***
Ненавязчивая атмосфера мнимой безмятежности с завидным равнодушием оплетала вставшие на её пути бесплотные фигуры безжизненных теней, лишь отдалённо сохранивших в себе прежние черты строгих линий, что помогали отнести их к неподвижным предметам устаревшей деревянной мебели, и с уже знакомой в этом мире непринуждённостью устанавливала опечатанную неогласованным запретом величественную тишину, как бы желая чётко разграничить неустойчивые переходы между жестокой реальностью и соблазнительным сном. Кем-то заботливо вылитый в пространство поток приветливой тьмы, не торопившейся уступать вверенный ей трон царственным особам приближающегося утра, распускал повсюду своих верных приспешников, сотканных из мрака цепных собак, что впивались невидимыми клыками в податливую плоть своих беспомощных жертв, словно грозясь утянуть их в бездну непреодолимого забытья. Даже если им на пути попадалось особенно дерзкое и смелое существо, изъявившее наивное желание избавиться от вездесущего контроля, они не ведали пощады и жалости и с неизменным хладнокровием набрасывались на строптивых наглецов, подвергая их ещё более жестоким пыткам, чем тех, кто безропотно подчинялся неоспаримой воле ночного наваждения. Липкое присутствие чьего-то постороннего внимания становилось всё отчётливее, и по мере того, как беспросветная темнота постепенно разбавлялась иссиня-чёрными оттенками естественного сумрака, это неопровержимое ощущение казалось всё более невесомым и даже обыденным, будто эта невыносимая тяжесть в груди, скрутившая лёгкие тугим комом нарастающей тревоги, всё яснее приобретало свойственные ей черты тоскливого смирения, что уже не казалось таким страшным и недопустимым в условиях вынужденного бездействия. Неподвластное чей-либо воле извечное течение объятых правдободным обманом мгновений, словно подчиняясь чужой прихоти, замедлило свой скоропостижный темп, и ещё способные к жизни, но не привыкшие к резким переменам сердца наивных воздыхателей, видевших божественное очарование даже в отстранённом излиянии лунного света, беспрекословно следовали малейшему сдвигу в укоренившейся системе, кажется, не отдавая себе отчёта в собственной необъяснимой зависимости. Вдоль испещрённых многолетними рубцами и неприметными с первого взгляда трещинами деревянных стен с завораживающей грацией скользил редкий звёздный свет, беспрепятственно проникая в самую сердцевину мёртвой древесины, и оттого исходящее откуда-то извне призрачное сияние неполноценной темноты казалось рождённым из пугающей пустоты, ненастоящим и зыбким, а отражённые окнами струистые лучи предрассветной дымки метко врезались в отпалированную поверхность запылённого стекла и множились на строгие мозаичные фигуры, покрывая собой доступную им площадь мрачного дома. Подёрнутые тусклым серебром заострённые края рассыпанных по комнате в каком-то безукоснительном порядке предметов незримо сливались с плавными линиями стен и хлипкого пола, образуя точённые углы, из-за чего более отчётливо бросался в глаза тот факт, что любая мебель в этом не блещущем роскошью жилище не имела при себе каких-либо излишеств и служила его обитателям исключительно ради удобства и облегчения существования. Подвегнутая жестокому переосмыслению непричастная ни к чему живому ночь добралась и до самых трудно доступных лазеек представшей перед ней несколько убогой комнаты и даже там, под покровом созданного ею же безмолвия, она затаилась в окружении своих верных слуг и невольно стала посторонним наблюдателем, о присутствии которого изведённое тревогой существо вполне догадывалось, но оставалось совершенно равнодушным. Почти болезненное и досаждающее напоминание о разрушенных чьим-то бесцеремонным вмешательством чарах умиротворённого одиночества в очередной раз набросилось на демонстративно оцепеневшую под прицелом чужого пытливого взгляда Марфу Петровну, как бы желая внушить ей несуществующее чувство вины за длительное молчание, однако не привыкшая идти на поводу у собственных противоречий женщина с поразительным равнодушием сносила эти незаслуженные мучения, с завидным терпением реагируя на столь дерзкое внимание. Однако даже для неё, такой сдержанной и непокорной, имелись свои скрытые сдабости: стоило до неприличия откровенному и пристальному взгляду чуть дольше обычного задержаться на её неизменно прямой спине, поддерживающей по-королевски гордую осанку, и как бы невзначай скользнуть вдоль вытянутого в напряжении позвоночника, как всё тело мгновенно ломилось и стонало от внезапно накатившей усталости, а мышцы протестующее изнывали от настигнувшего их эха пережитой боли, особенно ярко и ощутимо отзывавшейся в тех местах, которыми она с силой приложилась о пол, когда героически пыталась защититься. Казавшиеся такими далёкими и нереальными воспоминания о той злополучной ночи, невольной ставшей свидетельницей глубокого раскола между ними, всё никак не хотели отпускать Марфу Петровну, прочно западая в её сознание, так что отныне её постоянно преследовало стойкое ощущение, будто каждая невинная мысль хранит в себе какую-то деталь тех страшных событий, и оттого непрерывные попытки избавиться от него заканчивались