Нужно зависеть только от себя самого. Люди свободны, и привязанность — это глупость, это жажда боли. Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея».
Вопреки ненасытному желанию грозовых туч и дальше проливать свои бесконечные слёзы на плодородную землю, равнодушное солнце вскоре сумело пробить себе дорогу на волю, рассекая податливую мягкость туманного скопления своими пламеносными лучами. Их невесомое касание было похоже на призрачный поцелуй умирающей матери, настолько неуловимой и тоскливой казалась их безрадостная игра на поверхности сточных вод и в завитых кудрях ковыля, что раскинулся под ногами сплошным золотистым ковром. Последние отголоски отзвеневшего лета медленно умирали с каждым днём, бесценное тепло таяло в высоких просторах небес, так и не успев достичь краешка застуженной почвы, но пожелтевшая до основания листва в некоторых местах всё ещё держалась на иссохших кронах могучих деревьев, не торопясь отправляться в свой завершающий полёт. Ветер хрустел поломанными ветвями, затерявшимися в дорожной пыли, и налетевшая из ниоткуда осенняя свежесть резвилась промеж массивных стволов, изгоняя прочь частичку уютного тепла, что так пленительно дрожала в промозглом воздухе, словно дразня охваченные наивной тоской сердца живых существ. Отстранённое затишье, внезапно в один миг пришедшее на смену всеобщему ликованию и празднику жизни, погружало сознание в тяжёлые, непримиримые раздумья, вынуждая невольно искать выход из сплошной скуки через бесполезные философские рассуждения, досаждающие порой своей неясностью и неопределёнными выводами. Таковы были разбредающиеся в разных направлениях мысли Бали-бея, не поддающиеся никаким уговорам здравого смысла. Смертельная усталость боролась в нём с ярым нетерпением, какое опаляло жаром его грудь каждый раз, стоило ему вновь по старой привычке затаиться в зарослях густых кустов у дома Ракиты в отчаянной надежде снова увидеть девушку хотя бы издалека, лишь бы только иметь возможность полюбоваться скромной грацией её плавных движений и настоящей красотой русской природы. Её невинный, налитый молодостью и какой-то непорочной чистотой образ всё не шёл у него из головы, подстрекая воина проводить всё больше времени в нескончаемых ожиданиях возле её хижины, мечтая, что когда-нибудь она всё-таки выйдет и осчастливит тайного наблюдателя своим приятным появлением. Но дни шли за днями, холодные ночи становились длиннее и беспощаднее, а Ракита всё не приходила, будто прознала каким-то образом о проделках Бали-бея и теперь хотела нарочно подвергнуть его мучениям. Однако наученный горьким опытом воин не сдавался и упрямо выжидал в засаде, не обращая внимания на окружающие его перемены в осенней погоде. В моменты таких длительных и бесплотных бездействий он часто подвергался жестоким насмешкам всезнающей памяти: вопреки своим желаниям он с болью и невыносимым чувством вины в сердце вспоминал Армин. Её красивые шёлковые волосы, глубокие острые глаза, пронзительный неприступный взгляд, мягкие тёплые губы и те беззаботные праздные ночи, когда он и его верный приятель Матракчи развлекались, проводя всё время до рассвета под окнами этой строптивой девушки. Но всё это истинное счастье и свободу омрачила преждевременная смерть, и теперь картины из прошлого соотносились с происходящим, немилосердно напоминая Бали-бею о необходимости соблюдать дистанцию, дабы снова не испытать пережитые страдания в трауре по любимой. Воин много раз давал себе слово, что не станет увлекаться, а лишь ради интереса и разнообразия затеит небольшую игру, которую, рано или поздно, всё равно будет вынужден прервать, как только Нуркан или кто-то из Степных Орлов хоть что-нибудь заподозрит. Поскольку сейчас всё было тихо и тайна так и оставалась тайной, Бали-бей мог без всяких опасений продолжать своё неподвижное занятие. Что-то живое и неуловимо призрачное мелькнуло в неплотно занавешанных окнах невысокого дома, привлекая внимание Бали-бея к маячевшему за чистым стеклом силуэт фигуристой девушки, издалека похожий на стройный стан пушистого кипариса. Не в силах отвести взор от захватившего дух зрелища, воин бесшумной быстрой тенью проскачил между сплетённых друг с другом ветвей живой изгороди и никем незамеченным зверем подобрался к самым ставням приглянувшегося ему окна, прильнув вытянутым позвоночником к деревянной стене и украдкой заглядывая внутрь. Его сердце с азартом ускоряло темп, захлёбываясь радостным предвкушением, каждая жилка в теле изнывала от желания разглядеть в этом видении милый ему облик целительницы, и спустя долю томительной секунды его тайные молитвы были услышаны. За стеклом проявились покладистые очертания девичьего лица, длинные волосы цвета спелых колосьев золотистой волной заструились по её округлым плечам, едва прикрытым лёгкой ночной рубашкой, а в умелых исцеляющих руках в свете воскресшего солнца блеснул острозазубренный гребень, которым девушка плавными движениями рассчёсывала свои локоны. Не смея поверить своему везению, воин безнадёжно затаил дыхание, с нескрываемым удовольствием любуясь скромной красотой этого нежного существа, и в тот момент, когда рассеянный взгляд Ракиты случайно упал вниз, внезапно возник перед ней, из-за чего застигнутая врасплох девушка испуганно вскрикнула, отпрянув от окна, и инстинктивно попыталась прикрыться, скрестив руки на белоснежной груди. Немало позабавленный её реакцией Бали-бей тихо усмехнулся, едва сдержав безобидный смех в горле, и опёрся двумя руками на низкую оконную раму из ароматной древесины, жестом призывая растерянную целительницу отворить ставни. Потрясённая до глубины души Ракита беззвучно юркнула в дом, всколыхнув прозрачные занавески, но спустя несколько мгновений объявилась снова с торопливо натянутым на плечи узорчатым платком и дрожащими руками открыла окно на распашку, тут