Нет ничего худшего, чем блуждать в чужих краях Гомер.
Тысячи мелких драгоценных камней, чей неразборчивый оттенок до последнего оставался загадкой из-за их чудовищно крошечных размеров, усеяли прибрежную полосу каменистой почвы хрупким и нежным на ощупь сверкающим песком. Неисчислимое множество остроконечных осколков раздробленных вдребезги могучими волнами некогда массивных и гладко отпалированных камней с жадностью поглощали в себя тепло откровенно брошенных сверху вниз обнажённых лучей полудённого солнца, постепенно пропитываясь огненным жаром и словно стремясь опалить любое живое существо своей рассыпчатой поверхностью. Закручиваясь в причудливые узоры по воле обуянного бережной страстью ветра, микроскопические песчинки взметались в танцующую позёмку и со всей аккуратностью, будто подбирая себе наиболее уютное место, ложились поверх первого слоя, не издавая при этом ни малейшего звука, который без труда мог бы разрушить неприкосновенное спокойствие этого мирного места. Отбрасывая розоватые тени, отвесные скалы, подобно чутким стражам, нависали над пустынным пространством морского берега, лишённого всякой растительности, и по неведомой задумке с точностью очерчивали ту воображаемую грань, за пределами которой мягкая песчаная пыль резко сменялась шершавыми камнями округлых форм и самых разнообразных пород, будто здесь природа устроила свою тайную сокровищницу, ревностно коллекционируя булыжники самых разных оттенков и текстур. Пятна жидкого золота плясали на их покатых боках, обжигая бесчувственную, кое-где извороченную рытвинами поверхность настоящим огнём, лёгкое дуновение прохладного бриза изворотливо проскакивало сквозь трещины в их плотных рядах, беззвучно разбиваясь о некогда непреступные грани их обтёртых тел, и с той же игривостью подгоняло на берег грациозные волны, что с наслаждением ласкали мокрые камни своими мощными лапами, словно надеясь вновь утянуть их на дно. Открытое всей солнечной благодати рябистое море заговорщески сверкало многогранными переливами всевозможных драгоценностей, будто подмигивая равнодушной ясной глади далёкого неба, и там, куда завистливые облака застенчиво подбрасывали мутные тени своих пышных форм, тянулась длинная полоса насыщенной голубизны. Влажная галька, постепенно превращающаяся в массивные камни по мере углубления в пространство солёных вод, с приятным шелестом перекатывалась под натиском безмятежного прибоя, то ускользая всё дальше, в прозрачную тьму, то наоборот подскакивая ближе к суше. Убаюкивающий всплеск, с каким тяжёлые воды моря ритмично разбивались о разнообразные препятствия на целый водопад радужных капель, оказался единственным звуком, способным затронуть расслабленные струны непредвзятой тишины и при этом сохранить то хрупкое равновесие, что царило за величественной стеной крутых утёсов вот уже несколько столетий. Надёжно скрытый от чужих глаз дикий мир, ещё необузданный беспощадной человеческой рукой, равномерно дышал по каким-то своим законам и не торопился принимать в свои уютные владения посторонних гостей за исключением громогласных хищных птиц, с рассвета до заката паривших под самым небосклоном в поисках зазевавшейся жертвы. Казалось, даже во время ненастного шторма, когда вспененные гребни завитых в устрашающие петли волн вздымались намного выше и опадали на мёртвый берег с оглушительным грохотом, на просторах пустынной глуши неизменно разгуливали покой и ублажающее одиночество, за которыми так гонялись многие, объятые тревогой и непреодолимыми страхами трепещущие сердца. Невидевшие перед собой никаких преград дерзкие потоки солнечного света бесцеремонно протянули бледно-золотистые пальцы к неподвижно замершему посреди неизведанных земель существу, с непозволительным откровением касаясь его безжизненного лица. Словно преследуя цель пробудь его от опасного сна, они скользнули выше, затрагивая жарким теплом открытый лоб, и небрежно зарылись в короткие волосы, не переставая при этом упрямо пробиваться к светочувствительному зрачку сквозь плотную завесу закрытых век. Почувствовав болезненное раздражение на поверхности обнажённой кожи и неприятное жжение в глазах, что постепенно превращало беспросветную тьму в ярко-красное пятно, Бали-бей с незнакомым прежде усилием разомкнул слипшиеся между собой ресницы, позволяя страждущему солнцу атаковать его притуплённые за время отключки нервные ощущения. Как только резкий свет со всей жестокостью полоснул его неподготовленное зрение ослепительным лезвием молниеносной вспышки, он тут же с хриплым стоном отвернулся и почти сразу обнаружил себя беззащитно лежащим посреди песчаного берега среди колючего рассыпчатого песка. По-прежнему блуждающему между сном и явью ослабевшему воину потребовалось довольно много драгоценного времени на то, чтобы окончательно прийти в себя и прогнать тошнотворное головокружение, заволакивающее его сознание густой пеленой плывущего тумана, от которого перед внутренним взором постоянно маячили мутные тени. Ещё не до конца сориентированное в невесомом пространстве сознание без устали бросало его то в поверхностное забытьё, то в долгожданное прозрение, словно какая-то преграда мешала ему наконец определиться. Затылок и виски непрерывно пульсировали от затягивающей в пустоту неподъёмной тяжести, что наполняла мысли режущей болью, сердце, словно мёртвое, покоилось в подвижной груди, сухой, спалённый до тла воздух с некоторым затруднением проникал в истощённые лёгкие, нисколько не утоляя жажду свежего воздуха, горло неприятно саднило от нестерпимой нехватки пресной воды, словно множество острых кинжалов впивалось в его плоть изнутри. Оцепеневшие от долгого отсутствия каких-либо движений мышцы сводило тягучим недомоганием, так что во всём теле чувствовалась запредельная лёгкость, вымокшая насквозь одежда липла к точёным мускулам, прогоняя по влажной и зудящей от длительного контакта с солёной водой коже цепкий холод, изуродованная хищным огнём плоть на сильных предплечьях по-прежнему горела адским пламенем и беспрерывно кровоточила, оставляя на нетронутом участке рук вязкую дорожку живого алого оттенка. Мягкая, но в то же время жёсткая на ощупь поверхность, приходящая в волнение при малейшем движении утопающей в ней спины, вынуждала расслабленное тело мучиться от колкого онемения, а иссушающий смертельным зноем душный воздух, не потревоженный ни единым вздохом утихшего ветра, с невыносимой настойчивостью вдавливал безвольное существо в землю, стискивая невидимую петлю смерти на его шее, и вынуждал с большим рвением совершать новый глоток кислорода и наслаждаться им так, словно любой из них мог стать последним. С трудом пошевелившись, Бали-бей тут же почувствовал, как пальцы с упоением проваливаются в нежные песчинки, позволяя им ласково обследовать грубую кожу его