провалом и лишь усугубляли и без того шаткое положение её разума. Хотелось обернуться и с вызовом ответить на этот требовательный взор, выжигающий её до тла, но засевшая где-то глубоко глупая гордость мешала даже мельком допустить такое желание. Неизвестно, кому было предназначено первым нарушить эту жестокую игру, призванную лишить их обоих всякого покоя, но затянувшаяся между ними колкая тишина бесстрашно взяла на себя часть ответственности за несостоявшийся разговор, словно решив выступить в роли беспристрастного судьи, что должен помирить двух отторжённых друг от друга родственников. Как бы чувствуя отдалённым участком своего сознания всю абсурдность происходящего, Марфа с потаённым сожалением лелеяла в сердце робкую надежду на то, что когда-нибудь один из них обязательно заговорит, прекращая эту пытку, и раньше, чем её язык обожгло неистовым жаром первых за долгое время слов раскаяния, из темноты до неё донёсся тихий, утробный голос, вдруг с ослепительным сходством напомнив ей убаюкивающий рокот бушующей грозы: — Так и будешь избегать меня, словно чужого? С трудом подавляя непрошенный холод, предательской дрожью растёкшийся где-то в груди, Марфа отточенным движением обернулась на обладателя столь густого и будоражущего тембра и без удивления погрузила свой переполненый разнообразными чувствами взгляд в горящие мутной зеленью глаза напротив, стараясь до последнего сохранить должное самообладание. Однако ничуть не изменившийся в лице суровый воин, похоже, и не преследовал цели вывести её из себя, а наоборот, кажется, стремился проявить покорность и понимание, что не могло не застать её врасплох. Всегда она знала его жёстким и непреклонным, готовым на любые жертвы ради своей семьи, и сейчас, впервые столкнувшись с этим всепоглощающим сожалением в его взоре, вдруг ясно ощутила себя беспомощной. И как ей теперь спокойно смотреть на него и притворяться, будто ничего не произошло? Как избавиться от мерзкой липкости крови на руках, от тошнотворного привкуса стали на языке, от этого ослепляющего ужаса, что до сих осаждал её податливое тело безумным и неподвластным ей самой оцепенением? — Я буду избегать тебя до тех пор, пока не буду уверена, что ты больше не представляешь опасности для меня и моей дочери, — непоколебимо отозвалась Марфа, не заметив, что подсознательно понизила голос, словно опасаясь нарушить какую-то неприкосновенную идиллию бессонной тишины. — Моё доверие к тебе отныне не бесспорно, Кир. Вспомни, ты сделал всё, чтобы я прямо сейчас объявила тебя своим врагом. — Но ты же любишь меня! — внезапно сорвался с места Кир и прежде, чем Марфа успела остановить его, порывисто кинулся ей в ноги, вцепившись пальцами в тонкую ткань платья на её согнутых коленях. Выдержанный в каком-то таинственном величии взгляд с деланным равнодушием спустился по его приниженной позе, как бы распознавая в ней некую слабость, а затем всё с той же неопределённостью уставился в затянутые плотной дымкой окно, за которым преждевременно назревал девственный рассвет. — Люблю. Но это не значит, что я готова спустить тебе с рук такое бесчестие. Ты мог убить её, Кир, или оставить калекой на всю жизнь. Теперь она боится тебя, видишь? Уже вторые сутки она не ночует в доме. На гладком стекле неожиданно затрепетал призрачный след розоватой зари, и Марфа вовремя сощурила один глаз, не позволяя дерзкому свету вывести из равновесия её подпорченное годами зрение. Несмотря на то, что не видела, она чётко представила себе, как Кир обескураженно отводит взгляд, раздумывая над её словами, и, словно в ответ на её мысли, исступленная хватка на одежде ослабла, будто её обладатель засомневался в правильности своих действий. Прерванное молчание между ними возобновилось, утяжеляя неподъёмный груз на сердце Марфы, и естественный страх на Ракиту, чьё состояние не на шутку тревожило сбитую с толку мать, в то же мгновение стал острее, впиваясь в грудь тысячами вражеских стрел, выпущенных одновременно. К своему стыду, Марфа точно не знала, в каких дебрях затерялась её дочь на этот раз, но по каким-то причинам точно знала, что она вернётся, как только свежие раны затянутся, вытеснив всю боль и настороженность. Ей самой хотелось дать молодой целительнице время на смирение, и, хотя она и не надеялась на её скорое воссоедние с Киром, в глубине души она желала, чтобы этот союз состоялся. Ей это нужно было ради защиты, ради спокойствия за единственного ребёнка, чья судьба и без того была полна тяжёлых испытаний. — Прости меня, — глухо и безжизненно проронил Кир, упираясь лбом в острое колено Марфы. — Я готов раскаяться в своём поступке и принять от тебя любое наказание. — Все мы будем в равной степени наказаны за свои грехи в смертный час, — ровным голосом отчеканила Марфа, наконец обращая на воина пронзительный взгляд. На самом деле её сердце разрывалось от сострадания и почти безумного стремления даровать ему своё прощение, однако она неотвратимо понимала, что это больше не в её власти. — А единственная, кто нуждается в твоих извинениях, это Ракита. Я сомневаюсь, что она примет тебя сразу, всё-таки на это нужно время. Не забывай, что ты самым жестоким