Восхваление утраченного порождает драгоценные воспоминания У. Шекспир.
Резкий свит смертоносной стрелы, выпущенной твёрдой рукой по направлению к старому дереву, разорвал податливую пелену безмолвной тишины, без предупреждения вторгаясь в нетронутое умиротворение лесной чащи. Вопреки ожиданиям нетерпеливого охотника, чьи мышцы уже заныли от долгого пребывания на одном месте, вместо заявленной цели острый наконечник поразил сухую кору могучего дуба, сопроводив эту неудобную оплошность глухим стуком и отчаянным возгласом встревоженный добычи. Напуганная неестественными вибрациями безмятежного воздуха рядом с собой юркая птица во власти ужаса и инстинктов взметнулась в небо, расправляя щуплые крылья, и мгновенно выдала хищника всем окрестным обитателям своим диким криком, предупреждая каждое живое существо о невидимой угрозе. Притаившийся в густых зарослях ежевики Бали-бей раздражённо выругался сквозь зубы, досадуя на самого себя за этот постыдный промах, и проводил свою добычу разочарованным взглядом, даже не надеясь повторить свою неудачную попытку. Стремительное движение сбоку от него, мгновенно выловленное хорошо развитым боковым зрением, подсказало воину, что его сосредоточенный напарник решил взять это дело на себя и уже вооружился своим изогнутым луком, до предела натягивая прочную тетиву сильной рукой. Действуя наперекор своим внутренним желаниям, Бали-бей с несвойственным для самого себя восхищением принялся беспардонно разглядывать настоящего, опытного охотника за его любимым занятием, жадно выхватывая цепким взглядом мельчайшие подробности его чётко поставленной позы. Его изучающий взор дольше обычного задержался на подобранных в напряжении мышцах чужого тела, что выдавали его натренированную форму, далее прошёлся вдоль вытянутого позвоночника, подмечая безупречную осанку, и, наконец, впился неподдельным вниманием в его твёрдые руки, чья крепкая хватка безукоризненно направляла покорную стрелу ввысь, где неуловимая птица всё ещё пыталась избежать своей печальной участи. Затаив дыхание Бали-бей в молчаливом ожидании прислушивался к отточенным мастерством движениям Волчьего Следа, мысленно нахваливая его стойкую выдержку, и даже моргнуть не успел, как стрела уже взлетела в небеса, ослабляя упругую тетиву умелым выстрелом. Против воли мысли о поражении прославленного охотника коснулись увлечённого наблюдениями сознания воина, но стоило ему на мгновение отвлечься, как стальной конец чужой стрелы разорвал плоть и мышцы дичи насквозь, подорвав её трепетное дыхание прямо в воздухе, и так и осталась торчать из пушистого тельца, вместе со своей жертвой рухнув в траву куда-то за деревьями. Бали-бей уже успел заметить, что пёстрое оперение куропатки окрасилось в алый цвет смерти, знаменуя её несчастный конец, а сдержанный в эмоциях напарник рядом с ним лишь удовлетворённо прикрыл глаза, оставшись вполне довольным своим успехом. – Неплохой выстрел, – конструктивно отметил Волчий След, опуская зажатый в прямой руке лук, и Бали-бей не сразу понял, что охотник обращался именно к нему. В ответ на эту незаслуженную похвалу воин лишь вежливо кивнул, не желая разубеждать напарника в правдивости этих слов, хотя сам он совсем не считал свою попытку достойной чужого признания. Однако Волчий След не стал дожидаться оправданий и молча сошёл с места, выбираясь из кустов и пускаясь на поиски подстреленной дичи. Остроконечная стрела глубоко вошла в иссушенное старыми годами дерево, пробив его волокнистую структуру и мёртвым стержнем оставшись выпирать из его твёрдой поверхности, так что Бали-бею пришлось приложить немало усилий, чтобы выдернуть её из раненного растения. Сухая кора облупилась и посыпалась на землю, открывая вид на зияющее в стволе отверстие от стального наконечника, и на непокрытой древесине вскоре проступила липкая смола, горящая в свете полудённого солнца подобно каплям жидкого янтаря. В ноздри ударил отрезвляющий, терпкий аромат лесной свежести, мгновенно охвативший лёгкие новым приливом бодрости, и воин с незаметным для самого себя наслаждением вдохнул его полной грудью, поджидая своего приятеля по охоте под уютной тенью раскидистой кроны. Его пальцы отстранённо ныли от напряжения, расслабленно сжимая изогнутый корпус лакированного лука, и мышцы с бесстрастной тоской поддавались давно забытым движениям охотничьих позиций, возбуждая на подкорке сознания преданные забвению ощущения, которые теперь чувствовались воином совсем по-новому, словно желая намеренно напомнить ему, сколько лет минуло с тех пор, когда он в последний раз держал в руках стрелы. Какая-то необъяснимая печаль стонущей болью стиснула ему сердце, отравляя каждый вздох недопустимым сожалением, воспоминания о прошлом снова и снова накатывали на него сокрушительной волной, сметая все нужные мысли и оставляя после себя лишь скорбную пустоту, заполненную исправленными в памяти подробностями минувших лет. Сколько Бали-бей помнил тяжёлые годы своего непрерывного обучения, стрельба из лука всегда оставалась для него наименее важной и практически не находила должного применения под его покровительством, поскольку воин больше предпочтения отдавал боевому искусству владения саблей, а ко всему остальному притрагивался крайне редко и то только в исключительных случаях. В управлении стрелами он не достиг таких же многообещающих высот, как в других дисциплинах воинской подготовки, и сейчас после длительного перерыва руки с трудом его слушались и каждый выстрел грозился обернуться неминуемым провалом. Меньше, чем признать свою слабость, Бали-бею хотелось, чтобы его бесславное поражение произошло на глазах одного из соплеменников Осоки, поэтому он был весьма раздосадован тем, что позволил себе упустить ту злополучную птицу. – В мастерстве мне с тобой, когечно, не сравниться, – ровным голосом признал Бали-бей, когда Волчий След снова появился рядом с ним, волоча за собой убитую дичь. Упитанная тушка куропатки безжизненно обмякла на стреле, истекая тёплой кровью, и уже распространяла по лесу затхлый смрад умертвлённой добычи. Воин демонстративно окинул птицу оценивающим взглядом и едва заметно кивнул в знак одобрения, словно необходимость почтить чужое превосходство стояла выше его неприкосновенной гордости. – Я никогда ещё не встречал более умелого охотника, чем ты, который с такой лёгкостью управляется с луком. Тяжело сглотнув подступающую горечь на языке, Бали-бей недовольно поморщился, осознав, что произнёс вслух эти отравленные ложью слова без малейшего укора совести и с незыблемым убеждением, что готов поверить в собственный обман. Однако он знал, что это не было неправдой. Теперь, когда ему предоставилась возможность разглядеть в суровом облике