же вздрогнув от ворвавшегося в её комнату кусачего холода. – Как, во имя всего святого, тебе хватило смелости сюда прийти? – с отчётливо звенящим в голосе страхом изумилась Ракита, плотнее запахивая края платка на своей груди. – А если бы матушка была здесь, она бы тебя заметила и наказала, как следует! – Где же сейчас твоя матушка? – с широкой улыбкой спросил Бали-бей, к немалому удовлетворению замечая, что явно смущает девушку своим бесцеремонным вниманием к её скромной персоне. – Она работает в полях, ушла рано утром, ещё до зари, – уже спокойнее отозвалась Ракита, понемногу приходя в себя после испуга. В её глазах даже забрезжила тень неудержимого любопытства, и она высунулась из окна на свежий воздух, облокотившись на раму по другую сторону окна. Её пышущее жизнью и молодостью лицо оказалось совсем близко к лицу Бали-бея, из-за чего он даже почувствовал лёгкое дуновение тепла от её дыхания. – Тебе лучше уйти, причём как можно скорее. Если хоть кто-нибудь увидит нас рядом, поползут слухи, и на мою семью лягут ненужные подозрения. Вместо ответа Бали-бей лишь заговорщески ухмыльнулся, лукаво сощурив свои чёрные глаза, и с одного шага запрыгнул на оконную раму, заставив целительницу ахнуть и снова попятиться. Своим крепким телом, принявшим гибкий, почти по-звериному сгруппированный поворот, он заслонил рассеянные лучи солнца, отбрасывая ровную тень своей фигуры на невинно изумлённое лицо смущённой Ракиты. – Да что тебе нужно, окаянный? – возмутилась девушка, не сумев, однако, сдержать мелькнувшую на линии губ завороженную улыбку. – Слезай, слышишь? И что ты увязался за мной, словно домашний пёс? Спас один раз, теперь же всё время рядом будешь? – Ты девушка неглупая и сообразительная, – заметил Бали-бей, словно не слыша её. – И, кажется, довольно любопытная. Как много на свете вещей, способных удовлетворить твой интерес? – О чём это ты? – Я слышал ржание лошадей на заднем дворе, – ответил воин, снова пропустив вопрос Ракиты мимо ушей. – Это твои лошади? Девушка замялась, словно Бали-бей, сам того не ведая, вторгся в её личное пространство, и как бы нехотя кивнула. При этом в глазах её зародилось умилительное подозрение, граничащее с тревогой. – Моей семьи, – осторожно ответила она, отводя взгляд. – Благородные животные, – улыбнулся Бали-бей, взглядом будто побуждая Ракиту согласится. – Позволишь взглянуть? Сначала девушка растерялась, не сразу осознав весь смысл его слов, но затем неуверенно кивнула и скрылась в доме, чтобы спустя несколько мгновений вновь возникнуть уже на пороге и встретиться у двери с неугомонным воином, видимо, воспринимавшим свою просьбу как самое обычное дело, не требующее никаких усилий. Смерив бея долгим немигающим взглядом, целительница наконец сдвинулась с места и степенным шагом отвела незванного гостя на задний двор, где посреди пустынной территории в самом деле красовалась конюшня, служившая уютным убежищем для трёх гнедых лошадей, которые вдруг зафыркали и принялись рыть копытом землю, словно привествуя свою хозяйку. Бали-бей с нескрываемым восхищением задержал на каждом скакуне благосклонный взгляд, заострив особое внимание на чётко выраженном изгибе лебединой шеи и породистой линии изящного носа, и удовлетворённо заметил, что их поджарые бока лоснились здоровым блеском. В душу ему смотрели бездонные глубокие глаза, сверкающие горделивым светом, и вся морда приобретала особые выразительные черты с аккуратно посаженными острыми ушами и величественно приподнятой тяжёлой головой благодаря пронзительному преданному взгляду, каким животное стремилось наградить представшего перед ним незнакомца. Вдоль осанистого хребта каждой лошади струилась блестящая длинная грива, массивные мускулистые ноги в нетерпении топтались на месте, но никак не могли пуститься в стремительный галоп, поскольку морду каждой из них обвивала крепкая верёвка, прочно привязанная к деревянным столбам. Откровенно любуясь грациозной красотой свободолюбивых животных, Бали-бей не заметил, как подошёл слишком близко к молодому жеребцу, самому крайнему, и по-хозяйски погладил его пушистый лоб, чувствуя под пальцами приятное тепло живого тела. Жеребец не стал противиться и как-то присмирел, охотно покорившись чужой руке, чем немало удивил подошедшую сзади Ракиту. – Кажется, зверьё тебя любит, – мягко засмеялась девушка, остановившись рядом с плечом бея и с некоторым изумлением наблюдая за его действиями. – Вы быстро нашли общий язык. – Ты седлаешь этих красавцев? – улыбнулся в ответ Бали-бей, похлопывая коня по упругой шее. – Ну что ты! – заливисто рассмеялась Ракита, и её обычно кроткий голос взлетел до самых высоких интонаций. – Я ни разу в жизни в седло не садилась. Мы их обычно в повозки запрягаем, когда нужно выехать в город. До крепости близко, а вот до ближайшего города почти день пути. Сама-то я не умею держаться в седле. – Это легко исправить, – лукаво прищурился воин и на глазах обескураженной девушки перемахнул через невысокую ограду конюшни, ловким движением рук ослабляя узел верёвки, приковавший вольное животное к опорному столбу. Прежде, чем пребывающая в возмущении целительница успела предотвратить его вторжение, бей с проворностью опытного всадника взобрался на покатую спину лошади, придерживаясь за её шею, и спустя мгновение уже с гордой осанкой восседал на гнедом скакуне, не взирая на то, что под ним не было седла, а из амуниции присутствовала лишь верёвка, позволяющая управлять жеребцом. Конь остался равнодушен к проделанным с ним манипуляциям и безоговорочно встряхнул своей заострённой головой, издавая радостное ржание в предвкушении новой прогулки. – Ты никогда не сидела в седле, а я никогда не бывал в северных владениях Вольной Степи. Может, покажешь мне дорогу? Изучающая его смешанным взором Ракита несколько мгновений в немом недоумении