ладоней бережными поцелуями. Нервные окончания затрепетали от накатившего блаженства, не желая ни на миг прерывать столь приятные ощущения, и воин невольно вцепился в утекающие сквозь его руки песчаные воды, словно надеялся вобрать в себя его незатейливое тепло, так похожее на любящие прикосновения заботливой матери. Песок был везде: он запутывался в волосах, оседая на чуть влажных прядях вместе с кристалликами морской соли, забивался под воротник рубашки, покалывая шею мелкими крупицами надоедливой пыли, засыпался во все прорехи, оставленные растрёпанной одеждой, и вынуждал понемногу шевелиться, лишь бы не испытывать этих досаждающих неудобств. Преодолевая слабость и усиленную головную боль, Бали-бей осторожно приподнялся, на миг теряя себя в пространстве от внезапного потемнения в глазах, и со всей внимательностью, на какую только был способен его угасающий разум, прошёлся по незнакомому ему месту измождённым взглядом, стараясь зацепиться за любые признаки притаившейся в неведеньи опасности. Однако песчаная пустыня вокруг него, тянувшаяся вдоль устрашающей гряды могучих гор до самого мыса, что утопал одной своей половиной в равнодушном море, оставалась безмолвной и совершенно безжизненной, так что у воина на одно короткое мгновение возникло неуютное ощущение, будто он вторгся в чью-то неприкосновенную тайну, нарушил какие-то недозволенные границы и повёл себя крайне вызывающе, заподозрив в этом покинутом и безмятежном уголке природы хотя бы малейшую угрозу. Шумящая в нескольких шагах от него необъятная вода словно ворковала ему на ухо убаюкивающие песни, податливый ветерок, что порой возбуждал приснувшие облака ползти быстрее, приятно обволакивал тело ощущением неведомой защищённости, а щекотливые игры вставшего в зените солнца только подгоняли Бали-бея к действию, нещадно припекая открытые участки чувствительной кожи. Открытая всему взору местность была совсем не знакома растерянному воину, поскольку он не мог припомнить, когда в последний раз ему доводилось посещать дикое морское побережье, томящееся в цепкой хватке когтей изогнутых утёсов, словно за решёткой вражеской крепости. Каменное ограждение надёжно оберегало одинокую обитель песка и камней от постороннего вмешательства иных звуков, так что повсюду напряжённо стояло отражённое от твёрдых стен эхо, призванное с опозданием вторить за каждым громким шелестом, с каким необузданный вихрь обрушивался на открытую пустошь. Лёгкое чувство потерянности и отчуждения прорвалось сквозь непоколебимую уверенность Бали-бея, лишая его последнего присутствия несгибаемой решимости, и он с неожиданным для самого себя изумлением обнаружил, что ещё жив. Далёкие воспоминания, которые, казалось, принадлежали другой жизни, мелькали в глазах обрывками цветных сюжетов, постепенно приводя в тонус рассеянные мысли, память со скрежетом восстанавливала своё былое покровительство, безжалостно забрасывая воина в бездонный омут минувшего прошлого, заставляя его вновь против воли пережить случившееся на Османском судне, когда ему удалось склонить бесстрашного капитана на свою сторону, но при этом потерпеть сокрушительное поражение в неравной схватке с другим кораблём, что обошлась ему огромной потерей новых союзников. Непрошенный приступ щемящей боли заставил его прискорбно уронить голову на грудь, и Бали-бей настороженно поморщился: его рубашка всё ещё была пропитана едким запахом дыма и едва уловимым зловонием сгоревшей древесины. Вместе с этими до дрожи противными ароматами, что вцепились в сильные мышцы спины предательским ознобом, в прояснённое сознание воина беспрепятственно проникли мельчайшие подробности того рокового дня, который мог стать для него последним, если бы не забавная случайность. Он вспомнил, как первым заметил на горизонте Османское судно, как испытал на себе сокрушительную мощь его смертоносных пушек и впервые с чётким осознанием ощутил себя на месте заклятых врагов империи, что уже не раз испытывали на себе весь страх и ужас этих громогласных выстрелов, способных одним своим точным попаданием разнести в щепки целый корабль. Он помнил, как спас Алонсо от снаряда, рискнув последним шансом на спасение, как оказался в плену жадного пламени и как волны покорно расступались перед ним, открывая ему путь к бегству. Чудовищное чувство вины навалилось на Бали-бея, с силой прижимая к земле его и без того поникшие плечи, а вслед за ним возродилось и возмутительное чувство несправедливости. Столько невинных людей, изъявивших желание ему помочь, погибли бесславной смертью от рук своих бывших товарищей, а он, несмотря ни на что, по-прежнему оставался в живых. С тех пор, как Бали-бей потерял сознание посреди пролива, надёжно зацепившись за обломок некогда величественного судна, собственные скитания в бесконечных водах Чёрного моря превратились для него в растянутый на целую вечность кошмарный сон, в чьей власти он лишь изредка приходил в сознание и то всего лишь на мгновение, которого ему хватало ровно настолько, чтобы в очередной раз наткнуться размытым взором на неизменно безмятежное течение волн под собой. Воин не знал, сколько дней и ночей он провёл в своём одиноком плаваньи прежде, чем его наконец прибило к спасительному берегу, но убивающее изнутри чувство голода и нестерпимая жажда навязчиво намекали ему, что минуло без малого дня три. Как он смог преодолеть столь большое расстояние на хлипкой доске и при этом не стать лёгкой добычей завораживающих морских глубин, оставалось для него сплошной тайной, над разгадкой которой он не хотел и не собирался размышлять. Ему оставалось лишь со всей покорностью принять волю Аллаха, в очередной раз сохранившего жизнь своему верному рабу в самых последний момент, и попытаться извлечь из этого какую-нибудь выгоду. До предела возбуждённые инстинкты внутреннего существа Бали-бея настойчиво твердили ему о том, что без источников жизненно необходимой пищи и пресной воды он неизбежно умрёт прямо посреди дикой пустоши, так и не успев сдвинуться с места. Подобный бесславный исход событий его не слишком привлекал, поэтому пришлось первым делом задуматься, есть ли в условиях полного отсутствия цивилизации хоть малейший шанс быть найденным местными жителями какого-нибудь прибрежного города или даже самому добраться до любого оживлённого места, где существует вероятность утолить необходимые потребности измотанного организма. Взвесив все возможные результаты столь сложного положения, Бали-бей твёрдо вознамерился найти в себе силы для нового путешествия, но отчаянный возглас потаённого здравого смысла всё настраивал рефлексы против него, словно стараясь как можно дольше удержать его в безопасности. Чем больше воин углубялся в эти рассуждения, тем очевиднее становилась для него эта горькая правда: отныне он всегда и везде будет