Каждая проходящая минута — это еще один шанс всё изменить Ванильное небо (Vanilla Sky) София Серрано (Sofia Serrano).
Гладкие рёбра упруго впивались в деревянную поверхность жёстких досок под боком, из-за чего вскоре всё тело заныло и покрылось резкими импульсами онемения от столь долгого и непрерывного прибывания в неудобном положении. Каждая кость, будь то крепкое плечо или выдающаяся вперёд головка таза, так или иначе прочувствовала на себе всю неприятную твёрдость ничем не покрытого пола под ногами, что служил единственной постелью уставшему и измождённому пережитыми за день потрясениями воину. Ещё не до конца загнав в угол свою уязвлённую гордость, он не смел никому жаловаться на своё состояние и безропотно терпел доставляемые ему неудобства, не издав за всю эту трудную ночь ни единого лишнего вздоха досады или бессилия. Суровые условия, в которых проходила его многолетняя боевая подготовка когда-то очень давно, и постоянная борьба за выживание закалили в нём стальной непокорный нрав настоящего бойца, годы тренировок и заложенное в его душу с детства неукротимое желание предстать перед другими в лучшем свете воспитали в нём негсибаемую волю преданного солдата, а его привыкшее к постоянному присутствию смерти выработанное в стальных когтях чужого предательства воинское чутьё не позволяло ему дремать даже во сне и предупреждало о малейшем признаке опасности, едва тот имел неосторожность прорваться в непреступное пространство бея без его должного на то позволения. Из всего, через что ему пришлось пройти ради достижения своих целей, отсутствие мягкой кровати и шёлковых простыней не представляли для него ровно никакой ценности, если вообще могла существовать какая-то ценность в том, чтобы забыться лживым сном перед собственной гибелью. Отважное сердце терпеливого воина уже давно не ведало настоящего покоя и всё безвозвратно отсчитывало монотонной дробью утекающие в никуда драгоценные мгновения, что бей так бессмысленно тратил впустую в своей каюте на борту теперь уже вражеского корабля. Его мысли кипели и загорались всё новыми безрассудными идеями, пока Бали-бей неустанно продумывал про себя все известные ему тактики и стратегии, какие только могли помочь ему воплотить в жизнь свои намерения. Благородная кровь в его жилах бурлила и наполняла каждую клеточку в его собранном теле нескончаемой силой, разум оставили всякие сомнения, что прежде отравляли его беспочвенной тревогой, до предела натянутые нервные узлы беспрерывно посылали в мозг новые сигналы, возбуждая неспящие мышцы ещё более сильным напряжением, под натиском которого они ритмично сокращались, выдавая неподдельное волнение живого существа. Судно на покатых волнах плавно покачивало и бросало из стороны в сторону каждый раз, когда мощный гребень очередного потока с размаху разбивался о крепкие борта, подгоняемый мятежной силой штормого ветра. Ненавязчивое предчувствие грозовой бури, охватившее Бали-бея невидимыми цепями свинцовой тяжести, собиралось под самым небом в устрашающие хмурые облака, из-за чего душный воздух в маленькой обители воина будто уплотнялся и зловеще потрескивал от собравшийся в обманчивой тишине потаённой угрозы. Каждый нерв в его подготовленном теле вытянулся в струнку, принимая на себя пока ещё неизведанную информацию об окружающей его обстановке, и ежесекундно прогонял по раскалённым в нетерпении мускулам короткие импульсы едва уловимой вибрации, что яснее всяких слов сообщила бею о том, что на борту корабля что-то безвозвратно изменилось. Пока что у него не находилось разумных объяснений этому внутреннему ощущению стремительных перемен, которые совершенно точно происходили всего в нескольких шагах от него с каждым его новым вздохом, но одно не оставляло в нём ни капли сомнений. Непокорная сила, с какой ураган обрушивал на корпус судна волны своего страшного гнева, тяжёлый ход, с каким корабль не без труда пробирался сквозь суровые воды взволнованного моря, и хлипкая дрожь под ногами, сопровождавшая каждый новый прорыв умоляющими стенаниями прогнивших досок, так и кричали Бали-бею воображаемыми голосами, подтверждая его главную догадку: корабль сменил направление и теперь самоотверженно рассекал податливую глубину бездонного пролива против всемогущего течения. До странности внезапное ликование, больше похожее на внутренний всплеск робкого благоговения, восстало где-то в трепещущей от предвкушения груди Бали-бея, подталкивая его вперёд необъяснимой силой, которой так и хотелось безропотно довериться. Все чувства чуткого воина до предела обострились, пристально внимая малейшему толчку сражающегося с бурным потоком судна, а затем резко стрельнувшая ему в сознание неожиданная мысль вынудила его подскачить и внимательно прислушаться, через сопротивление раздражающего шума в ушах напрягая свой безупречный слух. Сквозь невидимые прорехи, оставленные между плотно прилегающих друг к другу досок беспощадным временем, до Бали-бея добрались чьи-то чужие незнакомые ему голоса, среди которых ярко и отчётливо выделялся только один. Бойкий командный тон капитана был хорошо различим даже за убаюкивающим грохотом волн, в котором тонул Бали-бей, но одно его звучание мгновенно выдернуло воина из полусна, невольно заставив его по старой привычке вытянуть позвонок за позвонком уставшую спину, словно он вновь вдруг оказался в ровном строю отважных Османских солдат. Крепко сжатые губы затронула призрачная улыбка, и бей не раздумывая подорвался с места, с каким-то нетерпением бросаясь на звонкий голос Алонсо и с необычайной лёгкостью преодолевая тяжёлые ступени, ведущие наверх, из трюма, на свободу. Начищенная до блеска палуба была переполнена народом, среди которого зоркий глаз Бали-бея безошибочно выхватил