Волчьего Следа статную строгость и независимую решимость, перед его внутренним взором против воли рождался один единственный образ, даже воспоминания о котором отныне являлись для воина жестоким преступлением. Величественной красоты глубокие глаза, неизменно носящие в своих необъятных глубинах вечный свет многогранной мудрости, в гордой манере расправленные плечи, всем своим видом выдающие неоспаримую властность и беспрекословное могущество обладателя столь покровительственной осанки, плавно опущенный свысока, пронизывающий трепетом взгляд, призванный лишить своих верных рабов, безвозратно попавших под его влияние, всякой силы воли и представить их истинному правосудию такими, какие они есть несмотря на свой статус и великодушно пожалованную милость. В охваченной глубоким потрясением груди Бали-бея внезапно раскинулся пугающий холод, постепенно затягивая его душу крепким слоем непробиваемого льда, и воин с незнакомым для себя равнодушием смирился с этими невыносимыми переменами, что настигали его каждый раз, стоило этому запретному образу предстать перед ним во всём своём великолепии. – Благодарю, – сдержанно отозвался Волчий След, ничуть не изменившись в лице. Бали-бей невольно напрягся, когда в очередной раз вспомнил, с каким хладнокровием его пронзительные, синеющие инеем глаза искали свою цель, а рука ни разу не дрогнула, выпуская роковую стрелу. – В охоте мне нет равных среди всех моих соплеменников. Осока чаще всего выбирает меня лидером таких отрядов, зная, что от меня даже мышь не сможет убежать, если попадётся мне на глаза. – Вижу, Осока и тебе безоговорочно доверяет, – задумчиво подытожил Бали-бей, ни к кому в частности не обращаясь, но Волчий След всё равно предупреждающе нахмурился, многозначительно натянув выразительные ноты в своём рычащем голосе: – Осока доверяет всем своим последователям в равной степени, Игнис. Он никого из нас не выделяет в преданности. Ты сам однажды в этом убедишься, когда станешь одним из нас и заслужишь доверие нашего главаря. Охотник говорил твёрдо и уверенно, но в его словах отчётливо прозвучала угроза, что лишний раз убедило Бали-бея в том, что Степные Орлы ради своего лидера готовы перегрызть глотки любому невежде, посмевшему высказать ему неуважение. Они настолько свято верили в его истину, что стояли за него до последнего вздоха, будто защищать властелюбивые амбиции Осоки являлось делом всей их жизни. Это убеждение в корне изменило намерения воина, который по-прежнему надеялся, что когда-нибудь ему удастся склонить этих людей на свою сторону путём уговоров и правдивых слов. Теперь же ему стало ясно, что эти бунтовщики никогда не отступятся от своей клятвы и будут следовать каждому слову своего лидера, пока тот своими руками мне приведёт их к смерти. – И как я пойму, что сумел завоевать доверие Осоки? – как бы невзначай поинтересовался Бали-бей, в независимой манере прислоняясь плечом к высокому стволу дерева. – Если Осока позволит тебе навсегда остаться среди нас, он выделит тебе отдельный статус, подчёркивающий твои самые сильные стороны, – уже гораздо спокойнее пояснил Волчий След, пристально наблюдая за поведением Бали-бея. – Как знак своего доверия и признательности он даст тебе новое имя, которое скорее будет похоже на прозвище, но при этом не изменит истинного значения твоего настоящего имени. Как правило такое прозвище отличается своим коротким звучанием и идеально подходит для разведочных миссий, где нам нужно быстро и отчётливо звать друг друга по именам. – Волчий След, – задумчиво протянул воин, словно оценивая эту кличку по всем перечисленным параметрам, а затем непонимающе нахмурился. – Звучит не так уж коротко. Тебя назвали так за твоё пристрастие к охоте? Секунду Волчий След не двигался, словно подобный вопрос считался непозволительной грубостью в кругу Степных Орлов, но чуть позже с усилием расслабился, хотя недовольство ясно читалось на его лице и в поддёрнутых замешательством глазах. Небрежно поводя широким плечом, он погрузился в недолгие раздумья, за время которых Бали-бей успел откровенно заскучать и привалиться к шершавой поверхности дерева всей спиной, с наслаждением вытягивая позвоночник вдоль ровной опоры. – Нет, – бесстрастно ответил охотник, бесцеремонно изучая вальяжную позу бея немигающим взглядом. – Осока дал мне такое прозвище, потому что моё прошлое имя носило такое значение. – Вот как? – искренне удивился Бали-бей, быстро вскинув густые брови в выражении неподдельного изумления. Любопытство взыгрыло в нём прежде, чем он успел отдёрнуть себя от подобной неучтивости и подумать о том, чтобы задать вопрос менее прямолинейно. – И как же тебя звали до этого? – Буренишан¹, – чуть тише проронил Волчий След, и впервые его непреступный взгляд окрасился тёплым оттенком светлой печали. – На моём родном языке это означает «след волка» или «волчий знак». По происхождению я татар и присоединился к восстанию одним из первых, поэтому Осока очень дорожит моей преданностью и ценит каждый мой совет. – Любопытно до дрожи, – с долей заискивающей лести усмехнулся Бали-бей и наконец отстранился от дерева, размеренным шагом приближаясь к охотнику. Тот был выше него на полголовы, из-за чего воину пришлось приподнять голову, чтобы иметь возможность смотреть ему в глаза. Он уже не раз видел это грубое, строгое лицо без чёрной маски на подбородке, но всё равно пока не мог привыкнуть к изобилию уродливых шрамов на его точённых чертах, среди которых встречались как старые, полученные несколько лет назад, так и новые, зловеще привлекающие внимание своей порочной красотой. – Интересно, какое же прозвище даст мне Осока, если я завоюю его безграничное доверие? Может быть, Огонь? Насколько мне известно, моё имя означает именно это. Вместо ответа Волчий След лишь подозрительно прищурился, словно разгадав скрытый мотив в словах воина, и вызывающе промолчал, давая понять, что не станет брать на себя часть обязанностей своего лидера. Напоследок смерив Бали-бея непроницаемым взглядом, охотник уверенной поступью направился вглубь непроходимого леса, явно намереваясь отыскать ещё какую-нибудь добычу до возвращения в лагерь. Воину ничего не оставалось, как последовать за ним, но какое-то новое ощущение в груди, стесняющее ровное дыхание своим внезапным появлением, словно тянуло его совершенно в противоположную сторону, откуда, несмотря на дальнее расстояние, отчётливо доносился знакомый бею шум людского поселения, где заливистые разговоры смешивались с гомоном крикливых торговцев, а детский смех заглушал женское пение, невольно подчиняя увлечённое сердце приступу какой-то необъяснимой радости. Не в силах противостоять этому высшему желанию, Бали-бей остановился, прислушиваясь