Не стоит пытаться избавиться от воспоминаний, надо научиться жить с ними «1408 (1408)», Майк Энслин.
«Этого не может быть... Столько лет прошло». Застигнутое врасплох сердце Бали-бея с такой неистовой силой колотилось о застывшие на мгновение рёбра, что какое-то время он не слышал ничего, кроме отчаянной пульсации крови в висках, напоминавшей ему о переизбытке противоречивых эмоций. Вопреки полному отрицанию происходящего, что настойчиво проталкивалось в мысли незатуманенного потрясением разума, он всё же сумел каким-то образом удержаться в лице и ничем не выдать обуревавших его разнообразных чувств, разве что чуть больше, чем нужно округлив глаза. Он до последнего не верил, до последнего не смел признать, что прямо перед ним, испытывая такие же непередоваемые ощущения, стоит она, во всей своей красе, и нервно сжимает в пальцах рукоять сабли, выдавая своё неподдельное волнение. Резкие импульсы изумления, растерянности и едва уловимой печали, смешанной с робкой радостью, волнами исходили от неё и вдребезги разбивались о грудь Бали-бея, вынуждая его чуть ли не терять равновесия от того, насколько мощными, искренними и причиняющими невероятную боль могли оказаться её настоящие чувства, стоит только дать им повод вырваться наружу. Казалось, весь мир затаил дыхание, обратив на них выжидающий взгляд, время лишь для них двоих остановилось, словно давая им возможность осознать, что после стольких лет разлуки они наконец вновь смогли обрести друг друга. Лёгкие Бали-бея неприятно саднило от поселившейся в душе смутной тревоги, в горле непреодолимым препятствием встал тугой ком когда-то запрятанной в самый уголок сердца печали, и снова в его памяти прерванной нитью бесконечного повествования вплыли непрошенные воспоминания, сбивая его с ног вихрем неразрешимых сомнений и грозять довести его до безрассудаства, и подобно животворящему теплу растеклись где-то внутри него, проникая в каждую клеточку тела и заставляя его вновь пережить то, что он испытал много лет назад, когда в последний раз видел её. Сейчас, оказавшись лицом к лицу со своим прошлым, он не знал, чего желал больше всего: сбежать и никогда не возвращаться, лишь бы не испытывать эти ужасные страдания и не стараться всё объяснить, или остаться с ней и рассказать всю правду, как она того и заслуживает. Беспорядочный поток неуловимых мыслей, перебивающих одна другую прежде, чем её смысл достигал обескураженного сознания воина, плескался в его голове, подобно стремительному течению горной реки, и Бали-бею потребовалось немало усилий, чтобы окончательно прийти в себя и со всем достоинством взглянуть в глаза неотвратимой истины, представшей перед ним в облике той, кого он вот уже много лет и не надеялся встретить вновь. Высохшие губы девушки, аккуратно изрезанные поперёк изящными линиями довольно свежих шрамов, беспомощно затрепетали, словно язык готовился произнести вслух неподдающееся забвению дорогое сердцу имя, но Бали-бей одним лишь выразительным блеском в утонувших под гнётом печали глазах предупредил эту попытку, даже во власти неудержимого волнения прекрасно осознавая, что Осока ни в коем случае не должен узнать, кто он такой на самом деле. Незаметно помогая невидимой связи из прошлого с новой прочностью установиться между ними, девушка коротко кивнула, но сделала это до того неуловимо и скрытно, что со стороны это движение могло бы походить на высокомерное проявление враждебности к незнакомцу, нежели на тайный сигнал, чьё незыблемое значение отныне было известно лишь им двоим. Едва ощутимый прилив отрадного облегчения оживляющими потоками лёгкости и долгожданного умиротворения растёкся вдоль позвоночника Бали-бея, ослабляя напряжение в собранных мышцах, и лишь воину была знакома истинная причина столь внезапного спокойствия, для всех остальных оставаясь лишь призрачным домыслом, призванным надёжно похоронить его настоящие эмоции за завесой невинного притворства. Сложнее всего оказалось девушке сохранить на молодом лице все присущие ей признаки потаённой свирепости и приправленного тонким слоем ледяного любопытства недовериея на поверхности ставших вдруг непроницаемыми глаз. Внутренне теряясь и млея от охватившей его внезапной гордости, Бали-бей с притворным вызовом ответил на брошенный сверху вниз оценивающий взгляд девушки, не позволяя умело запрятанным в уголок души уязвимым чувствам взять над ним вверх и дать глубокую трущину его безупречному самообладанию, что единственное стояло между ним и объяектом его неудержимых желаний нерушимой стеной, в очередной раз до боли в груди напоминая ему о непреодолимой пропасти минувших лет, разделявшей их коварными интригами неизбежных перемен. – Почту за честь представить тебе Эирин – единственную девушку среди Степных Орлов и мою особую спутницу, а также верного товарища на поле боя, – словно издалека донёсся до Бали-бея пропитанный нескрываемым уважением и приторной сладостью обожания голос Осоки, от которого налитые нерастраченной силой плечи воина пришли в угрожающее движение от быстро минувшего приступа необъяснимой и постыдной ревности. – Эирин, это Игнис. Отныне он один из нас. Отчуждённое проникновение почти враждебного изумления в глубины взбудораженной души Бали-бея показалось ему столь бесцеремонным и неуместным, что он на мгновение даже удивился, как такая безупречно скроенная ложь может настолько сильно походить на неизменную правду и при этом побуждать его поверить в её призрачное существование, не давая ему времени опомниться и осознать услышанное. Эирин. Разве это имя столько лет изнывало от одиночества в его безнадёжно тоскующем сердце? Разве эти незнакомые буквы он столько раз выводил на клочке бумаги дрожащей рукой, чтобы потом сжечь его до тла над телом трепущей свечи, наблюдая за тем, как вместе с воспоминаниями о прошлом превращаются в пепел уничтожающее чувство вины и бессильное сожаление? Это ли имя он столько раз боялся забыть, вознося молитвы Аллаху, чтобы он не смел лишать