находится в постоянной угрозе быть обнаруженным, признанным в лицо погибшим во время осады Малкочоглу Бали-беем и тут же преданным в руки правосудию. Хотя вероятность такого развития событий была крайне мала, буря всё-таки витала над его головой подобно тёмным тучам и явно не собиралась отпускать его из крепкой хватки стального напряжения. Весь запал воина сразу иссяк, съёжившись до ничтожных размеров кротко догорающей свечи призрачной надежды, что была единственной силой, способной удержать его от опрометчивого срыва на эмоции. Никогда ещё ему не приходилось чувствовать себя растерянным и до странности спокойным одновременно, однако напускное хладнокровие уже трещало по швам и грозилось сломить прочный стержень внутри бея внезапно нахлынувшим приступом постыдной паники. Впервые безупречно натренированная интуиция Бали-бея жестоко его подвела, поставив под серьезный удар. Даже затылок не пронзило знакомым импульсом подозрений, что прежде являлся верным сигналом для обострённых до предела чутких инстинктов, которые бы непременно подготовили погружённого в раздумья воина к неминуемой встречи с опасностью, приводя мышцы в ожесточённое напряжение в предчувствии грядущего нападения. Хорошо сработанный манёвр невидимки подло подловил Бали-бея на пике его несобранности, так что он испытал холодный прилив неожиданного замешательства, когда чужая лёгкая ладонь невесомо пригрела тонкую рубашку на его плече откуда-то со спины, а над самым ухом раздался пленительной красоты бархатный голос какой-то незнакомки: – Δόξα τω Θεώ που ξύπνησες¹. Мощная волна предательской дрожи в одно мгновение атаковала Бали-бея, охватив его разум стремительной готовностью к бою. Каждая клеточка в его теле завибрировала от предвкушения, кровь налилась новой силой, и он быстрее самого проворного зверя развернулся лицом к лицу к опасности и мёртвой хваткой беспощадного охотника вцепился в тонкое хрупкое запястье ахнувшей от страха девушки, одним грубым рывком потянув её на себя. Несчастная тоненько взвигнула, распахнув полные ужаса глаза на воина, и не смогла удержаться на своих стройных ногах, порывисто рухнув острыми коленями на песок почти вплотную к его крепкому стану. Бею не стоило никаких усилий приблизить к себе почти что лишённое какого-либо веса тело безвольной девушки и со всей сдержанной свирепостью заглянуть в её загорелое округлое личико с милыми детскими чертами и какой-то посредственной невинностью в затравленном выражении открытого взгляда, так что Бали-бей мгновенно остановил себя и с запоздалым раскаянием осознал, что только чуть не до смерти напугал ни к чему непричастную девушку, едва не лишив её возможности дышать. Огромные, полные неподдельного ужаса оливковые глаза под прикрытием пышных ресниц сверху вниз взирали на него с непрекрытой мольбой, худая рука девушки безудержно тряслась в его безжалостных пальцах, а распущенные волосы упали на высокий лоб от резкого рывка, придавая её неброскому, серому наряду обычной жительницы не самого богатого города ещё более бедный и невзрачный вид. – Кто ты такая и что тебе нужно? – требовательно бросил Бали-бей чуть сиплым от долгого молчания голосом, но ничуть не растеряв мателлических ноток, неизменно звенящих в его глубоком тембре. На мгновение воина посетили сомнения, сможет ли девушка понять его вопрос, поскольку в ушах ещё звенели отголоски её слов, сказанных на каком-то знакомом, но всё же непонятном Бали-бею языке. Он пристально вглядывался ей в глаза, не высказывая ровно никаких эмоций на равнодушном лице, и всё же не смог сдержать внутри мимолётный порыв облегчения, когда девушка внезапно расслабилась и даже непринуждённо улыбнулась, лёгким движением миниатюрной головки откинув выбившиеся из причёски пряди обратно за ухо. – А я думала, ты какой-нибудь иностранный торговец, который попал в шторм на пути к главному порту, – тихо рассмеялась девушка, изящно прикрывая аккуратную линию губ женственной ладонью. Бали-бей словно очнулся и отпрянул от неё, будто её мягкая кожа обожгла руку жарким огнём, и хотел было извиниться за приченённую боль, но не смог заставить вымолвить ни слова. На его родном языке голос девушки казался ещё более чистым и непрочным, точно сияние безликий луны, а говорила она словно строками из мелодичной песни, аккуратно подбирая слова. – Прости, что напугала. Ты уже несколько дней тут лежишь, сколько я не прихожу, и я уже решила, что ты умер. – Ты меня видела? – рассеянно осведомился Бали-бей, прекрасно понимая, что ему мало интересен ответ на этот вопрос. Напряжённые мышцы обмякли, так и недождавшись внезапного нападения из засады, сердце вновь возобновило свой беспрерывный отсчёт, а дыхание восстановилось, возвращая воину потерянное самообладание. Как только светлый разум снова взял вверх над его мыслями, Бали-бей внезапно осознал, что в этой наивной безобидной девушке может крыться его спасение. – И как давно ты за мной наблюдаешь? Девушка пошевелилась, взметнув песок вокруг себя грациозными движениями, и села на землю рядом с беем, обхватив колени руками и с неподдельный любопытством рассматривая его лицо. В её глазах зажглась невинная искорка очарования или даже умиления, ни малейшего намёка на подозрение, только искреннее сочувствие и дружелюбие. Всем своим существом она излучала доверие, что было Бали-бею только на руку, а её доброе сердце, где ещё не угасла свеча детской смышлённости, могло открыть воину дорогу к надёжному укрытию. – Два дня, – легко сообщила девушка, перебрасывая волосы назад и открывая вид на свою загорелую шею. – Всё не решалась подойти и в городе никому не рассказывала, тоже страшно было. А потом увидела, что ты очнулся, и решила подойти. Что с тобой случилось? Как ты сюда попал? – Сам не помню, – без тени стыда солгал Бали-бей, утешая себя мыслями, что это была почти правда. Изобразив самое потерянное и изумлённое выражение лица, он с надеждой заглянул в глаза девушке. – Прошу, скажи, куда я попал. Что это за место? Восторженно просияв, девушка с резвостью горной газели вскочила на ноги и раскинула руки в стороны, словно хотела обнять весь мир. На её обнажённой груди такого же смуглого оттенка матовым блеском заиграло солнце, проливая на её стройный силуэт водопады ослепительно утончённого золота. – Ты в окрестностях города Гезлёва, – с нескрывемой гордостью провозгласила она с таким видом, будто мечтала произнести эту фразу всю свою жизнь. Затем она махнула ладонью в сторону молчаливых скал, уже начавших загораться алым пламенем в лучах идущего в сторону горизонта огромного светила. – Он находится по ту сторону гряды, чуть вглубь равнины. Там очень тихо и безопасно, все друг друга любят и уважают, а ещё... Загоревшаяся девушка взахлёб чирикала что-то о своём городе, на перебой расхваливая все его