разглядывала во всех подробностях самоуверенную позу Бали-бея, словно стараясь догадаться, насколько серьёзна была его просьба, но, осознав, видимо, что он не шутит, с лёгкой осуждающей улыбкой на губах молча отодвинула засов просторного стойла, позволяя воину верхом на столь же гордом и независимом жеребце выехать во двор степенной поступью. С умилительно скептическим выражением молодого лица девушка наблюдала, как Бали-бей совершает контрольный круг по устланной опавшими листьями поляне и возвращается к ней, решительными и чёткими движениями направляя коня в нужную ему сторону. Безупречно поставленная осанка и хорошо развитые в результате многолетних тренировок мышцы со всей присущей им точностью поддерживали правильную постановку корпуса, обеспечивая равновесие и ловкую манёвренность. – Как ловко и умело ты держишься в седле! – с неподдельным восхищением воскликнула Ракита, от воодушевления привставая на цыпочках и уже без прежнего недовольства рассматривая воина. – Где ты такому научился? – У меня на родине каждый мужчина имел своего верного скакуна, с которым мог броситься и в огонь, и в воду, – уклончиво отозвался Бали-бей, избегая затрагивать темы, касающиеся его прошлого. Оживлённое любопытство девушки приятно польстило ему, и он с наслаждением заметил, что с каждым разом ему всё больше удаётся завоевать недоверчивое сердце сельской красавицы. – Я с малых лет учился верховой езде, поскольку без этого не было возможности выбрать себе достойное призвание. И кому не хочется почувствовать вкус настоящей свободы, когда ты несёшься к горизонту по бескрайним полям, а тебе навстречу рвётся только дикий ветер? «– Великолепный подарок. Как можно остаться равнодушным к такой бескорыстной милости? – Просто так подобную милость ты не заслужишь. Обязательно нужно принести жертву, чтобы получить достойную награду. – Какое благородство у них в глазах. А эта породистая осанка, просто прелестно! – Он тебе нравится? Возьми его себе. С двумя мне всё равно не сладить, а ты давно мечтала о своей лошади. – Что ты, я не смею. Это же твой подарок. – Они теперь мои, а значит, я могу распоряжаться ими, как пожелаю. Я хочу подарить одного тебе. Бери. Назови его своим именем, стань ему добрым другом. Со временем он ответит тебе такой безграничной преданностью, на какую ни один человек не способен». По светящимся искренней растерянностью глазам Ракиты Бали-бей сразу догадался, что напрасно рассказывает ей о свободе и настоящей жизни: вряд ли эта скромная простая девушка могла когда-то его понять. В отличие от него, она никогда не задавалась столь глубокими вопросами, поскольку всегда знала своё место и не ведала иного существования кроме того, которое было определёно для неё с самого детства. Она покорно плыла по течению, не сопротивлялась желаниям своего сердца и была поистине беззаботна, твёрдо уверена в своём предназначении. На какой-то миг воин даже позавидовал Раките, однако поспешил отогнать прочь эти неприятные мысли и вместо дальнейших рассуждений галантно предложил ей руку. Девушка долго колебалась, словно никак не могла разобраться в собственных ощущениях, но в конце концов её тонкие белые пальцы оказались мягко зажаты в грубой ладони Бали-бея. Она неотрывно глядела на него своими огромными доверчивыми глазами, но в них по-прежнему плескался трепетный страх, и всё её хрупкое тельце неуловимо дрожало не то от волнения, не от от испуга, когда воин осторожным рывком помог ей расположиться в седле спиной к нему. Оказавшись в новом для неё положении, девушка судорожно вцепилась в длинную гриву коня и уже хотела запаниковать, но бей властным прикосновением руки к изящному плечу призвал её к спокойствию. – Не бойся, – вкрадчиво засмеялся он ей на ухо, почувствовав, как целительница беспомощно прижалась напряжённым позвоночником к его сильному телу, не ослабляя мёртвой хватки на лошадиной гриве. Её дыхание сделалось неровным, прерывистым и время от времени переходило в беззвучные всхлипывания, однако она мужественно осталась на месте и даже не попыталась самостоятельно спрыгнуть на землю, чем внушила немалое уважение хладнокровному Бали-бею. – Я рядом. Мы пойдём медленно, хорошо? Если устанешь, говори, и держись крепко. Дрожащая от страха Ракита только смогла выдавить из себя нервный кивок в ответ, и Бали-бей, воспринявший этот жест, как знак позволения, пустил коня прочь со двора по направлению к лесу медленным размеренным шагом, держась одной рукой за верёвку, а другой придерживая нежное существо девушки за скованное напряжением плечо и тем самым не давая ей упасть. Ракита жалась к нему в поисках защиты, словно маленький запуганный зверёк к своей матери, но понемногу страх начинал покидать её разум, уступая место заинтересованности и прежнему любопытству. Вскоре девушка окончательно привыкла к неровной походке быстроногого жеребца и даже немного расслабилась, почувствовав себя гораздо увереннее с того момента, как впервые в своей жизни забралась в седло. Неспешная прогулка по знакомым ей местам ещё больше воодушивила Ракиту, так что уже ближе к полудню она с увлечением и живостью рассказывала воину об окружающих их растениях и животных, поражая потрясённое сознание бея глубиной и достоверностью своих знаний. Слушать её рассуждения, внимать её приятному мелодичному голосу, ведающему о целительных свойствах какой-то травы у них под ногами, незаметно превратилось для Бали-бея в отдельное удовольствие, погружающее его в ни с чем несравнимое блаженство и умиротворение. Прохладный ветерок незатейливо пробиралась ему под рубашку, лаская тело щекотливыми прикосновениями, душистый аромат женских волос вскоре пропитал собой ткань его одежды и, кажется, навсегда остался в его лёгких, с немыслемым наслаждением вбирающих в себя всё новые потоки этого чудотворного запаха. Воин с особой бережностью