Называйте это кланом, называйте это сетью, называйте это племенем, называйте это семьей: как бы вы это ни называли, кем бы вы ни были, оно вам необходимо Джейн Ховард.
Как и прежде, ярко и щедро изливало своё незаменимое тепло налитое тяжёлым свинцом солнце, вытесняя прочь надоедливые скопления густых теней, и так же непорочны и неприхотливы были его ненавязчивые, но бесцеремонные ласки, словно стремящиеся досадить изнеженному существу, разъедая чувствительную кожу, не покрытую одеждой, жаром невидимого огня и тем самым оставляя на обнажённой поверхности лёгкие ожоги. Если не считать этих раздражающих неудобств, на которые уже с трудом удавалось не обращать внимания, стоя под прямыми лучами нависшего светила, ничто больше не могло заставить оцепеневшего в мнимой задумчивости Бали-бея сдвинуться с места, ибо каждое движение утруждало, отвлекало от рассеянных в небытие размышлений, превращаясь в то единственное, что уже не считалось необходимым и важным, когда вокруг скопилась удручающая тишина, к которой так и тянет прислушаться. Уныло завывал ветер в кронах деревьев, несмотря на то что воздух на ощупь был вязким и тёплым, из неведомых далей, словно эхо отшумевшей грозы, раздавались томные всплески разбушевавшейся реки, как никогда успокаивающие в самый разгар пылающего полудня, вторившее невозмутимому одиночеству неполноценное молчание, приправленное извечными ожиданиями, усмиряло и приятно действовало на терпеливого воина, уничтожая в нём любые намёки на готовое вспыхнуть негодование, однако приученного к долгому бездействию бея давно уже не могла смутить необходимость впустую тратить драгоценное время, ибо ради осуществления своих намерений он был готов на всё. Как часто на охоте ему приходилось сидеть в засаде, тренируя хрупкую выдержку, чтобы дождаться желанной добычи. Как часто в молодости ему приходилось развивать в себе непоколебимое равнодушие и умение сохранять хладнокровие даже в самых возмутительных ситуациях, когда впереди его ждал трудный кровопролитный бой, а за спиной стояли тысячи солдат, подпитывая воздух нарастающим напряжением в своём дыхании. Даже если бы объект его стремлений не объявился к закату, он бы всё равно продолжил стоять на одном месте и никак бы не пошевелился в условиях почти полного отсутствия каких-либо занятий, кроме, как бесцельного созерцания открывающегося ему с высоты отвесного склона потрясающего вида на купающиеся в золотых богатствах владения Вольной Степи. Он бы ни слова не сказал тому, кто посмел вот так нагло украсть у него несколько бесценных мгновений свободного времени, он бы всё выразил ему одним своим взглядом — холодным, бесстрастным, покровительственно вольным и в то же время как будто понимающим, нарочито демонстрирующим, что его нисколько не интересует причина столь дерзкого опоздания. Сейчас в голове Бали-бея не было ни единой лишней мысли, кроме той, что безвылазно билась в его сознании, отравляя каждый вздох, каждое биение неугомонного сердца каким-то новым трепетом, вызывающим отрадное предвкушение. Он ещё не заполучил свободу в своих руках, но уже как будто чувствовал на языке её заманчивый привкус, уже мечтал о том, как он без зазрения совести насладится плодами этой свободы, как наконец-то сделает то, что не мог позволить себе много лет — откроет другому существу свою изувеченную душу. Милый образ молодой целительницы, с которой он теперь был связан необычайно крепкими нитями взаимного доверия, как нарочно вставал перед глазами при любом удобном случае, и каждый раз все рассуждения сводились именно к ней, словно её невинная натура облада каким-то особенно притягательным свойством, действующим на сознание сильнее крепкого вина, утягивающим в бездну желанного забвения стремительнее алчного поцелуя с прекрасной гурией, заставляющим его принимать судьбоносные решения быстрее, чем представления об их последствиях успевали посетить его беспечный разум. Кажется, никогда ещё Бали-бей не чувствовал в себе столько дерзкой смелости, чтобы наплевать на всякие уговоры здравого смысла, впервые за столь долгое время он не ощущал той неподъёмной тяжести невидимых оков, которая прежде прижимала его к земле, снова его посетило то самое приятное осознание безоговорочной власти над собственной жизнью, какое, он думал, никогда больше не обрадует его своим появлением, так и оставив под гнётом чужого покровительства. Незаменимое чувство полноценой независимости охватило воина, почти напрочь вскружив ему голову, так что теперь он не беспокоился ни о возможных опасностях, ни о внезапных угрозах, ощутив себя как никогда бесстрашным и отчаянным. Может, именно поэтому он не следил за тем, что происходит у него за спиной, уже заведомо зная, что там, внизу, в лагере Степных Орлов вовсю кипит активная жизнь, и не сразу услышал позади чьи-то невесомые, принаравливающиеся шаги, словно к нему подкрадывался безжалостный хищник. Как только инстинкты внутри него протестующе воспрянули, кидая стеклянный разум в омут реальности, он мгновенно насторожился, по привычке напрягая тренировонные мышцы, однако почти мгновенно осознал, что напряжение это было напрасным: ещё до того, как в затылок его ударил меткий звонкий голос, он безошибочно рапознал эту самоуверенную походку, невольно очаровывающую своей непринуждённой развязностью, и с готовностью обернулся, смело встречаясь с острым взглядом пронзительных янтарных глаз, чьё выражение внушало ещё большее опасение благодаря яркому констрасту спокойного золотистого оттенка радужки и бледных полос недавно заживших шрамов на решительном лице. — Игнис! — с искренней радостью воскликнул подошедший со спины Осока, с какой-то особенно величавой интонацией растягивая каждый слог ненастоящего имени, и тем самым в очередной раз невольно застигнул Бали-бея врасплох необычайно живым звучанием иностранной речи, все чувственные глубины которой ему так и не удалось постичь. Временами воин даже ловил себя на мысли, что ужасно скучает по резкому, твёрдому ритму родного языка, хотя воспоминания о нём посещали его довольно часто при разговоре с Нуркан наедине, но этого определённо было недостаточно, чтобы заглушить внутри опустошающую тоску. — Что привело тебя сюда в такой-то час? Волчий След доложил мне, что ты искал меня. — Да, искал, — утвердительно кивнул Бали-бей и мгновенно оказался в завораживающем плену адресованной ему ослепительной улыбки, опасному влиянию которой с трудом удавалось противиться. — Я сам послал его за тобой. Это очень важно. Стоило бею произнести вслух эти роковые слова, как всё вальяжное веселье тут же пропало с лица Осоки, а в точённых линиях мгновенно залегли пугающие тени, возвращая ему знакомую суровую уверенность, тонко граничащую с пронзительной пытливостью. Если бы Бали-бей не знал так давно стоящего перед ним вожака свирепых Степных Орлов, он бы, вероятно, испытал должное благоговение перед этой внезапной переменой, но в силу их продолжительного знакомства уже привык к подобным неожиданностям и к этому времени научился реагировать на них более, чем спокойно. В наблюдательном взоре главаря, искажённом подозрительным прищуром, появилось пристальное внимание, а тонкие губы сжались в одну ровную линию, демонстрируя серьёзность, что только придало ему зрелости и тут же состарило его на глазах. Продолжая хранить выжидающее молчание, Осока степенно прошествовал к краю утёса, становясь рядом с Бали-беем, и со всем проникновением воззрился на него, в своей обычной манере спрятав руки за спиной. — Говори, воин, – уже совсем другим голосом обратился к нему лидер восстания, неторопливо скользнув по его вытянутому телу изучающим взглядом. — Я готов тебя выслушать. — Прежде всего, я хотел бы выразить тебе благодарность, — открыто начал Бали-бей, разворачиваясь к Осоке и с глубоким выражением наклоняя голову в его сторону, как бы желая продемонстрировать, насколько большую значимость имеют для него эти слова. В ответ задумчивые глаза главаря