его этих страданий, беспощадно заставляя помнить? На одну сумасшедшую долю томительно долгой секунды Бали-бея ослепила страшная догадка, что судьба снова сыграла с ним жестокую шутку, позволив ему в ненужный момент поддаться унизительной слабости и принять иронию счастливого совпадения за желанную правду, но он неистового отмёл эти бессмысленные сомнения, поскольку не было нужды и дальше искать в этом скрытый подвох. Спустя столько лет зоркое зрение и безупречная память не подвели его, сердце вдруг возобновило свою томную песню, бережно наигрывая на струнах окрылённой души давно забытые мотивы, и воин слепо отдался безудержному порыву наивного утешения, внезапно вновь почувствовав себя беззаботным беспризорником из далёкого прошлого, любое упоминание о котором, он думал, давно уже бесследно уничтожилось внутри него в беспощадном водороте перемен и различных событий. Однако рядом с ней он словно впервые за долгое время насытил лёгкие непорочным ароматом настоящего счастья, робкий луч загнанного за тучи солнца боязливо пробился сквозь беспросветную бурю его стенаний, и жизнь снова обрела свой далёкий, непостижимый смысл, вдруг ставший для Бали-бея таким доступным и до смешного простым, что все мрачные мысли тут же померкли перед лицом этой неоспаримой истины. Девушка под ненастоящим именем Эирин сдержанно качнула головой в знак приветствия, с поразительной непоколебимостью скрывая свои настоящие чувства под маской напускного равнодушия, и молча прошла к самому краю поляны, оканчивающейся крутым обрывом. Кожаная одежда приятно шелестела в такт её ритмичной походке, идеально подброшенная тень раскидистого дерева над её головой словно по задумке очертила тонкую грань света и тьмы в её очаровательном образе, невидимые силы, прикованные к безвольно залюбовавшимуся её опасной красотой воину, без предупреждения завладели его ослеплённым существом и в неведении от его чуткого внимания привели прямо к заветной цели, предоставив им наконец возможность уединиться вдали от посторонних глаз. Бали-бей и не заметил, как они остались совсем одни, обуянные одинаковым смятением, как он самозабвенно начал изучать все потаённые сокровища её властного взгляда, в котором теперь притаилась глухая тоска. Он хотел заговорить, но все важные и нужные слова будто нарочно растаяли ещё на затворках его сознания, так и не подвергшись осмыслению, и бей с пугающим осознанием поймал себя на мысли, что совершенно не знает, как себя вести. Он столько раз уходил от смерти на поле кровопролитного боя, столько раз преклонял колени по какому-то тайному сигналу в знак почтения и выражения признательности, столько войск выходило в битву под его началом, внимая каждому верно отданному приказу, но сейчас всегда собранный и решительный воин не мог совладать с собой и начать разговор с этой девушкой. Его былая собранность разбилась на мелкие осколки досадного смущения о непробиваемый купол растерянности, так что Бали-бей был вынужден зацепиться краешком здравого рассудка за единственно верную нить продолжения этой неловкой сцены, просто шагнув вперёд и без колебаний, но с непреодолимым трепетом во всём теле привлекая к своему сильному стану изящное, дрожащее от беззвучных слёз существо, стойко выдержав резкие импульсы возмущения и негодования, врезавшиеся ему в самое сердце вопреки его безответным ожиданиям. Словно во сне он укрыл хрупкие плечи девушки в своих заботливых объятиях, как никогда желая подарить ей своё бескорыстное утешение, и едва не рассмеялся от нахлынувшей на него безумной радости, когда она со всей порывистостью и жадностью прижалась к нему в ответ и с такой силой вцепилась ему в одежду на крепкой спине, что податливая ткань протестующе затрещала по швам, не привыкшая к столь бесцеремонному и грубому отношению к своему благородному происхождению. Незабываемое счастье, оставляющее на языке горький привкус сладостного блаженства, затопило Бали-бея среди равнодушного безмолвия незнакомых ему краёв, и впервые за несколько лет он почувствовал себя в настоящей безопасности, вдали от тревог и бесконечной ответственности, словно с плеч его свалился непосильный груз, так долго тянувший его к земле и не дававший освободиться. Подпитывая свою измождённую непростыми испытаниями одинокую душу нескончаемым теплом безграничной любви, что сокрушительными волнами нежности и ликования проникали к нему внутрь вместе с частичкой его родной плоти и крови через прикосновения девушки, Бали-бей вот-вот готов был бесследно растворится в её крепких объятиях, жаждя вновь и вновь переживать эти неповторимые ощущения от столь желанной близости, которой ему так не хватало вдали от дома. От её волос исходил незабываемый запах хвойных деревьев, усеявших хорошо изученные им места родных краёв, а всё её тело источало ту насыщенную свежесть бурной, непокорной реки, что разливалась широким руслом в незинах вдоль и поперёк изъеженных лесов за воротами крепости и чей убаюкивающий рокот и по сей день являлся тоскующему воину во снах. Она несла в себе уют и покой покинутых земель, она наполняла сердце новой жизнью и энергией, дополняла ток его благородных кровей своим бесценным существованием, она была рядом и опаляла его шею учащёнными порывами поверхностного дыхания, напоминая ему о том, что всё это происходит взоправду и не является началом какого-нибудь реалистичного сна. – Нуркан, – с особой бережностью и упоительным наслаждением прошептал Бали-бей на ухо своей строптивой красавице, едва сдерживаясь, чтобы не поддразнить её как обычно безобидной шуткой на счёт её трогательного способа выражать свои неудержимые чувства. Дрожащий голос сам собой произносил знакомые слова, окунувшись в необъятные глубины родного языка и наконец освободившись из плена иностранных выражений. – Моя дорогая сестра. Видит Аллах, как я благодарен его неоспаримой воле за то, что он вновь позволил мне лицезреть твой прекрасный лик. Столько лет прошло, а ты всё такая же сильная и