Взросление означает одну вещь — независимость. Мы все её хотим. Иногда мы используем других людей, чтобы заполучить её для себя, иногда мы находим её друг в друге, иногда наша независимость идет по цене чего-то ещё, и эта цена может быть высокой... Потому что всё чаще, чтобы получить независимость, нам нужно бороться. Никогда не сдаваться, никогда не отступать… Сплетница (Gossip Girl).
Призрачное сияние солнца, достигая пригретой земли, рассеивалось на тысячи осколков золотого стекла, покрывая почву застывшими каплями жидкого янтаря. Даже в косо подброшенных с неба лучах угадывалась насыщенная нежность приближающейся осени, воздух уже потрескивал в преддверии первых холодов, чернокрылые птицы клин за клином тянулись в сторону юга, куда тянуло их предчувствие спасительного тепла. Кое-где листья окрасились в рыжие подпалины, словно совсем недавно были брошены в открытый огонь, сухим ветвям с каждым днём всё тяжелее становилось нести на себе пышную корону, так что большая часть из них уже облетела, сбрасывая своё великолепное одеяние на пыльную дорогу. Лесная глушь притихла, всё живое затаилось, с некоторой опаской наблюдая за происходящими переменами. Казалось, мир вот-вот готовился погрузиться в вечный сон, и отныне даже в разгар солнечного дня привычные звуки радостной жизни не пронзали устоявшееся молчание, как это было прежде. Когда-то ласковый и мягкий ветерок превратился с порывистые, хлёсткие дуновения жестокой прохлады, капля за каплей ниспадала с гибких травинок утренняя роса, пропитывая землю, облака под небосклоном угрожающе темнели, стягиваясь в плотную завесу будущего дождя где-то над горизонтом, но пока не спешили перемещаться, будто нарочно растягивая мучительные ожидания своих беспомощных жертв. Мышцы свело колкой судорогой, неприятные ощущения скрутили конечности слабой болью, однако Бали-бей и не подумал сдвинуться с места, не смея оторвать немигающий взгляд от дома напротив, что отчётливо проглядывал во всём своём скромном великолепии сквозь склонённые к земле ветви дикой ежевики. Мелкие шипы иногда впивались ему в тело, даже сквозь рубашку умудряясь оставлять на коже свежие рубцы, маслянистое солнце неприятно припекало спину, но терпеливый воин в последнюю очередь беспокоился о своём нынешнем состоянии, поскольку был слишком увлечён своими наблюдениями. Дом незнакомой девушки, встреченной им накануне несколько дней назад в лесу, невольно притягивал взор своим гордым молчанием и, словно окутанный торжественной тишиной, казался безжизненным и покинутым, поддёрнутым сумрачным маревом, сквозь которое чётко проглядывал силуэт деревянных пристроек и окружавших их величественных деревьев. Заря давно уже миновала, так что на поверхности некогда сухой одежды осела предрассветная влага, а Бали-бей так ни разу и не пошевелился, точно превратился в каменное извояние, скованное ознобом и мучительным ожиданием. Его зоркое зрение ревностно выхватывало из полумрака малейшее трепетание, сердце замирало в груди каждый раз, когда обманутое надеждой сознание воспринимало ловкое дрожание теней за желанное движение открываемой двери, непонятное, но такое знакомое и близкое существу волнение поднималось откуда-то изнутри, так и подмывая его задержаться возле жилища таинственной девушки ещё не надолго. Собственные чувства и ощущения жестоко обманывали воина, вынуждая его идти на поводу у своих эмоций, и хотя где-то глубоко в душе он уже был к встрече с незнакомкой, но в голове его было пусто, словно все мысли до единой сговорились покинуть разум в самый ответственный момент. Мышцы то напрягались, то приходили в расслабление, выдавая до предела взбудораженное состояние своего хозяина, в подобранной позе ясно читались охотничьи повадки решительно настроенного на успех хищника, нарочно подавленные внутри голоса инстинктов предупреждали лишь о том, что происходило вокруг неприметного домика, чьи крепкие стены по-прежнему не желали выпускать на свободу свою владелицу. Навострённый слух уловил долгожданный скрип двери прежде, чем острый взгляд наконец поймал в свои цепкие сети знакомую фигурку появившейся на пороге девушки с перекинутой через плечо сумкой, всё в том же красном сарафане поверх белой блузы и всё с такими же сияющими пастельной лазурью глазами, что сейчас внимательно обследовали территорию в поисках притаившейся рядом опасности. Лишь на мгновение усомнившись в своей скрытности, Бали-бей пригнулся ещё ниже к земле, стараясь остаться незамеченным, но не смог заставить себя хоть на секунду оторвать взор от прекрасной незнакомки, почти с жадностью преследуя каждый её аккуратный шаг своим пристальным вниманием. Видимо, удостоверившись в собственном одиночестве, девушка смело покинула территорию своего просторного участка, предварительно заперев за собой хлипкую калитку, и углубилась в самую чащу леса по извилистой тропинке, беззаботно разглядывая приображённую к осени природу вокруг себя. Несмотря на то, что в каждом её движение отчётливо прослеживалась непозволительная беспечность, взгляд её оставался чистым, ясным и рассудительным и, кажется, никогда не умел придаваться мечтаниям. Завороженно провожая девушку лихорадочным взором, Бали-бей бесшумнее самой тихой тени в лесу прокрался вперёд за своей жертвой, не теряя её из виду и ловко огибая встающие на пути препятствия, будь то раскидистый куст или большой валун, заросший влажным мхом. Его сердце бешено колотилось о рёбра в такт порывистой поступи, то и дело пропуская назначенные удары, дыхание с шумом вырывалось из груди, едва не заглушая естественный шелест ветра в кронах деревьев, глаза цеплялись за силуэт девушки, как за спасительный ориентир, без которого он мог бы запросто заблудиться в этой непроходимой трущобе. Зато незнакомка явно чувствовала себя здесь как дома и не испытывала ни малейшего страха, двигаясь навстречу неизвестному. Бали-бей чуть было не восхитился её отвагой, но вовремя вспомнил, что она одна из местных жителей этого маленького поселения и уж точно знала все прилежащие к нему владения лучше самого воина, что только привлекало его и удивляло ещё больше. Мучаясь в догадках о её жизни, он не сразу заметил, что вскоре девушка остановилась посреди леса и изящно присела под каким-то деревом, из-за чего длинный край её юбки с лёгким шуршанием коснулся пыльной земли. Восприняв этот звук, как своеобразный сигнал, воин мгновенно замер и настороженно прислушался, пытаясь распознать скрытые от него действия незнакомки, оказавшейся к нему спиной. Ещё спустя миг он расслышал чистое мелодичное пение и как зачарованный проникся всем своим существом к этому незамысловатому напеву, который она, очевидно, использовала для того, чтобы хоть чем-то занять себя в полном одиночестве. Он мог бы так вечность стоять и самозабвенно наслаждаться неподражаемым голосом русской девушки, но внутренний разум кричал ему о представленной возможности, не давая ему углубиться в опасное забытьё. И всё же, он упустил тот момент, когда ноги сами вынесли его прочь из укрытия, выставляя на всеобщее обозрение, а долгий испытующий взгляд бесцеремонно впился в женскую спину между лопаток, словно какой-то силой вынуждая её обернуться. Видимо, действительно почувствовав на себе чьё-то постороннее влияние, девушка вдруг прекратила петь, разом напрягшись, и медленно встала с колен, скованно обернувшись. Ещё даже не успев