лишь отрывисто сверкнули. — Ты дал мне приют, принял под своё покровительство и позволил мне разделить жизнь твоих воинов. Волчий След и Совка стали мне добрыми товарищами, ни на миг не оставляли меня в беде, а Эирин... Она тоже помогла. Спасибо тебе за проявленное великодушие. — Я всегда готов оказать помощь тем, кто сам не знает, каков его путь, — туманно улыбнулся вождь, однако зыбкой тенью на поверхности его удовлетворённого взгляда проскачило потаённое предвкушение, словно в ожидании желанной награды за одержанную победу. Лишь на краткое мгновение, показываеешься воину мимолётной иллюзией, он успел насторожиться, заметив эту неуловимую перемену, и вся былая расслабленность и доверчивая непринуждённость вдруг безвозратно испарились из этого разговора, неожиданно подтолкнув бея к неприятному осознанию, что дальнейшее их общение не пройдёт столь же гладко, как в самом начале. — Но взамен я кое-что попрошу — преданности. Своей верностью и бескорыстным служением восстанию ты сполна отблагодаришь меня за милосердие. Последняя фраза тусклым эхом досады и неуместного испуга отозвалась где-то на задворках сознания Бали-бея, почти вынудив его испытать призрачное чувство сожаления и вины оттого, что он намеревался безжалостно разрушить планы Осоки, уже успевшего без тени сомнения продумать за него его же будущее. Когда-то ему уже пришлось столкнуться с подобной несправедливостью, но тогда он был всего-то строптивым подростком, не имеющим силы что-либо решать, а сейчас он независимый воин-одиночка, никому ничего не должен, служащий только лишь всемогущему Аллаху и преданный лишь своим интересам и желаниям. Покидая родные ему края, он был уверен, что пламя невосполнимой тоски сожжёт его душу до тла, сделав его заложником вечной печали, однако именно она пробудила в нём неведомое до сих пор стремление к жизни, к той, что не зависит от других и привлекает своей непредсказуемостью. У этой жизни существовали свои правила, но даже болезненные и невероятно тяжёлые воспоминания о прошлом не могли заставить изгнанного воина вновь добровольно вручить кому-то в руки власть над своей судьбой. Его целью было поскорее набраться сил, чтобы уметь самостоятельно принимать решения, и теперь этот момент настал: он чувствовал, что не нуждается ни в чьей близости, что не нужно ему чужое покровительство, что сам он уже достаточно силён, чтобы остаться одному. Сейчас у него не было и не могло быть иных стремлений, кроме как начать всё с начала, определить своё будущее в новом для него мире и искоренить в сердце всякий страх, что препятствовал ему это сделать. — Об я этом я и хотел с тобой поговорить, — как можно спокойнее сознался Бали-бей, внезапно отчётливо понимая, что желание откровеничать с этим суровым воином у него окончательно пропало. — Мы с тобой могли бы стать непобедимой командой, однако с этого дня наши пути должны разойтись навсегда. Я принял решение и не собираюсь его менять. Я хочу покинуть твой лагерь. На секунду Бали-бею показалось, что нечто звериное и хищное полыхнуло в затянутых тьмой глазах Осоки, однако внешне он остался совершенно спокоен, и лишь неестественно напряжённая поза говорила о том, что он едва сдерживает в себе порыв гневных эмоций. Губы затронул недовольный оскал, чьё пугающе правдободобное сходство с каким-нибудь разъярённым животным одновременно ужасало и отталкивало, напускно равнодушный взгляд окрасился в неприятные оттенки назревающей враждебности, чего прежде воин никогда не замечал. Внутренне он приготовился услышать обвинения и непонимание в свой адрес, но Осока быстро взял себя в руки, хотя по его нервному поведению было понятно, что это далось ему с большим трудом. — Вот, значит, как, — низким голосом процедил главарь, окинув лежащие под ним земли по-хозяйски изучающим взглядом. — Сначала решил примкнуть к нам, а теперь бросаешь. Думаешь, что сможешь справиться без нас. И что же вынудило тебя пойти на такой риск? — Это моё дело, — холодно осадил его Бали-бей, сделав вид, что не заметил его откровенно пренебрежительного тона. — Мне жаль, но так надо. Я больше не могу здесь оставаться. Твои идеи, которыми ты со мной делился всё это время, завораживают и восхищают, но эта жизнь не по мне. Я устал от сражений, войн и смертей. Мне не нужна власть и не нужны те, кто будут ей подчиняться. Мне нужна свобода. — Считаешь, что свобода решит все твои проблемы? — едва ли не насмеяхаясь, заявил Осока, с долей невыносимой жалости оглядев бея предвзятым взглядом, в котором больше не осталось былой благосклонности. — Думаешь, на свободе тебя не коснутся ни сражения, ни войны, ни смерти? Наоборот, их будет только больше, потому что свободный человек — очень часто человек безответственный. Ты оглянуться не успеешь, как тебе понадобятся те, кого можно попросить о помощи. Тогда ты вспомнишь мои слова. — Я воин, Осока, — резко прервал его Бали-бей, твёрдо вскинув голову. — Воин, как и ты. Я умею сражаться и убивать, мне не составит труда постоять за себя. Но здесь мне не место. Отпусти меня. Обещаю, всё, что я знаю о восстании, останется тайной до самой моей смерти. Только позволь мне уйти. Несколько утомляющих своей протяжённостью мгновений, показавшихся Бали-бею целой вечностью, Осока внимательно сверлил его испепеляющим взглядом, словно преследуя цель спалить податливое тело на месте. С достоинством выдерживший это испытание воин не пошевелился, нарочно предоставляя главарю восстания самому сделать выбор, но в то же время был неизменно готов к любой неожиданности, хотя внешне ничем не выдавал бушевавшей в нём бури противоречивых эмоций. За столько лет он научился скрываться ото всех, видеть в каждом товарище частицу непобедимого врага, и это умение иной раз спасало ему жизнь. Он хотел доверять Осоке, но что-то в его располагающем образе непоправимо надломилось: некогда открытые глаза теперь сузились до размера мелких щелей, словно кошачьи, проскакивающая иногда на его лице расслабленная улыбка сменилась гримасой недовольства и недоверия, даже поза выглядела угрожающей, будто он подобрался к атакующиму выпаду. — Как скажешь, — наконец произнёс Осока в нарочитой задумчивости, стрельнув на Бали-бея выразительным взором. — Раз это твоё желание, я не смею препятствовать. Однако знай, что ты глубоко задел мои чувства и подорвал моё доверие. Никогда больше не смей появляться на моих владениях. — Не посмею, можешь не сомневаться, — с лёгкостью заверил его воин, едва сдержавшись, чтобы не выдать своё облегчение громким порывистым вздохом. Даже после того, как он услышал положительный ответ, поверить в то, что теперь от долгожданного освобождения его отделяет всего один шаг, было крайне трудно спустя столько лет жизни под чужим влиянием. — Я никогда не забуду твоей доброты. Небеса да не оставят тебя и твой народ. — Ступай, — сухо кивнул главарь, уже без прежней теплоты и дружелюбия взглянув на своего бывшего товарища. Такая показная отстранённость могла бы всерьёз задеть бея за живое, если бы не опьяняющий восторг возвышенное благоговение перед открывающимся ему светлым будущем, чей мираж был уже настолько близко, что он мог бы коснуться его рукой и ощутить всю ободряющую прохладу этой полноценной независимости. — Да будет лёгким твой путь. Обменявшись с лидером восстания в меру вежливыми кивками, Бали-бей нарочито долго смотрел ему в глаза прежде, чем навсегда отвернуться и оставить перед внутренним взором лишь слабые угасающие воспоминания об их янтарном оттенке и бездонной глубине, умеющей быть сочувствующей и ласковой, но в то же время беспощадной и воинтсвенной. На одно мгновение его даже посетила непрошенная мысль о том, доведётся ли ему когда-нибудь лицезреть многогранные переливы этих глаз ещё раз, но времени сожалеть о сделанном уже не осталось. Теперь между ними пролегла непреодолимая пропасть, и воину стоило бы с лёгким сердцем отпустить эту незначительную потерю, однако кое-что всё-таки с болью терзало его