боевая, моё бесценное сокровище. – Бали-бей, – то ли выдохнула, то ли всхлипнула в ответ девушка, с ещё большим рвением вжимаясь к его тело своей стройной фигурой, так что воин ощутил под слоями её одежды умеренно выступающие рёбра. – Я уже сбилась со счёта, сколько времени тосковала по тебе в этой разлуке. Я получила от тебя всего несколько писем, но этого, безусловно, было недостаточно, чтобы заглушить эту невыносимую боль. Я будто лишилась части себя... Я каждую ночь молилась о тебе, ни дня не проходило, чтобы я не думала о тебе, мой любимый брат. Я боялась, что ты забыл меня... – Разве можно забыть эти чудесные, тёмные глаза? – бархатно рассмеялся Бали-бей, чуть отстранившись для того, чтобы ещё раз рассмотреть позврослевшее лицо сестры вблизи и запомнить его в мельчайших подробностях. Минувшие годы почти не изменили в нём былой воинственности, следы прошедших радостей и печалей остались и словно стали ещё глубже, придавая её юному облику больше зрелости и сознательной сдержанности. – Все мои молитвы, все мои желания были лишь о тебе, Нуркан. Во дворце так мало времени оставалось на то, чтобы писать тебе письма. Потом эта помолвка, казнь... Я так скучал... Зарывшись носом в её ароматные шёлковые волосы, пропитанные духом смертоносных войн, Бали-бей с небывалым упоением вдохнул все эти знакомые запахи, словно стремясь вобрать в себя всё её родное существо. Нуркан тихо засмеялась, лаская его настороженный слух мелодичными переливами своего заливистого тембра, ставшего более грубым и чётким, но от того не менее оживлённым, и неожиданно со всей серьёзностью заглянула ему в глаза точно такими же тёмными омутами тревоги и беспокойства, словно пытаясь в них что-то найти. Пройдясь по его лицу щемяще нежным взглядом, она протянула одну руку к его щеке и осторожно коснулась тонкими пальцами бледного рубца на его коже, оставшегося в качестве позорного напоминания о его бесславном изгнании. Ей даже не нужно было ничего говорить, чтобы Бали-бей сам догадался, что она обо всём знает. – Тебе ведь всё это известно, не так ли? – скорбно спросил воин, уже зная, каким будет ответ, и всё равно желая услышать возгласы непонимания и изумления. Однако Нуркан лишь печально кивнула, подтверждая его опасения. – Что ж, по крайней мере ты теперь знаешь правду. – Я думала, что ты погиб, – глухо отозвалась Нуркан, не переставая с материнской мягкостью поглаживать огрубевшую кожу в сердцевине глубокого шрама, чего Бали-бей практически не ощущал, лишь слегка морщась от неприятного покалывания. – Как только в санджак пришли вести о твоей казни, я сразу собралась в дорогу и выехала в столицу. Мне было так страшно за тебя, что я наплевала на всякие правила и покинула свой пост без позволения. Дорога заняла у меня много дней, а когда я встретилась с Сулейманом, оказалось, что ты давно уже отправлен в изгнание и убит на Османском судне за попытку бегства. Он очень разозлился, узнав о моей вольности, и сослал меня в самую дальнюю провинцию. – Как же ты оказалась здесь, среди этих дикарей? – изумился Бали-бей, с замиранием сердца слушая рассказ сестры. Она рискнула своим положением, своим званием и своей жизнью ради того, чтобы спасти его от смерти. Она пошла даже против своего повелителя, не испугавшись наказания. Отважная воительница османских кровей. Такая же сильная и отважная, как её покойные предки. – Во-первых, они не дикари, а моя семья, – не терпевшим возражений тоном заявила Нуркан, дерзко вздёрнув подбородок и окончательно высвобождаясь из объятияй Бали-бея. Воин не смог сдержать тень улыбки на губах, мгновенно узнав свою бойкую, острую на язык сестру с бесстрашным нравом настоящего солдата. – Во-вторых, Сулейман и меня отправил в ссылку, а я воспротивилась. Так я здесь и оказалась. Я до последнего не верила, что ты умер, всё надеялась подслушать добрые вести. Но судьба снова свела нас вместе, и я не намерена на этот раз тебя терять. Что бы ты ни задумал, я пройду этот путь до конца вместе с тобой. Не сумев совладать с собственным удивлением, Бали-бей в лёгкой растерянности нахмурился, не понимая, насколько серьёзны были слова Нуркан и действительно ли она готова к поджидающим её опасностям в случае их воссоединения. Однако ни тени даже слабых сомнений не омрачило отважный блеск её несгибаемой решимости в непокорных глазах, от чего в груди воина жарким пламенем вспыхнула неукротимая искра глубокой благодарности, хотя внутри всё протестующе сжалось от навязчивой тревоги. – Я теперь вне закона, Нуркан, – упавшим голосом напомнил сестре Бали-бей, силясь подобрать достаточно мягкий намёк, чтобы не ранить её самоотверженное сердце непростительной обидой. – Собственно, поэтому я здесь. Хочу на время скрыться и всё продумать, а потом уже заявить о себе, когда наступит подходящее время. Здесь меня никто не знает, выдать меня повелителю просто некому. – Но ты по-прежнему в опасности, – горячо возразила девушка, упрямо скрестив руки на груди. – Если Сулейман узнает, что ты жив и где-то прячешься от него, он тебя из-под земли достанет. Пойми, без верных союзников ты ничего не сможешь добиться! Жаркая волна непреступного гнева тернистым туманом досады и нетерпения накрыла вспыльчивого воина с головой, вышибая весь воздух из его натруженных лёгких. Больнее всего для него оказалась неоспаримая правда, прозвучавшая в словах Нуркан подобно смертному приговору, но что-то глубоко личное и до низости неправильное внутри него мешало ему признаться в этом даже самому себе. Теперь, когда его честное имя навсегда было запятнано несмываемым клеймом изменника, он не смел даже надеяться на чью-либо бескорыстную помощь, а сейчас судьба своими руками послала ему сестру, словно прислушавшись наконец к его тайным молитвам. Только вот сможет ли он переступить через свои прошлые убеждения и позволить Нуркан разделить с ним это тяжкое бремя предателя? Сможет ли он уговорить себя принять её предложение и дать ей рисковать жизнью во имя его неисправимых