образом опорочил её честь. Она ещё не скоро сможет это забыть. Впрочем, как и я. — Моя честь тоже пострадала, матушка, — вскинул голову Кир, внезапно вонзив в неё приправленный тлеющими углями неостывшего гнева взор. Не обладай Марфа стойким и сильным характером, эта испепеляющая ненависть, вероятно, достигла бы самого центра её чувствительной души, вызвав вихрь необузданных сомнений. — Я пытался сказать, но ты не пожелала меня слушать. В том, что произошло в ту ночь, виновата и сама Ракита. Она предала меня. В тот день я собственными глазами видел её с другим, с каким-то дерзким броядгой, который явно не отсюда. Да и внешность у него не наша, сразу видно, чужестранец какой-нибудь. А что он позволял себе рядом с Ракитой, ты только представь! Они зашли в реку и плавали там вместе, и её даже не смутило, что он повёл себя настолько откровенно! В одно мгновение, разразившееся в мыслях Марфы подобно громовому раскату, в грудь ей толкнулась неведомая сила, едва не вышибив весь воздух из её лёгких, и тут же целая стихия очередных догадок и подозрений заполнили всё её существо, унося далеко за пределы реальности, туда, где открывались протоки её бесконечных знаний и бессмертных воспоминаний, где ревностно и тщательно оберегались хранимые в недрах её разума тайные смыслы, куда она сама заглядывала не так уж часто, но при этом страшно боялась всё это потерять. Там, под надёжным укрытием минувших чувств и томительных страданий, дребезжали призрачные тени некогда милых ей образов, уже почти забытых, но таких значимых и близких её духу, что оставалось только удивляться, как они ещё не проникли в её душу, не стали с ней одним нераздилимым целым, воссоединившись с какой-то потерянной частью своего незыблемого существования. Эти образы замелькали у неё перед внутренним взором, сменяя один другого, однако среди всей этой беспорядочной суеты с особым рвением выделялся только один, самый далёкий и неуловимый, подобно непостоянному отражению полной луны в резвящейся глади бездонного озера. Скроенная между ними необъяснимо прочная связь окрепла ещё сильнее, становясь почти ощутимой, и всё тянула её в неизвестном направлении, а она с трудом сопротивлялась при том, что уже не раз подавляла в себе это непреодолимое желание сорваться с места и ринуться к источнику своей скрытой силы, что наполняла её кровь новой энергией и словно раскрывала перед ней неизведанные горизонты. Казалось, это чувство потаённой привязанности было с ней всегда, и даже тогда, когда его внушение угасало, она знала, что оно неизменно находится внутри неё, поддерживая, направляя и защищая. И сейчас, когда его могущество достигло своего пика, ей как никогда хотелось столкнуться с ним лицом к лицу, чтобы узнать, что же оно из себя представляет на самом деле. «Кто же ты, мой незримый телохранитель? Каким ты был и каким ты стал теперь? Смогу ли я когда-нибудь тебя отыскать?» — Я полностью разделяю твои опасения, мой смелый воин, — смягчилась Марфа, заставляя себя сохранить притворную непринуждённость. Роковые слова Кира оглушительным эхом раздавались в её ушах, вынуждая захлёбываться разного рода непристойными представлениями о том, что мог сделать этот незнакомец с её единственной дочерью, однако что-то всё же помешало ей потерять голову от испуга, чему она несказанно обрадовалась. — Я чувствую то же самое, но насилием ты не добьёшься справедливости, а уж тем более правды. Подожди, пока Ракита сама захочет тебе всё рассказать. Я уверена, это просто нелепая случайность или какая-то ошибка... — Я устал ждать и мучиться от бесконечных подозрений! — неожиданно свирепо рявкнул Кир, рывком вставая с колен и прижимая Марфу к земле охваченным бешенством взглядом. Та, будто предвидев такой исход, не дрогнула и даже не шевельнулась, ничуть не изменив привычного ей положения тела, хотя разъярённый солдат стоял совсем рядом с ней, и жар его неистового гнева обдавал жгучим огнём её спокойное лицо. — Либо ты приструнишь свою неугомонную дочь, либо я разберусь с этим сам, без твоей помощи. — Что ты собираешься делать? — против воли вырвалось у Марфы, и непонятный страх тисками сжал её сердце, перекрывая доступ к кислороду. — Я найду его и убью, — безжалостно заявил Кир, и в какой-то момент его голос стал похож на звериное рычание, так что она внутренне содрогнулась. — И призову к ответу за свои бесчинства. Будь уверена, после того, как я разберусь с этим проходимцем, всё снова будет как прежде. Мы снова будем счастливы, и Ракита примет моё предложение о свадьбе. Я сделаю всё, чтобы приблизить этот день. Прежде, чем Марфа успела вставить хоть слово, чтобы усмирить взбешённого Кира, он резким движением развернулся, обдав её потоками колеблемого воздуха, и присущим ему широким шагом пересёк короткое расстояние до плотно запертой двери, навалившись на неё плечом и освобождая давлением своего сильного тела хрупкий замок, отчего она с жалобным скрежетом распахнулась, впуская внутрь показавшийся студённым утренний ветер. Невозмутимо оставшись на месте, Марфа непроизвольно вздрогнула, когда застенчивый холодок скользнул ей под одежду, и обречённо проводила удаляющуюся спину