сердце всё то время, пока он в последний раз обходил знакомую ему территорию лагеря, отвечая на приветствия приспешников Осоки привычным жестом, выводил на свежий воздух своего черногривого коня, как никогда разделяя его нетерпеливое ржание, и взбирался на его мощную спину, совершая первые шаги на пути к самостоятельному существованию. Это было невыносимое чувство вины, что вгрызалось ему в сердце при каждом движении, становилось лишь сильнее с каждой секундой, приближающей его к свободе, и причиняло настоящие страдания, безжалостно убеждая его в том, что этому предательству нет оправдания. Выбираясь из-под низко склонённых к земле ветвей тенистых деревьев, чьи дебри, словно ограда, защищали лагерь со всех сторон, он всё никак не мог изгнать из головы образ разъярённой Нуркан, прознавшей о его побеге, представлял, как её прекрасные глаза искажает боль разочарования, а осознание одиночества приводит её в такое потрясение, что во взгляде появляются неистовый гнев и желание мести. От представшей перед ним безрадостной картины воин невольно содрогнулся, с холодом в груди отгоняя мысли о сестре, и попробовал сосредоточиться на своих дальнейших действиях, хотя внутри что-то исступленно сопротивлялось и рвалось навстречу родной крови, требуя немедленно повернуть назад, а горло сдавило приступом бессильного сожаления о том, что приходится вот так жестоко и неотвратимо разрывать эту крепкую связь, служившую ему единственной опорой и утешением. Однако сегодня все противодействующие силы как нарочно вознамерились разрушить все безупречные планы Бали-бея, словно, по их мнению, ему недостаточно было тех мучений, что он испытал, приняв такое непростое решение вопреки своей привязанности к сестре, и теперь все подлости мира обрушились на него под стать сложившейся ситуации: стоило упругим мышцам поджарого жеребца начать свою ритмичную игру в такт его степенной поступи, как прямо ему в спину вместе с порывом ветра ударился пронзительный голос той, от которой он так отчаянно и трусливо хотел сбежать: — Бали-бей! Что это значит?! Огромным усилием воли Бали-бей заставил себя остановиться, до боли в ладонях натягивая кожаные поводья и тем самым вынуждая вошедшего во вкус жизни скакуна преждевременно остановиться, и с досадой поморщился, прокляная про себя собственную неосторожность. Но скрываться было уже поздно: Нуркан выследила его и застигла врасплох, а немалое уважение к её непредсказуемой особе не позволяло ему нагло уйти, притворившись глухим к её справедливому желанию всё выяснить. Отвернуться от неё было бы проявлением настоящей подлости, не достойной воина, поэтому ему пришлось, подавляя растущую внутри досаду, встретиться лицом к лицу с влиятельной дочерью госпожи, чей взгляд сочился ядом бешенства и возмущения, так что бею с трудом удалось сохранить хвалённое хладнокровие. Статный жеребец под ним протестующе фыркнул, раздражённо качнув точённой головой, и нервно переступил стройными ногами по рыхлой земле, словно побуждая седока поторопиться. — Прости, Нура, — глухим голосом обратился к сестре Бали-бей, надеясь, что речной бриз донесёт его негромкие слова до ушей рассвирепевшей воительницы. — Пойми, так нужно. Не для того я рисковал своей жизнью и дважды обманывал смерть, чтобы провести остаток своих дней под чужим покровительством, исполняя грязные приказы. Я преследовал другую цель. — Это какую же?! — мгновенно взвилась Нуркан, с откровенной ненавистью вцепившись в него своим убийственно диким взглядом. — Обнадёжить меня своим внезапным появлением, а потом бросить, не сказав ни слова?! Поздравляю, милый братец, ты был так близок к победе! Жаль, что моя догадливость и острый ум испортили тебе всю прекрасную игру, верно? — У меня не было выхода, — устало вздохнул Бали-бей, отмечая, что сейчас сознание сестры затуманенно горькой обидой и она не может контролировать поток оскорблений и ироничных обвинений точно так же, как не способна воспринять его попытки привести её в чувства. — Я не знал, как сказать тебе об этом. Ты была так счастлива и рада нашему воссоединению, что я не посмел разбить тебе сердце. — Когда же ты поймёшь, что Аллах наделил нас голосом и речью, чтобы мы могли общаться и понимать друг друга?! — взорвалась девушка, в ярости тряхнув головой, из-за чего гладко уложенные волосы, снова достающие ей до середины шеи, беспорядочно растрепались. Узкая грудь и стройные рёбра под блестящей кожаной одеждой вздымались в бешенном темпе, выдавая её загнанное дыхание, но, кажется, ей впервые было всё равно, какой её увидят другие, и это не могло не вызывать уважения. — Когда ты научишься доверять людям?! Я поверила тебе, дала тебе шанс, а ты вот так поступил со мной! Я ненавижу, когда меня предают! Готовый сорваться с языка резкий ответ внезапно застрял у Бали-бея в горле, когда вся справедливость и тяжесть этих слов обрушились на него, беспощадно втаптывая в землю оставшуюся гордость, что не позволяла раньше признать эти очевидные ошибки. Неужели он в самом деле совершил самое настоящее предательство, когда самонадеянно решил уберечь сестру от новых потрясений? Снова его желание защитить близких ему людей повлекло за собой непоправимые последствия, снова он выбрал не её, а себя, следуя на поводу у своих эгоистичных побуждений. А самое ужасное, что Нуркан имела полное право так себя вести, и каждая сказанная ей фраза как никогда отчётливо и ясно олицетворяла собой жестокую правду, от которой он попытался сбежать в надежде, что поступает правильно. — Прости, — снова повторил Бали-бей, неожиданно испытав жгучее желание провалиться под землю от охватившего его бессилия. — Если бы ты знала, как я сожалею... — Это всё из-за неё, да? — не обращая внимания на его жалкие оправдания, перебила Нуркан, высокомерно и с презрением обнажая белые зубы в зверином оскале. Едва воин собрался задать первый вопрос, как она бесцеремонно его опередила: — Из-за той сельской девчонки, я угадала? Ты без ума от неё, это всем уже понятно, вот и пытаешься найти способ, как сблизиться с ней и при этом ни перед кем за это не отчитываться. Только попробуй заявить, что это ложь! — Я не собирался отрицать, — холодно процедил Бали-бей, жёстко дёрнув поводья на себя, чтобы унять беспокойного жеребца. С мрачным наслаждением он ощутил, как грубые края уздечки до боли врезались ему в ладони, а мышцы предплечья свело приятным напряжением, способным отвлечь от тяжёлого разговора. — Но это не единственная причина, по которой я принял такое решения. Мне хочется свободы. Уверен, я желаю её не меньше твоего. Подумай, как было бы чудесно, если бы ты смогла пойти со мной. Если бы мы пошли вместе. — Я не могу, — надтреснуто проронила Нуркан, покачав головой и попятившись. В её тёмных глазах горело такое непрекрытое отчаяние, смешанное с мольбой, что воину на миг стало не по себе, а сердце тоскливо защемило. — Здесь мой дом, моя семья. То, что ты предлагаешь, похоже на самоубийство. Мне здесь нравится, я не готова уйти, даже ради тебя. Осока... — Знаю, — отрывисто коротнул воин в ответ. — Ты любишь его и не можешь с ним расстаться. Я понимаю. Ты, как и я, сделала выбор в пользу того, кто тебе дороже. Стало быть, такова наша судьба. Дальше нам придётся идти порознь. Словно эхо этих решающих слов, во взгляде Нуркан отразилось пугающе равнодушное осознание происходящего, хотя Бали-бей готов был покляться, что на самом деле в её душе бушует неукротимое пламя, её сущность, и без того изуродованная суровой жизнью вдали от него, разрывалась на части, утекающие в небытие мгновения их единства уносили с собой последнее, что их связывало, и этим как будто облегчали им обоим расставание, возможно, последнее, после которого он никогда больше не увидит её лица. Эта мысль пронзила его подобно вражеской стреле, и он едва удержал равновесие на спине выносливого скакуна, невольно пошатнувшись от накатившего на него потрясения. Они прощаются, и делают это совсем не так, как он