ошибок? – Но ты даже не знаешь, в чём состоит моя главная цель, – попытался смутить непреклонную веру сестры Бали-бей, но Нуркан только надменно усмехнулась, в грациозной небрежности качнув лёгкой головой, от чего ниспадающая на гладкий лоб прямая чёлка взметнулась вверх, аккуратно присоединившись к остальной причёске. – Вот сам мне и расскажешь, Бали, – с угрожающими нотками подступившего раздражения отрезала Нуркан, а потом вдруг со всей безграничной преданностью заглянула в глаза брату, невольно заражая его огнём собственной уверенности. – Я не знаю, какой у тебя план и что за мысли проносятся у тебя в голове прямо сейчас, но зато я точно уверена, что совсем скоро ты восстановишь честь нашего прославленного рода и твоё имя вновь будет звучать во всех уголках империи, как ты того и желаешь. И я твёрдо знаю одно: когда этот великий день придёт, я хочу стоять рядом с тобой.***
«Пока мы здесь, зови меня Эирин». Потрёпанная в клочья вольная душа неукротимой воительницы, подобно раненому зверю, отчаянно изнывала от резкой боли где-то по центру груди, что с каждым, бесцельно потраченным мгновением лишь нарастала, затрудняя и без того спёртое дыхание непосильной ношей необузданного потрясения. В тот незабываемый, безвозвратно потерянный в непредсказуемых петлях коварного времени бесценный миг она словно выбралась на поверхность из-под толщи ледяной воды и глотнула животворящий кислород, как только данное ей с рождения благородное имя её бессмертного рода вновь прозвучало из уст Бали-бея, и с таким хрупким и бережным благоговением, что Нуркан захлестнуло невероятное чувство почти безумной гордости за саму себя и за то, что именно она удостоилась когда-то этой великой чести носить такое сильное и величественное имя. Оказывается, её пленённое ложной свободой и подвергнутое жестокому обману сердце давно уже позабыло все потаённые прелести и всё истинное великолепие, что скрывались в нерушимой связи этих букв, а привыкшее к новому прозвищу доверчивое сознание могло внушить ей, какое угодно наваждение, но не могло отравить сладкой ложью её плачущую в несметной тоске воинственную душу, чей внутренний голос никогда не мог затихнуть на затворках её сознания, как бы сильно она не стремилась стереть из памяти любые напоминания о доме. И вот теперь, спустя неисчислимое количество долгих лет, они встретились снова. Тот, кого она всегда искала в своих снах, кого оберегала своими тайными молитвами, за кого была готова отдать свою жизнь, с кем бок о бок прошла не одну битву, вновь предстал перед ней, в очередной раз доказав, что для него время словно работает по другим законам. К великому облегчению и счастью обрадованной Нуркан, он совсем не изменился: всё те же изысканные глаза, с безупречной точностью отражающие оттенок её собственных, всё то же лицо, прямо как у отца, грозное и сдержанное, но при этом решительное и непоколебимое в своих эмоциях, все та же осанистая фигура настоящего воина, привыкшего стоять в строю, всё тот же статный, обворожительный образ сильного вожака стаи, который только преданно ждёт, когда рядом с ним появится его верная Альфа, готовая в любой момент подхватить его воинственный клич, призывающий к бою. «– Раз я вожак стаи, значит, мне нужен верный помощник, которому я всецело доверяю. – Тебе нужен не просто помощник, бей. Тебе нужна Альфа. – Альфа? – Преданная, сильная, отважная Альфа. На её надёжное плечо ты всегда сможешь опереться, когда тебе потребуется помощь. – Окажи мне такую честь сестра. Будь моей Альфой. Благородство и отвага у тебя в крови, а в верности твоей никто даже сомневаться не смеет. Если ты будешь рядом со мной, я стану самым счастливым воином в этой огромной армии. – Быть подле тебя – великая честь. До самого последнего вздоха я буду рядом с тобой, моя жизнь отныне неразрывно связана с твоей. – Альфа. Мой спутник жизни, моя бесстрашная Альфа». – Эирин! Резкие импульсы воинственной настороженности задели обострённые до предела инстинкты неподдельным напряжением и мгновенно привели в тонус расслабленные мышцы стройных рук, вынуждая тонкие пальцы цепко сомкнуться на изогнутой рукояти сабли прежде, чем ослепительная вспышка распознания чужого голоса успела затмить внутренний взор Нуркан желанным облегчением. До хруста в позвонках изменив положение подвижной шеи, девушка наткнулась свирепым взглядом на главаря мятежников, которого, судя по равнодушному выражению его мужественного лица, реакция воительницы его нисколько не удивила. Окинув её подобранную к атаке позу скептическим взглядом, Осока насмешливо улыбнулся, так что Нуркан поспешила подавить в себе охотничьи рефлексы и кое-как сохранить в глубине раздражённого взгляда хотя бы тень бесцеремонно изгнанной непринуждённости. Все её мысли тут же были вынуждены отвлечься от Бали-бея, окрылённому невыразимым счастьем существу вновь приходилось скрывать свои истинные чувства под толстым слоем напускного равнодушия, что стало для Нуркан самым обычным делом в обители Степных Орлов ещё с того момента, как она впервые имела удачу познакомиться с ними. Только тогда она заставляла себя прятать уничтожающую её изнутри слепую боль и тоску по дому, а теперь ей стоило немалых усилий остаться в стороне от переполнявшей её радости и щемящей нежности, с которой она так самозабвенно провожала брата в лагерь после их тайного разговора. Оба договорились на подавать виду, что знакомы или состоят в родстве, и всё равно ей становилось тревожно от мысли, что в очередной раз приходится водить своих друзей за нос и чего-то им не договаривать. – Вы поговорили? – первым нарушил неуместное между ними молчание Осока, выжидающе смерив Нуркан настороженным взглядом, в чьих светлых оттенках жидкого янтаря так и сверкала тёмным пятном тень нескрываемого подозрения. – Что ты о нём думаешь? – Я думаю, ты мог бы дать ему шанс, – нарочито небрежным тоном высказалась Нуркан, с некоторым трудом перестраиваясь на новую речь. – Он не вызывает во мне