обращался с вверенным ему существом милой девушки, стараясь соблюдать негласно установленные между ними личные границы, но, несмотря на свои благородные намерения, никак не мог оторвать вожделённый взгляд от оголённого блузкой гладкого плеча, не мог оставаться равнодушным и бесстрастным, когда рядом с ним, в такой пленительной доступности, шевелилось это гибкое тело, к которому так и манило прикоснуться. С великим трудом удерживая себя от подобной развязности, Бали-бей пытался найти спасение в их совместном разговоре, и всё равно с обречённым искушением ловил себя на мысли, что всем своим окаменевшим сердцем жаждит откровенной близости с ничего не подозревающий целительницей. – Стой, – внезапно прервала свой рассказ Ракита, неожиданно напрягшись. Прямо перед ними ввысился стройный рядом величественных сосен, пространство между которыми было сплошь заполнено густыми тенями и одухотворённой свежестью. Подавив возникшее внутри удивление, Бали-бей послушно остановился, дёрнув морду коня на себя, и заглянул на девушку через её плечо, непонимающе нахмурившись. – Дальше еловый лес. Мне нельзя туда ходить. Мы и так ушли достаточно далеко, я никогда раньше здесь не была. Давай вернёмся, а? – Ты что, боишься? – решил поддразнить её Бали-бей, но Ракита раздражённо ткнула его локтём под ребра. – Не смешно, Игнис, мне правда страшно, – чуть не плача, взмолилась Ракита, цепляясь за его запястье, стянутое кожаным наручем. – Пожалуйста, давай вернёмся. – Доверься мне, – успокаивающе прошептал Бали-бей, удовлетворённо почувствовав, как девушка крупно вздрогнула от его дыхания. – Я уберегу тебя от любой угрозы, будь то дикий зверь или безжалостные разбойники. Ты не пожалеешь об этом, клянусь тебе. – Обещаешь? Коротко улыбнувшись в ответ на встревоженный взгляд Ракиты, Бали-бей лишь молча сдвинул коня с места, без тени страха и сомнений пуская его твёрдым шагом прямо вглубь соснового бора, куда не могли дотянуться даже самые яркие солнечные лучи. Как только нога жеребца переступила эту невидимую черту, за которой начинались владения хвойных деревьев, Бали-бей ощутил, как пробирающий до костей жёсткий холод бросается ему на плечи словно его только что с головой окунули в ледяную воду. Воздух мгновенно пропитался чистой свежестью лекарственной смолы, а изумрудно-чёрные тени беспросветно окутали приятным полумраком каждое дерево, из-за чего создавалось впечатление, что на землю снизошли ранние сумерки. Ракита как-то притихла, затаилась и уже не болтала без умолку, едва позволяя себе дышать под натиском новых ощущений. Бали-бей испытывал на себе её неподдельный страх, но решил не утешать её напрасно, потому что прекрасно осознавал, что опасность всегда существует. Он лишь в строгом молчании и с пристальным вниманием наблюдал за всем, что происходило вокруг него, тогда как целительница только испуганно подпрыгивала от каждого шороха, ожидая внезапного нападения. Воин самозабвенно вслушивался в величественный свист ветра промеж стволов крепких деревьев, каждой клеточкой тела ощущал разнообразное поведение здешних животных, что прятались в редких кустах в неведении от его орлиного взора, покорно проникался атмосферой неприкосновенной тишины и мрачного одиночества, всё отчётливее воспринимая движение тайной жизни этого одного большого организма, становясь с ним одним существом, воссоединяя их дыхания в единое целое. Неуловимое присутствие чего-то загадочного и неизведанного не пугало его, а наоборот искренне завораживало и звало к себе бесплотным голосом, за которым так и хотелось последовать. Иной раз забывая о существовании Ракиты и отделяясь душой и мыслями от своего тела, воин начинал терять непрочную связь с реальностью, с лёгкостью подчиняясь тяге какого-то внутреннего господства. В такие моменты ему всегда казалось, что изысканное умиротворение природы и её непоколебимое равновесие превращают его в зверя. – Спасибо тебе, Игнис, – вывел бея из задумчивости робкий голосок Ракиты, которая словно бы догадалась, какие мысли его занимают, и теперь смутилась оттого, что пришлось их прервать. – За то, что привёл меня в это место. Я всегда была особенно близка с природой, но этот лес просто волшебен. И как тебе только не страшно? Здесь всё такое загадочное и неизведанное, а эта таинственная тишина просто сводит меня с ума. Как ты это выдерживаешь? – Kurt dumanlı havayı sever¹, – коротко усмехнулся Бали-бей, даже не заметив, как в одно мгновение вдруг переключился на родной турецкий, а опомнился только тогда, когда встретил полный недоумения взгляд Ракиты, явно требующий немедленных объяснений. Воин тихо засмеялся, благосклонно кивая, и взялся за перевод: – Волк любит туманную погоду: в подобных местах я чувствую себя как дома. – Что это за чудный язык? – оживилась целительница, мгновенно позабыв о своём недавнем страхе. – Откуда ты его знаешь? – Турецкий, – охотно пояснил Бали-бей, радуясь возможности отвлечь девушку от неприятных мыслей. – Как-то пришлось бывать за границей долгое время, там и выучил. На этот раз чувствительная душа Бали-бея осталась глуха к воскресшему голосу совести, несмотря на то что эта маленькая ложь звучала весьма правдоподобно даже для самого воина. В какой-то сумасшедший миг он был готов действительно принять её за правду и поверить в неё, как в неопровержимую истину, однако ничего не забывающее сердце тут же налилось тоскливой болью, стоило бею вспомнить о прошлом. Снова он краешком незатуманенного заблуждением разума осознал долю своей вины, но, видя, каким неподдельным восхищением светятся лазурные глаза Ракиты, он не решился её разубеждать, схватившись за первую же возможность завоевать её безграничное доверие. Больше девушка ничего не спросила, хотя желание полюбопытствовать явно переполняло её, однако она, быть может, тоже подсознательно соблюдала осторожность, шаг за шагом приближаясь к своей цели. Бали-бей ценил её за это стремление, за то, что она дала ему шанс, и мысленно пообещал себе им воспользоваться. Стройное, не лишённое соблазнительных изгибов тело Ракиты наконец перестало дрожать, и тогда он пустил коня уверенной рысью.***