в своеобразной мелодии мирской суеты, и простоял так до тех пор, пока Волчий След не вернулся за ним, заметив его отсутствие. – Там, за деревьями, какой-то город, не так ли? – с напускным безразличием спросил Бали-бей, не посмотрев на охотника. – Небольшое село, – поправил его напарник, поровнявшись с чужим плечом. – Ничего необычного, но мы довольно часто там бываем, когда у нас заканчивается продовольствие. А что? – Да так, ничего особенного. – Воин до предела напряг свой безупречный слух, словно пытаясь выхватить из разноцветной какафонии разных голос какой-то определённый, и самозабвенно уставился вдаль невидящим взглядом, медленно приходя к осознанию, что, вероятно, где-то совсем рядом стоит то самое поселение, чьи постройки он видел издалека, когда Осока показывал ему свои будущие владения. Ещё тогда он мысленно дал себе слово, что обязательно туда наведается, как только появится возможность, а теперь он был так близок к своей цели, но не мог этого сделать прямо сейчас из опасения, что Волчий След что-то заподозрит. Одно его утешало: благодаря этой охоте Бали-бей во всех подробностях запомнил нужную ему дорогу и теперь сможет вернуться сюда при любом удобном случае, как только подвернутся удачные обстоятельства. С неимоверным трудом оторвав взор от скрывающих село стволов деревьев, воин обернулся к Волчьему Следу и коротко ему кивнул, разворачиваясь в сторону лагеря. – Идём. До заката ещё есть возможность порадовать Осоку каким-нибудь крупным уловом. Болезненное стеснение в груди стало сильнее, стоило Бали-бею осознанно воспротивиться этому непреодолимому стремлению, и по телу прошли резкие импульсы мучительного спазма, что без предупреждения обрушился ему на сердце, словно желая испытать на прочность его внутренний стержень несгибаемой воли. По мере того, как людские голоса таяли и безвременно исчезали в безмолвном простанстве за спиной воина, он чувствовал, как малая часть его мыслей навсегда остаётся рядом с этим неизведанным местом, притягивающим его какой-то искренней жизнью и неразгаданными тайнами. Он не знал, была ли всему виной притихшая тоска по оставленному дому, но что-то неотвратимо тянуло его туда, в заманчивые объятия неизвестности, и Бали-бей готов был покориться этой великой силе во имя своего утраченного покоя, что отныне никогда не сможет вернуться к нему до тех пор, пока страдает и бьётся в могучей груди его отравленное скорбью и омрачённое горькой утратой сердце.***
Поддёрнутая стройной, изящной рябью зыбкая поверхность быстроводной реки играла гибкими волнами в томных ласках вновь рождающегося из алых всполохов нежного пламени солнца, заманчиво подмигивая своими соблазнительными глубинами бесчисленным множеством многогранных алмазов. Словно усеянная драгоценными богатствами, зеркальная гладь стремительно бегущего по горному руслу потока пленила завороженный взгляд своей непорочной чистотой и опасной тягой к неопровержимой истине, что становилась очевидна каждый раз, когда невинный воздыхатель рисковал подойти ближе и добровольно открыть коварным водам все сокровенные тайны своего грешного сердца, даже не подозревая, что всего через несколько мгновений ему предстоит столкнуться с пугающей правдой. Подобно бездонному омуту чужих беспорядочных мыслей и неразрешимых сомнений, река бессмертно хранила в себе расплывчатые, но правдоподобные образы канувших в её объятия силуэтов, чьи чёткие изгибы подвергались извращённому искажению, но при этом всё равно оставались самым верным отражением незыблемой истины. Жаждущему найти ответы на свои многочисленные вопросы было достаточно лишь одного боязливого взгляда в мелодично рокочущие глубины надземного источника, чтобы стать свидетелем своих собственных страхов, что уничтожали его изнутри, подобно безжалостному прибою, который год за годом точит твёрдые скалы своей непоколебимой силой и властью. Сейчас обманчиво мирная и с виду покорная стихия весело плескалась в своём бассейне, наполняя приправленный запахом пресной воды воздух заливистыми трелями своего вкрадчивого шёпота, и опьяняла настороженные слухи уставших путников, так и подмывая их доверчивые души шагнуть за пределы береговой линии и с головой окунуться в мягкое течение звонкой реки, чтобы с наслаждением остудить пересохшее горло ледяным глотком естественной свежести. Порывистый вздох мимолётного раздражения едва не сорвался с губ охваченного досадой Бали-бея, как только на ровном лезвии неброского кинжала он с отчуждённым недовольством заметил тонкую струю свежей крови, что медленно сбегала по чистой грани оружия, омрачняя её привлекательную безупречность ярким пятном несуществующей смерти. Ожидаемая вслед за этим открытием неприятная боль, впивающаяся в чувствительную кожу резкой пульсацией нестерпимого жжения, не заставила себя долго ждать и вскоре напомнила воину о своём присутствии, вынудив его рефлекторно прощупать пальцами затронутые кинжалом участки в поисках непредвиденных повреждений. Осторожно обследующие подбородок и челюсти грубые руки наконец добрались до источника противоестественных ощущений, почти сразу обнаружив на шее неприметную царапину, вслепую оставленную коротким кинжалом в попытке избавиться от нежелательной растительности на лице. Вязкая кровь оставила на мокрых ладонях тягучие разводы, когда Бали-бей неторопливо промыл незаметную ранку речной водой, избавляясь от следов своей позорной неуклюжести. К его величайшему облегчению, капризная боль мгновенно сменилась тупым покалыванием, но кровотечение больше не возобновлялось, обузданное прохладными прикосновениями пресной влаги. Склонившись над кристально чистой поверхностью зеркальной глади, воин упёрся коленями в сырую землю и уставился на собственное плавающее отражение, разбитое на неровные части проказливыми волнами и затянутое мутной пеленой какой-то недоступной глубины, хотя с этого расстояния от берега он с лёгкостью мог разглядеть под толщей воды рябистую поверхность глиняного песка. За призрачной завесой отражённого в небо сияния встающего солнца Бали-бею все же удалось распознать кривые линии своего лица и со всей придирчивостью оценить полученный результат своих мучительных трудов. Начавшая густеть и распространяться вдоль всего подбородка короткая щетина была гладко выбрита острым лезвием кинжала, в доказательство чему на боковых гранях оружия остались жёсткие волоски, но кожа зудела и саднила непрерывными спазмами, раздражённая столь грубым к себе обращением, и от того на шее одна за другой проступали красные точки в тех местах, где непригодное для таких целей лезвие оцарапало чувствительный участок с особой жестокостью. Опустив испачканный в крови кинжал в податливую