достоинства, и, похоже, совсем не замечала, что увлечённый своими мрачными мыслями Бали-бей едва слушал её мастерски подготовленный рассказ, сломленный неожиданным предчувствием настоящей опасности, что на этот раз несомненно и совершенно точно постерегала его в пределах этой территории. Мысли словно охватило быстро распространяющимся огнём смешанных эмоций, когда воина посетила ещё одна неутешительная догадка. Город Гезлёв. Огромная карта мира, на которой маленькой неприметной точкой среди необъятных материков отмечен небольшой полуостров, омываемый водами Чёрного моря. Территория покровительства Османов, Крымское ханство. Борьба за трон, дерзкая принцесса, запретная любовь, тайный побег. Угроза и неминуемая смерть в случае провала. Инстинктивное желание найти укрытие и продумать каждую мелочь своих дальнейших действий, не принимая слишком поспешных решений. Неистовое стремление вырваться на свободу и отыскать призрачный путь к переменам. «Мне нельзя тут оставаться». – Прости, – как можно спокойнее оборвал непрерывную болтовню девушки Бали-бей, не имея ни малейшего понятия, на каком именно моменте её рассказа наконец вынырнул из раздумий. Девушка послушно смолкла и с долей разочарования посмотрела на воина, выжидающе изогнув бровь. – Ты сказала, недалеко есть город. Не могла бы ты отвести меня туда, но только незаметно, и помочь найти ночлег? Понимаешь, я очень устал, и мне... – Ни слова больше, – заговорщеским тоном прервала его девушка, заискивающе сверкнув глазами. – Я отведу тебя в свой дом, там и переночуешь. А утром я помогу тебе вспомнить, что с тобой произошло, идёт? Поторопимся, пока солнце не село! Не очень-то хочется идти через этот песок в темноте, согласен? С помощью девушки Бали-бей смог наконец встать на ноги, но это ощущение, забытое им за многие дни неподвижного забытья, показались ему чем-то новым и непривычным, словно он не чувствовал под собой опоры больше, чем несколько дней. Ему потребовалось не мало усилий, чтобы воздержаться от демонстрации постыдной слабости на глазах у спасительницы, но та будто и не замечала неважное состояние воина, хотя и беспрекословно помогала ему в дороге, придерживая под локоть там, где нужно было перебраться через нагромождённые валуны или пересечь неглубокий овраг. Ступни с каждым шагом проваливались в бесформенный песок, затрудняя и без того тяжёлый шаг бея, однако он не смел жаловаться девушке на временные неудобства при том, что и так испытывал подсознательное смущение каждый раз, когда её хрупкие плечи принимали на себя его вес в попытке облегчить ему путь. Город они обошли стороной, как и обещала провожатая, так что Бали-бею, к его скромному разочарованию, не удалось увидеть город во всей его красе под угрозой оказаться в центре внимания. Вся дорога заняла у них не меньше получаса, но воину почудилось, что прошла целая вечность прежде, чем они пересекли купающийся в ласках заката Гезлёв за надёжным прикрытием каменистых утёсов и вскоре вышли на ровную пустынную тропу, ведущую к дому девушки. Измотанное сердце Бали-бея уже захлёбывалось неистовыми агониями, дыхание с надсадными хрипами вырывалось из груди, мышцы сводило судорой от перенапряжения спустя столько дней отсутствия должных нагрузок, а в правом боку неприятно покалывало, чего с воином не случалось уже очень давно. По-прежнему не ставя девушку в известность о своих трудностях, он безропотно следовал за ней, вынужденный довериться единственному существу во всей округе, кто искренне желал ему помочь, и всё равно предательски вздрагивал каждый раз, когда впереди, подобно сотканному из тумана миражу, колыхалась какая-то фигура, при близком рассмотрении принимавшая насмешливый вид очередной тени какого-нибудь высоко дерева. Дом девушки безмятежно приютился почти на окраине города и оказался довольно крепким двухэтажным строением из камня и дерева, окружённым невысоким забором с одной стороны и равнинными холмами – с другой. Несмотря на свои размеры и невзрачную блёклость землистых красок он создавал впечатление надёжно укреплённой крепости, и при виде него в груди Бали-бея вновь воспрянула пугливая надежда. Девушка его не обманула и в самом деле позволила ему переждать ночь под своей крышей, за что он не мог не выразить ей тёплую благодарность. На какой-то безумный миг ему даже захотелось открыться ей и поведать всю правду о себе, но он вовремя себя отдёрнул, напомнив преступным желаниям о необходимости соблюдать дистанцию и до последнего оставаться настороже. Где-то за домом пронзительным эхом взлетело к темнеющим небесам подгоняемое жаждой свободы независимое ржание солидного жеребца, от чего сердце воина за решёткой подвижных рёбер тоскливо отозвалось на этот зов неудержимым кличем упоительного ликования, заставив его губы невольно расплыться в восторженной улыбке. Он надеялся наткнуться выискивающим взглядом хоть на что-то, что могло бы подтвердить его догадки, но девушка не предоставила ему такой возможности, сразу пригласив его внутрь так, будто он был её желанным гостем. Бали-бей с облегчением нырнул в тёплый полумрак не отличающейся богатством и красотой маленькой комнатки, с наслаждением почувствовав убаюкивающее давление четырёх стен, в пределах которых он находился в полной безопасности. Простая, удобная мебель, вместо дорогого шёлка обитая самой дешёвой тканью тусклых цветов, заполняла собой почти всё пространство прихожей, выходящие на передний двор окна, едва прикрытые полупрозрачными занавесками, пленительно поблёскивали в сумерках, отражая от гладкой поверхности бессмысленно горящие свечи, игривое пламя, что подобно соблазнительным фигурам стройных танцовщиц податливо изгибалось под натиском сквозного ветра, но ничуть не разбавляло густеющую темноту, лишь распространяя под самыми сводами трепетное воркование тающего воска. Где-то в глубине была спрятана крутая лестница, ведущая на второй этаж, а во всём помещении, привлекающим уставший разум спокойствием и безмятежной тишиной, ненавязчиво пархал утончённый аромат каких-то благовоний, наполняющих лёгкие воина приятной свежестью при каждом вдохе. – Сюда, – позвала Бали-бея девушка, уже успевшая пересечь непримечательную комнату лёгкой поступью, и терпеливо поджидала его на краю первой ступени, придерживаясь за изящно изогнутые перила. – Не бойся, здесь пока никого нет. Родители вернуться ближе к рассвету. Потом придумаем, как им всё объяснить. Бодрый голосок девушки растял где-то высоко, постепенно затерявшись среди густого марева ничем не освещённой темноты, и Бали-бей поспешил ринуться на его успокаивающее звучание, насколько позволяла ему двигаться убийственная слабость в ногах. Едва не зацепившись носком сапога за первую ступеньку, воин был вынужден приложить все оставшиеся силы к тому, чтобы преодолеть крутой подъём, при