воина проницательным взглядом, пока развеянная первыми солнечными лучами дымка не поглотила его широкие плечи, скрывая его от посторонних глаз. Из щуплой женской груди против вырвался глухой усталый вздох выражавший то ли облегчение, то ли неопределённость от состоявшегося разговора, и сведённое напряжением тело мгновенно расслабилось, как только податливое существо перестало ощущать на себе давление чужого взора. Царская осанка чуть сгорбилась, расправленные плечи поникли, а подбородок едва не упал вниз, но Марфа усилием воли заставила себя держать голову прямо, хотя рядом не было никого, кто бы мог стать свидетелем проявленной ею непозволительной слабости. Словно припорошенные свинцовой пылью веки внезапно отяжелели, испытав на себе все последствия долгой бессонной ночи, и она с неожиданным смирением ощутила, что строптивое жаление противиться естественным прихотям измученного сознания куда-то испарилось, будто выглянувшие из-за угла пугливые лучи новорождённого солнца испепелили их вместе с остывшей на траве утренней росой. Раздражённо поморщившись от стрельнувшего в комнату особенно дерзкого потока молочного света, Марфа откинулась спиной на деревянную стену, позволяя исходящей от неё проморзглой сырости пропитать тонкую ткань летнего платья, и в изнеможении прикрыла глаза, беспрекословно покоряясь нахлынувшему на неё непреодолимому стремлению наконец насладиться заслуженным покоем, не потревоженным ничьим непрошенным вторжением и разбавленным лишь ненавязчивой и осторожной перекличкой ранних птиц за окном.***
Конец весны 1516 года, окрестности Семендире Застывшее в зените солнце в причудливом изяществе отбрасывало на иссушенную зноем землю фигурные мозаики пёстрых пятен, и пропущенные сквозь прорехи в искривлённых ветвях деревьев и постоянно шелестящих листьях густые лучи беззастенчиво укладывались в строгой последовательности на чужую стройную спину, приятно пригревая напряжённое тело сквозь податливую ткань лёгкой одежды редкими вкраплениями неподвижного золота. Подавляя непрошенное искушение задержаться под прицелом живительного жара ещё хоть на краткое мгновение, Бали почти с усилием заставил себя сдвинуться с места, как только заметил, что выбранная им жертва, даже не подозревающая о его невидимом присутсвии, продолжила свой бесцельный путь в конце охотничьего отряда, уставившись себе под ноги невидящим взглядом, и с безупречной осторожностью, присущей умелому хищнику, продвинулся вперёд сквозь колючие хитросплетения в своей засаде, бесшумно и неуловимо преследуя уныло бредущую под деревьями грациозную фигурку сестры, не стремящейся проявить хотя бы долю должной настороженности. Странная смесь мрачного удовлетворения и отдалённого разочарования ненавязчиво сопровождала молодого воина на протяжении всего его непростого пути, как бы являя собой истинное отражение его потаённых мыслей, и оттого ему ещё сильнее и отчаянее хотелось прекратить эту глупую игру и перестать скрываться от подавленной Нуркан, несмотря на то, что он даже примерно не представлял, как будет вести себя рядом с ней после произошедшего. Рассеянно плетясь в хвосте отряда, отрезанная от своих товарищей юная охотница была вынуждена задерживаться почти возле каждого дерева, чтобы в очередной раз уже отточенным движением кисти оставить на поверхности сухой коры небрежную царапину от острого кинжала, призванную вывести отряд из лесного плена по той же самой тропе, когда ему надоест петлять в глухой чаще. Питая глубоко искреннее сочувствие к сестре, явно не сильно довольной предоставленной ей честью, Бали всё выжидал подходящего момента, чтобы выйти к ней и наконец спокойно поговорить. Улизнуть из-под носа отца и ослеплённого собственным высокомерием брата ему не составило труда: никто из старших и не подумал следить за первым наследником, предоставив его самому себе, а Яхъя-бей был слишком занят Ахмедом, чтобы обращать внимание на кого-то менее значимого, чем младший сын. Вот уже немало времени юный воин успешно наблюдал за Нуркан из своего импровизированного укрытия, и в любой другой ситуации он бы страшно гордился своими успехами, однако сейчас, под тяжёлым давлением навалившейся на него вины, думать о чём-либо другом, кроме как заслужить прощение, не представлялось возможным. Казалось, солнце нарочно задерживается на пике небосклона, оттягивая наступление заката, а отряд всё не останавливался, продолжая прочёсывать лес в поисках дичи. Особого смысла в этом занятии уже не наблюдалось, поскольку Бали прекрасно было известно, что в полдень всё зверьё прячется в своих норах, спасаясь от зноя, но при этом командир ещё ни разу не отдал приказ повернуть обратно, что свидетельствовало о его твёрдых намерениях. И всё же, некое волнение до сих пор одолевало молодого охотника, так что в какой-то момент он просто не выдержал и рискнул подобраться к Нуркан чуть ближе как раз тогда, когда она словно намеренно замедлила свой шаг, ещё больше отставая от остальных, и с вызывающей резкостью всадила кинжал в дерево напротив, нещадно полоснув лезвием податливую кору. На одно мгновение даже Бали стало неуютно от демонстрации столь явного возмущения, так