воду, Бали-бей равнодушно наблюдал за тем, как засохшие следы ранений постепенно отлипают от заточенной стали, расползаясь в глубине бесформенными пятнами алых цветов, и с неудовольствием отметил про себя, что потратил на это неприятное занятие большую часть своего заслуженного отдыха. Целый час ему потребовался на то, чтобы привести свой варварский вид в более-менее приемлемое состояние, и всё это время он без устали проводил острыми гранями орудия по всему лицу, добиваясь безукоризненной гладкости, однако ровную линию аккуратных усов он трогать не стал, как дань уважения своей прошлой жизни, состоявшей лишь из преданной службы своему государству в рядах отважных воинов его справедливого правителя. Скорее по велению ненавязчивых инстинктов, нежели во власти искреннего любопытства рука Бали-бея сама собой потянулась к отросшим волосам у него на затылке, словно проверяя их длину. Выбивающиеся из-под головного убора густые пряди спустились уже до середины шеи, а по бокам едва обромляли уши и почти касались кожи под ними, не желая соблюдать присущую им послушную причёску. Воин испытал отдалённый прилив бесстрастного изумления, только сейчас уделив достаточно внимания этим незаметно протекающим за его спиной переменам, однако не рискнул ровнять чуть изогнутые концы чёрных локонов самостоятельно, будучи не совсем уверенным в успехе этой затеи. – Так и думала, что найду тебя здесь. Едва тёмная фигура замаячила на поверхности игривых волн за спиной Бали-бея, оставшись бесшумной для его бдительного внимания, воин тут же подорвался с места, привычным движением схватившись за оружие, хотя знакомая полунасмешливая интонация в голосе сестры с опозданием разубедила его в необходимости принятых мер. Несколько капель, сорвавшихся с выдернутого из воды кинжала, разлителось в стороны, окрапив нагретую солнцем одежду, тело с оточенным проворством развернулось лицом к лицу с ожидаемым противником, однако преждевременный запал боевой готовности мгновенно ослаб, стоило бею наткнуться на смеющийся взгляд улыбающейся Нуркан, которая явно была довольна тем, что ей удалось застать всегда чуткого и неуязвимого воина врасплох своим внезапным появлением. Состроив гримасу притворного раздражения, Бали-бей с наигранной неохотой вернул очищенное оружие в простоватые ножны из недорогого материала и выжидающе уставился на нарушительницу своего мнимого одиночества, для пущей убедительности сложив руки на груди в выражении строгой серьёзности. – Расслабься, я не собиралась на тебя нападать, – хмыкнула сестра, с долей неуловимого наслаждения окидывая непреступную позу Бали-бея дерзким взглядом. – Я сама часто прихожу на берег этой реки, когда хочу побыть одна. Она чем-то напоминает мне наш родной Дунай. Такая же тихая и стремительная, хоть и не слишком широкая. Знакомое слуху красочное звучание заклеймённого в сердце названия спустя много лет безответного молчания отозвалось где-то в самых недрах души Бали-бея невыносимой болью, с головой накрывая его непробиваемым куполом невосполнимой тоски, во власти которой ему хотелось закрыться от всего мира, чтобы остаться наедине со своей скорбной печалью. Никогда ещё столь меткие воспоминания о доме не вызывали в нём такую непокорную бурю противоречивых эмоций, а одно только возбуждение в памяти обворожительного образа всегда независимого и гордого Дуная, завлекающего объятое восхищением существо своим неповторимым величием, было способно лишить его завидного покоя и навсегда отравить его кровь уничтожающим чувством вины и собственной неполноценности, будто где-то там, на вольных берегах дикой речки, осталась какая-то важная часть его разбитой вздребезги души, безнадёжно влюблённой в необъятную роскошь просторных владений, что находили своё отражение в одном только имени этих непокорных вод. В лёгкие будто из ниоткуда проник далёкий привкус узнаваемых с первой ноты ароматов минувшего детства и светлой юности, вгоняя податливое сознание воина в непозволительный плен коварной памяти, и почти мгновенно эта близкая сердцу одухотворённая свежесть наполнила грудь слабым дуновением покинутых им родных краёв, едва не сломив несгибаемое самообладание внутри бея сокрушительным унынием. Молча развернувшись к раскинувшейся перед ним гостеприимной реке, Бали-бей проскользил по ней непроницаемым взглядом и убедился, что Нуркан была права: её извилистые берега действительно не обладали такой необъятной шириной да и сами воды в её русле внезапно показались ему тусклыми и лишёнными какой-либо красоты, не давая ей возможности пойти хоть в какое-то сравнение с могучим Дунаем. В тех водах, ставших одним целым с духом благородных кровей, что смешались в жилах воина, неизменно крылась какая-то недоступная никому тайна, опасная загадка, на открытие которой могла потребоваться немалая жертва. И Бали-бей каждый раз с благоговейным трепетом цепенел под прицелом этой угрозы, за всю свою жизнь так и решившись пойти на такой риск, как бы сильно не было его преступное желание. – Что это за река? – бесстрастным голосом спросил Бали-бей, почувствовав, что Нуркан преданно встала рядом, чуть не коснувшись его своим плечом. – Она называется Сейм, – ответила сестра, устремив далёкий взгляд в ту сторону, где русло неожиданно обрывалось, уходя в крутой поворот. На другом берегу раскинулись ровные ряды охваченных рассветом деревьев, но среди их одинаково чёрствых стволов соблазнительными обрывками проглядывали дикие поля и просторные степи, невольно перетягивая на себя всё чужое внимание. – Красивая, не правда ли? – Красивая, – легко согласился Бали-бей, небрежно пожав плечами. – Но с Дунаем не сравнится. Ни одна река в мире на сможет затмить его великолепие, ни одна из них не сможет обуздать его воинственный и дерзкий нрав. «– Знаешь, сколько раз я приходил сюда в надежде заглушить свою боль и утешить встревоженную душу? Я и сам не помню, как часто искал приют у этих непокорных вод вдали от чужих глаз...». В плавно наступившей ненавязчивой тишине Бали-бею так и не удалось расслышать ответ Нуркан, но воин и без того прекрасно знал, что сестра полностью разделяет его мнение и не станет опровергать эту очевидную истину, как бы глубока не была её рана от разлуки с родным домом. Всем телом он чувствовал исходящие от неё в робком замешательстве колючие импульсы непрошенной печали и мгновенно пожалел о том, что решил напомнить ей об их общей утрате. Стремясь загладить свою неогласованную вину, воин молча взял погружённую в невесёлые мысли девушку за руку, отчего та упрямо напряглась, и настойчивым, но бережным порывом вынудил её ступить следом за ним в дребезжащие воды Сейма, позволяя приветливым волнам замедлить их степенные шаги и приласкать