встретиться с нарушителем покоя, её взгляд уже источал нескрываемый страх, а в зажатом теле чувствовалось неподдельное желание сбежать. Бали-бей остался на месте, словно предоставляя ей выбор, и молча рассматривал девушку с ног до головы, ничем не выдавая своего истинного волнения. Кожу пробил липкий озноб, мышцы рук сами собой пришли в движение, сжимая ладони в кулак, но эти крайние меры оказались напрасными: уже спустя несколько мгновений напряжённого и угнетающего молчания в глазах девушки солнечным светом сквозь тёмные тучи промелькнуло узнавание. – Это же ты, – с долей невероятного облегчения отчеканила девушка, хотя голос её был тихим и робким, под стать поддёрнутым смущением очам. – Я помню тебя. Ты спас меня тогда в лесу от двух разбойников. Кажется, я так и не поблагодарила тебя за это. – Нет нужды, – сдержанно осадил её Бали-бей, поразившись тому, насколько ровно и безжизненно прозвучал его холодный тон. Внутри него всё млело и таяло от ублажающего жара, но при этом из лёгких выходил ледяной пар, что совсем не соответствовало его истинному состоянию. – Я лишь хотел убедиться, что ты в порядке и тебя больше никто не преследует. – Поэтому ты крался за мной от самого дома? – подозрительно прищурилась девушка, однако в разрез с её словами прежде кроткий взгляд вдруг зажёгся смелой искоркой лукавства. Острая стрела мимолётного изумления затронула душу Бали-бея почти неощутимыми импульсами должного восхищения, но внешне он остался совершенно спокойным и лишь ради приличия отвёл взгляд, выражая тем самым своё сожаления. Выходит, девушка с самого начала знала о его присутствии всё это время? Но как ей это удалось? Почему она не призналась в этом сразу? Целый вихрь опережающих друг друга вопросов вскружил мысли воина в опасной близости от потери самоконтроля, так что он поспешил подавить внутри себя всякие эмоции. – Прости, – наконец произнёс он, вновь посмотрев на девушку, которая уже не выглядела напуганной. – Я не хотел тебя пугать. – Забудь, – легко отмахнулась девушка, делая шаг ближе к нему. Затем она с беззастенчивым интересом оглядела представшего перед ней воина любопытным взглядом и непонимающе нахмурилась, словно что-то вспомнив. – Кто ты такой и откуда? Я тебя раньше здесь не видела. – Я издалека, – уклончиво ответил Бали-бей, не желая затрагивать тему своего пусть и выдуманного прошлого. Да и что он мог сказать? Обманывать столь доверчивое и нежное существо ему совсем не хотелось. – Там, откуда я родом, мне больше нет места, поэтому я перебрался сюда. Это долгая история, я не хотел бы тебя утомлять. – Как ты здесь оказался? – не унывала девушка, с каждым вопросом загораясь все большей жаждой узнать незнакомца поближе. В его обществе она вела себя совсем уж открыто и откровенно, не подозревая о возможной угрозе, отчего воину стало не по себе. На мгновение задумавшись, Бали-бей чуть отвернулся от собеседницы, судорожно пытаясь придумать наиболее правдободоьный вариант ответа на этот нескромный вопрос. Вразумительный голос совести был безжалостно уничтожен стремлением выжить, когда на ум пришло самое верное решение, какое только могло найтись при нынешних обстоятельствах. – Совсем недавно я обжился в одном из соседних поселений, что прямо за этой чащей, – вскоре отозвался Бали-бей, для пущего убеждения не отводя взгляд. – Однако по-прежнему вокруг меня остаётся слишком много неизведанного и нового, особенно в культуре вашего народа. Поэтому я был бы тебе весьма признателен, если бы ты ответила, куда я попал и что это за место. – Ты в одном из самых тихих и мирных мест близ крепости Курск, у реки Сейм – благоговейно провозгласила девушка, с гордостью улыбаясь и удовлетворённо прикрывая глаза, словно была польщена таким вниманием к своему скромному дому от какого-то чужестранца. – Это село под названием Вольное, а всё, что ты видишь вокруг себя, все деревья, равнины и холмы, – это Вольная Степь, названная так за свои обширные владения, которые испокон веков не принадлежали ни одному народу. Так было до тех пор, пока сюда не переселилась кучка мятежников, прозвавших себя Степными Орлами. Сердце Бали-бея неожиданно ёкнуло и забилось чаще, стоило девушке вслух упомянуть людей, которые предоставляли ему пристанище вот уже четвёртый месяц подряд с тех пор, как его нога ступила на эти земли. Новый приступ жгучего отвращения к самому себе заставил его неприязненно поморщится, но выдать Осоку и его верных людей ему не хватило подлости. С трудом удержав на лице выражение прежней непроницательности, он ухватился за единственную верную мысль, способную повернуть разговор в другое русло. – Я предполагал, что оказался в какой-то забытой Богом деревне, – коротко усмехнулся Бали-бей, снова завладев вниманием девушки. – Разве это не одно и то же? – Село значительно отличается от деревни, – мягко поправила его незнакомка, ничуть не обидевшись на его слова. – В селе всегда есть церковь, где каждый сторонник нашей веры может помолиться или излить свою душу. В деревне такого нет. – Буду знать, – против воли улыбнулся Бали-бей, незаметно для самого себя сбрасывая с плеч тяжёлое напряжение. Девушка доброжелательно кивнула, изящно задержав в наклоне аккуратную головку, и с присущим ей нетерпением встретила его заинтересованный взгляд. – Я поведал тебе свою историю, теперь же и ты расскажи о себе. Что за прекрасное создание довелось мне вызволить из плена гнусных разбойников? – Моё имя Ракита, – смущённо пропела девушка, убирая за ухо прядь светлых волос, выбившихся из тугой косы за её спиной. Воин с долей наслаждения прикрыл глаза, пробуя за вкус необычное имя незнакомки, звучавшее, как название известного ему дерева, растущего на берегу реки. Именно так оно произносилось на этом красивом языке. Бали-бей ради интереса решил припомнить, как бы оно прозвучало на его родной манер, и непроизвольно удивился, мысленно поговорив его про себя: получилось не так вкрадчиво и мелодично, словно эти два таких непохожих слова обозначали разные вещи. – Я простая целительница, возможно, одна единственная во всей округе. Каждый житель Вольного меня хорошо знает, поскольку именно ко мне народ обращается со всеми своими недугами. Против воли взгляд Бали-бея метнулся на сумку Ракиты, надёжно спрятанную в складках её одежды, и новое осознание пронзило его мысли ударом меткой молнии. От неё по-прежнему веяло одурманивающими ароматами травянистых благовоний, придающих телу бодрости и сил, и только теперь воин окончательно понял, почему она не боялась крови и была полна решимости оказать помощь всем и каждому. Это было её призвание – спасать жизни, совсем как у Совки из лагеря Степных Орлов. «Ты ранен. Я могу помочь». – Так ты целительница, – прошептал он, с новым уважением воззрившись на хрупкую девушку. – Так значит, ты тогда в лесу собирала травы. И поэтому ты так хотела мне помочь, верно? Это твой долг. – Так и есть, – рассеянно кивнула Ракита, почему-то нахмурившись после последней фразы бея. – Только ты отказался. Почему? – Я совсем тебя не знал, – неловко оправдался Бали-бей, привычно напрягшись после воспоминаний о невыносимой боли в рассечённом плече. Он мог бы сказать девушке правду о том, чему научила его за много лет нелёгкая жизнь в рядах настоящих воинов, но разве могла обычная врачевательница из села понять такую жестокость? – К тому же, сейчас уже всё хорошо. Рана заживает