мог бы себе представить: холодно, отчуждённо, будто заклятые враги, а не брат и сестра, с рождения привыкшие быть вместе и никогда не разлучаться. В груди что-то безнадёжно оборвалось, камнем падая на дно всепоглащающей пустоты, к горлу подкатывали ненужные фразы, которые так и остались невысказанными, лёгкие разъедало жаром поднимающихся противоречий, отчего сердце ускоряло свой темп, с силой толкаясь о рёбра, а дыхание замирало где-то на поверхности, вызывая лёгкое головокружение. Нечто похожее, но куда более невыносимое и бурное отражалось в затянутых тьмой глазах Нуркан, только ей с трудом удавалось совладать со своими эмоциями, как бы сильно она не старалась показать, что способна выдержать такой мощный удар. С незнакомой для него отстранённостью, каждое выражение которой словно кинжал царапало изнутри его сердце, она смотрела ему в лицо, смотрела долго и проникновенно, пытаясь то ли запомнить каждую чёрточку в его образе, то ли внушить ему какие-то свои чувства, чтобы причинить ещё большие страдания. — Выходит, это конец? — безжизненно выдохнула Нуркан одними губами, но ей даже не нужно было получать ответ: по обречённости и неприступному сожалению в глазах Бали-бея, по противостоящей ему решительной позе и неизменно гордой манере в его скупых движениях она и так поняла, что это означает. Может, именно поэтому она не стала противиться, кричать и пытаться отсрочить неизбежное. Может, именно поэтому он не стал напрасно обнадёживать её бессмысленными обещаниями, опасаясь, что непременно нарушит хотя бы одно из них. — В таком случае... Прощай, Бали-бей. Да хранит тебя Аллах. Надеюсь, ты найдёшь то, что ищешь. — И ты будь счастлива, сестра, — коротко кивнул ей воин, в глубине души отчаянно желая, чтобы Нуркан никогда не произносила этих слов, чтобы она остановила это безумие, попросила его остаться и подумать ещё раз. Но она молчала и больше не сказала ни слова, и это молчание убивало мучительнее самых жестоких пыток. — До свидания. Безжалостно хлестнув изнывающего от ожиданий коня поводьями по упругой шее, Бали-бей пустил его вниз по склону стремительным грациозным галопом, боясь, что если задержится ещё хоть на мгновение в этом месте, то больше никогда не сможет отсюда уйти. Ветер бил его по лицу, обрушивался сокрушительными потоками на коренастую грудь, словно пытаясь остановить, но ринувшийся навстречу свободе воин упрямо мчался сквозь предательски сильную стихию, не позволяя даже тени сомнений вынудить его повернуть обратно. Какое-то время он ещё ощущал за спиной цепкий, пробирающий до озноба взгляд Нуркан, едва сопротивляясь искушению обернуться и взглянуть на неё ещё раз, но в один момент неприятное покалывание в затылке вдруг сменилось тупой ноющей болью, и тогда он догадался, что сестра больше не смотрит ему вслед, потеряв всякую надежду. Ему всё казалось, что где-то позади между ними ещё звенит исступленное эхо его имени, брошенного в пустоту её срывающимся голосом в порыве неподдельного гнева, однако вскоре и эта осаждающая разум иллюзия растаяла в далёком прошлом, и теперь уже ничто не могло остановить Бали-бея. Новый мир наконец открыл перед ним неприступные врата своего небесного рая, благосклонно принимая страждущее существо в свою безмятежную обитель, и даже норовистый жеребец, почувствущий явное облегчение на открытых просторах степей и вкусивший аромат некогда знакомой ему воли, пустился вовсю широкую прыть вдоль цветущих лугов и длинной полосы разветвлённых деревьев, подгоняемый настойчивыми возгласами своего всадника и совсем не сдерживаемый прочными ремнями повисших у него на шее ослабенных поводьев. «— Почему ты пришёл за мной? Тебе оказали такую честь, такой уникальный шанс подкинула тебе судьба, а ты добровольно его упускаешь! Разве ты не этого хотел? — Хотел. Но теперь не уверен, что это по-прежнему для меня важно. — Как ты можешь так говорить?! Немедленно возвращайся, не то у тебя будут неприятности! Я уж как-нибудь переживу это унижение. — Я не уйду. Это в высшей степени несправедливо. Мы оба виноваты, а значит, должны понести наказание двоём. К тому же, ты для меня важнее чьего бы то ни было признания. Ты часть меня, без которой я не могу прожить ни мгновения. Если такова цена за право быть с тобой, я готов её заплатить».***
Последнее дыхание уже давно безвременно сорвалось с поверхности тлеющей алыми углями догарающего заката вечерней зари, но бессмертный мотив её мелодичного вздоха, вмиг прокатившегося по миру волной благоговейного оцепенения, по-прежнему повисал в объятиях густеющих сумерек, впитывая в себя оставшееся после полудня драгоценное тепло, от которого воздух казался влажным и бархатистым на ощупь, пропитанным уходящей из него ароматной свежестью. Вместо облаков над исполосованным плавными линиями нежных тонов горизонтом накапливался редеющий туман, покрывая стремящиеся в высоту пики остроконечных хребтов вдалеке пастельными реками вышедшего из берегов кровавого океана, из-за чего казалось, будто на стыке земли и неба образовалась сквозная щель, которая, если её преодолеть, приведёт в совершенно иную вселенную, никому не доступную и никем ещё не изведанную. Пригвождённым к одному месту на бескрайнем небосклоне выглядело пылающее янтарным ореолом поверх расплывающихся контуров закатное солнце, разросшееся до немыслимо гигантских размеров, и от его ослепляющего сияния, напоминающего блеск драгоценных камней, всё вокруг утопало в прозрачных водах расплавленной бронзы, теряя непорочность своих настоящих красок и цветов. Вся эта преобразившаяся с приближением ночи очаровательная картина дикой природы с присущим ей мягким искажением отражалась в стеклянной глади поддёрнутой тонкой рябью реки, колыхаясь перед глазами мутным маревом отдалённой действительности, и невольно завораживала неусыпное внимание сказочными переливами смешавшихся внутри неё разнообразных оттенков, словно раскинувшиеся под ногами воды непрерывного потока забирали себе всю яркость разыгравшегося над ними танца огненных бликов, чтобы хоть немного разбавить устоявшуюся в их глубине ледяную тьму. Сегодняшняя ночь обещала быть спокойной, тёплой и молчаливой, окутанной каким-то потусторонним волшебством, так что под куполом небосклона уже начинали игриво вспыхивать один за одним огоньки робких звёзд, как бы выманивая своим дразнящим светом укрытый дымным облаком стройный силуэт возрождающейся луны. Приятная прохлада, равномерно поднимающаяся от поверхности реки, ненавязчиво пробегала по коже струями невидимого озноба и беззастенчиво пробиралась под отстающие от тела края лёгкой одежды, слизывая остатки выделившегося тепла, поддерживающего непрерывное течение чужой жизни даже во власти завороженного оцепенения. Повергнутое в немое восхищение существо, принадлежащее замершему у кромки воды Бали-бею, будто бы не замечало этих незначительных изменений в окружающем мире, словно какая-то неведомая сила захватила его разум непреодолимой тягой к слепому любованию, несмотря на то что подобного рода опрометчивые занятия могли сулить ему непредвиденные последствия. Однако удержать трепещущее в груди разомлевшее сердце, с удвоенным стремлением разгоняющее по жилам горячую кровь, более не представлялось возможным, когда рядом, в такой доступной и заманчивой близости, находилось это нежное, ни в чём не повинное создание, настолько наивное и доверчивое, что порой становилось жаль продолжать с ним эту негласную игру, являющуюся для воина истинным наслаждением. Подле неё, такой открытой и искренней, он чувствовал себя вальяжно разлёгшимся в солнечной траве сытым хищником, слишком ленивым для того, чтобы гоняться за строптивой ланью, но ещё недостаточно сонным, чтобы отказать себе в небольшом развлечении с пархающей бабочкой, чей хрупкий стан так и колыхался перед глазами, пробуждая в нём всё больший интерес. Ничего не подозревающая об этом Ракита понятия не имела, какие выразительные и неприлично откровенные взгляды задерживает