что он невольно поёжился, представив, как этот самый кинжал вонзается ему в плоть. — Напрасные старания, братец, — раздался внезапно звонкий голос Нуркан, заставив воина постыдно вздрогнуть. — Я давно уже знаю, что ты следишь за мной. Объятое безудержным испугом сердце Бали обречённо ёкнуло, распространяя по телу цепкий холод, и прежде, чем наивная надежда остаться незамеченным успела обуздать его досадное разочарование, более здравое осознание собственного поражения уже вонзилось ему в грудь когтями неотвратимого смирения, как если бы его главный враг на поле боя вдруг приказал ему сдаться. Ещё не до конца поверив в то, что вот так просто был застигнут врасплох своей весёлой и дерзкой сестрой в таком незавидном положении, молодой воин вынудил себя выпрямиться, преодолевая непонятную тяжесть в ногах, и смело выйти навстречу Нуркан, стараясь придать своему потрёпанному виду как можно больше несуществующего достоинства. Впервые столкнувшись так прямо с нескрываемым осуждением в обычно ярких и светлых глазах сестры, Бали готов был провалиться под землю от жгучего стыда, хотя и стремился до последнего сохранять остатки притупившегося мужества. Многочисленные проклятья вертелись у него на языке, пока он, превозмогая стоны глубоко уязвлённой гордости, послушно вышагивал к ней по одной линии и едва успел подавить внутри неуместное желание опустить глаза. Больших усилий ему стоило оставаться невозмутимым и в то же время открытым к общению, однако испепеляющий устланный толстым слоем ледяных глыб взор Нуркан яснее всяких слов напоминал ему, что разговор предстоит не из лёгких. — Не уходи, — сразу предупредил её Бали, заметив неуловимый порыв со стороны явно обиженной девушки. — Я всё объясню. — Не стоит, — жёстко отрезала Нуркан, вмзметнув руку в осаждающем жесте. Словно повинуясь скрытому за ним сигналу, воин замер на месте, почувствовав, как метающие молнии глаза сестры пригвоздили его к земле. Её голос звучал холодно и бесстрастно, в тоне слышались стальные нотки неприязни к неповиновению, и внезапно обескураженный Бали поймал себя на совсем не утешающей мысли, что на поле боя она была бы прекрасным командиром. Обдумал свои мимолётные убеждения и тут же отбросил их прочь. Командиром? Разве может будущая госпожа обладать качествами настоящего воина? «Может, если эта госпожа из рода Малкочоглу». — Что бы ты ни сказал, тебе здесь не место. Тебя не должно здесь быть. Твоё место рядом с отцом, и только. — С чего ты так решила? — невинно поинтересовался Бали, осмелившись придать своему голосу нарочито небрежную окраску явной предвзятости. — Как видишь, я сейчас здесь, и никто мне не помешает поговорить с тобой. Даже если ты позовёшь отца, я уйду только тогда, когда ты выслушаешь меня. — Жизнь тебя ничему не учит, мой милый братец, — с сочувствием покачала головой Нуркан, с намёком на жалость заглядывая ему в глаза. Этого оказалось достаточно, чтобы всё внутри юного охотника воспылало уничтожающим жаром, а сердце скрутило необъяснимым спазмом болезненного гнева. — Когда же ты поймёшь, что не всегда имеешь право поступать так, как тебе вздумается? Сегодня ты ослушался прямого приказа старшего бея, и он отругал тебя у всех на глазах. Теперь ты сознательно сбежал от него, и мне даже страшно представить, какое наказание тебя ждёт, если ты не образумишься! Чего ты добиваешься? Отец спустя столько времени снова обратил на тебя свой взор, великодушно позволил тебе быть рядом, а ты сбежал! — Великодушно? — не сдержал язвительной усмешки Бали, раздражённо передёрнув плечами. — Это, по-твоему, называется великодушием? Похоже, ты не сильно рада, что я пришёл сюда. В объятых стихийной яростью мглистых глазах Нуркан пугливой птицей вспархнуло знакомое удивление, и казавшийся неприступным лёд на их поверхности постепенно растаял, пробуждая в глубине нечто, отдалённо похожее на трогательное понимание. Всё невыносимое напряжение вдруг разом куда-то рассеялось, снисходительно ослабляя неподвижную хватку тревоги на горле Бали, и он наконец смог вздохнуть спокойно, с немалым облегчением ощутив доступ к кислороду. Несколько мгновений они умиротворённо молчали, словно давая друг другу время насладиться восстановившейся тишиной, а затем Нуркан примирительно шагнула к нему, с участием улыбнувшись, и положила руку на плечо, отдавая своё бесценное тепло и не менее ценную поддержку через это обычное прикосновение. Не зная, как выразить ей своё признание, Бали лишь чуть дёрнул уголком рта и смягчил свой упрямый взгляд, давая понять, что не ищет ссоры. Какие бы отношения у него не складывались с отцом, сестра не имела к этому ни малейшего отношения, поэтому он строго запретил себе вымещать на ней свою злость. В конце концов, она пострадала из-за его глупой гордыни, а значит, чувствует тоже самое, что и он, и это нельзя оставлять без внимания. — Почему ты пришёл за мной? — сдержанно поинтересовалась Нуркан, однако в глазах её уже не было пустого равнодушия и отчуждённости. Приятно удивлённый Бали позволил себе на мгновение расслабиться, вновь ощутив стремление к взаимоотношению с её стороны. — Тебе оказали такую честь, такой уникальный шанс