и больше не представляет для меня опасности. – Если вдруг тебе понадобится помощь, мои двери всегда открыты для тебя. По неуверенному взгляду, которым Ракита наградила его раненое плечо, Бали-бей смекнул, что она ему не поверила, но с расспросами приставать не стала. Уже лишь за это он готов был выразить ей признательность, но благодарить всех подряд без весомого повода не входило в его привычку, поэтому он ограничился лишь сдержанным кивком, давая понять, что примет к сведению эти слова. Прежде, чем девушка успела задать ещё хоть один вопрос, Бали-бей развернулся и направился в сторону леса по уходящей вглубь тропинке, мгновенно прерывая незаконченный разговор своим внезапным уходом. Спиной он чувствовал исходящие от Ракиты волны замешательства, но эта пытка не продлилась долго: в конце концов девушка отступила, позволив ему уйти. Они виделись всего второй раз в своей жизни, так что могло его удержать? Что могло помешать ей его отпустить? – Может, и ты назовёшь своё имя? – звонко окликнула Бали-бея Ракита, заставив того замереть на месте. Обернувшись, он увидел, как она заискивающе улыбнулась, словно извиняясь за резкий окрик, но в отливающих упоительной синевой глазах светилось неподдельное любопытство. Несмотря на всю противоречивость и неопределённость своих чувств, бушевавших внутри него, воин не отвернулся и смягчил свой взор в ответ на умилительную улыбку целительницы, словно проявляя неслыханное снисхождение. – Игнис, – коротко представился Бали-бей, едва удержавшись, чтобы не назвать своё настоящее имя. Он не знал, почему, но сама мысль о том, чтобы обмануть эту искреннюю душой девушку, казалась ему до низости непристойной, однако выбора ему не предоставили. Ракита раздвинула губы чуть шире, показывая белоснежные зубы, так что уголки его рта сами собой дёрнулись вверх, не в силах и дальше бороться с одолевавшим его преступным желанием ответить на этот дружелюбный жест. – Зови меня Игнис.***
Единственный проблеск света в сумрачной мгле зиждился над горизонтом поверх алого кровотечения заката, затуманивая его лиловыми тенями. Свежо пахнущее благовоние прогнивших на земле листьев примешивалось к утончённому аромату хвои, придавая ей особенные нотки какой-то нежной терпкости, но надвигающаяся завеса призрачного дождя вот-вот готовилась перебить этот чудотворный запах осенней поры, заметая последние следы умирающего лета. Воздух насквозь пропитался проморзглой сыростью, делая его непригодным для долгого прибывания на природе, однако в нём по-прежнему звенела начищенная сталь скопившегося в вышине напряжения, пропитывая каждый уголок притихшей степи невыносимыми ожиданиями невидимой угрозы. Небо вкрадчиво рокотало, бормоча иноязычные молитвы, то тут, то там сквозь прорехи в нагромоздившихся облкаках шуршала пугливая молния, ловкой змеёй проскальзывая в пустоту, и почти сразу над горизонтом ей вторила ослепительная вспышка белого света, которую не каждому удавалось выхватить глазами. Крадучееся ненастье медленно надвигалось на объятую тревогой территорию, постепенно поглощая под гнётом страха трепещущие сердца живых существ, его острые когти лишь глубже врезались в плодородную почву, опережая попытку бегства. Даже поддёрнутые лёгким налётом сирени рассеянные тени стремились сбиться в плотную завесу непроницаемого тумана, словно пытаясь таким образом помешать могущественной стихие прорваться сквозь их мрачное скопление. Налитые свинцом тучи отяжелели от собиравшегося в них дождя, но первые капли живительного источника не спешили окраплять распростёртые на равнинах поля под собой, будто зная, что время ещё не пришло. Ничто не могло воспрепятствовать небесам изъявить свою высшую волю, и каждая душа, вопреки благоговению и страху, с нетерпением ждала тот час, когда предначертанное природой наконец-то свершится. Мелодичный раскат ворчливого грома, ласкающий слух эхом какой-то потусторонней песни, давно уже превратился в привычный для восприятия звук на дальнем плане и более не привлекал бесценное внимание Бали-бея, как бы раздосадованной природе не хотелось напомнить самоуверенному воину о своём неоспаримом превосходстве. Демонстративно не замечая столь явные и угрожающие перемены в настроении погоды, бей подсознательно бросал вызов нависшей над его головой неуправляемой буре, в глубине души мстительно наслаждаясь незабываемым предчувствием притаившейся рядом опасности. Вокруг него не было ни деревьев, способных принять на себя роковой удар жалящей молнии, ни беспокойных вод разволновавшегося Сейма, за которыми было бы так интересно наблюдать в пору осеннего урагана. Ветер бы заигрывал в дикими волнами, гордым гребнем поднимая их гривы над мокрыми валунами, мутное течение бы в исступлении билось о берег, жаждя вырваться на свободу из земляной темницы, рёв бурного потока бы наполнял сердце ликованием, возбуждая в нём безответное желание стать частью горной реки, чтобы раз и навсегда оказаться на воле. Но сейчас Бали-бей был совсем один, отрезанный от собственных желаний, и с нарочитой неторопливостью закреплял кожаные наручи на своих сильных предплечьях, стараясь хоть как-то прикрыть неприятные чужому глазу шрамы от злополучных ожогов. Кажется, впервые им движело стремление скрыть от других славные узоры пережитых им войн и сражений, и воин почему-то именно сейчас со всей горечью и тоской на сердце осознал, что значит по-настоящему прятаться от враждебного мира в попытке стереть своё имя из памяти помнящих. Никто отныне не имел права знать, каким непростым и жестоким было его прошлое, никто теперь не мог видеть в нём доблестного солдата, только лишь его умирающую тень, дабы не навлекать на себя ненужные подозрения. Преждевременно его инстинкты самозабвенно искали в надвигающейся грозе тайные послания Всевышнего о том, что ждёт его в будущем, и, вероятно, именно это неподкреплённое уверенностью знание заставляло бея размышлять об этом и готовиться к возможному разоблачению. Некогда живая и наполненная молодостью трава иссохла и безвозвратно увяла, невольно становясь единственным доносчиком достоверных сведений о чьём-либо присутствии. Хрустя и ломаясь под быстрыми лапами животных, она разносила по чаще импульсы тревоги и мимолётного испуга, что врезались в упругое тело Бали-бея со всех сторон, предупреждая его о чужом появлении. Однако в этих проворных и пугливых шорохах он не чувствовал угрозы, поскольку давно уже привык к тому, что любая живность спешила убраться от него подальше, но, уловив внезапно среди пружинистой поступи чьи-то твёрдые целеустремлённые шаги, воин мгновенно насторожился. Эта торопливая походка, едва не переходящая на бег, была хорошо ему знакома, так что он не стал утруждать себя и остался на месте, внутренне готовясь к встрече с сестрой. Вскоре гибкий силуэт Нуркан, облачённый во всё чёрное, задребезжал на краю поляны, а затем цепкие тени покорно выпустили её из своих бережных объятий, позволив приблизиться к брату. Бали-бей подозрительно прищурился, ещё издалека заметив на искажённом яростью лице Нуркан признаки неостывшего возмущения, но всё также остался сидеть на земле, продолжая с преувеличенной неторопливостью возиться со шнурами на наручах. Ему стоило огромных усилий оторвать взгляд от приближающейся к нему грациозной девушки, чей немного вызывающий образ, подкреплённый выдержанной в чёрных оттенках мужской одеждой, оружием