крепкие тела обычных воинов и более раскрепощённые силуэты одинаково одетых матросов, увлечённых какой-то сложной работой. По их весёлым лицам и азартному блеску в разгоревшихся глазах воин понял, что они получают несравненное удовольствие от своих действий, что они неизменно сопровождали воинственными криками и громогласным смехом, из-за чего скопившийся на борту чувствительный воздух шёл игривой рябью, разорванный в клочья бесцеремонным вторжением чужого резкого дыхания. Всеобщая суета и неукротимый дух слаженной командной работы пробудил в оцепеневшем от удивления Бали-бее давно забытое ощущение причастия к одному большому целому, и в сердце его что-то с тоской возликовало, повергнутое в настоящее торжество. Неожиданно для самого себя он загорелся почти безумным желанием присоединиться к работающим бок о бок морякам, вновь почувствовать эту энергию от их напряжённых тел, зарядиться настоящей силой, что будет к нему только прибывать в жарком пекле кепящей вокруг него работы. Неподвластный ненастной буре, чьё угрожающее присутствие уже повисло над головами неунывающих матросов, свободный дух истинных морепроходцев невольно заразил Бали-бея своим бодрым настроем, и витающая подле него вспыльчивая искорка азартного искушения раззадорила безудержное сердце независимого воина, в очередной раз заставив его испытать упоительный прилив досадного сожаления от того, что ему не суждено стать частью этого общего дела. Пытаясь обуздать рвущееся наружу нетерпение, Бали-бей настолько быстро, насколько позволили ему разбегающиеся глаза, отыскал наконец бесстрашного обладателя громкого голоса, что подбадривал моряков и отдавал им новые приказы, иногда смешивая идеального произношения турецкий язык с хорошо известными бею испанскими жаргонами. Пронзая острым концом грациозной сабли стальные небеса, Алонсо ловко баланстровал на поручнях верхней палубы, выпрямившись во весь свой невысокий рост, и в каком-то шальном величии размахивал верным оружием в опалённом рассеянным зноем воздухе, уничтожая малейшее пребывание на борту тишины безжалостным пронзительным свистом. Наблюдая за этим несколько забавным способом командования подчинёнными, Бали-бей проворно втиснулся меж плотно стоящих друг к другу чужих плечей и бесшумной резвой тенью прошмыгнул наверх, к своему новому другу, не сдерживая понимающую улыбку при виде того, как он утробно повышает голос на какого-нибудь непутёвого матроса, который позволил себе прохлаждаться в стороне. Украдкой воин опустил взгляд на играющие по шершавому рельефу судна непредсказуемые волны и перевёл его по затянутой тенистой мглой воде к самому горизонту, где на него в упор смотрели беспросветные тучи, взявшие в плен беспомощное солнце. Бали-бей с наслаждением запрокинул голову, позволив дикому ветру заговорщески прошуршать его одеждой, и в лёгкие ему тут же проник узнаваемый порыв свежести вечерней прохлады, мгновенно сориентировав его во времени. Судя по морозному ознобу, колючими иглами пробежавшему вдоль прямого позвоночника воина, в небе догарал закат, однако из-за оборвавших его бесславное правление воинственных предвестников бури мир вокруг него уже погрузился в молодые сумерки, не отражая ни капли лучистого тепла, что ещё могло бы пригреть охладевшее в одиночестве море. Его матовая поверхность мутнела, словно рождённая злостью и отчаянием обворажительная тьма, что безоговорочно подчиняла себе слабые души, постепенно затягивая их в пучину бесплотной пустоты. Едва не поддавшись этим опасным чарам, Бали-бей с нарастающей тревогой обвёл пытливым взором клубящийся вздыбленными облаками купол небосклона и невольно поёжился, ощутив на коже близкое дыхание преждевременной грозы. – Герреро! – со всей внезапностью обрушился на него весёлый возглас одумраненного азартом Алонсо, выбросив воина из необъятных глубин его собственных размышлений, и миг спустя бравый моряк в одном широком прыжке очутился рядом с беем, в своей обычной вальяжной манере уперев кулаки в бока. – Тебя-то я и дожидался. Ну, что скажешь? – Мы изменили курс? – громко спросил Бали-бей, стараясь перекричать дружный клич моряков с нижней палубы. – Почему? – Я подумал над твоими словами, храбрый бей, – бодро заявил Алонсо, без особого труда перекрыв своим мощным голосом непривычный воину шум со стороны погружённых в работу слуг. – Мне показалось, в них крылась доля истины, которую я сам однажды предал забвению. Как ты и пожелал, мы отправляемся на остров Родос. Там каждый из нас сможет начать новую жизнь, да будет на то воля Аллаха! – Ты не пожалеешь об этом, капитан, – горячо поклялся Бали-бей, не находя слов, чтобы достойно выразить отважному моряку свою глубокую благодарность. Тёплое чувство грядущих перемен, подобно солнечным лучам, озарило его утопающую во мраке душу, позволив наконец разглядеть в этой сплошной полосе непреодолимых испытаний хоть какую-то надежду на будущее. – Я век не забуду тебя и твоих бесстрашный бойцов. Вы оказали мне великую честь. Видимо, Алонсо не слишком нуждался в чужом признании, поскольку в ответ на проникновенные речи Бали-бея лишь коротко хмыкнул и дружески похлопал его по плечу, словно выражая ему своё одобрение. Совершенно новое, но столь же знакомое до щемящей рези в груди отрадное чувство долгожданной свободы мягкими ласками материнской колыбели бесцеремонно взволновало сдержанные эмоции воина, так что он с опаской подчинился этому желанному прорыву, внутренне побоявшись спугнуть давно позабытый терпкий привкус близкой победы, заплясавший на языке. Он никак не хотел давать волю неоправданному ликованию, но рядом с безрассудным и непоколебимым в своей уверенности капитаном ему хотелось забыть обо всём и отдаться первой же тяге, что так и подстрекала