подкинула тебе судьба, а ты добровольно его упускаешь! Разве ты не этого хотел? — Хотел, — нехотя признался молодой воин, смущённо отводя взгляд. Несколько наивные мечты о признании отца, с самого детства ставшие главным ориентиром в его жизни, теперь показались ему настолько далёкими и неисполнимыми, что он невольно сам изумился, как в его неподготовленном детстком сознании могли размножиться такие протворечивые мысли. — Но теперь не уверен, что это по-прежнему для меня важно. — Как ты можешь так говорить?! — ошеломлённо ахнула Нуркан, потрясённо отшатнувшись. В то же мгновение она схватила брата за щуплые плечи, рывком притягивая его к себе, и настойчиво встряхнула, словно хотела убедиться, что он по-прежнему в своём уме. — Немедленно возвращайся, не то у тебя будут неприятности! Я уж как-нибудь переживу это унижение. — Я не уйду, — твёрдо заявил Бали, чуть опустив глаза, чтобы найти мечущийся в растерянности взор сестры непоколебимым взглядом. Неожиданно для самого себя он заметил, что стал немного выше неё, хотя ещё совсем недавно они могли спокойно смотреть друг другу в глаза на одном уровне. — Это в высшей степени несправедливо. Мы оба виноваты, а значит, должны понести наказание двоём. К тому же, ты для меня важнее чьего бы то ни было признания. Ты часть меня, без которой я не могу прожить ни мгновения. Если такова цена за право быть с тобой, я готов её заплатить. Несколько мгновений Нуркан молча изучала неприступного Бали долгим взглядом, словно взвешивая количество откровенной лести в его словах, и только тогда, когда у него под одеждой уже зазмеился лёгкий холодок необъяснимой тревоги, она наконец отступила, покорно прикрывая веки. Внезапно она показалась юному воину такой разбитой и уставшей, что ему немедленно захотелось её обнять, однако он не рискнул даже притронуться к сестре, испугавшись разрушить её и без того хрупкое равновесие. По неизвестной ему причине её недоступные мысли путешествовали в пространстве где-то далеко за пределами его понимания и словно не стремились возвращаться в реальность, пытаясь сохранить какую-то непристойную тайну, а ему снова не хватило смелости, чтобы вот так бесцеремонно вторгнуться в её личные границы, с недавних пор вдруг ставшие более чёткими и ощутимыми, будто зыбкая линия её доверия укоренилась в каком-то неопровержимом положении. Осознавая, что тонкая нить взаимосвязи между ними начинает неумолимо исчезать, Бали не удержался и привлёк к себе угасающее внимание девушки непринуждённым касанием до плеча, почувствовав, как её стройное тело всколыхнулось, перехватил поползновения текучего разума. — Я знаю, ты хотел бы извиниться, — как ни в чём не бывало произнесла Нуркан, словно продолжая недавно прерванный разговор. — Но, уверяю тебя, это лишнее. Я уже не сержусь на тебя и зла не держу. В твоих извинениях сейчас нуждается кое-кто другой, и я надеюсь, ты знаешь, о ком идёт речь. Признай, что ты поступил несправедливо по отношению к ним всем и переступи, наконец, через свою гордость. Попроси прощения. — Не думаю, что после такого они вообще захотят меня видеть, — глухим голосом отозвался Бали, привычно поморщившись при упоминании своего бесславного провала в роли независимого лидера. Стоило неутешительным мыслям об этом вновь воровато прокрасться в его разум, щекотливо вороча в памяти неугомонный голос всевидящей совести, как неприятное чувство вины полоснуло его по сердцу болезненным ущемлением, в очередной раз пробуждая в нём ненадолго уснушее желание во что бы то ни стало наладить испортившиеся отношения со своими новыми товарищами, чьё самолюбие однозначно потерпело куда большие унижения, чем он мог себе представить. Никогда ещё ему не приходилось испытывать это тяжёлое ощущение неуплаченного долга, и теперь, когда вся серьёзность навалившейся на него ответственности подверглась совершенно иному осознанию в его голове, он неожиданно с пугающей ясностью обнаружил, что действительно жаждит всем своим существом исправить эту ошибку. — Иди к ним, — вместо слов утешения или напрасных заверений кивнула ему Нуркан, призрачно улыбнувшись, что невероятным образом успокоило его сильнее, чем вполне ожидаемая поддержка. — Не надо больше убегать. Они начнут ценить тебя намного больше, чем сейчас, если ты встретишься с ними по доброй воле, поверь мне. Иди. Не бойся, я не пропаду. Прежде, чем Бали опомнился и попытался возобновить беседу, Нуркан уже отвернулась, давая понять, что высказала своё последнее слово. Теперь далёкие глубины её затуманенного странным выражением взгляда, успевшим всколыхнуться в уголках её бездонных очей, навсегда остались для него неопознанными и утерянными, и от этого ему почему-то сделалось тоскливо и одиноко. Хотя сестра не стремилась его прогнать или наказать таким жестоким образом за проступок, в душе он прекрасно понимал, что на данный момент она не готова к их настоящему примирению, и снова мощная волна взбунтовавшихся противоречий ударила ему в кровь, а внутри поднялся пронзительный крик никогда не умолкающего голоса грядущих перемен. Какой-то неблизкой частью своего сознания молодой воин ещё продолжал отчаянно цепляться за уже