на боку и неровными краями совсем недавно подстриженных волос, доходивших ей снова до середины шеи, создавал впечатление опасности и неотвратимой угрозы. – Здравствуй, сестра, – скупо улыбнулся Бали-бей в ответ на пышущий опасным огнём взгляд сестры, остановившейся прямо перед ним в непозволительной близости. Не будь эта самоуверенная, острая на язык девушка носительницей благородных кровей его прославленного рода, он бы никогда не позволил ей подобной роскоши. – Вижу, тебе не до приветствий, раз ты жаждишь испепелить меня своим хищным взором. – Где ты был? – без предисловий набросилась на бея Нуркан, пропустив мимо ушей его слабую попытку сгладить напряжение, возникшее между ними при встрече. Бали-бей оторвался от своего занятия и выжидающе воззрился на вспыльчивую воительницу, сохраняя завидное хладнокровие. – В чём дело, не понимаю, – сдержанно отозвался он, не дрогнув и твёрдо выдержав разъярённый взгляд сестры. – К чему этот допрос? Потемневшие от гнева глаза Нуркан мгновенно затуманились густыми тенями бешенства, и она смело шагнула вперёд, нависая над Бали-беем и бесцеремонно изучая его пытливым взором. Она словно хотела разглядеть в нём какие-то непозволительные перемены, уловить малейщий намёк на ложь или попытку хоть что-то скрыть. Однако совесть Бали-бея была чиста, поэтому он невозмутимо поднялся на ноги, вставая на одном уровне с Нуркан, и выжидающе уставился на неё, уже по одной её воинственной позе предвкушая нелёгкий разговор. – Что ты себе позволяешь? – резко рявкнула Нуркан, вытягивая изящную шею к лицу Бали-бея. – Тебе надо думать о том, как сохранить втайне своё существование, а ты, знай себе, разгуливаешь по местным сёлам, нисколько не беспокаясь о своей безопасности! Думал, я не заметила, что ты уже который день сбегаешь из лагеря, никого не предупредив? Как ты можешь вести себя столь опрометчиво, когда тебе надо бы затаиться и не навлекать на себя лишние беды?! – Мне надоело прятаться в тени, словно трус, Нуркан, – ледяным тоном осадил её Бали-бей, но не смог скрыть мелькнувшее отчаяние в глазах. – Впервые я обрёл жизнь, ни от кого не зависящую, а ты хочешь, чтобы я продолжил в страхе ожидать внезапной угрозы, когда на родине все считают меня мёртвым. Очнись, сестра, они давно похоронили моё тело вместе с именем, никто из них не станет гоняться за призраком! – И ты решил, будто Сулейман вот так просто поверит в твою бездоказательную смерть? – с язвительной иронией усмехнулась Нуркан, смерив воина чуть ли не насмешливым взглядом. – Никогда он так просто не признает тебя мёртвым, Бали-бей. Только тогда, когда собственными глазами увидит твоё бездыханное тело. – Даже если так, вряд ли он станет искать меня в этой глуши, – пренебрежительно фыркнул бей, демонстративно отвернувшись. Закипающее раздражение переполняло его до краёв, однако что-то настойчиво мешало ему вырваться наружу. – Твои опасения совершенно напрасны, Нура. Прошло несколько месяцев, а нас всё ещё не нашли. Пока у меня есть возможность насладиться настоящей жизнью, я ни за что не упущу её. Словно в ответ на его слова, перед внутренним взором Бали-бея вспыхнул и заколыхался пленительным маревом благородный образ русской девушки с её кроткими выразительными глазами и необычным именем, так глубоко запавшим ему в душу. Воображение будто решило сыграть с ним в жестокую игру, заставляя снова и снова прокручивать в голове их последнюю встречу и гадать, что было бы, если бы он осмелился рассказать ей правду. Наравне с ненасытным любопытством внутри него просыпался почти хищный интерес к таинственной особе целительницы, который сам себе он объяснял, как вынужденную меру против невыносимой скуки, что преследовала его с тех пор, как он оказался в этом месте. Даже прекрасно помня свой печальный опыт из прошлого, Бали-бей не мог отказать себе в удовольствии немного поразвлекаться в свободное время, но делиться с кем-либо своей тайной пока не собирался, движимый неосознанным желанием скрыть от других подробности личной жизни, особенно от Нуркан. Зная её непростой и вспыльчивый характер, воин никогда бы не осмелился ей в этом признаться. Она обязательно разозлится, посмотрит уничтожающе, с осуждением, непременно захочет ограничить его свободу, оправдываясь желанием защитить от опасности, однако при этом её взгляд наполнится болью и отголосками потаённой ревности, выдавая глубоко уязвлённую гордость. – Забудь о развлечениях и забавах, Бали-бей, – вдруг посуровела Нуркан, с каким-то новым убеждением заглянув в глаза брату. От этого тяжёлого и проникновенного взгляда что-то в груди воина мгновенно похолодело, несмотря на то что жилы наполнились теплом. – Ты постоянно должен быть начеку. Твои враги не дремлют, они только и ждут подходящего момента заявить о себе. Ты этого не видишь, но я уверена, они следят за тобой. Каждый раз, как ты подвергаешь себя риску разоблачения, они подбираются всё ближе! – Кто они? – не выдержал Бали-бей, бесцеремонно перебивая сестру и с безжалостной иронией процеживая каждое слово. – Люди султана Сулеймана? Здешние разбойники? А может, это Осока и его приятели, которые всё также мне не доверяют? Я не слепец, Нуркан, я всё вижу. Вижу, что Степные Орлы относятся ко мне с подозрением, даже не дают мне шанс. Так какая мне разница, что они подумают? – Это неправильно! – взорвалась Нуркан, погружая неприступный взгляд в поддёрнутые льдом равнодушия глаза Бали-бея. Ей было неведомо, что за этим выработанным хладнокровием скрывается трепещущее в предвкушении угрозы сердце, так наивно жаждущее освободиться от оков прошлого. – Ты ждёшь от них доверия, а сам проворачиваешь свои дела за их спинами! Если Осока узнает, что ты оставляешь лагерь без его ведома, тебе не видать его признания. Расскажи мне обо всём, а я придумаю, как сгладить это недоразумение в глазах главаря. – Твои предчувствия обманывают тебя, сестра, – с напускным пренебрежением усмехнулся воин, намеренно пряча взор, в котором вновь зародилась тревога. Нуркан не нужно было знать, какие противоречивые чувства одолевают его на самом. Ей не должно быть известно, что её слова невольно навострили в нём инстинкты, заставили задуматься о будущем, что и по сей день оставалось для него туманным. У него не было планов, не было решений, не было даже возможности сделать выбор. – Напрасно ты пытаешься уберечь меня от опасности, которой нет. Я теперь свободен, а значит, могу делать, что пожелаю, могу ходить, куда вздумается, и не перед кем не отчитываюсь. Что плохого в том, что я хочу исследовать этот новый для меня мир? Я не совершаю никакого преступления. Полный отчаяния и безысходности вздох порывисто слетел с губ Нуркан, зависнув в прозрачном воздухе подобно звенящей ноте накопившегося внутри неё напряжения, и преждевременно тая под порывами такого же безжалостного ветра. Вся её горячность безвозвратно остыла в тисках бесполезного смирения, недавний гнев испарился на глазах, уступая место почти вынужденной покорности. Её дерзкий, прямолинейный взгляд погрузился в глубокое сожаление, опасно граничащее со страхом, что было совсем не свойственно всегда смелой и бойкой воительницы. Не говоря ни слова и лишь царапая душу Бали-бея своим проникновенным взором, она сомкнула его грубую ладонь в своих тонких пальцах и молча притянула его руку к себе, начиная возиться со шнурами на его наручах, словно желая таким образом