на ней Бали-бей, с особым вниманием стараясь отследить гибкость отчётливых линий её изящной фигуры, и оттого вела себя ещё более неосторожно и беспечно, чем раньше, бессознательно позволяя этим цепким глазам разглядеть каждую умилительную деталь в её прелестном облике. Они стояли совсем близко друг к другу, любуясь с берега реки на подмигивающий им с горизонта закат, а вокруг стремительно сгущалась тьма, хотя тёплый летний вечер только вступил в свои законные права. Уже который раз они проводили ночь вместе, наедине, и уже который раз Бали-бей без сомнений знал, что следующая ночь будет точно такой же, ибо уже не мог представить себе свет звёзд и мягкий обволакивающий плен высокомерной луны без Ракиты, без звука её плавного голоса, без согревающего тепла её тела под боком, без их непринуждённой беседы под покровом темноты, превратившейся в своеобразный ритуал за всё то время, что они провели рядом друг с другом. С ней забывались все страдания и проходила бесследно удушающая боль, с ней обременяющие грехами мгновения жизни вдруг теряли свою непосильную тяжесть, и будущее больше не казалось таким уж страшным и непредсказуемым, и не было больше места лживым воспоминаниям о прошлом, не было сожаления, вины и пытливых размышлений, не было бесконечного потока смешавшихся между собой имён, крепких нерушимых нитей, связывающих его судьбу с тысячами других, таких же поломанных и безжизненных судеб, ответственность за которые вот уже несколько лет тянула его на дно. С ней наступала свобода и посещало почти безумное желание творить настоящий произвол, как в юности, забыть о всяких правилах и манерах и всего лишь быть самим собой, таким, какой он есть, — несовершенным, непредсказуемым, порывистым и непокорным. — Я хочу войти в воду, — внезапно влился в дуновение ветра расслабленный голос Ракиты, и Бали-бей самозабвенно обернулся на притягательный мотив знакомого звучания, растаяв от накатившего блаженства. — Пойдёшь со мной? — Я за тобой, — машинально отозвался Бали-бей и с подобающей вежливостью отвернулся, хотя соблазн приковать глаза к обнажённым участкам на теле Ракиты был так велик, что ему с трудом удавалось удерживать себя на месте. Спустя несколько мгновений уха бдительного воина коснулся приятный шорох потревоженной одежды, а затем приглушённый звук падения, с каким лёгкие ткани были сброшены на устланную сосновыми иглами землю у ног раздевающейся девушки, ещё больше возбудив в нём проснувшуюся страсть, что тяжким изнеможением отозвалась во всём его теле, не имея возможности вырваться наружу и утолить терзающий его смертельный голод. Тяжело сглотнув ком в горле, Бали-бей заставил себя неподвижно замереть на месте спиной к Раките и молча прислушаться к неестественно громкому плеску волн, который всё удалялся, возвещая его о том, что девушка вошла в воду уже по колено, но явно никуда не спешила, словно нарочно растягивая его мучения. Последние остатки мужества и невозмутимости таяли с каждым мгновением, пока наконец над речной гладью не воцарилась долгожданная тишина, прерываемая лишь равномерными движениями плавающего в её обители женского тела, с изумительной уверенностью рассекающего толщу воды. Не выдержав одолевшего его искушения, воин развернулся, чувствуя, как сжимается его сердце, и тут же наткнулся выискивающим взглядом на светлую головку целительницы, с лёгкостью скользящую по течению с удивительной лёгкостью и неповторимым изяществом. Там, где её спокойные движения тревожили поверхность нарочитой рябью, она явно уже не доставала до дна, но при этом чувствовала себя прекрасно и до того безмятежно смотрела на него издалека, что потрясённому бею оставалось только искренне восхититься умениями своей необычной подруги. Вдруг темнеющие на фоне угнетающих сумерек глаза Ракиты зазывно сверкнули во мраке подобно забавным светлячкам, и Бали-бей без слов понял этот молчаливый намёк, вовремя осознав, что позволил себе безвольно залюбоваться целительницей и совсем забыл о данном ей обещании. Преодолев отделяющее его от реки расстояние в два широких шага, он в спешке стянул через голову рубашку, бросив её на землю, избавился от тяжёлых сапог, затрудняющих каждое движение, и как зачарованный вошёл в взволновавшуюся реку, с наслаждением ощутив, как мягкий песок податливо проседает под его весом, а ласковые волны покорно расступаются, пропуская его к Раките. Он не сводил с неё завороженного взгляда, выбрав выбивающийся из темноты оттенок её золотистых волос своим ориентиром, и только тогда, когда в меру настойчивое течение уже лизнуло его талию, вынуждая инстинктивно напрячь не привыкшие к холоду мышцы, он оторвался от дна, вытягивая руки перед собой, и упал грудью на гребень поднимающейся волны, позволяя природной силе толкнуть его вперёд, навстречу желанной добычей, которую теперь ему предстояло отвоевать у водной стихии. Беззастенчиво ласкающие обнажённую кожу волны с заботливой нежностью оглаживали выдающиеся рельефы сильных мышц на теле плывущего воина, возбуждая обострившиеся рефлексы щекотливыми прикосновениями цепкого холода к уязвимым чувствительным участкам, из-за чего сведённый напряжением низ живота сам собой подтягивался под рёбра, делая корпус плоским и невесомым, и за счёт этого каждый новый рывок сквозь толщу воды выходил более стремительным и уравновешенным, помогая поддерживать хрупкий баланс во время плавания. Оточенными, целеустремлёнными движениями он рассекал упругие слои пресных вод, сопротивляясь их повышенной плотности, и за считанные секунды преодолел отделяющее его от Ракиты расстояние, не испытав ни капли усталости. Река, как и всегда, безропотно подчинялась ему, признавая в нём опытного плавца, однако одервеневшие конечности всё равно вскоре заныли от болезненных спазмов, когда плоть пропиталась ледяным ознобом, а лёгкие сковало упругими цепями морозной свежести, так что каждый вздох становился неполноценным и будто бы затруднённым, отбирая и без того малые силы на борьбу с опасным головокружением. Пробуждала от смертельного забвения в лютом холоде только стекающая вдоль вытянутого позвоночника отрезвляющая дрожь, не давая впасть в кратковременное забытьё, и словно подгоняла Бали-бея к заветной цели, пронзая каждую клеточку тела живительным импульсом усилившегося влечения. Вынырнувшая из ниоткуда Ракита безмятежно улыбнулась ему, оказавшись совсем рядом с ним, и неожиданно начала нарезать около него ненавязчивые круги, ловко изгибаясь в талии для того, чтобы сменить направление. Она будто заигрывала с ним, дразня хищника внутри него лукавым прищуром, и, вероятно, воспринимала всё это не более, чем обычную непринуждённую игру, даже не подозревая, что исходящее от неё живое тепло щекотало ноздри чем-то тягостным и таким знакомым, что реагирующие на него участки тела начинало покалывать внезапным всплеском неконтролируемого азарта, и по телу дикой волной прокатилось стихийное возбуждение, отчего напряжённая до предела горячая струна где-то внутри воина дрожала и ломалась, изнывая от накопившейся страсти, и клонилась в сторону целительницы, едва не лопаясь от нетерпения и меняя своё положение в такт её соблазнительным движениям. Когда сносить подобную пытку сделалось совсем невыносимым, Бали-бей внезапно рванулся к ней, нащупав в воде тонкое запястье, с силой сжал и потянул властно на себя, не обращая внимания на испуганный вскрик растерявшейся девушки. Накатившая волна услужливо вынесла её лёгкое существо к нему, прямо в его раскинутые руки, и спустя мгновение потрясённая Ракита уже оказалась в его требовательных объятиях, от страха даже забывая о предоставленной ей возможности сопротивляться. Их одинаково продрогшие тела мягко соприкоснулись под водой, из-за чего воин едва не задохнулся в приступе захлестнувшего его желания, и от этого продолжительного контакта сердце взахлёб ускорило темп, нарушая тонкую грань равновесия между самоконтролем и непреодолимой тягой к этому непорочному созданию. Всё