Ранняя весна 1516 года, Семендире Ещё кое-где сохранившиеся участки недавно выпавшего снега невзрачно белели на фоне уже стремившейся к молодому озеленению травы, резко бросаясь в глаза при одном только взгляде на открытые всем ветрам просторы необъятной пустоши. Своенравные лучи осмелевшего солнца в игривой манере перепрыгивали с одного низкого сугроба на другой, без тени сожаления разваливая непрочные конструкции снежного скопления и безжалостно подвергая их медленной смерти в плену у опасного тепла, что с каждым новым восходом небесного тела становилось только сильнее и постепенно набирало былую мощь. Резвясь и волнуясь, подобно невидимым волнам воздушного моря, истерзанный предрассветным холодом ветер словно стремился закружить близкий танец с группой стройных разветвлённых осин, что непроходимыми рядами ограждали пустынное пространство голой земли, и неуловимым дуновением бодрой свежести пробуждал ото сна звонкоголосых птиц, как бы подгоняя их к традиционной утренней перекличке. Откуда-то сверху боязливо раздавалось робкое щебетание молодых куропаток, привлекая к себе неусыпное внимание голодных хищников, и в то же время из глубины бесконечной степи ей в ответ вторило более ласковое воркование причудливой птахи, распознавшей в чужом крике явный призыв к долгожданному оживлению. Недоступная даль рассечённого когтями зари горизонта завораживающе расплывалась перед глазами на туманные пятна только что проступившей крови, и каждый её изящно изогнутый узор, тянущийся вдоль неровной полосы холмов, напоминал откровенно обнажённую рану, чьи рваные края плавно расползались в стороны, заливая равнину молочным божественным светом. Если бы не бесцеремонное вмешательство резких звонов и неприятный звериному слуху скрежет начищенного металла, этот уютный безопасный мирок неприметно погрузился бы в нерушимую тишину, но на деле даже призрачное напоминание о ней было безжалостно уничтожено в тот самый момет, когда над спящей пустошью громогласно прозвучал первый повелительный приказ. Теперь восхитительная идиллия этого уединённого места была полностью разрушена, и разорванный потоками чужого дыхания воздух наполнился гулом множества шагов и навсегда приютил в себе бессмертное эхо неисчилимых голосов, говорящих разное, но несущих в себе единый настрой и единое стремление. Шаловливый всплеск новорождённого луча дерзко дотронулся до открытого участка чувствительной кожи на оцепеневшем в серьёзном выражении лице, из-за чего раздосадованный обладатель мрачных мыслей, что занимали теперь его голову, недовольно поморщился и поспешил отмахнуться от назойливых нежностей милосердного солнца, демонстративно оставаясь на месте под прицелом его испепеляющего жара. Словно опасаясь ненароком разрушить неприкосновенный покой впавшего в глубокие раздумья существа, вольный ветер и то обходил его стороной, с почтительной бережностью огибая острые углы его худощавой фигуры, и с не присущей ему скромностью нашёптывал на ухо бдительному воину свои сладкие речи, будто желая таким образом отвлечь его от неприятных ожиданий. Неподвижно замеревший на одном месте Бали, однако, оставался глух к мнимым мольбам воздушной стихии, с завидным терпением снося любые её шалости, и с уже отточенным мастерством настоящего охотника, способного днями и ночами караулить свою жертву в засаде, поджидал видневшийся вдали призрачный объект своего пристального внимания, с неумолимым его приближением раздражаясь всё больше на растущее в его груди постыдное волнение. Как всегда, при виде высокой и вызывающе горделивой фигуры отца, притягивающей к себе неравнодушные взгляды своей по-королевски прямой осанкой, сердце его невольно ускоряло заданный темп, проникаясь до самого основания необъяснимой тревогой, и каждая жилка в напряжённом до предела теле трепетно дрожала во власти позорного испуга, тонко граничащего с почтительным благоговением. Ненавидя и презирая себя за собственную слабость, Бали только и мог, что с затаившимся в лёгких воздухом наблюдать за постепенно иссякающим расстоянием между ними, привычно останавливаясь на мысли о неотделимой от ледяного образа старшего бея его завораживающей и опасной красоты, что читалась в каждом властном жесте, в каждом сдержанном движении, в каждом брошенном свысока превосходящем взоре, зажигающим внутри бездонной глубины непроницаемых глаз настоящий огонь лютого зверя. Невозможно было не присмиреть под натиском этого говорящего взгляда, лишившись львиной доли былой уверенности, но всё же молодой воин был совершенно убеждён, что никогда и никто не боялся его отца так сильно, как он сам, его прямой потомок, носящий в венах благородную кровь их прославленного рода. Он страдал от терзаний совести за проявленное малодушие, поскольку был не в силах сдержать данное себе обещание ни за что не поддаваться чужому влиянию, и в этот раз уготованные ему мучения настигли его гораздо раньше, когда Бали с пугающим осознанием понял, что не чувствует опору в дрожащих ногах, что дыхание его безнадёжно прерывается, а внутри восстают подавленные разумом животные инстинкты, какие обычно твердят наивной газели о необходимости бежать при столкновении с ненасытным хищником. Подобно восставшей из обители ночи бесшумной тени, Яхъя-бей уверенным шагом пересекал усеянную воинами поляну, прокладывая себе дорогу к сыну, и по пути неизбежно натыкался на выражающих ему почтение простых солдат, бросавших все свои дела в военном лагере, едва завидев, что командир собственной персоной пожаловал в их скромное убежище, где