этом подавляя в горле хриплые стоны. Девушка уже давно ждала его наверху и, как только он миновал пролёт и переступил порог единственной комнаты на втором этаже, простёрла руки в её сторону, позволяя воину разглядеть в устоявшейся полутьме минимальное количество такой же неброской мебели и выходящее на улицу единственное окно, что сейчас казалось сотканным из плутоватых теней на месте прозрачного стекла, задёрнутого лёгкими шторами. В углу безжизненно мерцали одинокие свеча, чей восковый силуэт уже почти съёжился до резных краёв серебряных канделябров, но они безусловно не могли разогнать бесцеремонно проникшие в маленькое пространство лиловые сумерки, туманное сияние которых приятно ласкало уставшее зрение и навевало соблазнительный сон. – Располагайся, – как ни в чём не бывало улыбнулась девушка, ничуть не стесняясь столь бедственного положения своего жилища. – Чувствуй себя как дома. Сейчас принесу тебе ужин. – Стакана воды мне хватит, – вежливо кивнул Бали-бей, обследуя комнату степенным шагом и на ходу оценивая её состояние снисходительно пристальным взглядом. Затем обернулся к девушке и с нескрываемой благодарностью посмотрел в её оливковые глаза, ощущая, как что-то в центре груди распускается огненными лепестками какого-то тёплого чувства. – Ты сделала для меня очень много, и я благодарен тебе за это. Я никогда не забуду твоей доброты. – Ну что ты, – смущённо отмахнулась девушка, с очаровательной скромностью краснея и пряча свой ясный взор. – Я только рада тебе помочь. Только у меня есть один вопрос. Кто ты такой? Как твоё имя? Нечто, похожее на отдалённый испуг, полоснуло Бали-бея по самому сердцу острым лезвием обнажённого кинжала, так что он на мгновение оцепенел, поддавшись ледяному трепету, зародившемуся в самых недрах его груди на месте былого благоговения. Раньше он с непрекрытым достоинством величал вслух своё имя, наслаждаясь его ритмичным звучанием и многогранными оттенками безупречно подобранных букв, но отныне он не мог вот так прямо заявить о себе, ибо с этого момента всегда существовал риск быть обнаруженным. Вовремя придержав себя от опрометчивого желания открыться милой девушки, воин не стал оборачиваться и только опустил напрягшиеся было плечи, бесшумно вздохнув. – Это не важно, поверь мне, – равнодушно проронил он, едва не поморщившись от безжизненных и отрешённых переливов собственного голоса. – Ещё раз спасибо за помощь. – Ладно, – с плохо скрытым разочарованием выдохнула девушка, и бей чётко представил, как она пятится назад, стремясь поскорее оставить его одного. – Тогда доброй ночи. Рокотливый стук, сопроводивший качнувшуюся в сторону порога дверь, возвестил Бали-бея о том, что девушка покинула комнату, оставив воина в гордом одиночестве. Ещё какое-то время он не двигался, чутко прислушиваясь к гибкому движению темноты вокруг себя, и даже не дрогнул, когда пробившийся сквозь приоткрытое окно дерзкий воздух набросился на сломленную ночным холодом свечу, безжалостно оборвав её тлеющую жизнь одним резким порывом невидимого ветра. Уютная и приветливая тьма заполнила собой ещё больше пространства, ласково нашёптывая на ухо Бали-бею какие-то свои тайны, и он нырнул в её самые глубины, изучая своё временное пристанище зорким взглядом хищного орла. Ни одной лишней тени не прошмыгнуло мимо него, когда он медленно прошёлся из угла в угол, словно что-то проверяя, а затем сердце его рванулось в сторону окна, распирая грудь неутолимой жаждой желанной свободы. Избавившись от развивающихся на сквозняке полупрозрачных штор, что надёжно скрывали помещения от непорочного света полной луны, воин без раздумий распахнул его настежь и непроизвольно закрыл глаза, когда в лицо ему ударило подмывающее дуновение ароматного морского бриза. Где-то там, за горизонтом, загороженным неподвижными утёсами, что-то поднимало из неизведанной пустоты воинственный зов, который мгновенно охватил доверчивую душу Бали-бея, подстрекая его прямо сейчас сорваться с места и броситься на этот знакомый до боли клич, что подгонял его вперёд, но он не посмел поступить столь опрометчиво и неосторожно. Сначала нужно было убедиться, что девушка его не обманула, а потом залечь на дно и ждать. Ждать подходящего момента и надеяться на собственные силы. «–Ты почему ещё не спишь? – Не смог уснуть. Ты только посмотри на это чудо! Словно небо озарила яркая вспышка пламени. Невозможно оторвать глаз. – И всё-таки, тебе давно пора в постель. – Перестань. Я уже достаточно взрослый, чтобы распоряжаться своим временем, как пожелаю. Лучше расскажи мне, что это такое сверкает в небе?» Время утекало томительно медленно, словно превратившись в бесконечно ускользающие сквозь пальцы мгновения затянутого дымкой обмана и лжи долгого сна, но сидящий на деревяной раме у полностью распахнутого окна внимательный воин терпеливо выжидал, с чуткостью опытного охотника вылавливая малейшие изменения в беспрерывном течении ночи. Со стороны он мог бы казаться похожим на каменное извояние, выточенное из огранённого обсидиана, поскольку выражение его собранного лица оставалось бесстрастным и сдержанным, словно он заранее знал, чем для него обернутся его новые намерения. Единственная свеча, что могла бы отбрасывать дивной красоты изящные всполохи жизни на потрёпанные стены дома, и та уже бесследно потухла, так что теперь постепенно вылезающую из потаённых углов гибкую тишину ничто не пугало, кроме равномерного биения чуть взволнованного сердца. Бали-бей неотрывно вглядывался в загадочную темноту перед собой, где неизменно скрывалась какая-то недоступная ему истина, и со всей точностью отсчитывал про себя секунду до того момента, как она готова будет раскрыть ему свои объятия. Ещё никогда обворожительное дыхание весенней ночи не казалось ему таким безопасным, таким безмятежным и заботливым, готовым исполнить любые его желания, а он только ждал, изнемогая от искушения, и уже чувствовал в себе накопленные за несколько часов свежие силы. Позади него, на пыльном полу, стоял нетронутый поднос со скудным ужином, который уже давно принесла ему девушка, несмотря на то что Бали-бей просил у неё лишь стакан воды. Если жажда была способна убить его всего за несколько дней, то о голоде он почти уже забыл, прекрасно понимая, что в таких напряжённых условиях ему ни один кусок в горло не полезет. Девушка самоотверженно шумела чем-то на кухне, до сих пор не ведая сна, но воина это совсем не напрягало. Ещё немного, ещё одно движение огромной пятнистой луны, знаменующее её переход на стадию увядания, и время придёт. Пока ветер в таинственной манере напевал Бали-бею свои традиционные песни, а искривлённые ветви низких деревьев самозабвенно танцевали вальс в его объятиях, верные звёзды сопроводили лунную госпожу на другую половину неба, и тут словно стрела