самое стыдное и интимное как нельзя кстати было скрыто под толщей ледяной воды, однако воину не нужно было видеть всех спрятаных от него прелестей женской фигуры, чтобы с бесцеремонным покровительством обследовать её роскошные изгибы и со знанием своего дела надавливать пальцами на чувствительные точки на спине, боках и плечах, чтобы подчинить себе это прекрасное тело, заставить его покорно и застенчиво выгибаться под его властными прикосновениями. С посиневших от переохлаждения губ то и дело срывался слабый стон, когда Ракита, ещё не пришедшая в себя после замешательства, неосознанно льнула к осанистому стану Бали-бея, проявляя угодную ему отзывчивость на мужские ласки, и с умилительной робостью прятала стыдливый взгляд каждый раз, когда невольно тёрлась открытой кожей о поверхность его коренастой груди. Млеющий от удовольствия воин напротив не мог при всём желании отвести от беспомощной девушки завороженного взгляда, поскольку каждая незначительная деталь в её притягательном образе восхищала и поистине сводила с ума: эти большие оленьи глаза цвета сумеречного неба, смотрящие снизу вверх с застенчивой смиренностью, это уютное тепло, наполняющее сознание новой энергией, этот до странности необычный и яркий контраст белой прозрачной кожи с отчётливо проступившими под ней паутинками фиолетовых вен и тёмной мутной воды вокруг неё, собирающей в себе тусклое сияние наступающей ночи, удивительное отсутствие всякого страха и безропотное подчинение, что давало бесценную возможность когда-нибудь воспользоваться всеми дарами этого безупречного тела. Давно уже он не чувствовал в своих руках такого головокружительного и лишающего воли могущества, уже давно его сердце не билось так неистово и жадно, стремясь схватиться за каждый миг жизни, давно он не ощущал подобной близости с дорогим ему существом, которое хотелось одновременно беречь и изучать с бесцеремонной грубостью, чтобы насладиться их единством. Он ждал этого мгновения с нетерпением, но краешком опьянённого страстью сознания понимал, что время ещё не пришло; пока нельзя, а то ненароком спугнёт, и тогда о любой близости можно будет забыть. — Это крепость? — внезапно выдохнул на ухо Раките Бали-бей, заметив маячавший в отдалении величественно неподвижный силуэт высокой каменной цитадели, упирающейся острыми пиками своей короны в затянутое тучами небо и напоминающей молчаливо стоящего в дозоре сурового воина, при одном взгляде на которого по коже пробегала непроизвольная дрожь. Целительница отстранилась, беспрепятственно уходя из-под руки воина, и обратила долгий взгляд в сторону крепости, с каким-то потаённым благоговением прощупывая её мощные непреступные стены жадным вниманием. — Да, — почему-то шёпотом отозвалась она, отплывая от воина на некоторое расстояние. Голос её чуть дрожал и срывался от непреодолимого холода. — Она стоит здесь много веков и защищает нас и город от любых опасностей. Она выстояла ни одно сражение, выдержала немало войн, но каждый камень и по сей день занимает своё законное место. Когда я смотрю на неё, я чувствую себя в безопасности. — Тебе холодно, — заметил Бали-бей, чем вынудил Ракиту удивлённо обернуться. — Пора выходить. Я не зочу, чтобы ты простудилась. — Тогда отвернись, — улыбнулась девушка в ответ, но воин и так уже оторвал от неё вновь сделавшийся бесстрастным взгляд и от нечего делать уставился на поддёрнутую туманом крепость перед собой, чтобы скоротать время, данное целительнице на одевание. Шум воды снова сделался громче, сопровождая торопливые движения Ракиты на пути к спасительному берегу, а Бали-бей послушно остался на месте, поддерживаясь на плаву, и с непонятным для самого себя интересом изучал представшее перед ним укрепление инструктивным взором, словно отыскивая в стенах крепости прорехи и слабые места, по которым можно было ударить во время неожиданной осады. Теперь эти знания были совершенно ему бесполезны, но преобладающая в нём сущность бывалого воина всё равно брала вверх над его истинной натурой, несмываемым проклятием отравляя его душу тяжёлым чувством вины, хладнокровной нечеловеческой жестокостью и равнодушной расчётливостью, отбирающей возможность испытывать знакомые обычным людям эмоции и чувства. Пройдёт много времени прежде, чем он забудет, что значит быть воином, откажется от выработанных навыков и снова позволит себе без зазрения совести чувствовать счастье, радость и печаль, страдать и проявлять уничтоженную в нём слабость, осознавать пределы своих сил и принимать решения в соответствии с собственным понятием милосердия и справедливости. Пройдут дни, месяцы, а может быть, целые годы прежде, чем он снова поймёт, что значит жить своей жизнью и упиваться данной ему свободой, вспомнит присущие ему с детства строптивость, дерзкую самоуверенность, непредсказуемую вспыльчивость, независимое упрямство и отважное безрассудство — воскресит в памяти всё то, что делало его Бали-беем и что было безжалостно разрушено, убито и сломано в нём навсегда вживленной ему в кровь железной дисциплиной, присуждёнными ему представлениями о мире людей, обладающих властью, бесконечными попытками этих самых людей повлиять на его судьбу, внушить ему свои ценности и мнения, заставить подчиняться их правилам, чтобы воспитать в нём бескорыстную преданность, самоотверженную верность и безупречные манеры. Однако отныне всё это более не представляло для него прежнюю значимость, и как ни тяжело было сердцу, привыкшему считать эти внушения частью себя, отвергнуть устоявшиеся в сознании убеждения, перемены внутри него были неизбежны и точно уже неотвратимы, призванные помочь бею разобраться в себе и наконец понять, чего же он хочет на самом деле.***
Конец весны 1516 года, Семендире В рассеянных в пространстве прозрачных лучах высокого солнца, скромно проливающего через оконное стекло водопады тусклого медового оттенка, всегда присутствовало нечто успокаивающее и клонящее в сон, но едва ли умирающая от скуки Нуркан когда-нибудь могла себе представить, что бессмысленные наблюдения за неменяющимся из часа в час положением солнечного света окажется интереснее и менее утомительно, чем ненавистное ей вышивание. Знакомый аккуратный интерьер богатых апартаментов, неизменно хранящих в своей обители сдержанные нотки парящего в воздухе гордого величия, давно уже не завораживал своим утончённым великолепием, превратившись в нечто обыденное и выданное много раз, так что разглядывать совершенно одинаковые между собой поверхности отпалированной мебели и бархатистые неровности дорогого шёлка было ещё тоскливее, чем до боли гнуть шею над бесполезным занятием, после которого все пальцы усеяны уколами острой иглы, а в глазах раздражающе рябит от избытка резких красок и обилия ярких нитей. К горлу уже который раз подкатывал неудержимый приступ протяжной зевоты, но девушка предусмотрительно подавляла его глубоко внутри, чтобы сидящая подле неё на высокой тахте матушка ни в коем случае не заметила, что юная госпожа посмела отвлекаться и позволила себе столь вызывающие выходки в её присутствии. Пока непривычно серьёзная и молчаливая Айнишах Султан увлечённо занималась своей вышивкой, устремив на покрытое ручными узорами полотно мрачный задумчивый взгляд, Нуркан всеми силами старалась показать, что подобное времяпрепровождение её хоть как-то цепляет, хотя, будь её воля, она бы вырвался из удушающей атмосферы тягостного одиночества, царившей во дворце, и с радостью провела бы весь день за тренировочными поединками, чем сидеть в четырёх стенах и впустую тратить драгоценные минуты жизни на это ужасное занятие, с которым она не поладила с самого начала. Из-за плотно задёрнутых штор призывно поблёскивало полудённое солнце, то и дело слышались за окном издевательские насмешки свободолюбивых птиц, словно дразня незадачливую пленницу, и Нуркан с тоской бросала в сторону сада отчаянные взгляды, вспоминая, как хорошо ей было утром упражняться с Бали на саблях, но