плотную кожу высоких сапог мягкими языками гибкой стихии. Почти физически Бали-бей ощутил, как Нуркан растерянно мечется между изумлением и безграничным доверием к нему, но не собирался давать ей право выбора, а просто властным движением завёл её вглубь незнакомой реки ровно до тех пор, пока быстрое течение не осталось на одной линии с его коленом, несмотря на свою дерзкую игривость не пытаясь пропитать влагой его одежду. Всё ещё хранившая напряжённое молчание Нуркан остановилась рядом, не высказав ни намёка на недовольство, и с неподдельным интересом взглянула на брата, словно ожидая от него объясний. Бали-бей сдержанно усмехнулся, позабавленный реакцией сестры, и прислушался к своим ощущениям, хотя кроме сокрушительного тока горной реки не мог почувствовать даже желанную прохладу, что испарялась над её зеркальной поверхностью лёгкой дымкой прозрачного тумана. – Недавно я ходил на охоту с Волчьим Следом, – нарочито беспечным тоном начал Бали-бей, одновременно с этим наслаждаясь рокотливым урчанием бьющихся о берег волн. – Он раскрыл мне ещё одну тайну вашего незаконного общества. Тебя все здесь называют Эирин, но я предполагал, что ты здесь уже достаточно давно, чтобы заслужить новое имя. Разве Осока по-прежнему тебе не доверяет, несмотря на то что влюблён? – Дело не только в доверии, Бали-бей, – мрачно отозвалась Нуркан, и воин сразу же узнал это официальное обращение, к которому сестра прибегала лишь в крайних случаях, когда хотела показать всю серьёзность и важность данного разговора. – Чтобы стать полноправным членом восстания, ты должен доказать Осоке свою преданность, и только потом он удостоит тебя чести носить позывное прозвище. – Неужели? – с откровенным изумлением вырвалось у бея, и он с новым воодушевлением посмотрел на Нуркан в надежде, что она продолжит. – И как это сделать? – Осока сам отдаёт приказ, который ты обязан будешь выполнить ради этой цели, – с неприметным напряжением ответила сестра, и Бали-бей по тому, как углубились и без того явные морщины на её молодом лице, догадался, что это обсуждение ей не очень приятно и задевало её самые потаённые чувства. – Обычно это какое-нибудь опасное поручение или важная миссия, от исхода которой зависит не только твоя судьба, но и жизни всех Степных Орлов. Я пока что не удостоилась этой чести, хотя Осока мне полностью доверяет. Возможно, он просто не хочет подвергать меня опасности. От чуткого предчувствия Бали-бея не укрылось то, с каким трудом дались Нуркан последние слова, словно она намеренно пыталась что-то скрыть и вынужденно выдавливала из себя ложь, непредназначенную для ушей её родного брата. Тяжёлое подозрение неподъёмным камнем рухнуло куда-то на дно обуянной смятением души воина, и непрошенные сомнения прожорливыми поползновениями грядущей угрозы просочились в его уязвимое сознание, медленно подчиняя себе прежде непоколебимую уверенность в чужой преданности, так долго являющейся смыслом его существования. Не желая признавать эти неотвратимые перемены, сопровождающиеся горьким ядом глубокого разочарования, Бали-бей с постыдной обречённостью остановил себя на осознании того, что впервые за эти долгие годы бесконечная верность Нуркан, которой он жил и дышал каждый день, подвергался настоящим испытаниям его собственных неутешительных раздумий. Неужели сестра могла вот так просто променять свою преданность на любовь и привязанность к беглому казаку? А если она прямо сейчас ведёт исполнение его тайного приказа за спиной брата, а он даже ничего не знает об этом? – А может, ты уже давно получила своё задание, но теперь скрываешь от меня правду, чтобы спасти свою шкуру, – без особого намёка вставил Бали-бей, не сумев унять угрожающий звон стальных нот в своём глубоком голосе, больше похожем на утробное рычание раздражённого зверя. – Что? – тут же растерялась Нуркан, лихорадочно забегав глазами, но в её пробившимся сквозь маску хладнокровие взгляде отчётливо промелькнул постыдный страх, что лишь больше закрепило за Бали-беем его пугающие догадки. – Не понимаю, о чём ты? – Я уже знаю о твоей привязанности к Осоке, Нура, – с плохо скрытым гневом прорычал воин, испытывая отвращение к самому себе за эти грязные речи, которые, возможно, не имели к сестре никакого отношения и являлись лишь низкой клеветой, рождённой в пекле его тревог и необоснованных подозрений. – Я знаю, ты ему преданна, но кому достанется твоя верность, если в один прекрасный момент тебе придётся выбирать между ним и своим родным братом? Кого ты выберешь, сестра? Меня или главаря этих дерзких мятежников? – Думай, что говоришь, брат! – внезапно взорвалась Нуркан, в тон ему повысив звонкий голос, скрывающий в своих переливах угрожающие интонации присущей ей властности. Её некогда безмятежные тёмные глаза полыхнули диким огнём неукротимого бешенства, придавая ей сходство с неприрученной львицей, по ошибке выпущенной из клетки на арену перед беззащитным дрессировщиком. – Как ты смеешь подозревать меня в предательстве?! Моя преданность тебе известна, и за все эти годы я ни разу не дала тебе повода усомниться в себе! Подобные речи я считаю оскорбительными и буду вынуждена отстаивать свою правду, если ты ещё хоть раз посмеешь обвинить меня в чём-то подобном! Меня зовут Малкочоглу Нуркан-Али-Туна² Султан, и я не прощаю унижений! Едва не теряя равновесие от набросившегося ему на плечи ошеломляющего потрясения, Бали-бей обескураженно отшатнулся, не находя в себе сил на то, чтобы бороться с накатившим на него постыдным замешательством, смешанным с далёкими отголосками не менее позорного страха, что робкой искоркой неуместного испуга зажёгся в оцепеневшем сердце воина, вынуждая его пропустить несколько назначенных ударов. Это непокорное пламя, что плескалось в её затянутых непроглядной тьмой ярости глазах, до боли в груди напоминало ему вспышку чужого гнева, за обворожительными проявлениями которого ему никогда больше не доведётся наблюдать. Это неоспаримое величие бесстрашной воительницы, яснее всяких слов намекавшее на её родство с самой Династией, затрагивало душу преступным желанием склониться во власти необъяснимого трепета и вымолить прощение, стоя на коленях, однако Бали-бей до последнего держал этот унизительный порыв в узде, не позволяя себе опуститься до подобного откровения. Казалось, Нуркан была готов без раздумий перерезать ему горло за эти слова, но её самообладания хватило лишь на то, чтобы резко развернуться и направиться к берегу, разбрызгивая вокруг себя некогда спокойные и тихие воды ни в чём неповинной реки. – Нура... Прости меня, я... – Бали-бей осёкся, поняв, что сестра его не слушает, и рванулся вперёд, опрометчиво хватая её за руку. Невыносимый стыд жарким