его совершить какую-нибудь опрометчтвую вольность. Проводив удалившегося Алонсо признательные кивком, в который постарался вложить весь глубокий смысл своего искреннего уважения к нему, Бали-бей прислонился руками к обработанной поверхности палубных поручней и уставился в густую темноту рычащих вод под собой, в чьей непроглядной черноте он затруднялся распознать даже собственное отражение. Он мучился в приступе неизведанного желания позволить себе немного расслабиться и порадоваться вместе со всеми открывшимся ему дорогам к светлому будущему, но что-то необъяснимое, столь же коварное и до неприятной дрожи неуловимое преследовало настороженного воина и будто нарочно мешало ему отпустить непрошенную тревогу, воровато прокрадываясь в самые потаённые уголки его сознания. Сгустившееся над морем напряжение словно бы становилось сильнее и крепчало с каждым мгновением, тучи с тихой угрозой в обманчиво воркующем рычании спускались всё ниже и ниже, накрывая необъятные владения Босфора мрачной тенью. Необъяснимая таинственная опасность приютилась где-то совсем рядом с окутанным липким предчувстием беды Бали-беем, безликим и рассчётливым поползновением чужого присутствия расплоставшись в пределах его досягаемости и до недопустимого предела обостряя безупречно выработанные инстинкты. Не в силах предугадать, откуда последует первый удар невидимого неприятеля, воин лишь на мгновение позволил себе забыться в постыдном приступе паники, но этого оказалось достаточно, чтобы захватить его притихшее сердце рефлекторно поднявшимся из глубин сознания страхом, вслед за которым трещащую по швам мёртвую тишину громогласно разорвал атаковавший без предупреждения оглушительный выстрел. Надёжная опора деревянной палубы резким рывком ушла из-под ног Бали-бея, со всей отдачей прибив его рёбрами к гладким перилам, в глазах помутнело от повредившего чувствительный слух сокрушительного удара, что с пронзительным треском проломил казавшийся непробиваемый корпус застигнутого врасплох корабля, так что очутившийся в мглистом тумане слепого потрясение и тошнотворного ужаса воин на несколько мгновений выпал из реальности, словно сквозь толщу ледяной воды расслышав чужие крики. Воинственные, испуганные и обречённые, они отчаянным эхом отражались от плотных невидимых стен непреступного купола охватившей всех в один миг безумной паники, мешая Бали-бею разобрать хоть что-то за завесой перебивающих друг друга голосов, прийти в себя после оглушения и прогнать унизительную слабость во всём теле, ставшую непреодолимым последствием после внезапного нападения. Его блуждающий в пустом пространстве взгляд по какому-то неведомому сигналу взметнулся вверх, на горизонт, и лишь спустя томительные секунды смог наконец сфокусироваться на притаившейся у них под самым носом страшной угрозе. Из густого тумана, окрашенного в робкие лиловые тона предательски красивым сиянием сумерек, бесшумно, словно опытный охотник, коим оно и являлось, вынырнуло другое судно. Смертоносное, быстроходное, завораживающее потрясённое сознание своим опасным, хищным изяществом, оно неумолимо настигало свою добычу, стремительно рассекая покорные его воле бурные волны, и постепенно вырастало на глазах Бали-бея, из маленькой остроконечной точки превращаясь в стройного красавца, Османский корабль, что теперь развернулся к ним боком и нацелил прямо на повреждённый стан своего собрата заряженные пушки. Сердце глухо колотилось в объятой цепким ознобом груди Бали-бея, мышцы под рёбрами стянулись в тугой узел, так что всё тело свело судорогой, перекрывая кислород. До боли в костяшках побелевших пальцев он вцепился во всё ещё дрожащие после ранения поручни, не смея оторвать завороженного взгляда от прекрасного судна, несущего в своём утробе его смертный приговор, и с другом выпрямился на дрожащих коленях, какой-то незатронутой оцепенением частью своего разума осознавая, что корабль под ним, на котором он с такой наивной надеждой пытался отыскать убежище от всевидящего ока Сулеймана, вот-вот пойдёт ко дну, не имея ни малейшего преимущества в этой подлой осаде. – Нас обнаружили! – во всю силу натянутых от напряжения голосовых связок взревел Бали-бей, оттолкнувшись от борта и распрямив саднящую от удара поясницу. Бесславные секунды его замешательства бесследно отступили, а вместо него разум накрыла холодная решимость, плотно запечатавшая все его мысли и посторонние страхи за непробиваемыми цепями хладнокровной рассчётливости. Не было больше сомнений, не было чувства вины и бессмысленных гаданий. Была только стальная броня суровой уверенности, отделившая восставший из-под гнёта чужой власти дикий дух отважного воина от его остального существа, всё ещё охваченного неугасшей растерянностью. – Капитан! Все, спасайтесь! Огромный всплеск в нескольких шагах от Бали-бея, образовавшийся в результате очередного метко брошенного снаряда, прогнал по морю высокую волну, захлестнувшую едва держащийся на волнах корабль под самые бока, из-за чего судно вновь пустилось в интенсивную качку, едва не подпрыгивая на разгоняемых повсюду водных вибрациях от каждого пролетающего мимо пушечного залпа. Нестихаемый грохот сплошной завесой стоял в ушах, призванный сбить с толку оправившегося после первого удара воина, но тот даже не сдвинулся с места до тех пор, пока на его утонувший в панических криках других матросов зов не появился Алонсо, всклокоченный, в потрёпанной одежде и без своей великолепной шляпы на голове, но с неизменно бесстрашным выражением лица, в чьих сжатых и поддёрнутых безумным гневом чертах не отразилось даже намёка на страх. Замерев плечом к плечу с Бали-беем, он в мрачной решимости уставился на Османское судно, в каком-то зловещем предвкушении стискивая и