подозрений, к тому же, сильный и храбрый. Нам нужны такие союзники, как он. Непримирая тьма неотступных сомнений беспросветно поглотила под собой всю живость и искренность позолоченных закатом глаз Осоки, из-за чего у Нуркан создалось пугающее впечатление, будто его решительный взгляд охвачен языками неукротимого пламени. Ей уже много раз приходилось наблюдать подобную перемену в его настроении, но ещё никогда она не становилась безвольным заложником предательских убеждений, будто вся эта враждебность направлена на неё. Такова была расплата за новую тайну, нашедшую надёжный приют в её преданном сердце: отныне она должна допускать любую возможность, пока рядом с ней находится Бали-бей, а значит, не может делать поспешных выводов и слепо бросаться в гущу событий. Необходимо было обуздать придрчивый нрав Осоки и всеми силами убедить его позволить воину остаться. – А вы с ним быстро нашли общий язык, – грозно сверкнув многогранными глазами, заметил Осока и в одно мгновение сократил разделявшее их расстояние, так что вскоре Нуркан смогла ощутить на нежной коже своей щеки горячие потоки его тёплого дыхания. – Вы точно не были знакомы раньше? Мне показалось, он тебя узнал. – Глупости! – вспыхнула Нуркан, внутренне надеясь, что её лицо не изменилось в цвете, хотя в голову ударил предательский жар. Поддавшемуся постыдному прорыву мимолётного испуга сердцу вдруг стало тесно в стройной груди, из-за чего размеренный пульс девушки в висках подскачил до небес, выходя за рамки общепринятых норм. – Что это ты выдумал? Я впервые в жизни его увидела. Знаю, пройдёт время прежде, чем ты сможешь полностью ему доверять, но ведь иначе ты бы не позволил ему остаться. – Он на испытательном сроке. – Осока угрожающе прищурился, и его сухие губы оказались в такой непозволительной близости от тонких губ Нуркан, что той сделалось как-то неловко, но она не посмела ничем выдать своего замешательства, лишь предупреждающе сжимая челюсти. – И ты лично проследишь за тем, как он выполняет свои обязанности. Я должен знать о каждом его шаге, а о малейшей оплошности ты тут же будешь докладывать мне. И не смей его выгораживать. Я должен быть уверен в его преданности так же сильно, как уверен в твоей. Ещё не до конца осознавая собственные ощущения после этих слов, что неподвластной самообладанию разрушительной бурей взметнулись внутри неё, Нуркан послушно склонила голову перед своим главарём, не сводя с него преданного и честного взгляда. С одной стороны ей была противна сама мысль о том, что она собирается вот так подло следить за собственным братом без его ведома, но с другой это была отличная и незаменимая возможность быть с ним рядом, не боясь осуждения или унизительных подозрений в непозволительной близости. Позже, когда всё уляжется и Бали-бей сможет завоевать доверие Осоки и признание своих новых товарищей, она сможет ему во всём признаться, но не сейчас. Безупречная воинская выдержка убеждала её ещё подождать и принять разумное решение вопреки слабым упрёкам совести. – Как прикажешь, – почтительно произнесла Нуркан, выпрямляясь. – Я всё сделаю. – Славно, – в своей обычной вальяжной манере одобрил Осока, чуть кивая в ответ. – Учти, он не должен об этом узнать. Пусть Игнис тебе полностью доверяет. А ты разузнай, кто он и чем занимается, потом доложишь мне. Я полагаюсь на тебя, Эирин. – Я не подведу тебя, Осока, – так искренне, как только могла под натиском нестерпимого груза вины, пообещала Нуркан и вежливо проводила лидера Степных Орлов мощным ударом кулака в грудь, с мрачным наслаждением почувствовав, как толстый слой непробиваемого льда, что сковал её храброе сердце вынужденной тягой к предательству, неумолимо трескается и осыпается куда-то в пустоту тысячами острых осколков, наконец освобождая её из плена эгоистичных амбиций и бессмысленного стремления кому-нибудь что-либо доказать. На этот раз судьба предоставила ей сложный выбор, но она ни за что не станет жертвовать своей преданностью брату и плести интриги за его спиной. Бессмертное доверие Бали-бея, которое тот питал к своей любимой сестре, представляло для неё немыслемую ценность и весило на чаше этих весов гораздо больше, чем верность Осоке и его приспешникам. Приходя в ужас от собственных размышлений, Нуркан с неминуемым для самой себя отчаянием осознала, что этот выбор уже даётся ей с трудом, поскольку расплата за ошибку могла обойтись ей очень дорого в случае провала. В её душе будто пролегла огромная, зияющая пропасть, разделившая её податливое существо ровным лезвием сомнения на две противоположные друг другу половины, одна из которых желала сохранить верность Осоке, а другая страстно рвалась всецело посвятить себя беззаветной преданности брату, как было с незапяматных времён. Выбор одного неизбежно повлечёт за собой смерть другого, но последствия этого выбора, как и его жертва, отныне целиком и полностью зависели лишь от неё.***
Зима 1499 года, Семендире Кое-где бережно потревоженное обманчиво мягкими прикосновениями рождающихся из пустоты звуков полотно непринуждённой тишины правило над куполом умиротворённого безмолвия и словно гибко изменяло в пространстве свою невидимую форму, как только бесцеремонное вмешательство чужого дыхания величественно разгоняло перед собой дружелюбное скопление вязких теней и по праву нарушало гармоничную атмосферу покоя и безмятежности вырывающимися наружу теплом и частичкой неприкосновенной жизни. Надменное дуновение слабого ветра беззастенчиво терзало ниспадавшее в пространство гордое одиночество, изгоняя обосновавшиеся в углах хитрые тени одним властным взмахом призрачной ладони, и с заботливым утешением обнимало единственный источник мыслей и существования в этой мрачной обители тайн и загадок, словно превознося его над безупречными творениями самой природы подобно какому-то безымянному божеству, навеки пленённому в облике простого смертного. Будто чувствуя и питая непреодолимую тягу к этой истинной слабости, что всё равно