заслужить его прощение. Бали-бей замер, пристально наблюдая за Нуркан, и его взгляд сам собой смягчился, а предплечья расслабились, сбрасывая натяжение. – Упрямство у тебя в крови, – с долей неуловимой печали усмехнулась сестра, заботливо закрепляя наручи надёжными узлами. – Тебя так и тянет совершить какой-нибудь опрометчивый поступок, но знай, что последствия есть у всего. Постарайся не пропадать так часто, не то Осока заволнуется. С ловкостью бывалого воина, которому уже не раз приходилось сталкиваться с подобными сложностями, Нуркан быстро справилась с непослушными узлами, так что вскоре на предплечьях Бали-бея красовались прочные хитросплетения шнуров, крепко удерживающие наручи в неподвижном состоянии вплотную к его обожжённой коже на сильных руках. Выразив всю свою благодарность в сдержанном кивке, бей отвернулся, не посчитав нужным ответить на искренние переживания сестры хотя бы закономерным обещанием и уверениями в том, что ей совершенно не о чем беспокоиться. Однако поводы для волнений и недоверия были, и они оба это понимали, поскольку Нуркан более ничего не стала говорить и лишь пронзила душу воина пытливым взглядом прежде, чем отстраниться и отвернуться от него, всем своим видом демонстрируя нежелание продолжать этот напряжённый разговор. Бали-бей и сам не хотел настраивать сестру против себя в такой сложной ситуации, но даже ради неё он не мог отказать себе в удовольствии повидаться с девушкой из села ещё раз, лишь бы чувствовать эту призрачную связь с простым и таким близким его воспоминаниям существом Ракиты, что настолько глубоко задел его сердце неподдельным интересом и каким-то новым щепетильным чувством, о существовании которого он уже готовился забыть навсегда. «– Никогда и никому не показывай свои истинные чувства: другие могут увидеть в этом твою главную слабость и использовать её против тебя. Ты должен быть сдержанным, хладнокровным и неизменно решительным, чтобы внушать им страх. Твои подчинённые должны бояться тебя. Они должны видеть в тебе сурового лидера, чьи приказы исполняются беспрекословно. Запомни это, воин».***
Ранняя весна 1516 года, Семендире Глухие и привычно молчаливые стены величественного дворца встретили Бали уютным холодом и покладистым мраком, цепко огибая его щуплую фигурку, и услужливо смягчали порывистый шорох его шагов бархатным эхом, до последнего оставляя его незамеченным для одиноко стоящего в конце коридора единственного наблюдателя. Судя по нервным и немного дёрганным движениям взволнованной Айнишах, по которым тут же можно было распознать её неподдельную тревогу, молодой воин заставил её долго ждать и уже внутренне был готов к неизменным упрёкам с её стороны и снова не прогадал. Стоило ему вынырнуть из дружелюбного скопления теней на тусклый свет, что отражался от мраморного пола призрачным сиянием, как искажённое летами лицо госпожи мгновенно вспыхнуло огнём раздражения и почти панического нетерпения, будто с того момента, как Бали получил от неё приказ немедленно явиться в главные покои, прошло достаточно много времени, чтобы поднять суету. Словно нарочно, чтобы позлить мать, воин замедлил поступь и в ленивой манере остановился подле султанши, надменно вздёрнув подбородок. Айнишах сразу оживилась и почти подлетела к сыну с лихорадочным блеском в глазах, принявшись судорожно осматривать его, будто в поисках несуществующих ранений. Жгучая досада захлестнула Бали, бросившись в голову жаркой волной возмущения, однако он остался стоять прямо и независимо, снисходительно позволяя чрезмерно обеспокоенной госпоже изучить его во всех подробностях. – Где ты был? – набросилась на него Айнишах, когда с церемониями было покончено. Её глаза метали молнии, но Бали сделал вид, что его это нисколько не напрягает. В самом деле, он чувствовал себя слишком расслабленным. – Я уже давно посылала за тобой, а тебя всё нет. Нельзя быть настолько развязным и несобранным! – Что за переполох, анне? – процедил сквозь зубы Бали, с досадой отмахиваясь от назойливых рук Айнишах, которые уже потянулись к распахнутому вороту его рубашки. – Объясни, что происходит. – Я ещё поговорю с тобой на эту тему, неугомонный ты ребёнок, – продолжала ворчать в полголоса Айнишах, не обращая внимание на вопросы сына и всё пытаясь всячески привести в порядок его смятую одежду. – Кто обещал мне, что сегодня непременно поситит занятия по стрельбе из лука? Что это значит, проводить учебное время за играми с оружием и отвлекать этими глупостями будущую госпожу? – Откуда ты знаешь? – вспыхнул Бали, тщетно стараясь перехватить мечущийся взгляд матери, но вновь не получил желанного ответа, что разозлило его ещё больше. Как она могла узнать? Наблюдала за ним всё это время? Или подослала своего верного слугу выполнять за неё эту гнусную работу? – Кто тебе донёс? Звенящий от возмущения голос юного воина так и повис в воздухе подобно треску грозовых туч, оставшись без должного внимания, и Бали небрежно фыркнул, демонстративно приняв закрытую позу, словно хотел таким образом показать своё упрямство. Обычно Айнишах без возражений подчинялась этой прихоти, но сейчас она вдруг потеряла терпение и с нескрываемым недовольством посмотрела на сына, склоняясь к нему и понижая тон до шуршащего шёпота. – Посмотри на себя, – продолжала попрекать его госпожа, неодобрительно нахмурившись. – Разве так полагается вести себя старшему сыну благородного бея? Если кто-нибудь увидит тебя таким потрёпанным, мне не избежать позора! – Да объясни же, в чём дело! – взорвался Бали, чувствуя, что ещё немного, и он будет потеряет контроль над гневом, что с таким трудом ему удавалось держать в узде на протяжении всего этого разговора. Эти недомолвки, тайные волнения и это потаённое благоговение, скрытое в глазах матери, сводили его с ума, а ещё больше ему досаждало то, что никто не хотел ему ничего объяснять. Неожиданно Айнишах изменилась в лице, как-то побледнела и притихла, словно вспомнила о чём-то и мгновенно испугалась, что их кто-то подслушает. Она цепко схватила Бали за локоть и требовательно притянула его к себе, оказываясь рядом с его ухом и сбавляя голос до самых низких частот. Горячее дыхание обожгло чувствительную кожу на шее, пустив вдоль ровного позвоночника невольную дрожь, и молодой воин, словно по приказу высших сил, тоже перестал дышать, боясь пропустить хоть слово. – Сам шехзаде Сулейман Хазретлери пожелал тебя видеть, – быстро шепнула она, не сумев, однако, приглушить отдалённое эхо страха в неуправляемой интонации. Бали так и не смог понять, почему, но после этой фразы он сам оказался под воздействием непрошенного волнения, которое сразу же с досадой постарался прогнать из своего сознания, оказавшегося столь восприимчивым к таким подлым неожиданностям. – Он ждёт в покоях твоего отца и передал приказ лично через меня. Немедленно приведи себя в порядок и встань ровно, быстро! Ещё до того, как Айнишах успела закончить фразу, Бали небрежно спустил рукава по обнажённым предплечьям, демонстративно растягивая свои движения, и наспех заправил свободные полы рубашки за широкий пояс на своей талии, причём сделал это с таким видом, словно делал матери одолжение. Как только податливая ткань одежды разгладилась по его плоскому телу, госпожа настойчивым движением подвела его к двери покоев, остановив у самого порога, и снова склонилась над ним, чуть приобнимая за