потом пришёл отец и отправил её к матери, изъявив желание потренироваться с сыном наедине. Прошло уже довольно много времени, а ни отец, ни брат так и не вернулись, что вгоняло молодую госпожу в паническую тревогу за последнего, поскольку ей прекрасно было известно, что отношения этих двоих никак не похожи на доверительную взаимосвязь послушного сына и любящего родителя. При мысли о том, что с Бали могло случиться что-то плохое, внутренности Нуркан скручивало болезненным узлом пульсирующего в крови испуга, и тогда вышивание казалось ей ещё более напрасным и отвратительным способом скоротать минуты ожидания, так что немедленно хотелось сжечь пустующее полотно до тла в ближайшем камине. Как доказательство существования весёлых и беззаботных часов детства, проведённых в компании Бали, стройную фигуру девушки всё ещё облегала мужского кроя практичная одежда, созданная специально для тренировок, запястья были перевязаны тугими бинтами, что значительно уменьшало боли в суставах во время владения оружием, а длинные волосы, собранные в высокую причёску на затылке, неподобающе растрепались, обрамляя худое лицо несколькими выбившимися на свободу прямыми прядями. Чувствуя себя неловко и неуютно в таком виде под нацеленным на неё придирчивым взглядом Айнишах, Нуркан почти физически ощущала, как сочившийся неодобрением оценивающий взор матушки спускается вниз по её телу, подмечая самые вызывающие детали в её образе, и от этого её посещало жгучее желание провалиться сквозь землю, лишь бы не становиться объектом пристального внимания суровой госпожи. Когда сопротивляться надавившей сверху усталости уже не представлялось посильным бременем для изведённой Нуркан, роскошные двери в просторные покои внезапно без предупреждения распахнулись, так что стоящие возле входа служанки одновременно вздрогнули от столь бесцеремонного вторжения. Незванный гость, даже не посчитавший нужным принести свои извинения, чёрной молнией пронёсся по апартаментам, в кратчайшие мгновения преодолевая расстояние до невозмутимо оставшейся на своём месте Айнишах, и только тогда, стоило посланнику невидимой угрозы подойди ближе, Нуркан с упавшим сердцем узнала в нём Яхъю-бея и поспешила тотчас вскочить на ноги, чтобы согнуться в прилежном поклоне. От неожиданности и лихорадочного потрясения тело едва слушалось уговоров разума, с трудом повторяя давно заученную позу с неприсущей ему дёрганной нервозностью, однако налетевший тёмным вихрем хаоса и разрушения старший воин едва ли обратил внимание на её старания, впившись уничтожающим взглядом прямо в лицо сидящей перед ним Айнишах, словно преследуя цель прожечь в нём дыру. К великому восхищению Нуркан, госпожа осталась совершенно спокойной и хладнокровной, никак не реагируя на зарождающийся в волчьих глазах бея лютый гнев, и с самым непринуждённым видом выпрямилась во весь рост, гордо расправив плечи и продолжая сверлить своего супруга потаённо вызывающим и независимым взглядом. Они могли бы вечно вот так стоять напротив друг друга, стремясь убить смертельной силой своих глаз, однако спустя несколько мгновений Айнишах первая отклонилась, открыто демонстрируя, что подобная игра ей уже надоела. — В чём дело, бей? — холодно осведомилась она, когда готовый разгореться гнев в потемневших очах воина немного улёгся, уступив место глубящимся в их глубине тучами неопознанной опасности. — Какое право ты имеешь вот так врываться в мои покои? — Я принял решение, госпожа, — ровным голосом процедил Яхъя, словно скала возвышаясь над своей супругой. — И я заранее предупреждаю Вас, что оно Вам не понравится. — С вашего позволения, — поспешно встряла Нуркан, собираясь откланиться, как вдруг жёсткая рука отца резким жестом взметнулась вверх, пригвоздив её к месту. — Останься, — бросил он, не сводя испытующего взгляда с лица Айнишах. Нуркан во все глаза разглядывала его острый профиль с левой стороны, покрытый уродливыми рубцами старых шрамов, и послушно вернулась в исходное положение, не сумев подавить всплеск неудержимого любопытства. — Это и тебя тоже касается. Под пристальным взором насторожившейся Айнишах Нуркан прилежно сцепила руки перед собой, не смея возразить желаниям отца, и выжидающе оцепенела в этой привычной позе, нетерпеливо переводя глаза с воина на госпожу. Неожиданно её посетила тревожная мысль о том, что Яхъя вернулся во дворец без Бали и до сих пор ни словом не обмолвился о том, где того носит, что не могло не волновать и нервировать несмотря на все внутренние противоречия. Ей вдруг показалось, что она напрасно теряет время, присутсвуя при этом разговоре, а её брату, возможно, прямо сейчас нужна её помощь. Разыскать его и убедиться, что с ним всё в порядке, сейчас представлялось ей наиболее важным и ценным, чем всё остальное. — Я считаю, мои дети уже достаточно взрослые, чтобы получить возможность проявить себя в одном непростом деле, — тут же перешёл к самому главному Яхъя-бей, даже не пытаясь скрыть сквозившую в тоне твёрдую уверенность в правильности принятого решения. — Именно поэтому я решил, что предстоящая охота станет для них прекрасным шансом показать, чему они научились за несколько лет. Всех троих я беру с собой в лес, и это не обсуждается. — Я тоже поеду? — не выдержала Нуркан, мгновенно просияв от ударившего в голову приятного потрясения, смешанного с радостным предвкушением и ни с чем не сравнимым волнением, едва не лишившим её на мгновение дара речи. С трудом доверяя услышанному, она в нетерпении подалась вперёд, пожирая отца жадным взглядом, и ощутила, как сердце отрадно трепещет в груди, не находя себе места от головокружительного восторга. — Ну разумеется, — словно издалека прозвучал расчётливый голос обратившегося к ней воина, чей взгляд по-прежнему оставался пугающе ледяным и безучастным. — Ты моя дочь, носительница моей крови. Тебя я тоже возьму с собой. — Это исключено! Резкий окрик безжалостно выдернул потонувшую в своих мечтаниях Нуркан из омута сводящей с ума гордости и страстного нетерпения, так что она испуганно дёрнулась и вскинула на Айнишах Султан приправленный немым изумлением взгляд, стараясь не обрушить на неё поток нарастающего гнева прямо на глазах у отца. Яхъя-бей с лёгкостью сумел сохранить присущее ему завидное хладнокровие, однако взор его окрасился тихим предупреждением, словно таким образом он старался удержать супругу на должной дистанции. На одно краткое мгновение, во время которого воздух вокруг Нуркан сделался плотным и колючим от напряжения, в покоях повисло неуютное молчание, смешавшееся с тяжёлым дыханием разъярённой госпожи, внезапно вмиг растерявшей свою былую независимость. В её неприступном взгляде, обращённом на невозмутимого воина, горела всепоглощающая ненависть, и, наблюдая за этой сценой со стороны, Нуркан никогда бы не подумала, что люди, живущие вместе в законном браке и имеющие общих детей, способны испытывать друг к другу столь сильные чувства, хуже которых могло бы оказаться только искреннее желание навредить. — Моя дочь останется со мной, бей, — дрожа от ярости, заявила Айнишах, вставая напротив Нуркан так, что теперь юная госпожа оказалась за её спиной. — Она не воин и не один из твоих приближённых, чтобы заниматься мужскими делами вроде охоты и боевой подготовки, она будущая госпожа. Она моя приемница, а значит, я буду решать, что для неё лучше. Я пытаюсь вырастить из нашей дочери воспитанную и независимую султаншу, а ты в кого пытаешься её превратить? В чудовище? — Матушка! — ахнула Нуркан, увидев, как подобные хищным огням глаза Яхъи-бея превратились в две узкие щёлки, сквозь которые он впился в госпожу испепеляющим взглядом. Настоящий страх ударил в крови, ускоряя пульс, и девушка с пугающим осознанием поймала себя на мысли, что, если она не вмешается и не остановит их обоих, произойдёт нечто ужасное и непоправимое. — Прекратите оба! Почему бы вам сначала не спросить, чего в этой жизни хочу я, а потом уже принимать какие-то решения? — Ты ещё