разжимая челюсти, из-за чего отчётливо проступившие желваки пришли в ритмичное движение. – Попали, – без каких-либо эмоций констатировал он, опустив глаза куда-то вниз, где под разбитыми вдребезги досками жадно булькала и рычала подбирающаяся всё ближе вода. – Скоро потонем. – Ты можешь развернуть корабль так, чтобы мы смогли дать им отпор? – сосредоточенно бросил Бали-бей, стараясь не обращать внимание на падающие тут и там на ничтожном расстоянии от них увестистые снаряды. Солёные капли холодными брызгами летели на открытую кожу, серебряной влагой оседали на поверхности одежды, лишь спустя несколько мгновений бесследно впитываясь в податливую ткань. – Не успеем, – мрачно коротнул в ответ Алонсо, смахивая со лба липкую струю морской воды, попавшей на него после очередного промаха Османского судна. – Этот тип отправит нас к Шайтану прежде, чем я успею взяться за штурвал. Сожалею, Бали-бей, но теперь нам остаётся только спасать свои жизни. Не дослушав, что хотел сказать ему капитан, Бали-бей быстрее молнии метнулся к одиноко стоящему, но пока ещё нетронутому штурвалу корабля, твёрдо вознамерившись взять ситуацию под свой контроль. Он запрещал разумным мыслям о том, что шансы на спасения ничтожно малы или их просто нет, посещать его ясную голову, старался не смотреть на то, как повергнутые в ужас матросы один за другим бросаются за борт, тут же скрываясь в мутной воде, а затем туда же, где в последний раз мелькнула их обтянутая мокрой одеждой фигура, прилетал смертоносный снаряд, окрашивая равнодушную гладь моря в алые оттенки чужой крови, что медленными красными всполохами некогда живого огня расползалась на поверхности гривистых волн. Его грудь распирало от бессильной ярости, что, подобно отрезвляющей настойке, придала ему сил, и Бали-бей с готовностью упёрся пружинистыми ногами в палубу, сохраняя равновесие, и впервые в своей жизни протянул пальцы к сердцу бьющегося в стенаниях, умирающего корабля, в котором, возможно, крылся его последний шанс на спасение. Скользкие руки с неистовой силой вцепились в лакированное дерево, и воин поднатужился, подчиняя управление судном своей власти, но это оказалось не так-то просто. Механизм отчаянно сопротивлялся, трещал и стонал под натиском чужой воли, но не никак не хотел поддаваться его твёрдой руке, словно не желал позволять какому-то новичку указывать ему направление. Затылок Бали-бея вскоре начал пульсировать от нарастающего внутри напряжения, на шее сзади проступила холодная испарина, позвоночник неудержимо дрожал и в порыве нового импульса бесконтрольного инстинкта изгибался испуганной змеёй в ожидании, что вот-вот стройное тело воина разорвёт на части ударившим его в спину, прямо между собранных лопаток, очередным хлёстким выстрелом. После нескольких безуспешных попыток сдвинуть тонущий корабль с места, крепкий механизм штурвала словно нехотя поддался чужому давлению и чуть изменил своё положение в плоскости, приводя судно в затруднённое движение. Что-то внутри Бали-бея победно взвыло, опасливо воспрянув наравне со слабым огоньком вновь зажёгшейся надежды, и он с большей силой налёг на руль, несмотря на то что его мышцы уже отчаянно кричали от сводящей их ноющей боли. Рядом разноцветной молнией промелькнуло какое-то неуловимое движение, и воин обернулся, заметив, что Алонсо вновь взобрался на дрожащие под наклоном перила, вцепившись мёртвой хваткой в крепкую сетку переплетённых между собой толстых канатов, и в вызывающем жесте выбросил вперёд руку с зажатым в грубых пальцах клинком, словно поддразнивая противников на соседнем судне своим дерзким поведением. Сердце Бали-бея пропустило удар, когда ровный корпус капитана опасно наклонился вперёд вслед за самим кораблём, но тот, как ни в чём не бывало, остался поразительно спокоен и даже не напрягся, хотя любой, излишне сильный толчок мог легко свалить его с ног прямо в море. – Вперёд, герреро! – торжествующе закричал Алонсо, наступая одной ногой на верёвочные канаты, а другую отрывая в воздух, поднимаясь ещё выше над палубой. Бали-бей не спускал с него встревоженного взгляда, при этом стараясь удержать штурвал, но язык никак не поворачивался предупредить его об опасности. – Так держать! Мы их ещё поразим! Яркая вспышка на краткий сумасшедший миг ослепила Бали-бея, хлестнув его по глазам внезапным отблеском ненастоящего света, и время для него замедлилось, подобно тягучим водам реалистичного кошмара. Двигаясь на опережение собственных мыслей, воин сорвался с места, забыв о штурвале, и проворнее горного ягуара набросился сзади на Алонсо, сомкнув руки у него на талии и утягивая его вниз своим весом. Громовой выстрел пришёлся как раз туда, где только что имел неосторожность стоять ничего не подозревающий капитан, и обоих друзей рывком отбросило назад мощной ударной волной пришедшего в тревожное движение воздуха прежде, чем Бали-бей успел установиться на ногах, прогибаясь назад под тяжестью товарища, и найти им надёжное укрытие от новой атаки. Едва ощутив под собой невесомую пустоту неминуемого падения, воин всё-таки опомнился и в последний момент сгруппировался, подсознательно пытаясь хоть как-то смягчить толчкообразное соприкосновение с деревом и не выпуская из крепкой хватки падающего вслед за ним капитана. Округлую спину до самого основания позвоночника пронзило острой болью, как только выпирающие кости первыми ударились о твёрдую поверхность палубы, а расходящиеся по нервам резкие импульсы неприятного ощущения тут же взбежали вверх по мышцам, затронув мозг, и растеклись вниз до самой поясницы, высвобождая из сдавленной груди тихий надсадный стон. Мир завертелся перед глазами Бали-бея, когда он в обнимку со своим другом скатился вниз по лестнице, натыкаясь на выступающие