огнём раскаяния сжигал изнутри его раненную душу, оставляя глубокие шрамы, а мучительное чувство вины уже било в нём через край, уничтожая последнее присутствие неприкосновенной гордости. – Нура! Прошу тебя, не уходи! Ради Аллаха, прости меня за всё. Мне правда очень жаль. Демонстративно остановившись к нему спиной, Нуркан молчала несколько томительно долгих мгновений, показавшихся Бали-бею длиннее вечности, и всё это время тяжёлое дыхание распространяло вибрации напряжения в потрёпанную тишину, до предела натягивая хрупкие струны её застенчивых перезвонов. Весь мир будто замер, боясь потревожить девушку одним неосторожным движением, но вскоре удивительно сильные мышцы её предплечья покладисто расслабились под пальцами воина, из-за чего робкая надежда внутри него боязливо встрепенулась. По-прежнему не желая разрушить призрачный мостик взаимопонимания между ними, Бали-бей мягко потянул Нуркан на себя, и её стройное тело с лёгкостью поддалось этому рывку, беспрепятственно прильнув к натренированному стану воина. Только тот успел мысленно вздохнуть от облегчения, как коварная сестра снова неожиданно схитрила, нагло воспользовавшись редкой доверчивостью бея в своих мстительных целях. Прежде, чем он успел опомниться, проворная воительница одним движением атаковала, подстроив ему безупречную подсечку, и опрокинула его прямо в воду сокрушительным ударом, выбивая влажную почву у него из-под ног. В одно стремительное мгновение Бали-бей оказался с головой погружённым в прохладное течение реки, на секунду растерявшись от резкого падения, и тут же наглотался пресной воды, не успев вовремя задержать дыхание. Подводные волны хлынули ему в нос и уши, обволакивая тело цепким ознобом, каждый слой по-весеннему лёгкой одежды немедленно пропитался студённой влагой, неприятно прилипая к оцепеневшим мышцам, а руки пришли в рефлекторное движение, судорожно пытаясь вызволить охваченное липкой паникой существо на поверхность. Сквозь толщу воды воин сумел расслышать заливистые трели женского смеха и назло чужому ликованию упёрся ладонями в мягкий песок под собой, отталкиваясь от устойчивой опоры и, наконец, выныривая на свободу. Свежий воздух обжёг лёгкие внезапным холодом, вынуждая Бали-бея захлёбываться частым дыханием, прозрачные капли стекали по его лицу, застилая чёткое зрение тусклой пеленой и раздражая чувствительные глаза резкой болью, отяжелевший от воды кафтан сковывал движения, затрудняя каждую попытку подняться на ноги, а проказливый ветер тут же проник сквозь всевозможные прорехи в его одеянии, пронзая всё тело крупной дрожью до самых костей. Где-то совсем рядом Нуркан продолжала заливаться безудержным смехом, сгибаясь пополам от приступа беззлобного веселья, и совсем упустила из виду тот момент, когда Бали-бей окончательно пришёл в себя и без предупреждения набросился на неё в ответ, поднимая тучу радужных брызг в её сторону. Ничего не подозревающая сестра ошеломлённо ахнула, мгновенно закоченев от холода, и воин нагло воспользовался её замешательством, чтобы быстро встать и продолжить обливать съёжившуюся Нуркан водой, оттесняя её вглубь водоёма и вынуждая намочить пока ещё сухую одежду. Забрызганный наряд прильнул к её поджарой фигуре, чётко выделяя соблазнительные линии её стройных изгибов, но Бали-бей остановился только тогда, когда волны начали плескаться у него под грудью, всё больше лишая его резкие действия точности и былой быстроты. Словно почувствовав чужую слабость, Нуркан по плечи скрылась в воде, приличным брассом рассекая течение в другом направлении, но воин не дал ей так просто уйти и нырнул вслед за ней, почти настигая на удивление проворную сестру в этой неравной гонке. В тот момент, когда его рука уже готовилась обрушиться ей на плечо, знаменуя приближающуюся победу, Нуркан неожиданно выросла, сбрасывая с себя объятия стального холода, и набросилась на плечи растерянному воину, опрокидывая его спиной на песок у самого берега и нависая сверху. Безболезненным давлением на ключицы она вжимала его в вязкую глину, из-за чего мелководье вокруг них помутнело от поднявшихся к поверхности песчинок, а её сияющее от радости мокрое лицо, обрамлённое влажными прядями потемневших волос, оказалось в непозволительной близости от его губ, от чего прерывистые потоки их загнанного дыхания смешались между собой, сталкиваясь прежде, чем достигнуть ожидаемой преграды. Тогда, прибывая во власти необъяснимых, возвышенных чувств и непреодолимых желаний, Бали-бей приподнялся, с лёгкостью сопротивляясь весу сестры, и неакурратно поцеловал её в открытый лоб, нарочно задержавшись дольше положенного. Нуркан не препятствовала и лишь покорно приопустила ресницы, позволяя воину обнять её за плечи, притягивая к себе, и очередным обманным манёвром подмять её под себя, в свою очередь оказываясь сверху и победно сверкая глазами.***
24 апреля 1512 года, Семендире Искусственные языки красочного пламени, выдержанные в ярких тонах, ослепительными всполохами искристых снопов вспыхивали где-то под куполом недоступного небосвода, безжалостно разрывая в клочья и без того уже забытую тишину. Преданное непозволительному забвению сияние молодой луны скромно разгоняло пугливые тени вокруг себя, но уже не в силах было бороться с очевидным превосходством более сильной стихии. Звёзды давно уже безвозвратно канули во тьму, не выдержав это неравное противостояние, и теперь лишь безжизненно мерцали где-то в тайне от чужих глаз, разбавляя ночную глубину робкими подмигиваниями лучистых тел. Каждый новый пушечный залп, подобно оглушительному раскату весеннего грома, распускался в небесах великолепными цветами, сопровождая свой кратковременный танец отдалёнными хлопками, и неумолимо затихал в неприютной вышине, рассеиваясь по ветру призрачной завесой голубого дыма. В безнадёжном плену у этого захватывающего зрелища никто не мог устоять перед опасным искушением полюбоваться жестокой битвой величественной тьмы и дерзкого огня, и сердце, невинно увлечённое необузданными желаниями, охотно оттягивало каждое мгновение нового удара, словно стремясь растянуть эти неуловимые секунды благоговейного восхищения. Даже безвозвратно утекающее быстрым потоком прошлого немилосердное время уже потеряло свою прежнюю высокую цену и теперь впустую растрачивалось опьянёнными весельем и беззаботным празднеством умами, призрачной тенью забытых намерений и обязательств плавая где-то совсем рядом со своими хозяевами, но при этом оставаясь незамеченным. Невесомое дыхание приближающейся прохлады беззастенчиво пробиралось в просторные покои сквозь настежь распахнутое окно, по-хозяйски обследуя каждый тёмный угол с такой независимой дерзостью, словно ему доводилось бывать в этой