оставалась на поверхности даже за непреступной защитой силы и власти, цепкие когти ночного холода хищно нависли над замершим в неподвижном великолепии существом, играя с его расслабленными мышцами мнимыми касаниями нежности и как бы выбирая подходящий момент для подлого нападения, когда поддёрнутая лёгким ознобом кожа окажется беззащитной у всех на виду и тем самым предоставит ему возможность вцепиться в обнажённый участок стройного тела, высасывая сквозь плоть всю энергию и животворящее тепло. Сползая по сводчатым стенам и застилая чёрным бархатом потёртый деревянный пол, бесшумная тьма крадучись пробиралась в маленькое помещение через одно открытое окно, откуда вслед за ней смело врывался хлёсткими плетями мороза колючий сквозняк, охлаждая запретным дыханием смерти трепещущие в борьбе с ним сердца щуплых свечей, что тут же беспрекословно пригибались к земле, отчаянно цепляясь за надорванную нить собственной недолговечной жизни. Пятипалые лапы изогнутых факелов, окоченевшие на стенах в заданных им формах тяжёлого металла, на этот раз не исполняли свои обязанности с присущей им ревностью, не в силах заставить свои пустые души воспылать жарким пламенем по собственной воле. Движимый беспардонным любопытством студённый воздух грубо ворошил аккуратные стопки пожелтевших бумаг, что в каком-то придирчивом порядке покоились на низком столе уголок к уголку, жадно поигрывал с висящими краями расстеленного на гладкой поверхности красного шёлка и зарывался колким оцепенением в волосы равнодушно погружённого в свои мысли хозяина небогатых апартаментов, открывая для ледяных поцелуев окрепшей зимы длинную изящную шею и высокий лоб осанистой фигуры. С таким же порочным желанием он раздвигал в стороны полупрозрачные занавески, непринуждённо танцующие у распахнутых дверей в необъятное царство сна и сурового мрака, и лишь иногда запускал в уютные покои обделённую вниманием лунную королеву, позволяя ей хоть ненадолго насладиться приятной на ощупь текстурой полов, чтобы затем также внезапно и бесследно исчезнуть по воле каких-то скрытых сил. Дополняя всеобщее умиротворение и ничем не потревоженное спокойствие, продолжавшее своё непрерывное существование в привычной ему неторопливости, любое ненужное присутствие чего-то подозрительного и совсем нежеланного мгновенно уничтожалось ходящим вокруг дома беспощадным страхом, способным одним своим проникновением в души невинных проходимцев лишить их всякого стремление узнать, что же таится за этой наглухо закрытой дверью под покровом угрожающей тишины. Умело подброшенные на алую ткань гладко отпалированные камни разноцветных политр, замертво лежащие на своих местах в каком-то продиктованном счастливой случайностью порядке, словно были выложенны в причудливый рисунок чьей-то искусной рукой, отбрасывая на ворсистый бархат радужные блики. Задуманная самой судьбой загадочная комбинация, в которой до блеска обработанные драгоценности покорно расположились по воле высшего знамения непостижимого рока, держала форму идеально ровного круга и завораживала своим бесплотным, слышным лишь ей одной голосом собранное внимание склонившейся над столом высокой женщины в неброской одежде: она ждала незванного гостя. Бездонный чёрный осколок обсидиана по середине: гость принесёт с собой угрозу и непоколебимые намерения завершить начатое, действуя на поводу у гнева и неконтролируемого страха, в котором он никому, даже себе, никогда бы не признался. Словно в ответ на это пугающее пророчество за дверью отчётливо раздались его тяжёлые шаги, мгновенно спугнув всё убаюкивающее смирение этого загадочного места, и худого телосложения женщина мгновенно оторвала поддёрнутый потусторонним дыханием тьмы пронзительный взгляд от своего занятия, уже безошибочно зная, кого ей в скором времени предстоит у себя встречать. Мрачное удовлетворение липкими потоками холода и ожидания разлилось по её укрытому старой накидкой телу, добравшись даже до скрещённых в турецкой позе ног под подолом простого платья, и знакомое предвкушение растянуло расслабленные мышцы её зрелого лица в таинственную улыбку на подобие коварного оскала, словно непредсказуемый ход судьбы в этой негласной игре был заранее ей известен с самого начала их извечного противостояния. Камни благосклонно рассказали ей всё, что необходимо было знать для того, чтобы подвести эту встречу к предначертанному исходу, поэтому она неторопливо убрала драгоценности в медную шкатулку, пока гость нетерпеливо переминался на пороге, борясь с последними сомнениями. Даже за дверью она чувствовала острые импульсы съедающих его изнутри противоречивых желаний, но в конце концов потаённый гнев пересилил непрошенный страх, и гость вскоре почтил скромное убежище страницы своим снисходительным присутствием, окончательно разрушив стеклянный дворец призрачной тишины своим бесцеремонным вторжением. Его приправленное спешкой дыхание смешалось в приятной какафонией ублажающих душу травянистых ароматов, чей источник до последнего оставался загадкой для вошедшего, и тут же решительно настроенный тяжёлый взгляд хищника пронзил надёжную защиту чужого хладнокровия остроконечной стрелой обещанной угрозы, едва не достигнув своей главной цели. Неукротимый огонь власти и почти вызывающей отчуждённости в безмятежных глазах госпожи, подчиняющих себе даже самые тёмные сердца своим обворожительным могуществом, мгновенно спалил выпущенные стрелы осуждения и презрения до тла, превратив хвалённое самообладание гостя в горстку бесполезного пепла. Тот, казалось, наконец осознал, с кем ему предстоит иметь дело, поскольку крепкая стена его уверенности незамедлительно дала первую трещину, не сумев противостоять неоспаримому покровительству влиятельной женщины, которое источала каждая деталь в её опасном облике. Безжалостно притягивая к своему образу безнадёжно пленённое её ядовитыми чарами внимание воина, она словно стремилась подчинить себе его ясное сознание, лишить всякой воли и внушить какие-то