плечи. – Запомни, этот визит очень важен для нас, особенно для Яхъи-бея, Бали, – с толком наставляла сына Айнишах, одной рукой приглаживая рубашку на его спине. – Ты должен вести себя подобающе, достойно твоего отца и всей нашей семьи. Не груби, не возражай и не смей говорить, пока тебя не спросят. Отвечай коротко и чётко и держи себя в руках, не забудь выразить шехзаде своё почтение, как только войдёшь в покои. Помни о манерах и следи за тем, что делаешь. Ни одна мелочь не ускользнёт от внимания шехзаде. И старайся не задавать лишних вопросов. Ненавязчивые признаки отчуждённого волнения внезапно одолели Бали вместе с осознанием, что всего какая-то ничтожная доля секунды отделяет его от встречи с самим шехзаде, тем самым, о котором он так нелестно отзывался в бою с Нуркан. Ему в голову закрались непрошенные мысли, рождённые ожиданием неизсветности: а что если он каким-то образом узнал о каждом его слове? Что если он позвал молодого воина для того, чтобы преподать ему достойный урок за эту дерзость? За стремительно проносящиеся мгновения, за которые двери в покои мучительно долго отворялись, Бали успел потерять самого себя в приступе незнакомой ему тревоги. Что это с ним творится? Никогда ещё он не чувствовал, что от встречи с важной фигурой будет зависеть его будущее. Никогда ещё необходимость ждать не превращалась для него в настоящие страдания. Но почему именно сейчас? Он ни разу в жизни не видел шехзаде собственной персоной, а уже сам не свой от волнения. Переступая порог знакомых с детства отцовских покоев, где они с Нуркан любили играть и веселится втайне от взрослых, изучая и разглядывая незнакомые предметы на письменном столе, Бали ясно ощутил, что что-то изменилось. Он словно оказался в потоке сокрушительной энергии, что била ключом из неведомого ему источника, вместо ожидаемого предчувствия опасности и притаившейся где-то хищной угрозы его охваченное мимолётным изумлением сердце оказалось во власти навеянного кем-то покоя и незнакомого умиротворения, словно кто-то неумолимо преследовал цель усыпить в нём воинственную бдительность. Он не слышал собственных приглушённых шагов, не ощущал движение воздуха в лёгких, а ноги совсем перестали его слушаться и будто сами собой несли его вперёд, следуя прихотям какой-то высшей силы. Айнишах бесшумной тенью плыла рядом, почти соприкасаясь с плечом сына, и в любой другой ситуации он бы непременно разозлился на неё за эту близость, но сейчас его мысли были далеко от матери, целиком и полностью обратившись к высокой статной фигуре у решётчатого окна, что в немом величии замерла прямо перед ним. Бали не смог объяснить своё странное состояние даже самому себе: ловкое натренированное тело, которым он прежде так умело владел независимо от обстоятельств, вдруг налилось свинцовой тяжестью, становясь неуклюжим и неповоротливым, дыхание без предупреждения сбилось под натиском новых впечатлений, и каждый вздох отныне казался ему чем-то непозволительным и слишком личным, что непременно должно было совершаться тихо и незаметно. Создавалось впечатление, что этот человек пристально наблюдает за каждым движением юного воина, хотя взгляд его был направлен на простирающиеся внизу владения санджака. Отдельный интерес и причины для почти самозабвенного любования у Бали вызывала его величественная поза: собранные за спиной руки придавали статному образу суровой горделивости, а расправленные в королевской осанке плечи демонстрировали неоспаримую властностью представшего перед ним господина, словно уже стараясь намекнуть на необходимость соблюдать осторожность в общении с ним. Бали не видел его глаз, но физически ощущал непоколебимую и внушающую невольный страх силу, что мощными волнами молчаливого превосходства исходила от шехзаде, затрагивая и без того оголённые нервы колкими импульсами необъяснимой тревоги. Всего каких-то ничтожных несколько шагов оставались единственным препятствием, отделявшим Бали от объекта его неподдельного любопытства, тонко граничащего с инстинктивным ожиданием угрозы, но отчего-то он не торопился сокращать дистанцию между ними, опасаясь даже отвести взгляд от чужой спины. Айнишах мягким движением направила сына прямо к Сулейману, отпуская его плечи, а сама скромно пристроилась в стороне, словно не хотела вмешиваться и прерывать предстоящую беседу между шехзаде и молодым воином. Бали едва ли заметил отсутствие привычного тепла матери рядом с собой. Подчиняясь непреодолимой тяге невидимых ему сил, он нетвёрдым шагом пересёк просторные покои отца, стараясь ступать как можно тише, и остановился совсем рядом с Сулейманом, чувствуя, как с каждым мгновением, проведённым подле шехзаде, неконтролируемая дрожь во всём теле становится всё более заметной. Словно нарочно оттягивая момент истины, шехзаде наконец пошевелился и медленно развернулся, становясь напротив него. Бали ожидал увидеть в его лице дерзкие черты самоуверенного подростотка, уже возомнившего себя новым правителем, но не смог скрыть своего удивления, когда вместо навеянного недоверчивым сознанием образа ему явился молодой, совсем недавно перешедший порог зрелости мужчина, из-за породистого блеска благородства в ослепительно ярких глазах казавшийся намного старше своих настоящих лет. Он был широкоплеч, осанист крепким станом, и во всём его запоминающимся облике, оставляющим какое-то особенное впечатления от его созерцания, сосредоточился источник неоспаримой силы, такой, от которой кровь стыла в жилах, стоит только добровольно углубиться в её осознание. Рядом с этим суровым и грозным воином, источавшим немое величие всем своим видом, Бали вдруг почувствовал себя совершенно маленьким и ничтожным, хотя шехзаде превосходил его по росту всего на голову, и в его съёжившейся груди охваченное благоговейным восхищением сердце отчаянно трепетало в самом её уголке, из-за чего сбитое дыхание дрожало где-то на поверхности, то и дело прерываясь. Каждая мелочь в его облике стояла на своём месте: острые черты рассчётливого лица идеально гармонировали с его роскошным одеянием, выточенным объёмными золотыми узорами, гладкая ткань в строгом изяществе облегала его поджарую фигуру, как бы намекая на его господское происхождение, но при этом не было в его образе ничего вызывающего, лишь истинное великолепие, которым так и подмывало любоваться. В тот момент, когда их взгляды соединились в одну призрачную линию зрительного контакта, Бали едва сдержал в душе порыв неожиданного изумления, как только эти проникновенные, но вместе с тем до дрожи пронзительные голубые глаза, вблизи похожие на бездонные омуты многогранного океана мудрости и осмысленности, врезались прямо ему в душу острыми лезвиями пристального внимания, словно хотели разглядеть его изнутри. Они горели непреступным синим пламенем, источая суровую непроницательность, и пытливый взор его падал на молодого воина сверху вниз, как бы оценивая его манеры и правильность в любых движениях. Этот пристальный взгляд вселял невольное благоговение, и преисполненный вежливого интереса властный блеск в самой его глубине заставлял Бали безмолвно робеть под его прицелом, как если бы он вмиг растерял свою вспыльчивую самоуверенность, с которой вошёл в эти двери. Мог ли он знать, что встретит истинное воплощение силы в лице будущего правителя и что с первой секунды его душой овладеет незнакомый ему восторг, смешанный с отдалённым страхом