уже во всю шла подготовка к скорому походу. В глубине души Бали догадывался, что отец незамедлительно решит встретиться с ним, как только узнает от своего приближённого о непозволительной дерзости сына, посмевшего вот так просто заявиться в военный лагерь без должного на то позволения. Преуспевший в таких противоправных авантюрах воин без особого труда подстроил обстоятельства в свою пользу, чтобы у старшего бея не осталось иного выхода, кроме как вынужденно отвлечься от своих дел и удостоить его своим редким вниманием, поскольку лишь таким вызывающим образом у Бали получалось добиться хоть капли бесценного признания со стороны родного отца. Молодой воин без угрызений совести шёл на крайние меры ради этого редкого шанса пообщаться с беем, но чаще всего подобные разговоры кончались жестокими наказаниям, к которым, впрочем, Бали тоже успел привыкнуть за время своего безрадостного детства. Почти ежедневные побои к более сознательному возрасту перестали его пугать – не было смысла бояться боли от излечимых ран – однако с этих пор в душе поселился унизительный страх, который пробуждался в Бали каждый раз, когда ему предстояла встреча с отцом. Стоя посреди военного лагеря и мысленно отсчитывая секунды до рокового момента, юный воин лишь с близкого расстояния заметил, что Яхъя приближается к нему не один: рядом с ним, бок о бок и едва поспевая за широкой поступью старшего бея, семенил выряженный в изумрудного оттенка кафтан с развивающимися по ветру широкими рукавами высокий подросток, собирающий в линиях богатого узора своего одеяния все лучи встающего солнца, из-за чего до боли рябило в глазах и проступали невольные слёзы от обилия света и напыщенного блеска. Только тогда, когда снующие посреди дороги воины с уважительными поклонами расступились, пропуская командира и его молодого спутника, Бали без особого удивления распознал в довольных чертах подростка острое лицо своего брата, испытав при этом странный прилив досады и подсознательной зависти от одной только мысли о том, что он всё это время был рядом с отцом, помогая ему в подготовке к походу. Последние сомнения покинули его сознание, как только Ахмед с нескрываемым торжеством остановился наравне с отцом напротив Бали и одарил его вполне искренней полуулыбкой, к которой молодой воин остался равнодушен, молча выполняя поклон перед Яхъёй-беем. Стоило ему выпрямиться, как младший брат первым выступил вперёд, нарушая дистанцию, и всё с тем же снисхождением и притворным почтением в хитрых глазах протянул Бали руку для традиционного приветствия. Спустя мгновение братья сошлись в крепких рукопожатиях, дважды врезавшись грудью в чужое плечо при коротких объятиях, после чего Ахмед с позволения отца удалился, задержав на брате сочувствующий взгляд. Если бы не стискивающее горло неподдельное напряжения, Бали бы непременно наградил его многообещающей усмешкой, но сейчас каждый мускул его тела сводило болезненным спазмом, так что он не мог даже заставить себя пошевелиться, словно пронзительный взгляд отца заморозил его изнутри. – Как это понимать, воин? – холодно осведомился Яхъя-бей тем самым угрожающе тихим голосом, от которого вдоль вытянутого позвоночника Бали пробежал неуютный озноб. Его лишённый каких-либо эмоций взор источал не меньший лёд, поддёрнутый беспрестратным огнём, с отблеском смертоносной стали в затянутых мраком глазах. Каждая деталь его выдержанного в исключительно чёрных тонах строгого одеяния, казалось, была призвана усилить воздействие этого взгляда на повергнутое в панику сердце невинной жертвы, однако Бали, несмотря на эту неопровержимую истину, находил весьма занимательным рассматривание сложной гармонии в образе отца, начиная от стянутых маленькими ремешками краёв его кафтана и заканчивая бархатной отделкой по ткани на широких плечах, издали напоминающих шёлковую шерсть какой-нибудь чёрной пумы. Сделанные из натуральной кожи элементы в его наряде говорили о высоком положении среди воинов, изящество дорогих материалов, послуживших искомой основой, заостряло внимание на его богатом происхождении, но простота и сдержанность в цветах и количестве дополнительных роскошей в одежде говорили о том, что её хозяин ценит прежде всего практичность и удобство. Такому знатному и уважаемому человеку, представляющему определённую ветвь власти в этих местах, полагалось также носить соболиные меха, но Яхъя-бей не жаловал шкуры убитых животных и предпочитал обходиться без них, считая это напрасной необходимостью в условиях постоянных военных действий. – Разве я не учил тебя, что нельзя без предупреждения наведываться в военные лагеря, словно ты разбойник какой-то? Как ты смеешь идти против моего слова и поступать столь опрометчиво, когда к нам пожаловал сам шехзаде! – Я пытался добиться Вашей аудиенции, отец, однако Вас постоянно не было на месте, – спокойно отозвался Бали, чуть наклоняя голову в извиняющем жесте и при этом опасаясь отвести взгляд от Яхъи-бея. Почему-то ему всегда казалось, что если он допустит такую оплошность, произойдёт что-то непредвиденное, а он терпеть не мог неожиданностей. – Мне пришлось пойти на крайние меры, чтобы увидеться с Вами, ибо причина, по которой я осмелился пойти против Вас, очень важна для меня. – Вот как? – с ледяной насмешкой вопросил Яхъя-бей, в покровительственной манере спрятав руки за спиной. Корпус его качнулся чуть назад, попав под прямое скопление солнечных лучей, так что алое зарево окружило его силуэт стыдливым сиянием, намеренно подчёркивая выдающиеся линии статной осанки. – Мне будет весьма любопытно выслушать твои оправдания, но если они окажутся недостойны моего внимания, ты немедленно будешь наказан. Не смея возразить или высказать хотя бы намёк на сопротивление, Бали с ненавистью к самому себе склонился, демонстрируя бесприкословное подчинение. Яхъя-бей остался