ступени рёбрами, плечами и затылком, и проскользил каждым позвонком по мокромой древесине, оказавшись на нижней палубе. От нового столкновения его пальцы сами собой ослабили хватку, и гладкая ткань чужой одежды безвозвратно испарилась из его ладоней, как только он захотел крепче вцепиться в неё руками. Капитана отбросило в другую сторону, впечатало спиной в борт корабля и распластало на оцарапанной трещинами палубе сокрушительной силой, так что до угасающего сознания воина донёсся только его прерывистый крик. Адская боль пробралась в каждый участок на побитом теле Бали-бея, лицо саднило от впившихся в открытую кожу мелких щепок раслетевшегося на осколки дерева, каждое движение отзывалось отчаянным недомоганием в травмированных мышцах и не хотело подчиняться затуманенному головокружением разуму, как бы воин не пытался скорее вынырнуть из недопустимого забытья. Ещё не до конца восстановив помутневшее зрение, Бали-бей с трудом приподнялся на локтях, приглушённо зашипев сквозь стиснутые зубы, и отчаянно огляделся в поисках Алонсо. Лёгкие саднило после того, как неподъёмная тяжесть вышибла из них весь оставшийся воздух, и всё же воин не сумел сдержать порывистый вздох облегчения, когда обнаружил лежащего в полуосознанном состоянии капитана на другом конце палубы, куда ему не стоило усилий добраться. Поймав его призывающий к действиям взгляд, моряк, словно по волшебству, пришёл в себя и привстал на подгибающихся руках, с лёгким недоумением посмотрев на бея. – Зачем ты это сделал? – хрипло рявкнул он, пытаясь отдышаться. – Тебя бы задело, – невозмутимо ответил Бали-бей слабым голосом, превозмогая невыносимую боль в раздавленной груди. И тут новый страшный звук врезался в изорванное полотно стоячего воздуха, распространив повсюду угрожающий треск сухого дерева. Бали-бей вскинул голову, подброшенный внезапным испугом, и его зрачки расширились от резкого выброса адреналина в кровь, когда его открытому взору предстала медленно и с жутким скрежетом нависающая над ним массивная мачта, чей гладкий корпус сверкал и переливался в бликах разгорающегося позади неё огня. Охваченная жадным пламенем блестящая древесина стремительно сгорала до тла, покрываясь обугленными пятнами, и её тень вскоре накрыла оцепеневшего Бали-бея, грозясь придавить его уязвимое тело. Последний канат, удерживающий мачту в шатком положении, хлёстко оборвался, и она с нарастающим гулом сорвалась вниз. Доверевшись ожившим где-то на подсознании инстинктам самосохранения, воин оттолкнулся от палубы и ловко перекатился на бок как раз в тот момент, когда тяжёлая мачта вот-вот бы обрушилась прямо на него, вдребезги раздробив плечо. В небо пронзительно взлетел зловещий грохот, с каким высокий столб пробил поверхность палубы, разломив корпус корабля на две половины кривой зияющей раной, из которой тут же хлынула вода. Пол под ногами Бали-бея завибрировал, как в преддверии землетрясения, опора под ним накренилась и пошла под уклон, намереваясь сбросить свою жертву прямиком в бездонный пролом. Однако вскоре дрожь прекратилась и на смену ей пришло медленное погружение разнесённого в щепки судна на дно, позволившее воину немного прийти в себя и вновь углубиться в мысли об оставшимся на другой стороне капитане. Только Бали-бей вытянул шею, пытаясь разглядеть за упавшей мачтой тело друга, как перед ним непреступной стеной вырос бушующтй огонь, рычащий и сметающий всё на своём пути, с жадностью пожирающий податливое дерево и постепенно смыкаясь в непробиваемое кольцо вокруг изумлённого бея. В его поддёрнутых решимостью глазах, словно в отпалированном стекле, отражались яркие всполохи могучей стихии, воздух в пределах огненного ореола сделался жарким и душным, отравленным едким дымом сгорающей древесины, что мгновенно проник в незащищённые лёгкие воина своими ядовитыми потоками, вынуждая его зайтись в приступе жестокого кашля. Под веками проступили невольные слёзы, с такой силой смертоносное дыхание огня разъедало нежные белки, лёгкие обожгло нестерпимым жаром, и Бали-бей порывисто рухнул на колени, начиная задыхаться. Дым был повсюду, он забирался под одежду, обжигая беззащитную кожу, он клубился вокруг воина, пригибая его к земле свинцовой тяжестью, отбирал последний, жизненноважный кислород, вынуждая захлёбываться мучительными хрипами. Из последних сил оставаясь в сознании, Бали-бей зажал свербящий нос рукавом кафтана и с трудом нашёл расплывчатым взглядом истоки необъятного пламени. Он уже чувствовал, как хищный зверь подбирается к нему со спины, постепенно сужая круг, лижит огненным языком его поникшие плечи, жаждя добраться до трепещущего в агонии сердца сломленного существа. Поборов подступающую панику, бей постарался выдержать уничтожающий его изнутри ядовитый дым, подавляя смертельную лёгкость во всём теле, и кое-как доковылял до границы пламени, которое взмывало всё выше и выше, подпитываясь новой пищей, так что вскоре за его столбом не проглядовало даже грозовое небо. Дрожа всем телом, Бали-бей через силу выставил свободную руку перед собой, едва не касаясь пальцами танцующего огня. Неугомонная стихия тут же потянулась к желанной добыче, изгибаясь вслед за неуловимыми движениями его ладони, и тут воина пронзила внезапная мысль, возродившая в нём надежду на спасение. Раз он не может покорить огонь и присвоить себе его дикий нрав, тогда ему остаётся только обойти его хитростью, обмануть, увлекая его ненастную душу такими же гибкими движения, какими в безупречно совершенстве владел он сам. Самому стать огнём. Огненная плеть извивалась по руке Бали-бея, пока он протягивал пальцы всё дальше, а затем повёл завороженное пламя вслед за собой, плавными переступаниями вынуждая его создать прореху. Как только сплошная