пронзила забитые в угол сознания мысли воина, вынуждая его нетерпеливо встрепенуться. Пора. Забыв обо всём, что могло бы удержать его на месте ещё на несколько бесценных мгновений, Бали-бей упёрся натренированными руками в шершавую поверхность рамы, свесив ноги из широкого окна, и с усилием оттолкнулся, ловко спрыгнув вниз и встретив твёрдость мёрзлой земли устойчивым напряжением напружиненных мышц. Вдоль позвоночника взбежала волна отдачи от упругого соприкосновения с почвой, но он не обратил на это внимание, подставив лицо прохладному дуновению приближающегося рассвета, и проворнее изворотливой тени юркнул под завесу тяжёлого мрака, мгновенно слившись с окружающим его пейзажем настолько, насколько позволяла ему издалека заметная, белая рубашка, в которой воин чувствовал себя совершенно уязвимым и открытым для постороннего наблюдения. Ненавязчивое ощущение чужого присутствия преследовало его всю дорогу до огороженной забором левады, где в самом мирном расположении духа паслись уставшие лошади самых разных мастей и телосложения. Зоркий взгляд Бали-бея привлёк статный вороной жеребец с ухоженной гривой, чьи округлые бока лоснились и переливались при серебряном свете луны, а мощные копыта лениво взрыхляли землю, сопровождая раздражённое фырканье красивого животного. Сосредоточенно прищурившись, Бали-бей без особого труда перебрался через деревянное ограждение и с опаской приблизился к жеребцу, пытаясь установить контакт с его блестящими бездонными глазами, вживленными в череп подобно двум чёрным бусинкам. Бесцеремонное вторжение незнакомого человека его ничуть не смутило и даже не напугало, так что осторожный воин со всей аккуратностью вывел его прочь, за пределы уютного загона, настойчиво и по-хозяйски направляя его за верёвочную уздечку, оплетавшую острую, клинообразную морду коня вместо привычной кожаной амуниции. Сдвинув защёлку на воротах, Бали-бей повёл невозмутимого жеребца в самую глушь скопившейся под деревьями темноты и только там, убедившись, что вокруг него нет никого постороннего, отточенным движением оседлал его ровную спину, обхватив коленями выступающие бока. Конь встряхнул коренастой головой, словно лишь сейчас почувствовав что-то неладное, но сопротивляться было уже поздно: Бали-бей требовательно натянул верёвку, подчиняя себе покладистое животное, и уверенной рысью отправил его в противоположную сторону от притихшего города, на ходу вспоминая, в каком точно направлении раскинулись вольные пустоши. Луна учтиво освещала бею его непростую дорогу, а преданные тени ревностно окутали его крепкий стан, надёжно защищая странствующего воина от чужих глаз.***
Осень 1494 года, Топкапы Первые лучи зависшей в надменном одиночестве посреди тусклого неба яснобокой луны слепо тянулись серебряными каплями холодного металла в каждый угол богато убранных апартаментов, без особого труда прорываясь сквозь незамысловатые хитросплетения неподвижных теней и властно разгоняя их в стороны. Истерзанная в клочья непреступная темнота, прежде застилавшая стоячий воздух непреодолимым туманом бездонной пустоты, податливо ускользала из-под покровительства неземного сияния, позволяя бережно огранённым льдинкам высокомерного света бесцеремонно отравлять любое неподвижное существо на своём пути ядовитыми цепями равнодушия и опасного очарования. Безупречно гармонирующая с безмятежным вторжением хладнокровной луны беспризорная тишина оплетала крепкими нитями забвения и отрешённости невинные сердца, словно стремилась изгнать из них любые чувства, кроме тех, что подпитывали её бесплотное существование. Проморзглый воздух искусно поигрывал на натянутых струнах стройного молчания, плавно захватывая ласковым холодом всё пространство погружённых в мрачную отрешённость покоев, и постепенно принаравливался к своей новой жизни, то проносясь порывистым сквозняком между задёрнутых чей-то заботливой рукой шёлковых занавесок, что скрывали за полупрозрачной дымкой лёгкой ткани идеально заправленное и утончённо украшенное господское ложе, то затевая непринуждённые шалости с щуплыми фигурами женственных свечей, распространяющих под далёкими сводами стен уютное тепло и живое свечение, приправленное дивной ноткой упоительного аромата. Несмотря на празднично преображённые к великому торжеству, до блеска начищенные апартаменты, умиротворённая атмосфера непринуждённой радости и напускного нетерпения была безжалостно раздавлена на острые осколки боли и печали под гнётом невообразимой скорби и унизительного смирения, что искажали непрерывное течение беспощадного времени смертельным ядом лютой ненависти, которая вырывалась на свободу каждый раз, когда потоки воздуха леденели от проникновения в покои тёплого дыхания. Молодая, красивая девушка с независимо развёрнутыми плечами и властно приподнятой головой равнодушно взирала сверху вниз из сумрачной глади отпалированного зеркала на оцепеневшую в неверии Айнишах, в точности копируя её величественную позу настоящей госпожи. Красное, искусно отделанное сверкающими драгоценностями платье из плотного атласа облегало её низко посаженную талию, безупречно подчёркивая все обворожительные изгибы её стройной фигуры, и струилось вокруг её ног алыми всполохами дерзкого пламени, почти касаясь выточенным традиционной золотой нитью подолом самого пола. Блестящая ткань, идеально скроенная невидимыми швами, покрывала изящные руки по всей их длине, оканчиваясь бархатными манжетами только на запястьях, соблазнительно обнажала впалую грудь, словно нарочно подчёркивая точёные ключицы и острые кости в плечах, и совсем не стесняла движения, хотя девушке казалось, будто она сжимается вокруг её рёбер всё туже и туже, препятствуя ей вздохнуть. Давящая тяжесть в лёгких, не имеющая ничего общего с одолевавшим её слепым отчаянием, затрудняла поверхностное дыхание и вырывалась на волю сквозь плотно сжатые зубы, будто госпожа удерживала в себе несуществующие слёзы. Однако даже, если бы горькие рыдания безысходности и откровенной слабости и хотели покинуть своё непреступное пристанище, Айнишах никогда не позволила бы им этого сделать. Вместо того, чтобы проклянать каждый свой миг, неизбежно приближающий её к несчастному концу, она продолжала снисходительно дарить своё бесценное внимание девушке по ту сторону зазеркалья, чьи отливающие ятнарным костром под лучами луны, причёсанные волосы были распущены вдоль собранных лопаток и грациозной шеи и кое-где примятые прядь к пряди металлическим обручем великолепной короны, от которой по осанистой спине и острому лицу султанши спускалась полупрозрачная фата, чуть затрудняющая зрение. Независимая, гордая и властная госпожа, приютившая в своих непроницаемых глазах неоспаримое господство самой луны, обладала опасной красотой и коварными чарами своего объятого огнём ярости разбитого