и так похожий на глубокое потрясение? Знал ли он, что предстанут перед ним эти непостижимые глаза величественной красоты, что его разум осознает чужое могущество в то время, как независимый нрав никогда и никому не подчинялся? Как долго он обманывал сам себя, утверждая, что ни при каких условиях не станет пленником чужого влияния, а теперь сам оказался во власти этого завораживающего неприступного взгляда, хранившего глубокую загадочность, но в то же время открытый для изучения и невероятно выразительный. В те мгновения истинного наслаждения, какое определённо испытывал каждый, кто хоть раз окунался в необъятные воды его светлых очей, Бали позабыл о целом мире, забыл о способности дышать, мыслить и чувствовать, остался наедине с непонятными ему ощущениями, не в силах обуздать своё состояние. Он привык считаться с собственной неприкосновенностью, он был беззаветно влюблён в призрачную свободу, его сердце никогда не стремилось подчиняться другим, так как неизменно внутри него горел жаркий огонь противостояния, но теперь он был далёк от созданного им же идеала, повергнутый в тяжёлые раздумья. Он больше не пытался демонстрировать свою силу, наоборот, ему захотелось, чтобы хоть кто-нибудь смог заметить его слабость, сейчас он не смел погружаться в образ упрямого и острого на язык подростка, словно кто-то невидимый контролировал его сознание изнутри. Если бы кто-нибудь мог познать эти необратимые перемены в его душе, он бы ни за что не поверил, что такое возможно. Отныне существовали глаза, которые могли найти на него управу. Нашлась сила, которой он хотел покориться. Казалось, минула целая вечность прежде, чем Бали нашёл в себе силы сдвинуться с места и на негнущихся ногах приблизиться почти вплотную к шехзаде, чтобы совершить традиционный ритуал приветствия, как того требовали от него обычаи. Однако если раньше он был вынужден следовать этим правилам по чужой прихоти, то сейчас всё его существо дышало неоправданным желанием выразить наследнику всё своё глубокое почтение через эти простые жесты приличия, которые вдруг представились молодому воину сложными и невыполнимыми. Стараясь безукоризненно соблюсти безупречную чёткость и последовательность в движениях, Бали с немалым трепетом опустился перед Сулейманом на одно колено, предварительно согнув шею в безоговорочном выражении покорности, и также бережно, точно опасаясь допустить оплошность, сомкнул холодные пальцы на краю его богатого кафтана, медленно приподнимая шёлковую ткань и со всем благоговением касаясь её гладкой текстуры губами. Все свои чувства и непередаваемые ощущения он постарался вложить в это приветствие, но так и не осмелился посмотреть шехзаде в глаза, зная, что его поддёрнутый лёгким удивлением взгляд неизменно наблюдает за ним, подобно сидящему в засаде охотнику. Только тогда, когда властным взмахом жилистой руки, украшенной драгоценными перстнями и кольцами, ему было позволено выпрямиться, юный воин украдкой вздохнул от облегчения, почувствовав себя гораздо увереннее с ровной спиной и прямыми коленями. Продолжая соблюдать вежливые манеры, Бали, вопреки обыкновению, сцепил руки перед собой и даже оставил подбородок чуть приопущенным в довершение неприсущего ему образа прилежного подчинённого. Мысленно проверяя, все ли тонкости обычаев ему удалось сохранить при себе, он неожиданно невовремя заметил, что верхние пуговицы на его рубашке так и остались расстёгнутым, открывая вид на щуплую смуглую грудь, а распахнутый ворот в непозволительно откровенной манере демонстрировал острые ключицы, придавая его внешнему виду ещё больше какой-то вызывающей дерзости, совсем не соответствующей действительности. В тот же миг скованный напряжением позвоночник Бали пронзила ледяная дрожь: бесцеремонный взгляд Сулеймана впился прямо в обнажённый участок его тела, заставив невольно вздрогнуть и слегка устыдиться этой явной погрешности. – Сын Яхъи-бея, Бали из благородного рода Малкочоглу, – с каким-то особенным торжеством в рокотливом голосе проговорил Сулейман, окидывая стоящего перед ним воина изучающим взглядом. От неповторимого звучания его глубокого тона, походившего не то на рычание льва, не то на отдалённый шум весенней грозы, Бали испытал очередной приступ немыслемого наслаждения, словно его с головой накрыла волна внезапного спокойствия. Он ещё не знал, каким грозным и сильным может быть этот повелительный голос в пору праведного гнева, поскольку ему удалось пока услышать лишь его малую мощь, однако уже сейчас всё внутри него безнадёжно замирало, внимая каждой вкрадчивой ноте дивной интонации. – Независимый, гордый и упрямый юноша, всем сердцем мечтающий об истинной свободе. Ты станешь незаменимым солдатом на поле боя, таким же, каким стал твой отец. – Откуда Вы знаете? – против воли сорвалось с языка Бали, который тут же неприязненно поморщился от такого сравнения. Ещё большую досаду ему внушил его собственный охрипший в молчании голос, прозвучавший слишком резко и фальшиво рядом с мягким и плавным тоном шехзаде. – Я видел, как ловко и умело ты управляешься с саблей, – почти ласково улыбнулся Сулейман одним уголком рта, с намёком на лукавую нежность сощурив глаза. Мимолётная догадка стрелой пронеслась в голове Бали, едва отразившись на его лице быстрым замешательством. «Неужели он наблюдал за моим поединком с Нуркан?» – Твои навыки впечатляют. Однако слухов о тебе ходит много, юный Яхъяпашазаде¹. Говорят, что ты безрассуден и дерзок, часто позволяешь себе вольности, из-за чего попадаешь в неприятности. Но тебя это не останавливает. Не зная, куда деться от охватившего его досадного смущения, Бали предусмотрительно отвёл взгляд, пряча мелькнувшее в глазах негодование. Удивительно, как шехзаде мог знать о нём так много, он словно видел его насквозь, читал каждую запретную мысль в его голове, а под пристальными пытками его взора немедленно хотелось склониться так, как ни перед кем в жизни не приходилось преклоняться. Затылком молодой воин ощущал исходящее от матери явное недовольство: видимо, ей тоже не польстили такие сведения от самого наследника о её старшем сыне. Он легко мог представить её состояние в эти минуты, даже не оборачиваясь, поскольку его развитое боковое зрение чётко выхватывало мелкие движения со стороны султанши: она нервно заламывала тонкие запястья и переступала с ноги на ногу, не находя себе места. – Я тоже о Вас много слышал, шехзаде Хазретлери, – снова не смог сдержаться Бали и с неподдельным благоговением возвысил голос, в робкой надменности вскинув подбородок. Этот жест вряд ли мог ускользнуть от всевидящего ока Сулеймана, и по тому, как его брови плавно изогнулись в выражении вежливого изумления, он понял, что вступил в опасную игру с неукротимым огнём. Его это даже позабавило, возбудило в жилах щекотливый азарт. А что будет, если он пойдёт дальше, позволит себе быть самим собой? – Говорят, что Ваша сила в справедливости и великодушии, что в управлении своим санджаком Вы добились признания огромного количества людей. Народ прославляет Вас, чтит опытным наследником, пророчит Вам великое будущее. – Ты не веришь этим слухам, не так ли? – хитро усмехнулся Сулейман, и почти отцовское умиление в его небесных глазах сменилось утончённой насмешкой, не переходящей невидимую грань между оскорблением и неуместной иронией. В который раз Бали поразился его умению так безупречно и ловко