знакомые ему доводы и убеждения, всегда казавшиеся ему чем-то вечным и неотделимым от него самого, в то время как другая его часть уже смирилась с очередной маленькой потерей, даже не стараясь отыскать оправдания или подвоха. Вновь освободившись от прижимающего к земле непоссильного груза, Бали с некоторой лёгкостью и приятным опустошением на сердце покинул Нуркан, вежливо оставив её наедине с её мрачными мыслями, что явно не давали ей покоя. Остальной отряд он нашёл за соседними деревьями, расположенным на укромной полянке для привала, и с окрепшей решительностью огляделся, с потаённым волнением выискивая жадным взглядом выделяющуюся группку одинаково высоких и складных силуэтов своих товарищей и неустанно молясь, чтобы каждый из них оказался на месте. Алые реки позднего заката давно уже вышли из своих берегов, грозясь затопить приснувший в сумерках лес кровавыми озёрами раскалённой бронзы, и медленно наступающая на уставших путников дикая ночь уже дышала каждому из них в открытый затылок, неся с собой утончённые ароматы летней прохлады. Среди перемещающихся по воздуху в скорбном молчании лёгких теней отчётливо выделялись неподвижные точённые фигуры отдыхающих охотников, скроенные из плоти и крови, и тут же лихорадочный взгляд сам собой переметнулся в сторону какого-то резкого движения, привлечённый веющей оттуда атмосферой дружелюбной и расслабленной беседы. Вовремя подавив в себе скромный порыв ликования, Бали не стал медлить больше ни секунды, упрямо не замечая взявшегося из ниоткуда волнения, сковавшего мышцы неуклюжим оцепенением. По мере того, как фигуры росли у него на глазах, постепенно приобретая присущие каждой из них неповторимые черты его товарищей, по которым он тут же мог определить, кто из них кто, поверхностная тревога усилилась, едва не бросая его в панику, однако отступать было поздно: последние обрывки сговорчивых теней, служивших ему единственным укрытием от их ослабленных сумерками взглядов, взметнулись в разные стороны, и ему под ноги упали отблески вытягивающегося в струнку из своей темницы небольшого костра, вокруг которого в независимой последовательности расположились молодые воины, все как один обратившие на него удивлённые взоры. Сплошь затемнённые глаза каждого из них заискивающе сверкали и переливались безмятежными оттенками жидкого золота в сиянии необузданного огня, и от этой незамысловатой игры света и тени враждебное и недоверчивое выражение на их поверхности выглядело более щадящим и безболезненным, чем было на самом деле. Внутренне отругав себя за собственное малодушие, Бали заставил себя выдержать справедливое осуждение в глазах сверстников, и со всем достоинством выстоял против метких стрел ринувшейся на него со всех сторон потаённой неприязни, каждой клеточкой своего подтянутого тела ощущая всю остроту и отчуждённость этих импульсов, впивающихся в его плоть. Самым невыносимым оказался для него подёрнутый тихим гневом взор неизменно молчаливого Тугрула, поэтому он старался лишний раз не пересекаться с ним, опасаясь, что в его присутсвии выкинет какую-нибудь глупость. — Зачем ты пришёл сюда? – резко и с непрекрытым презрением бросил Эрдоган, вызывающе вскинув подбородок, чем вновь заработал многозначительный взгляд со стороны старшего брата Серхата. — Мы тебе не рады. Иди своей дорогой, пока не нарвался на неприятности! — Я пришёл, чтобы извиниться, — тут же начал защищаться Бали, силясь придать своему голосу больше властной уверенности. — Я признаю, что совершил ошибку, и прошу у вас всех прощения. Возможно, это ничего не исправит и не изменит вашего отношения ко мне, но знайте, что я был бы рад когда-нибудь снова стать вашим лидером. Я столько мог бы сделать для вас, вы даже представить не можете, какой силой я смогу обладать уже совсем скоро. Однако любая сила, как и любая власть, ничего не стоит, если у неё нет последователей. С вашей помощью я добился бы всего, чего только пожелаю, и каждому из вас я принёс бы славу. Рядом со мной вы ни в чём не будете нуждаться, клянусь вам, и ни о чём не пожалеете. С робкой надеждой, не имеющей, однако, никаких оснований для существования, Бали по-очереди заглянул в глаза каждому воину, желая разглядеть в них хотя бы зыбкий намёк на понимание или разгорающийся интерес. Возможно, он не обладал нужной ему способностью переманивать людей на свою сторону, но почему-то ему казалось, что он пообещал им ровно столько, сколько было необходимо, чтобы отодвинуть их ненависть на задний план и заострить внимание на взаимной выгоде от сотрудничества. Разве не на эти сладкие речи ведутся большинство знатных господ и чиновников, когда их заставляют что-то делать против их воли? Разве не за этим они рискуют своей жизнью, добиваются побед и клянутся в бескорыстной верности? Почему же тогда эти же слова не творят таких чудес с его ровесниками? Почему, сколько бы он не вглядывался им в глаза, он не может найти там самого главного, свидетельствующего о той самой беззаветной преданности, о готовности отдать свою жизнь во имя святого долга? Постепенно утопая в охватившей его слепой растерянности, Бали едва не сошёл с ума он вонзившегося ему в лицо