сердца, но при этом давно уже была мертва, уничтожена, втоптана в грязь и подавлена несбывшимися надеждами и чужими прихотями, и со всеми почестями оплакивала своё уязвлённое достоинство, не имея ни малейшего желания оправдывать свою беспомощность. Она дышала и существовала вместе со своим разумом, но мысли её были изгнаны прочь, за пределы ненавистного дворца, а внутри неё зияла непреодолимая пустота, что подобно жестоким водам бурного потока сметала любые преграды на своём пути, постепенно поглощая всё её пленённое страданиями существо спасительной тьмой. Лёгкий сквозняк, словно из ниоткуда прорвавшийся сквозь удручённое безмолвие, безошибочно выхватил в пространстве одиноко замершую посреди помещения фигурку и тут же вцепился в её живую плоть острыми когтями пробирающего до костей холода. Натянутый скрип резанул по чувствительному уху, из-за чего стиснутые челюсти свело от невыносимого звука, и мгновенно выдернул опустошённую Айнишах из мрачного забытья, словно нарочно подталкивая её к предсказуемым действиям. А он же только того и ждёт. Жаждит, чтобы она проявила слабость, не устояла перед постыдным искушением обернуться и проводить зачарованным взглядом его величественную походку, в немом восхищении залюбоваться потрясающей и чуть хищной грацией его сдержанных движений, поддаться унизительному соблазну и беззастенчиво разглядывать его подтянутое, сильное тело, облачённое в праздничный кафтан из блестящего, иссиня-чёрного шёлка, обрамлённого по краям ослепительно белой нитью. Такого же оттенка головной убор с вызывающей уверенностью покрывал его лоб и затылок, крупные пуговицы, лишь две из которых в самом верху свободно пропускали прохладный воздух к открытой коже над ключицами, сияли, подобно застывшим в идеально ровных позах каплям жидкого обсидиана, полностью копируя его обворожительные глаза. Дорогое одеяние с поразительной точностью ложилось на широкие плечи коренастого воина, ничуть не доставляя ему неудобства, и в довершении всего умеренной длины полы его мантии были безукоризненно подвязаны чёрным кушаком матовой текстуры, помогавшим сохранить напряжённые мышцы тела в тонусе. Айнишах непроизвольно сглотнула, из последних сил сдерживая опасный порыв, заклокотавший внутри неё, и с ненавистным для самой себя восторгом признала, что в этом богатом наряде, придававшем ему ещё больше скрытой угрозы и какой-то властной манеры, он смотрелся поистине великолепно. Но он был так близко. Она могла ощутить его тёплое дыхание своим затылком, почувствовать надёжно спрятанное биение сильного сердца и захлебнуться непрошенным трепетом, возбудившим в её сознании необъяснимый страх. Он хищник, умелый охотник, а она его жалкая, беспомощная добыча, только со стороны казавшаяся независимой. Эта мысль сводила с ума, заставляла терять контроль под его страшными чарами и, в конце концов, вынудила её обернуться. – Поздравляю тебя, Яхъя-бей, – холодно и с ноткой невыносимой иронии скривилась Айнишах, демонстративно оставаясь на месте. – Как видишь, ты добился своего. Теперь я твоя рабыня на всю оставшуюся жизнь. – Ты по-прежнему моя госпожа, – невозмутимо возразил Яхъя, ничуть не смутившись тому, что она откровенно насмехался над ним. Хриплый безжизненный смех, больше похожий на стоны расстроенной скрипки, заскрежетал в ослабленной недомоганием груди Айнишах, вселяя ей самой леденящий душу ужас. Она не узнавала свой состаренный на много лет голос, не узнавала свои странные мысли, не узнавала собственное безвольное тело, будто видела эту сцену со стороны и никак не могла понять, чего ей хочется больше: зайтись истерическим хохотом или же заплакать навзрыд. – Верно, я госпожа, – всё с той же ледяной улыбкой на бледных губах кивнула Айнишах и властно прикрыла глаза. – Я дочь самого султана, но какоё это теперь имеет значение? Моё имя Айнишах-Хюма Султан. Я госпожа, чьи глаза излучают покровительственный свет, и любой, кто узрит его, тут же встанет передо мной на колени. Моё сердце горит адским пламенем, а когда сгорает до тла, вновь возвраждается из пепла, ещё более сильное и могущественное, чем прежде. Поэтому меня так и назвали. Айнишах-Хюма, госпожа с глазами правителя и сердцем бессмертного феникса. Яхъя-бей молчал, терпеливо внимая каждому слову Айнишах, и лишь время от времени коротко моргал, напоминая ей, что он всё-таки не каменная статуя, не умеющая выражать ни единой эмоции, кроме хладнокровной отрешённости. Мельком взглянув на своё отражение в зеркале, госпожа едва не взвыла от бессилия, когда вдруг с пугающей истиной осознала, что совсем не признаёт эту некогда прекрасную девушку, смотревшую ей в глаза убитым, потухшим взглядом. Осунувшееся бледное лицо, безжизненная маска равнодушия и смирения, худощавое телостроение и совершенно нездоровый вид. Когда она успела так сильно постареть за эти месяцы? Когда из юной независимой госпожи она превратилась в едва дышащую тень, что могла бесследно рассеяться в воздухе от одного только порыва ветра? Кто она теперь? – Но какой толк от власти и богатства, если твоя судьба по-прежнему находится в чужих руках? – горько продолжала Айнишах, изучая себя в зеркале. – Есть ли смысл жить в роскоши и каждый день просыпаться на шёлковых простынях, если ты до конца своих дней будешь несчастна? – Клянусь тебе, Айнишах, – раздался совсем рядом с ней твёрдый голос Яхъи, и она догадалась, что он осмелился подойти ближе. Она ничего не сказала, хотя ощутимо напряглась. – Я не заставлю тебя страдать. Обещаю, что сделаю тебя счастливой, как ты всегда мечтала. – Это ложь, – отстранённо бросила госпожа, даже не посмотрев на него. Исступленный гнев, смешанный с горестной скорбью, зародился в недрах её души, вытесняя прочь жалость и понимание. – Ты никогда не сделаешь меня счастливой, никогда не наполнишь моё сердце покоем и радостью. Потому что ты даже не знаешь, о чём я мечтала. Ты, как и все остальные, исполняешь прежде всего собственные желания, а моя беспомощность тебе только на руку. Ты хотел этого. Они хотели этого, но только не я. Меня никто ни о чём не спросил. И тут, словно воспользовавшись её состоянием, Яхъя порывисто поддался вперёд и решительно сжал холодные руки Айнишах в своих больших ладонях, заставив её крупно вздрогнуть от неожиданности. Его грубая кожа хранила и отдавала живое тепло, и госпожа невольно ощутила себя в безопасности, как только его мощное, сильное тело оказалось совсем рядом с ней, словно непробиваемая стена. Однако здравый смысл, отравленный безумной ненавистью, вовремя удержал её от опрометчивого шага навстречу, и султанша резким движением дёрнула руки на себя, желая отстраниться, но её тонкие пальцы так и не выскользнули из его настойчивой хватки. – Дай мне шанс, – горячо взмолился воин и впервые с нескрываемой надежной заглянул в поддёрнутые