вполне доволен таким ответом, если его вообще можно было чем-то удовлетворить, и в ожидании сощурился, прожигая сына испытующим взглядом. Собравшись с духом, молодой воин выпрямился и смело взглянул на отца, стараясь не пускать на лицо даже тень рвущегося наружу оскорбительного упрямства. – Я пришёл к Вам с просьбой, Яхъя-бей, – через сопротивление голосовых связок проговорил Бали, стараясь не отводить взор, хотя с каждым мгновением подобная выдержка давалась ему с трудом. – Я знаю, Вы против моего участия в политике, однако я не могу больше оставаться в стороне, впустую растрачивая свои боевые навыки. Ахмеда, видно, Вы допускаете к делам, касающимся похода, позволяете ему быть рядом, а совсем недавно даже разрешили ему присутствовать на совете, хотя он на год младше меня. Чем я не заслуживаю такого же признания? И мне хочется принести пользу общему делу. – Помнится, ты ни при каких условиях не хотел впутываться в политику, – с невыносимой иронией усмехнулся Яхъя, даже не улыбнувшись. – Презирал чиновников и считал их безвольными существами в руках государства, ищущих для себя наживы. Мечтал о свободе и не хотел добровольно отдаваться в чьё-либо услужение. Что же изменилось теперь? – От свободы я не отказываюсь и от мечты своей тоже, – с потаённым вызовом ответил Бали, приподнимая голову. – Изменилось лишь то, что я наконец осознал, какой путь мне стоит пройти, чтобы всего этого добиться. Прошу, позвольте мне учавтствовать в этом походе, отец. Я уже не ребёнок, в бою на саблях среди моих сверстников мне нет равных, а в политике я смогу в нужный момент промолчать и обещаю во всём Вас слушаться. – Ты сам не понимаешь, что обещаешь, – покачал головой старший бей. – Поход – это война, а война – это всегда смерть, жестокость и кровавые игры. Это всегда подчинение чужим приказам, политическая борьба, бесконечные жертвы. Ты ещё слишком молод, чтобы это понять. Непримиримое противостояние всколыхнулось в охваченной возмущением груди Бали, толкая его вперёд, и он с невероятным усилием сдержал внутри приступ неконтролируемого гнева, что вспыхнул подобно свече и теперь опасно тлел в душе, но никак не мог погаснуть. Стойкое ощущение явной несправедливости, какое начало преследовать его уже давно, вновь безжалостно напомнило о себе, врезавшись в голову новым броском горячей молодой крови, словно требуя от уязвлённого таким отношением воина каких-то роковых действий. Однако в присутствии отца он не мог заставить себя проявить своеволие, хотя с языка уже готовился сорваться резкий ответ, и немалое раздражение, что поднималось в нём непреодолимой стеной, оставалось жестоко подавленным его собственной совестью, несмотря на то что глубоко уязвлённая гордость отчаянно требовала возмездия. – Дайте мне хотя бы шанс проявить себя, – почти в отчаянии взмолился Бали, находясь на грани того, чтобы сорваться и наплевать на всякую честь, что удерживала его от непозволительных низостей. – Клянусь, Вы не пожалете об этом! Я докажу Вам, что могу стать отважным воином, достойным Вас и нашего государства. При этих словах утонувшие в тени зарождающейся угрозы глаза Яхъи-бея странно и как-то пугающе сверкнули запылав диким огнём потаённого гнева, и Бали неуютно поёжился от этой резкой перемены в обычно непроницаемом лице отца, вдруг безошибочно распознав в его точённых чертах первые признаки растущей враждебности. Всегда спокойный и уравновешенный боец не сумел совладать со своими чувствами и теперь прощупывал хрупкое тело юного воина откровенно неприязненным взором, словно видел в нём своего злейшего врага. Бали оцепенел, не смея вздохнуть, и только безуспешно пытался разгадать тайну этого взгляда, хоть и не был до конца уверен в том, что хочет знать все подробности. – Шехзаде заходил к тебе, не так ли? – подозрительно сощурился Яхъя-бей, делая шаг ближе к сыну. – Да, заходил, – слегка улыбнулся в ответ Бали, испытав мрачное удовлетворение оттого, как скривилось после этих слов лицо отца, выражая неподдельное раздражение. – Это он внушил тебе такие наивные надежды? – продолжал допытываться старший бей, нависая над маленьким воином и полностью накрывая его своей тенью. Неведомый холод, не имеющий ничего общего с ласковой прохладой ранней весны, противно врезался в кожу на шее Бали невидимыми лезвиями острых кинжалов, вынудив его дёрнуться назад и втянуть голову в плечи, словно в попытке защититься от возможного нападения. – И ты возомнил себя незаменимым, верно? Решил, что раз сам шехзаде признал в тебе полезность, значит, тебе теперь будет позволено абсолютно всё? Так вот знай, для меня ты по-прежнему остаёшься учеником, Бали. Мне всё равно, какими льстивыми речами соблазнял тебя шехзаде, сейчас ты совершенно бесполезен и будешь только путаться под ногами у старших. Мне не нужны проблемы, ясно тебе? Возвращайся домой. – Отец, – начал было Бали, опасливо выпрямляясь, но жёсткое ребро чужой ладони стремительно просвистело в воздух совсем рядом с его лицом, когда Яхъя-бей не выдержал и подтвердил свой отказ отрицательным жестом. – Довольно, сын! – прорычал он, грозно оскалившись. – Иди к матери, живо! Ты, вероятно, ни слова ей не сказал, а собрался рассуждать со мной об ответственности. Ступай же к ней и извинись за то, что сбежал. И не дожидаясь положительного ответа, Яхъя резко развернулся, взметнув полы чёрного кафтана, и всё тем же целеустремлённым шагом направился вглубь оживлённого лагеря, совсем скоро затерявшись в толпе окруживших его воинов. Бали остался стоять на месте, в гордом одиночестве провожая бея разочарованным взглядом, и с нарастающей болью прислушивался к безответному плачу своего сердца, не имея ни сил, ни желания утешить его или хоть как-то излечить открывшуюся в душе страшную рану. Собственный отец считал его бесполезным и ни на что не годным. Он с позором прогнал его