лишённой милости свечей обители равнодушия и безмолвия уже не один раз. Являя погружённому во мрак миру своё неприкосновенное покровительство, господствующая тьма окутывала каждый оцепеневший перед ней силуэт покладистыми тенями и обманчиво ласковыми напевами склоняла его несгибаемую волю к непрошенному желанию наконец забыться вечным сном. Беспрекословно подчиняясь её высшей силе, отравленное ложными наваждениями ненавязчивое молчание податливо изменяло свою форму в такт единственным глубоким вздохам одиноко замершего в объятиях приятной свежести существа, ублажая чуткий слух незыблемым спокойствием, и от того соблазнительная ночь лишь сгущала вокруг него свои нежные объятия, словно пытаясь угодить его непокорному нраву. Стальные когти мягкого озноба бережно держали в надёжной хватке щуплую, приправленную детской хрупкостью фигурку, бесцеремонно впиваясь в нежную кожу стройного тела под лёгкой рубашкой, и будто препятствовали заледеневшим без движения конечностям пошевелиться и хоть немного изменить прежнюю позу. Острые колени упирались в жёсткий матрас, сминая под собой чистые простыни, тонкие, костлявые руки вальяжно расположились на оконной раме, вынуждая ровную спину поддерживать чуть искривлённую осанку, жадный взгляд, устремлённый в горящее огнём небо, с неподдельным восторгом и незнакомым торжеством наблюдал за неугомонной пляской пламени в ночном воздухе, награждая своим бесценным вниманием лишь это редкое чудо, которое этим невинно округлённым в восхищении глазам доводилось лицезреть впервые за свою короткую жизнь. Замкнувшись в себе и намеренно отстраняясь от внешнего мира, маленькое существо представляло собой независимое воплощения самой надменности и чуждого высокомерия, хотя сейчас его своевольное сердце попалось в плен неудержимого трепета, так что даже бесстрашная тьма, обладающая великим могуществом, мгновенно теряла свою былую смелость рядом с ним и с особой осторожностью огибала угловатые линии его неподвижного силуэта, боясь ненароком потревожить его нерушимый покой. Чувствуя опасное присутствие более сильного хозяина, послушные тени пугливо стекались к его ногам, постепенно обволакивая ясный разум желанным умиротворением, и смущённо касались своими холодными пальцами его гибкого стана, смиренно спрашивая разрешение на дальнейшую ласку. Даже свет скромной луны не мог проникнуть в чужие покои без должного на то позволения, а каждый, кто находил в себе дерзость беспардонно нарушить установленный порядок, тут же подвергался суровому наказанию без шансов чудом избежать угатованной ему бесславной участи. Усыплённое неподдельным любопытством детское внимание до последнего находилось во власти небывалого очарования, оставаясь равнодушным ко всему, что происходило за пределами комнаты, но всё же было вынужденно переключиться на досаждающие ему мелочи, как только неуязвимый купол безупречной тишины был безвозвратно разрушен приглушённым стуком открываемой двери, возвещая своего хозяина о приходе незванных гостей. Он не видел, но точно чувствовал вытянутым позвоночником потоки хлынувшего в покои тёплого света, а в обнажённую грудь незамедлительно ударил мощный сквозняк, всколыхнув рядом с чувствительным ухом шёлковые занавески. Капризное разочарование мгновенно пронзило отсутствующие мысли жарким раздражением, но обладатель столь неприветливых эмоций не потрудился даже оторвать лежащий на запястьях точённый подбородок от удобной опоры, всем своим видом демонстрируя нежелание кого-либо принимать в такой час. Провинившийся нарушитель его глубокого одиночества явно испытал прилив смешанных противоречий, до сих пор неуверенно переминаясь где-то на пороге, однако высокомерный юнец и не подумал облегчить ему задачу, внутренне испытывая мрачное удовлетворение от доставленной пришельцу неловкости. Лишь тогда, когда эта игра окончательно ему наскучила, а сносить сокрушительные импульсы чужого замешательство становилось всё труднее, он нехотя пошевелился, не удостоив гостя даже мимолётным взглядом, и плавно взмахнул расслабленной рукой, приглашая того войти. Он очень любил использовать эти короткие властные жесты, которые ему часто приходилось наблюдать со стороны высшего общества по отношению к подчинённым, и теперь постоянно применял их в повседневной жизни, считая, что подобное общение гораздо эффективнее, нежели пустая трата легко заменимых слов. – Что ты делаешь, Бали? – почти сразу вонзился ему в затылок знакомый строгий голос, предупреждая о неизбежно последующих за этим возмущённым тоном суровых нотациях, в ожидании которых худощавый подросток раздражённо закатил глаза. – Сколько раз я говорила тебе не сидеть у открытого окна? Немедленно вылези оттуда! Однако Бали не двинулся с места, демонстративно оставив справедливые упрёки матери без должного ответа, и спустя мгновение, отведённое ему на послушание, уставшая женщина за его спиной тяжело вздохнула, признавая поражение, и нетвёрдой, бесшумной поступью приблизилась к сыну, остановившись аккурат позади него, так что теперь их разделяла только приставленная к окну кровать, с одной стороны от которой высился забитый книгами деревянных стелаж, а с другой располагался низкий письменный стол, беспорядочно усеянный какими-то неразобранными бумагами. Лишь эта неброская роскошь обыкновенной мебели заполняла угнетающую пустоту тёмных покоев, лучше всяких описаний намекая присутствующим на равнодушное отношение хозяина к богатым вещам, которыми так любили украшать свои комнаты влиятельные представители знатных родов, но чьи извращённые вкусы были настолько далеки от этого подростка, что он испытывал прилив глубокого отвращения, когда в чужих дворцах его ослепляло обилие драгоценностей и ненужных безделушек вроде алмазной мозаики на сводчатых стенах. – Где твоя сестра? – внезапно упавшим голосом спросила Айнишах, не предпринимая попыток сократить расстояние между собой и своим неуправляемым сыном. Теперь в её надтреснутом тоне ясно читалось выражение глубокой усталости, в которой щемящая нежность смешивалась с едва уловимой тревогой. – Спит, – безучастно отозвался Бали, по-прежнему не оборачиваясь, словно измождённая бессонной ночью госпожа не стоила даже капли его внимания. Странствующий ветер порывисто дёргал непослушные пряди его растрепавшихся волос, из-за чего умеренно длинная чёлка в небрежном изяществе ниспадала на его широкий лоб, иногда закрывая бездонную темноту его чёрных глаз. – А где Ахмед? При одном упоминании этого имени что-то неукротимое в груди подростка с рёвом восстало из-под гнёта самоконтроля, возбуждая в раненном сердце притихший было голос противной зависти. Недовольно скрипнув зубами, он постарался ничем не выдавать своего