льдом глаза Айнишах, даже не скрывая отчаяния в голосе. – Прошу, дай мне доказать тебе, что я могу подарить тебе счастье. – Знай своё место, бей, – безжалостно осадила его госпожа, высокомерно вздёрнув подбородок. – Моё терпение отнюдь не безгранично. Несмотря на своё безвыходное положение, я могу уничтожить тебя одним только словом, которое достаточно повторить всего три раза. Я могу лишить тебя всего, что у тебя, лишь единажды открыв рот. Ты ведь этого не хочешь, не так ли? – Ты сама этого не хочешь, Айнишах, – с лёгкой насмешкой покачал головой Яхъя, и она привычно нахмурилась от досады, до крайности раздражённая его непоколебимой уверенностью. – Как бы силён не был твой гнев, ты не можешь себе признаться в том, что этот брак является твоим спасением. Ты всю жизнь прожила под гнётом матери, исполняла любые её прихоти, но теперь ты свободна от этих обязательств. Тебе больше не придётся терпеть её покровительство. – Ты думаешь, меня хоть на волосок волнует покровительство моей матери? – взвилась Айнишах, с трудом контролируя подступающую ярость. – Она и так убила меня, бросила в Ад собственными руками и ещё смеет улыбаться мне прямо в лицо. Ей плевать на мои слёзы, плевать на мою судьбу. Всё, чего она хочет, это получить возможность управлять советом за спиной отца. С твоей помощью она легко добъётся своей цели. При этих словах Яхъя чуть отстранился, угрожающе прищурившись, и с тихим намёком на гнев прикрыл свои бездонные глаза, отчего они блеснули смертоносной сталью. – Я служу только нашему государю и никому больше. Ей не удастся склонить меня на свою сторону. Айнишах мрачно усмехнулся, с потаённым сомнением поморщившись. – У тебя не будет выбора. Ты плохо знаешь мою мать. Она всегда верна своим стремлениям, и даже ты её не остановишь. – Раз ты не хочешь думать обо мне, так подумай о себе, Айнишах, – с явным нетерпением повысил голос Яхъя, заглушая прежние вкрадчивые нокти утробным рычанием разъярённого льва. – Ты разобьёшь наш брак, а дальше что? Думаешь, твоя матушка на этом остановится и не станет искать тебе другую партию, благосклонно ожидая, пока твоё юное сердце обретёт настоящую любовь? Кроме меня, в совете есть ещё много влиятельных пашей и беев. Хочешь, чтобы кто-то из них стал для тебя супругом? Что-то я сомневаюсь. Не выдержав его издевательского тона, Айнишах яростно вырвалась из его рук и отшатнулась, едва не врезавшись спиной в зеркало позади себя. Её сердце неистово изнывало от режущей боли, что доставляла ей пылающая огнём несправедливость, хотелось рвать и метать от отчаяния, исступленно выть, надрывая глотку, словно изгнанный из собственной стаи раненный волк, не способный более найти приют под заботливым светом матери-луны. – Проклятье! – в бешенстве взревела Айнишах, так что невесомая фата, мешавшая свободно видеть, подлетела в воздух от её загнанного дыхания. – Да будут они все прокляты самим Шайтаном! Моя жизнь, моя судьба, все разрушено! И всё это из-за... – Айниша, успокойся, – умиротворённо проворковал Яхъя и вновь вцепился в запястья госпожи, рывком притягивая её к себе, но на этот раз гораздо нежнее, словно боясь ей навредить. Она нехотя остановилась, захлёбываясь частыми вздохами, и посмотрела ему в глаза, в которых всё ещё горел неумолимый гнев. – Послушай меня. Ты в любой момент можешь разбить этот брак, я даже не стану тебе препятствовать. Но, прошу, дай нам шанс. Обещаю, если ты не обретёшь счастье рядом со мной, я отпущу тебя, и ты никогда больше меня не увидешь. Ты согласна, Хюма? Ты мне веришь? – Я не верю тебе и никогда не поверю, воин, – сдавленно прохрипела Айнишах, прекрасно осознавая, что ничего не может сделать. – Но я готова уступить на этот раз. Пусть лучше это будешь ты, чем какой-нибудь властелюбивый паша, которому будет всё равно на меня. – Я не разочарою Вас, моя госпожа, – выдохнул воин, зарываясь ей в волосы, отчего по напряжённой спине девушки пробежали предательские мурашки наслаждения. – Я до конца своих дней буду хранить верность Вам и Династии. В этом Вы можете даже не сомневаться. Их взгляды вновь встретились, и Айнишах с немыслемой для самой себя обречённостью осознала, что больше не в силах противиться судьбе. Она поддалась ему, но не потому, что доверилась, не потому, что желала этого и вовсе не потому, что хотела дать ему шанс. Она всего лишь поняла, что ей не оставили выбора. Её предали, воспользовались её свободой, словно какой-то посредственной вещью, которую можно использовать в грязных интригах без её на то согласия. Она не чувствовала собственное тело, не ощущала пол под ногами и будто парила в невесомости, едва не теряя сознание от охвативших её противоречивых эмоций. Когда Яхъя медленно протянул пальцы к фате у неё на лице, она резким движением отстранила его руки, метнув на него испепеляющий взгляд. – Не нужно. Я сама, – бесстрастно бросила она и самостоятельно освободила глаза от алого оттенка сетчатой ткани, бесшумно перебросив её на затылок, и вложила пальцы ему в ладони, мгновенно наткнувшись на что-то холодное и твёрдое, покоищееся на его мезинце. Опустив взгляд, она заметила великолепное, металлическое кольцо, на вершине которого красовался изысканный роскошный изумруд с вкраплениями узорчатого нефрита. Он пленил её своей величественной красотой, драгоценным сиянием, и она с удивлением обнаружила, как могла не обращать на него внимание раньше. Что-то ей подсказывало, что этот перстень несёт в себе какое-то тайное значение, но какое именно, пока оставалось для неё сплошной загадкой. В тот миг, когда его губы без предупреждения накрыли её, Айнишах только успела прерывисто вздохнуть и прильнуть к упругим мышцам на теле воина, дрожа от внезапного трепета, подобно осеннему листу осины, готовому сорваться в странствующий полёт. Накатившее потрясение сбило её с толку, врезалось в виски упоительным головокружением, но сердце её оставалось безответно к вполне объяснимой страсти, являющейся ни чем иным, как потребностью её измождённого организма. Он целовал её настойчиво, с жадностью, но при этом бережно и уважительно, давая ей свободу и право выбирать. Айнишах могла спокойно оттолкнуть его и воплотить свои угрозы в жизнь, но воздержалась и лишь податливо изогнула спину под его тёплой ладонью, закрывая глаза. Она взвешивала каждый свой порыв, однако вскоре все мысли покинули её разум, и она оказалась в объятиях жаркого огня, что съедал её своими адскими языками и сжигал до тла её истерзанную душу. Отныне не взойдёт над ней солнце, ветер не благославит её своими молитвами, земля не подарит ей утешение, прохладная тень не скроет ожоги, не исцилит святая вода её глубокие раны. Она, бьющаяся в клетке крылатая птица, молящая о свободе, в эту ночь, призванную подарить ей новую жизнь и долгожданное счастье, умерла навсегда.