непроницаемого взора, такого ледяного и беспощадного, что незащищённая одеждой кожа покрылась мертвенным ознобом несмотря на разгар весеннего сезона. Тяжело сглотнув вставший поперёк горла вязкий ком нарастающего волнения, юный воин вынудил себя повернуться и встретиться один на один с непроницаемым обладателем столь цепляющего взгляда, чувствуя, как внутри всё холодеет, а ноги наливаются свинцовым грузом. За неимением возможности пошевелиться ему пришлось оставаться на месте, едва не теряя сознание от нависшей сверху тучи напряжённого молчания, ровно до тех пор, пока его безжалостный мучитель не удовлетворился в полной мере его неустойчивым состоянием и великодушно не взял на себя инициативу прервать им же установленную тишину, как бы давая своей жертве время прийти в себя. — Среди нас нет тех, кто бы отличался от другого более острым умом, более отважным сердцем или более искренней преданностью, сын наместника Семендире, — пугающе тихим и ровным голосом заговорил Тугрул, выступая из тени. Стыдливые блики огня с долей нарочитой аккуратности взбежали вверх по стройной линии его статной осанки, позволяя невооружённому глазу во всех подробностях рассмотреть представшую перед ним редкую красоту, и остались неподвижно покоиться на гладкой поверхности выдающихся рельефов его фигуры, будто специально созданной для чужого любования. Словно заворожённый Бали приковал к подростку невидящий взгляд, внимательно прислушиваясь к его словам, и незаметно для себя расслабился, ясно почувствовав, что прежняя атмосфера былого неприятия испарилась и витающее в воздухе всеобщее отчуждения сменилось ни к чему не обязывающим, но таким влиятельным желанием помочь, что ему даже показалось, что он находится в кругу близких друзей. — Качества любого из нас дополняют друг друга, превращаясь в непобедимую силу, мы учимся друг у друга поддержке, взаимопомощи и милосердию. Не существует каждого из нас по отдельности, поскольку мы единое целое. Мы одной крови, и наш путь неиделим. Если ты хочешь когда-нибудь стать частью этого целого, тебе придётся забыть о самолюбии, гордыни и жажде власти. Только воины, в которых отсутствуют все эти пороки, способны стать настоящими лидерами. Неотдалимой и незаменимой частью тех, кто доверил ему свои жизни. «Мы единое целое. Наш путь не делим. Мы. Мы. Мы!» — Я всё понял, — покорно кивнул Бали, с искренней признательностью склоняя голову перед Тугрулом. Ему оставалось только восхищаться удивительной мудростью и рассудительностью этого охотника, такого же молодого, как и он сам, но уже набравшегося какого-то опыта, который теперь оказывает ему бесценную услугу. Чувствуя, как в груди, где ещё совсем недавно царил адский холод, блаженным теплом разливается непередаваемая благодарность, юный воин обвёл стоящих перед ним ровесников решительным взглядом, но уже без прежней мольбы, а с твёрдостью и открытостью, демонстрируя тем самым своё доверие. — Ты совершенно прав, Тугрул, я согласен с каждым твоим словом. Это была моя вина, моя ошибка, но я обещаю, что постараюсь её исправить. Но я не смогу без вашей помощи. Если я... Если мы будем вместе, станем единым целым, никто в этом мире не сможет дать нам отпор. Я клянусь вам, воины, что всегда буду рядом с вами и в горе, и в радости, и не быть мне воином, если я сверну с намеченного пути! Вы пойдёте за мной, когда я вас призову? Вы будете рядом, когда придёт время? — Мы будем рядом, Малкочоглу Бали, сын Малкчоглу Яхъи-бея, — с готовностью пробасил Тугрул и резким движением ударил себя в грудь кулаком напротив сердца, так что отравленный дымом воздух всколыхнулся от вырвавшегося из его лёгких непроизвольно вздоха. Остальные его товарищи одновременно повторили этот жест, с новым уважением и хрупким доверием посмотрев на него, и Бали приосанился, ощутив за своей спиной незнакомую прежде силу. Она наполнила его кровь неугасающим жаром, заряжая энергией всё его тело до кончиков пальцев, и тут же уверенность внутри него расправила помятые крылья, ожившей птицей благоговения и гордости забившись в его душе. Сейчас он точно не знал, на что похожи эти непередаваемые ощущения, но это не мешало ему признать в себе неудержимое желание испытывать их вновь и вновь, пока бьётся его отважное сердце. — Отныне ты можешь рассчитывать на нашу поддержку в любом деле, помогать тебе — отныне и навсегда наш священный долг. «На что похоже это ослепляющее счастье, когда я вижу их горящие преданностью глаза, направленные мне в душу бесстрашные взоры, расправленные в готовности плечи и источающие бессмертный огонь веры храбрые сердца? К каждому из них я ощущаю особую привязанность, с каждым из них мне хочется быть рядом, мне хочется стать частью общего дела и оправдать их доверие. В этот день мы сплотились, стали единым целым, но так ли лёгок путь к совершенству, как представляется мне в отблеске горящего костра, под покровом летней ночи, в последний день минувшей весны? Конечно, нет, ведь это только начало. Начало чего-то нового, начало неминуемых перемен. Неужели и какая-то часть меня подвержена этим переменам? Если так, то кем я стану в самом конце? Какова будет моя следующая цель?»