нужные ей мысли, но лишь немногим было известно, что подобными умениями она вовсе не обладала. – Вижу, ты ждала меня, – со скрытой насмешкой в голосе проронил Яхъя-бей, и сквозивший в его словах лютый холод безжалостно резанул по воздуху острым лезвием заточенной сабли, прогоняя последнее тепло. – Честь принимать тебя у себя, – с должным почтением отозвалась Кахин Султан, сделав вид, что не заметила откровенного презрения в глазах Яхъи, когда он с демонстративной предвзятостью осмотрел её потрёпанное жилище. – Прошу, проходи, не стой на пороге. – Запомни, наша встреча как и наш разговор должны остаться между нами, – без долгих предисловий высказал своё предупреждение воин, сделав несколько шагов к госпоже, которую даже не удостоил чести поприветствовать учтивым поклоном. – Никто не должен об этом узнать. Только ты и я. – Видимо, это что-то действительно серьёзное, – нарочито встревоженно вздохнула Кахин, не двигаясь с места. – Говори, я тебя слушаю. Игривый огонёк ближайшей свечи заботливо обогрел скованные стальными объятиями холода и ледяной ненависти глаза Яхъи слабыми отголосками былого тепла, так что молчавщее до сей поры сердце Кахин безудержно пустилось вскач от знакомого мерцания нежности в этом непреступном взгляде, но это приятное наваждение продлилось такую ничтожную долю мгновения, что госпожа с запоздалым разочарованием поняла, что мстительный союз света и тени сыграл над ней злую шутку. Беспристрастный взор воина оставался таким же твёрдым и непроницаемым, и даже намёка на ответную нежность с его стороны не проскочило в его бездонных глубинах. Едва не поддавшись постыдному порыву внезапной слабости, Кахин настойчивыми уговорами загнала вновь восставшие внутри отвергнутые чувства в самый дальний уголок своей искалеченной души и в немом ожидании застыла под пристальным наблюдением бея, не испытывая ни капли неловкости от столь откровенного вмешательства в её личное пространство. – Я давно ищу способ избавиться от тебя, – даже не потрудившись смягчить тон при обращении к члену Династии, вымолвил Яхъя, выдержав зловещую паузу. Казалось, его клыки, проступившие в зверином оскале, блеснули начищенным металлом в свете робко сияющей луны. – Подобной откровенности я никогда не слышала, – со смехом проворковала Кахин, ничуть не испугавшись этих роковых слов. Цель этого визита и так уже была раскрыта перед её внутренним взором, так что напрасно тратить силы на притворное потрясение она не собиралась. – Интересно, чем я заслужила такую судьбу? – Ты в самом деле не понимаешь своих поступков и слов? – неожиданно резко прошипел Яхъя сквозь зубы, явно раздражённый подобной реакцией со стороны всегда сдержанной и безмятежной госпожи, способной даже весть о собственной казни встретить с непринуждённой улыбкой на губах. – Ты всех пугаешь, тебя все сторонятся, словно ты ведьма какая-то. Ты давно уже лишилась прежнего уважения и почтения со стороны людей. Эти слова отнюдь не стали для Кахин новым открытием, поскольку она не была слепа и прекрасно замечала, с какой враждебностью и презрением относится к ней народ, хотя раньше они любили её и почитали, как самую справедливую и мудрую госпожу из всех дочерей султана. Теперь же её все боялись и избегали, а её некогда известное и распространённое среди простого населения имя теперь наделили мистическим значением и запятнали низкой клеветой. Лишь на миг вдумавшись во всю плачевность своего нынешнего положения, Кахин, как ни в чём не бывало, туманно улыбнулась, разливая по мрачным стенам покоев свой упоительно ласковый голос, словно освобождая из плена дивную мелодию горного ручейка: – Я делаю лишь то, что велят мне звёзды. – Какие ещё звёзды?! – мгновенно вспыхнув от гнева, рявкнул Яхъя, явно теряя терпение. – Те, что светят нам с небес, конечно, – без тени насмешки ответила Кахин, чем ещё больше вывела вспыльчивого воина из-под контроля его собственной выдержки. – Довольно! – властным голосом прогремел он, безжалостно прерывая её фразу. Его упругие мышцы пришли в угрожающее движение под слоями утеплённой одежды, из-за чего он только больше походил на свирепого волка, готового разорвать любого в приступе страшной ярости. – Не знаю, какой дьявол в тебя вселился, но этому пора положить конец! Такими темпами ты навредишь не только себе, но и мне и всей нашей семье. Признаться, раньше я уважал тебя и был готов даже дать тебе шанс, но это уже переходит все границы дозволенного! Единственное, что испытала Кахин после этих обвинений, была горькая ирония в перемешку с отчуждённой тоской, что подобно острию вражеского клинка вспорола её податливую плоть и добралась до самого сокровенного, что она с таким рвением и надеждой пыталась скрыть от посторонних глаз. Её чувства, что остались навсегда погребёнными под слоем непробиваемой боли, давно уже превратились в пепел под натиском бушевавшего когда-то в сердце огня безответной страсти, но и тот уже давно погас, оставив после себя лишь неизличимые ожоги невыносимых страданий. Госпожа была готова к любому повороту событий, ибо ничто не могло помешать ей следовать воле Аллаха, избравшего её на этот долгий и опасный путь. Рискуя всем и прежде всего своими желаниями и несбыточными мечтами, она добровольно стала рабом открывшейся ей неизменной истины, и ей теперь лишь оставалось завершить своё предназначение. – И что же ты намерен делать? – пугающе спокойным тоном осведоммлась Кахин, всем своим видом источая безучастность к происходящему. – Я буду делать то, что должен, – твёрдо отчеканил Яхъя, ни на миг не усомнившись в своих словах. – Неужели убьёшь меня? – холодно усмехнулась госпожа ради интереса, заискивающе сверкнув глазами. На самом деле ответ на этот вопрос и так стал бы для неё предсказуемым. – Как я смею? – с наигранным смирением протянул воин, и впервые за всё время разговора его непокорная шея согнулась в притворно вежливом полупоклоне в выражении несуществующего почтения. – Вы госпожа, я не могу Вам навредить. Но