слишком юна и не можешь рассуждать здраво! — жёстко отрезала Айнишах, порывисто оборачиваясь к своей дочери. Её голос на миг запнулся, сделавшись сиплым и сдавленным, однако госпожа быстро совлада с собой, подавив очередной приступ, и властно вскинула голову, сверху вниз окинув дочь непоколебимым взглядом. — Я пытаюсь уберечь тебя от опасностей, сохранить тебе жизнь ради будущего всего Османского государства! Ты никуда не поедешь! — В самом деле, Айнишах-Хюма, — вкрадчиво, словно насмехаясь, протянул Яхъя, делая шаг к супруге, и с каким-то потаённым торжеством посмотрел на смешавшуюся Нуркан, будто видел в ней желанный трофей за недавно выигранную битву. — Почему бы нам не предоставить юной госпоже право самой принять это непростое решение? Ты ведь так хочешь видеть её у власти, верно? Самое время показать, насколько сильно ты ей доверяешь. Почувствовав своё влияние над сложившейся ситуацией, Яхъя-бей тотчас обернул её в свою пользу, в полной мере воспользовавшись предоставленной ему возможностью безнаказанно манипулировать своими подданными. Он прекрасно знал, что Нуркан никогда не выберет спокойную и безмятежную жизнь во дворце, ни за что не предпочтёт её охотничьиму азарту. Айнишах окажется униженной, раздавленной, лишённой своего былого могущества, поскольку будет просто вынуждена считаться с чужим мнением, несмотря на все противоречия уязвлённой гордости. Яхъя-бей был жесток и беспощаден, как к своим врагам, так и к чувствам других людей, и сейчас он ярче всего продемонстрировал это пугающее качество, ловко извратив благие намерения своей супруги до эгоистичного стремления ограничить свободу собственной дочери. Теперь преимущество оказалось на его стороне, и султанша, уже чувствуя ненавистную ей беспомощность, скрепя сердце развернулась к Нуркан, в немом отчаянии смотря на неё таким взглядом, словно на неё была последняя надежда. Чтобы спасти её от позора, юной госпоже следовало бы отказаться от поездки хотя бы ради чистоты достоинства своей матери, однако Нуркан уже много раз видела, как Бали без тени сомнений делает выбор, который принесёт пользу в первую очередь ему самому, так почему она не может проявить такую же стойкость и силу воли во имя своей заветной мечты? Она никогда не хотела быть госпожой, она жаждила сражаться бок о бок со своими братьями, о чём с раннего детства нашёптывала ей текущая по жилам кровь прославленных воинов из рода Малкочоглу. Она чувствовала, что в этом её предназначение, что не напрасно её рука тянется к сабле, а не к этому утомительному вышиванию, что внутри неё бурлит страсть к победам в битвах, а не к власти над всем миром. Она была уверена, что родилась для того, чтобы стать воином. — Хорошо, — спустя несколько угнетающих мгновений вымолвила Айнишах, будто каждое слово давалось ей с трудом. В её взгляде, обращённом на дочь, читалась непрекрытая мольба. — Я позволю моей дочери сделать выбор самостоятельно. Однако он не повлияет на её судьбу, учтите это. Нуркан станет госпожой несмотря ни на что. Сцепив зубы от накатившей на неё досады, Нуркан с усилием проглотила готовый сорваться с языка возмущённый ответ, но всё же вовремя сдержалась, прекрасно понимая, что подобная дерзость может стоить ей права отправиться на охоту. Усмерив частое дыхание одним полноценным вздохом, она решительно расправила плечи, стремясь показать матери, что она уже достойна быть госпожой, хоть и не питает слабости к вышиванию, красивым нарядам и бесцельным прогулкам по саду. Яхъя-бей в ожидании замер, с интересом наблюдая за молодой султаншей, и его глаза уже приютили в себе долю мстительного ликования, поскольку не нужно было обладать даром предвидения, чтобы знать, какой выбор она сделает. — Я поеду на охоту с Яхъёй-беем, матушка, — ровно и как можно более уверенно констатировала Нуркан, стараясь придать своим словам убедительной настойчивости. По осунувшемуся лицу Айнишах смертельной тенью пробежало утомительное разочарование, и она резко отвернулась, пряча исказившую её черты бессильную боль. На какой-то миг Нуркан даже стало жаль свою мать, однако менять решение было уже поздно. Она как будущая госпожа должна быть верна своему слову. — Это моё окончательное решение. — Славно, — удовлетворённо пророкотал Яхъя утробно низким голосом, от одного звучания которого всё внутри Нуркан начинало безудержно вибрировать, отзываясь на импульсы непоколебимой властности, что исходили из его груди. — Я принимаю твой выбор, дочь моя. В ближайшее время мы начнём подготовку. Госпожа, позвольте откланиться. Эта привычная обыденная фраза, адресованная подавленной Айнишах, несмотря на всю свою формальность всё равно предполагала следующий за ней вежливый поклон, однако Яхъя-бей демонстративно опустил эту незначительную, но не менее важную деталь в своём прощании, не удостоив супругу даже лёгким наклоном головы. Госпожа будто и не заметила открытого проявления подобного неуважения, поскольку мысли её были заняты совсем другим, зато Нуркан не смогла сдержать горького выражения в глазах, наблюдая за тем, как непреодолимая пропасть между её родителями становится всё шире с каждым мгновением и ни один из них не стремится остановить этот произвол. Она никогда не видела, чтобы отец и мать разговаривали друг с другом откровенно и понимающе, никогда не замечала должного доверия и любви в их браке, а самое ужасное для неё заключалось в том, что она и её браться выросли в этой атмосфере постоянного угнетения, лютой ненависти и отсутствия всякой поддержки. И если Ахмед пострадал менее других, беспрепятственно пользуясь особенным признанием отца, а она, Нуркан, научилась прятать свои чувства и страхи глубоко внутри себя, не переставая надеяться на лучшее, то на Бали эти бесконечные размолвки отразились ярче всего, кажется, лишив его даже малейшей возможности обрести хоть какое-то счастье. При мысли о брате в голове Нуркан что-то словно стрельнуло, и она обратила выжидающий взор на отца, тем самым остановив его, пока он не ушёл. — А где Бали? — выпалила она, с самым невинным любопытством склонив голову к плечу. В ответ Яхъя-бей лишь пронзительно сверкнул тёмными глазами, и этот жест вышел настолько пугающим и выразительным, что Нуркан невольно смешалась и отвела взгляд, почувствовав неудобство. Тяжёлый взор отца беспощадно прижимал её к земле, вынуждая гнуть шею под натиском внезапно возникшего сожаления, так что по спине скользнул предательский холодок. — Идём со мной, Нуркан, — с потаённой угрозой в голосе велел Яхъя, спрятав руки за спиной. — Поможешь мне всё подготовить. «Он не хочет, чтобы я отправилась на поиски Бали». Однако твёрдому приказному тону отца невозможно было противиться, в особенности спокойно выстоять под прицелом его проницательного взора казалось самым непосильным испытанием, как если бы она выступила совершенно беззащитной против голодного волка, скалящего на неё свои острые клыки. Нервно поёжившись от невольного испуга, Нуркан беспрекословно приблизилась к Яхъе, провожаемая его пристальным вниманием, и молча встала рядом с ним, не забыв предварительно попрощаться с Айнишах глубоким поклоном. Госпожа коротко кивнула, не скрывая сожаления в бездонных глазах, и отвернулась, словно ей невыносимо было смотреть на то, как дочь уходит бок о бок с беем, оставляя её в одиночестве. Внезапно Нуркан ощутила чью-то тёплую тяжёлую ладонь на своём худом плече, что покровительственным жестом сжала выступающую под одеждой кость тонкой ключицы, и инстинктивно вытянулась в струнку, непроизвольно затаив дыхание. Властным движением воин увлёк её за собой, вынуждая сойти с места, и девушке пришлось подчиниться, чтобы не отставать от его широкого шага. Только тогда, когда массивные деревянные двери с мелодичным стуком захлопнулись за её спиной, она украдкой испустила облегчённый вздох, хотя навязчивая тревога за Бали только усилилась, подгоняемая явным нежеланием отца рассказывать, что успело произойти между ними за это время.