стена смерти расступилась, показывая разнесённые борта тонущего судна, воин неистово рванулся вперёд, ныряя прямо в Ад. Он только успел почувствовать нестерпимый жар, что в одно страшное мгновение охватил его податливое тело, и спустя ослепительно короткий миг его ноги ударились о палубу на другой стороне. Воздух по-прежнему был затянут чёрным дымом, повсюду плескались костры догорающего дерева, так что пепел уже оседал на пока ещё нетронутой поверхности корабельных руин. Воину всё же удалось глотнуть хоть какую-то частичку спасительного кислорода, и он не долго думая стянул с себя охваченный пламенем кафтан, разрывая на себе разом все пуговицы и отбрасывая тлеющую по краям непригодную одежду в самое пекло огненной бури. Резвый холод наступившей ночи тут же пробрался под его лёгкую рубашку, беззастенчиво играя с тонкой тканью, и мгновенно сковал онемевшие мышцы цепким ознобом, приятно охлаждая обожённую кожу на предплечьях, что теперь покрылась кроваво-красными, вздувшимися волдырями и непрерывно саднила режущей болью. Не давая тихому стону вырваться на свободу, Бали-бей лихорадочно огляделся в поисках Алонсо, чувствуя, как сердце проваливается куда-то вниз вместе с тем, как страшное осознание наступало на него со всех сторон. Капитана нигде не было видно. Только воин успел с отчаянием подумать о том, что его, скорее всего, уже нет в живых, как и остальных моряков, как под ногами снова задрожали хлипкие доски. Огонь продолжал наступать, бесследно уничтожая всё на своём пути, и бей со всей скоростью бросился назад и с трудом вскарабкался на поручни палубы, наклонённые в неестевстенном положении, и опустил взгляд на тёмное море. Никогда ещё таинственные воды Босфора не казались ему такими нежными, спокойными и заботливыми, так что он без колебаний подобрался и сорвался вниз, вытянув перед собой напряжённые руки и глубоко захватив в себя отдалённо пахнущий свежестью воздух. Стремительнее пущенной стрелы Бали-бей окунулся в самую глубину чёрного моря, позволяя ласковым волнам бережно обнять его подтянутое тело и покорно менять направление по его обтекаемой фигуре. Уверенно рассекая толщу солёной воды, что в одно мгновение заполнила собой глаза, уши и нос, воин точными движениями опытного плавца всплыл на поверхность, кашляя и отплёвываясь от осевшей на языке соли, и теперь образцовым брассом пустился вдоль покорного течения, с лёгкостью подчиняя себе необузданную стихию. Изящные и завораживающие, словно тела обуянных страстью девушек, разбушевшиеся воды безропотно покорились Бали-бею, беспрекословно расступаясь перед ним, и мягкими толчками смыкающихся за его спиной двух потоков направляли его вперёд, как бы желая отградить от настигающей его смерти. Воин неустанно работал закоченевшими от холода конечностями, позволяя щекотливым прикосновениям ледяных волн ласкать нижнюю поверхность его плоского стана, что ритмично группировался и вновь вытягивался в такт непрерывному сокращению натренированных мышц, холодный воздух обжигал лёгкие при каждом глубоком вдохе, из-за чего челюсти свело оцепенением, а зубы начали отбивать мелкую дробь, мокрая одежда неприятно липла к рельефному телу, лишней тяжестью утягивая его на дно и затрудняя каждый прорыв, всё его существо беспомощно трепетало во власти ночной стужи, из-за чего каждое новое движение давалось с неимоверным трудом, будто на его запястьях и щиколотках повисли металлические цепи, жаждущие навсегда скрыть от него мир под толщей тихого моря. Медленно начала накатывать усталость, течение убаюкивало, и только морозный озноб не позволял Бали-бею отключиться прямо посреди большой воды. Он осознавал, что в случае, если даст слабину, его ждёт неизбежная смерть в волнах пролива, но не мог больше противиться пленнительному желанию закрыть глаза и погрузиться в темноту... «Бали-бей, ты меня слышишь? Только не смей опускать руки. Не сдавайся. Ты ещё можешь победить!» Ветер с силой хлестнул Бали-бея по лицу, пронзая мокрое тело пробирающей до костей зябкой дрожью, и он в последний момент опомнился, когда его руки уже готовы были безвольно расслабиться, позволив ему утонуть. С наслаждением наполнив прочищенные лёгкие непорочным воздухом, воин совершил решающие усилие, и его грудь наткнулась на что-то твёрдое, за что он немедленно ухватился в попытке остаться на поверхности. Под ним распласталась пропитанная влагой, потрёпанная по краям широкая доска, но и этого измождённому бею было более, чем достаточно, чтобы продолжить плыть в сторону непостижимого горизонта с надёжной опорой под рукой. Он устало прислонился щекой к шершавой поверхности своего импровизированного плота, испуская тяжёлый вздох, и в последний раз взглянул на утопающее в огне некогда величественное судно, погубившее на своём борту столько жизней. И всё это по его вине. Если бы сердце Бали-бея ещё было способно испытывать больше боли, чем ему уже пришлось испытать, оно бы непременно откликнулось на муки совести, но сейчас оставалось хладнокровно и безмятежно. На затянутой тенями воде зловеще отплясывали победный танец блики утробно рычащего от удовольствия пламени, тучи равнодушно наблюдали за этим с высоты низкого неба, а за горизонтом не было видно совсем ничего, кроме удаляющейся стройной фигуры Османского корабля, видимо решившего, что его главная цель, Малкочоглу Бали-бей, бесславно погиб, не сумев противостоять ни силе огня, ни всемогущей власти океана.***
