцами), разъяренные, что их товарищи погибли, а еда оказалась излишне строптивой, вскинули щупальца, клешни, лапы и вообще все что можно было поднять вверх (то самое тоже). А еще пошире разинули зубастые пасти, готовые вот-вот сожрать несчастный кораблик вместе с его экипажем. — Айген, а ну спой про пушку, нет, лучше даже про девять пушек! — вновь скомандовал Кирион, и в глазах Айгена мелькнула догадка. Он запел, меняя пространство перед собой, и по правому борту, обращенному к тварям, как по волшебству, появились пушки. Огромные дула запросто могли вместить шлемы. — Орудия к бою! — Айген пинками отправил шлемы к ногам их владельцев, подхватил свой и запихнул в дуло. — Цельсь! — прокричал Кирион, который тоже зарядил шлем в дуло пушки и помогал Телимату. Неразлучники, успевшие послужить под началом Кириона, справились сами. А остальным помог Гудбранд. — ПЛИ! — Голос Гортхаура прогремел раскатом грома. Мир треснул от удара молнии. Вода заходила под кораблем ходуном, словно кто-то в шутку пнул в днище. Монстры, шевеля щупальцами и натужно завывая, выпрыгнули из воды, показав уродливые осклизлые тела, покрытые тиной и водорослями. Раздался оглушительный взрыв — это пушки ударили одновременно. Все заволокло сизым дымом. И вдруг наступила оглушительная тишина. Дым медленно рассеялся. На палубе стояли девять усталых, измученных битвой и нулевым полем назгулов. И один довольный Гортхаур. — Ну что, мальчики, теперь споем песню победителей? — подмигнул он назгулам. Громовое: «НИКАКИХ ПЕСЕН!!!» — произнесенное в унисон девятью голосами, было ему ответом. Телимат, красиво взмахнув рукой, стал заваливаться назад, теряя сознание. Но неразлучники не зевали: подхватили его с двух сторон, и строй остался ровным. Почти. (В это раз Айген мстительно улыбнулся, потому что строй был примерно такой, как на утреннем построении: значит, ничего не поменялось, дело не в нем, просто братцы у него дол… долбоклюи!). Гортхаур окинул «детей» строгим взглядом: — Вот и славно. А чтобы закрепить пройденное, по пятницам теперь будете петь и принимать ванны. В какой форме будете это делать — решайте сами. Но помните, что всегда можем повторить! Черные когти щелкнули, и он растворился в темноте. Посреди заболоченного затона в поднимающемся от воды зеленом тумане медленно плыл одинокий плот — все, что осталось от иллюзии, созданной Гором. На плоту в абсолютной тишине, мрачно созерцая повисшую над болотами бледную луну, стояли восемь замученных до полусмерти назгулов и висел на плечах неразлучников Телимат. Светало. Дул холодный пронизывающий ветер. До Минас Моргула было километров пятьдесят, если по прямой, как ворона летит, а пешочком все сто с гаком. — Чтоб я еще хоть раз спел… — с чувством пробормотал Кхамул, ежась на ветру. — Все песни теперь по пятницам, — напомнил Айген, выжимая косу. — Согласно распоряжению Владыки. Гребем к берегу и сдаем норматив по бегу на пересеченной местности, заодно и согреемся. Вперед марш!