состояния, хотя не удержался от преступного искушения окрасить свою интонацию приторными нотками нескрываемого презрения: – Отец забрал его с собой несколько часов назад. – Почему он не взял тебя вместе с ним? – мягко поинтересовалась Айнишах, умело скрывая отголоски волнения за проявлением ненавязчивого сочувствия. Бали пренебрежительно фыркнул, надеясь сгладить неприятный ему разговор какой-нибудь колкостью, но его угрюмый взгляд, окончательно потерявший свою связь с объектом пристального наблюдения, против воли скользнул на брошенную в простынях раскрытую книгу с пожелтевшими страницами, за чтением которой у него так и не возникло желания продолжить это скучное занятие. Разумеется, всевидящий взор обеспокоенной матери не мог не заметить это тайное движение, так что самонадеянный юнец совсем не удивился, услышав за своей спиной её многозначительный голос, пропитанный глубоким разочарованием. – Ты опять сбежал с урока, и отец запер тебя здесь до тех пор, пока ты прочтёшь эту книгу? – Можно подумать, от того, что я стану ломать себе зрение в попытке прочесть этот мелкий шрифт, у меня ума прибавиться, – насмешливо хмыкнул Бали, давая понять, что такое наказание его совсем не пугает. Из его груди едва не вырвался неудержимый смех, когда он внезапно вспомнил все подробности своего безуспешного побега, в результате которого его лишили свободы и веселья, и восстановил в памяти пронизанный гневом взгляд отца, что будто бы всегда преследовал негласную цель испепелить его душу своим неукротимым огнём вспыльчивой ярости. – Я не виноват, что сабля привлекает меня гораздо больше, чем эти нудные уроки истории, на которых мне постоянно хочется спать. – Учёба необходима, если ты хочешь в будущем добиться больших высот в политике, сынок, – примирительно напомнила Айнишах, бесшумно присаживаясь на край упругого матраса и невесомо касаясь нежной ладонью чужого плеча. Бали напрягся, показывая, что такое прикосновение ему неприятно, но госпожа не отстранилась, лишь ощутимее пригрев миниатюрной рукой гладкую кость, угрожающе выступающую под полупрозрачной тканью его одежды. – Прошу тебя, подумай об этом. Отец, как и я, желает тебе только добра, не злись на него за эти меры. Погружённый в мрачные мысли Бали ничего не ответил, оставив накопленные в душе обиды невысказанными, и снова увлёкся самозабвенным любованием представшего перед ним волшебства, мгновенно позабыв о присутствии матери. Её холодные пальцы по-прежнему слабо сжимали его плечо, сминая свободно висевшую на его щуплом теле рубашку, но раздражающие его рецепторы ощущения вскоре потеряли свою былую значимость, растаяв где-то на заднем плане его блуждающего сознания. Словно сквозь толщу туманного забытья, он почувствовал, как женственная рука скользит вниз по его спине, проходясь по чётко выраженному рельефу его проступающих рёбер, и безвольно падает на постель рядом с ним, так и не ощутив желанного отклика. Айнишах не пыталась нарушить повисшую между ними отчуждённую тишину, но спустя какое-то время не выдержала и испустила очередной томный вздох, явно почувствовав себя лишней. – Ты почему ещё не спишь? – бережно, будто опасаясь слишком громкого звука, проронила госпожа в пропасть непреступного молчания, снова потревожив Бали своим внезапным появлением. – Не могу уснуть, – также негромко признался он, а затем впервые оторвал голову от своих рук, воодушивлённо приосанившись, и качнул подбородком в сторону пылающих в небе огней, не скрывая своего восхищения. – Ты только посмотри на это чудо! Словно небо озарила яркая вспышка пламени. Невозможно оторвать глаз. – И всё-таки, тебе давно пора в постель, – попыталась настоять Айнишах, но Бали раздражённо отмахнулся, привычно поморщившись от её приказного тона. – Перестань. Я уже достаточно взрослый, чтобы распоряжаться своим временем, как пожелаю. Лучше расскажи мне, что это такое сверкает в небе? Едва уловимый шорох хрустящих чистотой простыней подсказал ему, что Айнишах оставила неудачные попытки повлиять на сына и придвинулась ближе, уничтожая последнюю дистанцию между ними и перебираясь на колени за его спиной, чтобы оказаться к нему вплотную. Когда её нежное дыхание, извечно пропитанное ароматом какой-то терпко пахнущей настойки, коснулось его макушки, её руки плавно опустились ему на плечи, заботливо обнимая и мягко привлекая к себе стройное существо своего ребёнка, словно стремясь тем самым защитить его ото всех опасностей. Ради материнского спокойствия Бали не стал препятствовать этой чуждой его чёрствому сердцу нежности и покорно замер на груди госпожи, прислушиваясь к тому, как она неровно вздымается под тяжестью его веса, скованная каким-то невидимым ему недомоганием. – Это салют в честь праздника, сынок, – окутал податливый разум Бали вкрадчивый шёпот матери, распространяя вдоль его позвоночника приятное тепло. – Новый султан Селим-хан Хазретлери взошёл этой ночью на престол, и теперь повсюду устраиваются веселья и пиршества. Народ прославляет нового падишаха, желает ему долгих лет правления, приносит жертвы и занимается благотворительностью. Пушки будут палить до самого рассвета, и на улицах города ещё долго не утихнут смех и разговоры. – Значит, мой дед, султан Баязид-хан, отрёкся от престола? – недоверчиво спросил Бали, но его сердце против воли пропустило удар, подскачив куда-то к горлу. Только сейчас он в полной мере осознал всё величие и торжество этого праздника, и при мысли о том, каким образом властелюбивый сын справедливого правителя мог добиться желанного трона, внутри него всё сжималось и холодело. – Его убили, да? – Такова жестокая реальность этого мира, – обречённо выдохнула Айнишах спустя несколько мгновений и прерывисто вхлипнула то ли от горя, то ли от сдерживаемого гнева. – Моего отца больше нет, и отныне нам предстоит принести клятву верности новому правителю. Мы вступаем в новую эпоху, сын мой. Теперь нас всех ждут неминуемые перемены. – Не переживай, анне³, – твёрдо обратился к ней Бали, обнадёживающе сжимая ледяную ладонь госпожи в своих тонких пальцах. Она вздрогнула от неожиданной силы его хватки и слабо коснулась тыльной стороны его жилистой ладони в ответ, молчаливо благодаря за поддержку. Её робкие объятия стали крепче, перестав ощущать меткие выстрелы грубого отторжения, а впалая щека нашла своё пристанище у гладкого виска подростка, оставляя на смуглой коже нежные поцелуи участившегося дыхания. – Что бы ни случилось, я всегда буду рядом, чтобы защитить тебя от любых угроз. Я знаю, как ты расстроена смертью султана Баязида, но, поверь, ничто не может длиться вечно. Придёт время, и справедливость обязательно восторжествует, и тогда каждый из тех предателей получит по заслугам.