Лето 1494 года, Топкапы Острый укол вышедшей из-под контроля миниатюрной иглы пронзил незащищённую кожу на тонком пальце Айнишах, из-за чего неприятная судорога ударила в самый затылок, взбудоражив и без того неспокойное сердце постыдным испугом. Мгновенно поморщившись от мимолётной, но оттого не менее противной боли, в доказательства которой под коротким ногтем проступила выпуклая капелька крови, госпожа раздражённо зашипела сквозь зубы, едва сдерживая неполагающиеся её высокому статусу смачные ругательства. Умелые руки, прежде с такой лёгкостью и мастерством управляющиеся с капризной иглой, и тут её подводили, постепенно доводя нетерпеливую госпожу до точки кипения. Отныне даже такое расслабленное, не требующее особой подготовки занятие, как вышивание, не могло заставить Айнишах отвлечься от своих мрачных мыслей. Ей всё казалось, будто целый мир ополчился против неё, нарочно лишая её самоконтроля даже тогда, когда она была твёрдо настроена обуздать свой необъяснимый гнев, причина которого до сих пор оставалось для неё туманна, словно призрак, навеянный игрой воображения. Всюду, где госпожа чувствовала слабость или малейшую оплошность со стороны других обитателей Топкапы, она безжалостно изливала свои эмоции на ни в чём неповинных слугах и наложницах, а иногда и на своих братьях и сёстрах. Подобное начало происходить с ней ещё с тех пор, как отец вернулся из похода, а вместе с ним и главная проблема Айнишах тоже возродилась: Яхъя-бей гонялся за ней, подобно охотнику, и никак не хотел оставить взбешённую такими выходками дочь султана в покое, из-за чего юная госпожа всё реже стала покидать свои роскошные покои и пробовала увлечься менее скучными делами, лишь бы не находить предлога выйти в сад. Там, за густой тенью раскидистых деревьев, обуянный ветром и освещённый божественным сиянием летнего солнца, её неизменно караулил он. Выжидал, преследовал и становился всё настойчивее с каждым разом, как Айнишах во всей своей властной манере приказывала ему прекратить. – Айнишах, милая, ты в порядке? – мягко влился в порванное её досадным шипением течение безмятежного молчания чужой участливый голос. С облегчением выдернув себя из выводящих на чувства размышлений о Яхъе-бее, Айнишах оторвалась от своего вышивания и подняла омрачённый неугасшей яростью взгляд на сидящую напротив неё высокую девушку, чьи прекрасные изумрудные глаза заботливо блестели сочувствием. Длинные волосы струились по её узким, чуть приподнятым плечам, изящно обрамляя острые ключицы и длинную лебединую шею от природы завитыми локонами, в меру открытую область декольте украшали грациозных форм рубины и сапфиры, собранные в роскошное ожерелье чей-то аккуратной рукой. Шёлковое полотно цвета свежеотлитой бронзы на её коленях было почти полностью заполненно плавными причудливыми узорами блестящей золотой нити, в то время как широкая ткань в руках Айнишах только окрасилась в золото с одного края. Заметив, насколько ничтожным выглядит её прорыв по сравнению с чужим успехом, госпожу охватила ещё большая досада, так что захотелось всё немедленно бросить и остаться в гордом одиночестве. Небрежно отшвырнув недоделанную работу подальше, будто это она была виновата во всех несчастьях госпожи, Айнишах решительно встала и стремительным шагом пересекла покои, тяжело дыша от сдерживаемого гнева. Краем глаза она уловила, как щуплая девушка, так и не получившая ответ на свой вопрос, испуганно дёрнулась и тоже забыла про вышивку, полностью поглотившись нестабильным состоянием вспыльчивой султанши. – Не бери в голову, Кахин, – устало вздохнула Айнишах, усилием воли опуская скованные напряжением плечи. В спину ей пытливо воззрился пробирающий до костей проницательный взгляд, и в нём ясно сквозило недоверие, смешанное с неподдельный волнением. – Всё в порядке. Просто немного устала. Наверное, мне стоит немного отдохнуть. Госпожа всей душой надеялась, что её слова прозвучали хоть немного убедительно, но прекрасно понимала, что от всевидящего ока Кахин не так-то просто отвертеться. Её доброе, благородное сердце, казалось, способно было открыться всему миру, а от одного только звучания её убаюкивающего певучего голоска накатывало внеземное спокойствие, словно девушка обладала какими-то чарами, способными усыпить в любом человеке всякую враждебность. Её уравновешенный и всегда мудрый совет мог перевернуть целую жизнь в один момент, а невероятная сила, скрытая в её хрупким милом образе, не могла не поразить и не толкнуть на шаг взаимного доверия к этому нежному непорочному существу. Вот и сейчас, когда Кахин безошибочно угадала потаённые чувства молодой госпожи, Айнишах стало немного стыдно за то, что она пытается её обмануть. Среди всех её братьев и сестёр эта девушка была ей ближе и дороже любого из них, так что терять её расположение султанше решительно не хотелось. – Матушка опять про свадьбу заговорила, – как бы невзначай ввернула Кахин, как ни в чём не бывало принимаясь за своё шитьё. Её тонкие женственные руки с лёгкостью владели иглой и длинными нитями, не оставляя невинным наблюдателям иного выбора, кроме как восхищённо залюбоваться её плавными и гибкими движениями. – Она всё не теряет надежды выдать тебя за какого-нибудь влиятельного пашу. – Зачем ты мне всё это говоришь? – раздражённо прошипела Айнишах, не оборачиваясь. От одной мысли о свадьбе её начинало колотить от злости и жаркого чувства несправедливости. – Ты же знаешь, как я к этому отношусь! Или это матушка попросила тебя поговорить со мной на эту тему? – Если честно... – Кахин замялась, и госпожа представила, как она смущённо прячет взгляд и по привычке начинает теребить подол своего не слишком броского платья, как она делала это всегда, когда начинала нервничать. – Она пожаловалась мне, что ты в последнее время будто нарочно её избегаешь. Вот и уговорила меня тебе кое-что передать. Несмотря на поднимающееся изнутри нестерпимое негодование Айнишах заставила себя остаться как можно более равнодушной и развернула плечи в подобающей ей господской осанке, чтобы хоть