пока Вы находитесь на территории моих владений, Ваша судьба зависит только от меня. Я приказываю Вам покинуть Семендире навсегда. Отныне Вы будете жить в Кютахии, в отдельном поместье. Не волнуйтесь, я отправлю с Вами стражу и служанок, они позаботятся о Вашей безопасности. Даже после того, как весь ужасающий смысл этого бесславного приговора достиг своей цели, призванный сломить в стойкой госпоже последние остатки её самообладания, Кахин ничуть не изменилась в лице и только шелестящим шёпотом ночного ветра донесла до бея свой завораживающий смех, в котором, несмотря на искреннее звучание его приглушённой мелодии, не было ни капли веселья. Какая-то часть её погружённого в покой существа всё-таки немного удивилась происходящему, но и она безропотно покорилась неоспаримой воле всесильной судьбы, словно очарованная её опьяняющим зовом. – Забавно, – тихо проронила Кахин, перестав смеяться, но сохраняя выражение почти вызывающего равнодушия на бледном лице. – По этой же причине меня выгнали из дворца, а теперь изгоняют и отсюда. – Она помолчала, на миг отводя проницательные глаза. – Айнишах знает об этом? – Она не знает, что это моё решение, – спустя несколько мгновений ответил Яхъя, заметно напрягшись при упоминании супруги. – Тем не менее, она согласилась. Ты сегодня же уезжаешь. Я даю тебе время, чтобы собрать вещи. С этими словами воин развернулся, взметнув за собой широкие полы своего мехового кафтана, и твёрдым шагом направился к двери, больше не удостоив дочь султана своим вниманием. Кахин поверхностно прислушивалась к ритмичному перестуку его охотничьей походки, словно выжидая подходящий момент, а затем резко вонзила в широкую спину бея потусторонний взгляд, пронизывающий далёким холодом чего-то недоступного и необъяснимого, и тем самым вынудила чуткого обладателя безупречного воинского предчувствия остановиться и в невольном ожидании стянуть мышцы вдоль позвоночника внезапным сопротивлением. Держа его под прицелом своего внутреннего превосходства, госпожа без труда нащупала в памяти нужную фразу и не стала препятствовать незнакомому чужому голосу, завладевшему всем её существом, произнести её вслух, отчётливо выделяя каждое слово: – Первый из трёх, кровь от крови твоей, затмит собой солнце, и власть отныне будет в его руках. Словно бы повинуясь какой-то неукротимой силе, Яхъя рывком обернулся на Кахин, как только последний звук сорвался с её губ, растаяв в зловещей тишине, отравленной неподдельным вмешательством чужого, но необычайно откровенного страха. Его сокрушительные импульсы мощными потоками потрясения и растерянности исходили от всегда сдержанного и отважного воина, а он даже не пытался скрывать своё состояние от зоркого взора госпожи, будто и так осознавал, что это все равно будет бесполезно. Взгляд бея приобрёл несвойственный ему лихорадочный блеск надвигающейся паники, и всё его подтянутое тело неподвижно оцепенело, выдавая болезненное напряжение, что подчинило себе каждый участок его крепкого стана. – Откуда тебе известны эти слова? – скорее с угрозой, нежели с испугом прошептал Яхъя, словно боялся, что их подслушают. – Звёзды со всеми говорят лишь на одном языке, но далеко не каждому дано его понять, – уклончиво ответила Кахин, призрачно улыбаясь. – Это не ответ! – тут же повысил голос Яхъя, заметно встревожившись. Его коренастая грудь пришла в прерывистое движение от загнанного дыхания, и он вперил в госпожу испытующий взгляд. – Кто проболтался? Назови мне имя! Однако Кахин осталась глуха к просьбе воина и лишь с непрекрытым сожалением встретила его взор, нисколько не смутившись неожиданной вспышки его вполне справедливого гнева. Она могла сорваться и выложить ему всё на чистоту, но знала, что не имеет подобной власти, поэтому вместо объясний она с глубоким пониманием заглянула в его объятые настоящим страхом глаза, вкрадчиво понизив голос: – Тебя в самом деле волнует только это? – Я не верю в этот бред, – безжалостно отрезал Яхъя, презрительно поморщившись. – Предсказать чужую судьбу невозможно, ибо она одному лишь Аллаху известна. Я давно уже забыл эти строки и не придаю им никакого значения. – Раз так, то почему в твоей душе бушует страх? – не отступала Кахин, воспользовавшись своим умением безошибочно угадывать самые потаённые чувства своих собеседников. Воин с возмущением нахмурился, на мгновение поддавшись растерянности, но госпожа одарила его мягким взглядом, от которого даже самое непреступное сердце было способно оттаять и открыть ей все свои тайны. – Ты боишься, я знаю. Ты давно уже потерял покой. Ты полон решимости предотвратить будущее, хотя даже не знаешь значение этой фразы. Сначала Кахин показалось, что и на этот раз её женские чары подействуют и расчистят ей путь к истинной сущности Яхъи, но тот лишь на мгновение позволил себе расслабиться, а потом снова предупреждающе напрягся, прогоняя приятную тяжесть её наводящего голоса. Его глаза тут же полыхнули знакомым холодом, без предупреждения ранив госпожу в самое больное для неё место, и она послушно отступила, не смея поддаваться эмоциям. – Именно поэтому Вас все избегают, госпожа, – безжалостно озвучил свои выводы Яхъя, будто приходя в себя. – Хватит с Вас этих глупостей. Кружите разум кому-нибудь другому, а я не поведусь на эту уловку. Вы сейчас же покинете окрестности Семендире и забудете сюда дорогу. В противном случае я буду вынужден применить силу. – Знай, что звёзды не умеют молчать, – тихо обронила Кахин, словно не преследуя цели быть услышанной. Незнакомая прежде отстранённость бережно заполнила пустую черноту в её душе, вытесняя тяжёлое присутствие родившейся было обиды, и она с потаённой угрозой в долгом взгляде проводила удаляющейся тёмный силуэт утонувшего во тьме воина, желая, чтобы каждое сказанное ею слово бесконечным эхом застыло в его ушах, отравляя каждый прожитый день беспричинными тревогами и непрошенными мыслями о собственных страхах. – Настанет день, и, поверь, ты вспомнишь мои слова.