прочь, не давая даже маленького шанса доказать ему обратное. Но почему именно к нему из всех своих детей он относится так несправедливо? Где он совершил ошибку и, самое главное, как её исправить? Проходящие мимо солдаты в одинаковой кроваво-алой форме приветствовали юного сына своего командира вежливыми кивками, кто-то даже пару раз хлопнул его по плечу в выражении дружелюбия, но Бали едва ли обращал на это внимания. Весь его мир съёжился до размеров удаляющейся спины его отца, и он ещё долго не двигался с места, погружённый в подавленное состояние, прокручивал в голове последнюю фразу Яхъи-бея, с каждым разом всё больше проникаясь её неопровержимым смыслом. «Решил, что раз сам шехзаде признал в тебе полезность, значит, тебе теперь будет позволено абсолютно всё? Так вот знай, для меня ты по-прежнему остаёшься учеником, Бали. Мне всё равно, какими льстивыми речами соблазнял тебя шехзаде, сейчас ты совершенно бесполезен». Дорога до дворца представилась Бали бесконечно долгой и до смерти скучной, как если бы неведомая сила нарочно водила его кругами, обманывая его сознание и бессердечно играя с его доверчивыми чувствами. На самом деле молодой воин намеренно оттягивал момент возвращения, поскольку при одной мысли о том, что потом ему непременно придётся выслушивать наставления от матери, всякое желание сталкиваться с ней тут же его покидало, уступая место жгучей досаде и нетерпению. Ему хотелось скрыться ото всех уйти туда, где бы его никто не нашёл, но только не вступать в бесполезный разговор с госпожой, которая никогда не встанет на его сторону. Однако Бали понимал, что отец своим прямым приказом просто не оставил ему выбора, поэтому молодой воин, скрепя зубами, всё же отправился прямиком к Айнишах Султан, как только её хрупкая и болезненно худая фигура замаячила на горизонте. Несколько раз предельно вздохнув полной грудью и усмиряя внутри неоправданной порыв готовых вырваться наружу дерзких грубостей, Бали с напускно равнодушным видом остановился перед ней, приготовившись к очередному потоку упрёков, и снова оказался прав: стоило ему сложить руки на груди, как Айнишах сразу бросилась к нему, встревоженно и в то же время рассерженно обследуя его лихорадочным взглядом. – Как ты мог сбежать из дворца и ничего не сообщить мне об этом?! – на повышенных тонах прикрикнула госпожа, явно стараясь хоть как-то пристыдить непокорного подростка. Бали едва слушал её стенания, смотря куда-то сквозь неё и продолжая думать о чём-то своём. – Сколько уже можно, Бали? Когда ты перестанешь заниматься своеволием и наконец начнёшь соблюдать правила? Ты точно маленький ребёнок... – Не трать силы, анне, – устало осадил её молодой воин, чем вызвал у султанши немалое удивление. Она словно бы забыла о своём гневе и теперь молча воззрилась на сына, ожидая от него объяснений. Почему-то именно сейчас она показалась ему как никогда хрупкой и беззащитной, сломленной неизвестным несчастьем, что вот уже на протяжении многих лет заставляло его мать беспрестанно страдать. Она хоть и была госпожой, дочерью самого султана, но даже пышные платья и обилие драгоценностей на теле не могли придать ей силы и былого могущества. Когда-то все подчинённые её боялись, знали её, как непреклонную, гордую правительницу, и ни один воздыхатель не мог просто так добиться её руки. Однако в какой-то момент что-то резко и непоправимо поменялось, и Айнишах склонилась. Её самообладание, внутренний стержень и прославленная независимость – всё рухнуло в один момент, когда она столкнулась с чужой, куда более могущественной властью, лишившей её былого превосходства. – Я устал и хочу отдохнуть. – Где ты был? – нервно дрогнувшим голосом спросила Айнишах после секундного молчания, но, судя по её судорожным попыткам скрыть беспокойство, она и так уже обо всём догадалась. – Только не говори, что... – Хватит, анне! – в сердцах воскликнул Бали, жестом останавливая мать. Словно в ответ на его слова она вдруг съёжилась, отклоняясь назад, и прикрыла рот дрожащей рукой, заходясь в приступе противного кашля. Привыкший к её приступам воин лишь неприязненно поморщился, но смолчал, дожидаясь, пока госпожа сможет отдышаться. – Я уже усвоил урок, и довольно об этом. Обещаю, что до конца дня не отойду от тебя ни на шаг. Слезящийся взгляд Айнишах, блуждающий в тумане пережитого недомагания, словно через силу остановился на Бали, и на мгновение в нём промелькнула боязливая искра материнской нежности, которая также стремительно сменилась ненужным воину сожалением, что только вызывало у него ещё большее отторжение. Стараясь не попасться под заботливую руку госпожи, уже готовой обнять его за плечи, Бали в угрюмом молчании сошёл с места и направился вслед за Айнишах, перед этим не удержавшись и всё-таки наградив тоскливым взором пленительно мерцавшие в свете солнца тяжёлые ворота дворца, так и манившие его шальное сердце на волю, прочь от бесконечных правил, в обитель долгожданной свободы. Где-то там его ждал родной Дунай, ждал, когда на дикий берег ступит нога молодого воина, а его голос расскажет ему о своих переживаниях и чувствах, ждал их традиционного уединения, завораживая чуткий слух туманным эхом далёких рокотливых прибоев. Однако Бали вынужден был признать, что сегодня ему не удастся покинуть пределы дворца незамеченным и, как обычно, посетить своё тайное место, где хранились его воспоминания, мысли и тревоги. Его сердце стиснулось болезненным спазмом, и он едва смог вздохнуть, испытав немалое разочарование оттого, что не может остаться один и разделить своё неприкосновенное одиночество со своим единственным другом. Широкие шаги уносили его всё дальше от недоступных владений его соблазнительных желаний, пока даже призрачный шёпот вкрадчивой ряби не растаял где-то за спиной, превращаясь в быстро умирающую тень разыгравшегося воображения.