владеть своими эмоциями. – Признаюсь, я не поверил, когда впервые услышал о Вас подобное, – не стал отрицать воин, с некоторым трудом выдавливая из себя слова. – Но теперь я вижу, что ошибался. Вы поистине достойны всех этих слов. Народ знает, кому отдавать своё предпочтение и свои верующие сердца. – Айнишах Султан не слукавила, когда сказала, что ты рассудителен и всегда говоришь то, что думаешь, – удовлетворённо кивнул Сулейман, снова пустив в обитель властности лёгкую тень бесценной улыбки. – Всегда приятно общаться с благоразумными молодыми людьми. Неведомое, ни с чем несравнимое тепло разлилось по стенкам лёгких Бали, стоило ему оказаться в плену у этой обворожительной улыбки, способной одним своим появлением подарить ему незабываемое чувство гордости от чужой похвалы. С чего вдруг мнение самого наследника стало иметь для него такую важность? Он и сам не знал ответ на этот вопрос, но ничто не мешало ему наслаждаться чем-то действительно новым и необъяснимым, происходящим теперь в его душе. Айнишах украдкой вздохнула от облегчения, услышав слова шехзаде, и наконец успокоилась, не пытаясь больше вывернуть себе руки. – А где же второй Яхъяпашазаде? – как бы невзначай вспомнил Сулейман, и его пристальный взгляд переметнулся на мгновенно насторожившуюся Айнишах, словно ожидая от неё признания, но Бали тут же избавил её от необходимости оправдываться, смело взяв эту обязанность на себя: – Отец взял его с собой на совет, посвящённый предстоящему походу. Вы, вероятно, знаете об этом. Осмелюсь предположить, именно это обстоятельство привело Вас сюда, разве не так? – Почему же тебя он не забрал с собой? – задал встречный вопрос Сулейман, оставив слова Бали без должного внимания. – Отец говорит, что я слишком вспыльчив, чтобы участвовать в обсуждении политики, – нарочито небрежным тоном усмехнулся Бали, мгновенно почувствовав полный возмущения и неодобрения взгляд матери, впившийся ему в спину после этой фразы. Он уже смекнул, что ему не избежать серьёзного разговора с Айнишах по поводу его поведения, но даже в присутствии шехзаде он не мог не говорить горькую правду, насколько бы прямолинейно и беспардонно она не звучала. Он выкладывал всё без намёка на зависть, так непринуждённо и равнодушно, словно представлял какой-то важный отчёт. – Ахмед более сдержан и покладист, чем я, хотя он хитрый, как лис. Но его нрав – истинный дар прирождённого политика. Я ничуть не удивлён, что Яхъя-бей предпочёл его вместо меня. Скромная искорка загадочной ласки поверхностно блеснула на чистой глади непоколебимого взгляда Сулеймана, глубоко задев самые чувствительные струны в сердце Бали каким-то возвышенным откликом, и в коренастой груди будущего правителя мягко зародился душевный бархатный смех, ублажая чуткий слух многогранными переливами шелестящего ветерка. Был ли это знак одобрения или шехзаде нашёл в словах молодого воина что-то забавное, ему так и не удалось понять, но то, что наследник получал несметное удовольствие от их общения, было заметно даже издалека. Бали невозможно было смутить прямолинейными вопросами, и, вероятно, именно эта своеобразная непокорность, что прослеживалась иной раз в его манерах, искренне заинтересовала Сулеймана, явившись перед ним чем-то новым и любопытным: давно он не встречал подобной стойкости в лице своих подчинённых. – Ну что ж, юный Яхъяпашазаде, – воодушевлённо пророкотал Сулейман, с удовлетворением прикрывая глаза и позволяя тёплой улыбке чуть затронуть его тонкие губы. – Посмотрим, какого воина воспитал из тебя верный бей моего отца. Ты подаёшь большие надежды, я уверен, из тебя получится славный боец, сильный и преданный своему государству. Растроганный до глубины души Бали открыл было рот, намереваясь ответить, но тут ему на плечи неожиданно легла мягкая материнская рука, ненавязчиво притягивая его к себе. Молодой воин в замешательстве покосился на подошедшую со спины Айнишах, подавляя поднявшуюся внутри волну нового возмущения, но не посмел высказать свою неприязнь на глазах шехзаде, решив на этот раз стерпеть досаждающие ему нежности. Опустив на сына любящий взгляд, госпожа в учтивой манере обратилась к Сулейману прежде, чем Бали успел вставить хоть слово: – Для нас это огромная честь, шехзаде Хазретлери. Мы несказанно рады Вашему присутствию, Вы оказали нам великую милость. Пусть Аллах дарует Вам долгих лет жизни и сохранит Вас для нашей империи. – Аминь, Айнишах, – кивнул Сулейман. – Сейчас мне нужно посетить совет, вы можете быть свободны. Покидая погружённые в неприкосновенную тишину покои отца, Бали наконец смог вздохнцть полной грудью, ощущая, как крепкие путы чужого влияния, сковавшие его плечи, медленно ослабевают, выпуская его на свободу из объятий могущественной власти. Юного воина вдруг бросило в жар, лёгкие никак не успевали насытиться кислородом, в мыслях всё вспыхивали картины минувшей встречи с наследником, вынуждая его дивиться собственному неверию. Он разговаривал с самим шехзаде, находился рядом с ним и даже смотрел ему в глаза! Он не ведал, какое впечатление произвела его своенравная персона на Сулеймана, но заметил, что тот остался доволен и, возможно, даже задумался об их будущем сотрудничестве. Его распирало от гордости и самодовольства, не терпелось рассказать обо всём Нуркан, но стоило Бали сорваться с места, как чья-то судорожная хватка требовательно остановила его, развернув к себе. Горящий возмущением взгляд Айнишах вонзился в глаза молодого воина, словно желая пригвоздить его к полу. Он раздражённо вырвался, но послушно остался стоять перед ней, выжидающе сощурившись. – Что ты себе позволяешь, негодник? – строго начала Айнишах, смеряя сына недобрым взглядом. – Так дерзко отвечать шехзаде, да ты совсем стыд потерял! Кто тебя за язык тянул? Ты должен вести себя сдержанно и достойно, а не как нахальный подросток! – Успокойся, анне, – холодно отмахнулся от неё Бали, смело встретив её неприступный взор. – Что недостойного в том, что я сказал правду? Шехзаде сам решит, кто чего достоин, а мы же будем честными перед самими собой, чтобы окончательно не потерять своего лица. Ты напрасно пытаешься вызвать во мне чувство вины, ибо я считаю, что повёл себя правильно. А теперь, если ты позволишь, я вернусь к сестре. Она, вероятно, уже заждалась меня. И не дожидаясь, однако, господского разрешения, Бали молча развернулся на каблуках высоких сапог, отвесив Айнишах лёгкий полупоклон, и с той же независимо гордой осанкой удалился прямо по каменному коридору вглубь дворца, ни разу не обернувшись. Острое разочарование матери ощущалось в его душе так явно и болезненно, что он испытал новый прилив раздражения, досадуя на самого себя за эту восприимчивость. Но стоило благородному и светлому образу шехзаде Сулеймана встать у него перед глазами, как плечи молодого воина сами собой расправились, а в глазах мелькнуло сосредоточенное выражение, словно он мысленно пытался провести какие-то рассчёты. Ему было известно, что столь искреннее признание со стороны важных персон может быть опасно и обязательно повлечёт за собой ненужные ему последствия, однако, постоянно ощущая на себе навязчивый призрак чужого проницательного взгляда, он поневоле вновь оказывался во власти приятной трепетной дрожи, охватившей его в тот самый миг, когда этот взгляд впервые отыскал его среди других и наделил лишь ему одному видными достоинствами.