как-то соответствовать своему высокому статусу. По-прежнему не удостаивая Кахин своим вниманием, она настолько небрежно, насколько позволял ей тугой ком нехорошего предчувствия в горле, обратилась к старшей сестре холодным тоном: – Я тебя слушаю. – Матушка нашла первого претендента на твою руку, – почему-то дрожащим в напряжении голосом отозвалась Кахин, буровя спину госпожи предупреждающим взглядом, словно уговаривала её держать эмоции при себе. Когда Айнишах демонстративно пропустила это заявление мимо ушей, внутренне сковав свои мышцы усмиряющей силой, девушка нарушила секундную тишину прерывистым вздохом и с ещё большим трепетом продолжила свою фразу, даже не пытаясь скрыть потаённого благоговения в переливчатой интонации: – Это Малгочоглу Яхъя-бей. – Что?! Шейные позвонки, в резком движении головы сместившиеся в другое положение с угрожающим хрустом, отчаянно заныли, как только Айнишах, вне себя от бешенства и потрясения, обернулась на сестру, вперив в неё испепеляющий взгляд дикой львицы. Пальцы сами собой согнулись в кулаки, впиваясь ногтями в нежную кожу ладоней, дыхание превратилось в загнанные исступленные вздохи, а по собранному в ожидании телу колкими импульсами заструилось напряжение, из-за чего перед глазами пролегла кровавая тень. Всё ещё с трудом доверяя услышанному, госпожа свирепо сдвинула брови к переносице, искажая прелестное лицо в гримасе ярости, и продолжала сверлить напуганную Кахин уничтожающим взором. Сестра тут же заёрзала на месте, лихорадочно пряча свои невинно округлённые глаза, и сухо сглотнула, затравленно покосившись по сторонам. – Как, во имя всемогущего Аллаха, эта мысль пришла ей в голову?! – заревела Айнишах, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на загнанную в угол девушку с несправедливыми упрёками. – Этот самовлюблённый развязный выскочка?! Да он и пальца моего не стоит! Ходит за мной хвостом, строит из себя героя, да что он себе вообще позволяет по отношению ко мне, к дочери самого султана?! Подлец! Проходимец, вот он кто! Ненавижу! – Может, всё не так уж плохо? – дрожащим и совсем тихим голосом проронила Кахин, беспомощно съёжившись и с явной опаской заглядывая в безумные от гнева глаза разъярённой Айнишах. – В нём и хорошое тоже есть. Вернее... Он же преданный солдат империи, частный и благородный, а в политических делах ему нет равных. Он сильный, самоотверженный, храбрый и... – Довольно! – Айнишах со свистом рассекла стоячий воздух ребром напряжённой ладони, прерывая бессмысленные попытки Кахин отмыть этого дерзкого воина в её представлениях. То, с каким откровенным восхищением и трепетом девушка рассуждала о его лучших качествах, мечтательно возводя глаза к небу и нелепо улыбаясь, ещё больше взбесило госпожу, пробудив в ней нечто, похожее на зависть. Сестра его чуть ли не боготворила, а её тоскливые воздыхания, от которых внутренности Айнишах начинало выворачивать наизнанку, только укрепляли в ней уверенность в том, что она совершенно точно помешалась на этом Малкочоглу, и это при том, что он ещё ни разу не обратил на неё должного внимания, хотя и склонял перед ней голову в уважительном поклоне. Но Кахин, казалось, даже это способно было довести до настоящего обморока. – Я не желаю ничего больше слышать о нём! Этой свадьбе никогда не бывать, и я об этом позабочусь! С этими словами Айнишах отвернулась, с шумом втягивая в себя воздух, словно рассвирепевшая колыба, и обессиленно повесила голову, затихая. Сердце гулко ухало в груди, больно врезаясь в непробиваемую решётку рёбер, и госпожа всё никак не могла понять, чего оно хочет: понимания или одиночества? – Ты можешь поговорить об этом с Яхъёй-беем, – боязливо вмешалась Кахин, не смея пошевелиться. – Рассказать ему обо всём и попросить помощи... – Никогда! – рявкнула Айнишах, злобно оскалившись, так что сестра сдавленно пискнула и тут же присмирела. – Я не готова унижаться перед этим хитрецом, тем более, он не должен знать о свадьбе. Иначе моя жизнь будет кончена. – Если хочешь, я могу вместо тебя... – Не вздумай! – резко и с отчаянной мольбой прервала её госпожа, едва Кахин раскрыла рот, и её глаза полыхнули безжалостным огнём. – Даже не надейся когда-нибудь снова его увидеть. Он неуловим, словно тень, но при этом каким-то образом постоянно находит меня! Если он ещё хоть раз позволит себе вольность, я его не пощажу. Собственными руками отрублю ему голову! – Что ж, если это сделает тебя счастливой..., – снова залепетала Кахин, но Айнишах метнула на неё такой взгляд, что девушка поспешила прикусить язык и втянула аккуратную голову в хрупкие плечи, быстро моргая. Мимолётно закатив глаза, госпожа демонстративно развернулась и тяжёлым шагом покинула собственные покои, при этом оглушительно хлопнув дверью. В глубине души Айнишах понимала, что ведёт себя капризно и недостойно госпожи, но сейчас, стоя на пустынной террасе в окружении игривых солнечных лучей и в объятиях дружелюбного ветерка, ей казалось, что она не так уж много хочет от этого мира. Разве не может она самостоятельно распоряжаться своей судьбой или неоспаримая власть и бесценные богатства даны ей просто так? Какой смысл тогда быть госпожой и получать всё, чего желаешь, по одному только взмаху руки, если даже этот щит не в состоянии защитить её от вечных страданий? Чувствуя себя кем-то подло преданной и до низости беспомощной перед ликом всесильной судьбы, Айнишах осмелилась опустить плавающий в жгучих слезах взгляд на дворцовый сад, уже зная, что там увидит, но всё равно предательски вздрогнув от осознания того, что оказалась права. Его проникновенные, безгранично верные глаза смотрели ей прямо в душу, не отрываясь, и она впервые и по собственной воле с непрекрытой мольбой взглянула в них в ответ.