***
Каждый новый вздох, вопреки желанию оцепневшего сердца беспрепятственно наполняющий лёгкие новой порцией острых осколков дребежащего в сыром воздухе раннего мороза, с течением бесконечно растянутых мгновений бесплодных ожиданий превратился в настоящую пытку и с некоторым опозданием раздвигал податливые рёбра в попытке насытить упрямое существо необходимым кислородом, словно равнодушный к своему состоянию обладатель столь впечатляющей бесстрастности намеренно притуплял в себе присущие ему от рождения инстинкты, делая всё возможное, чтобы лишить себя возможности наслаждаться всеми прелестями своего невероятного, но теперь такого тягостного и бесполезного существования. Равномерно опускающиеся на дно трепещущей груди невесомые потоки обжигающей прохлады внезапно приобрели несвойственную им удушливую тяжесть, свинцовой пылью оседая во всех её неприметных уголках, и изнутри подвижные стенки грудной клетки будто разъедало едкими парами проскользнувшего вместе с ветром смертельного яда, отчего хотелось немедленно избавиться от распирающих внутренности болезненных спазмов, что распространяли по измождённым мышцам обманчивые импульсы ложного расслабления. Предательски соблазнительный шёпот прокравшейся в сознание нежной усталости с убаюкивающим шелестом раздавался в ушах подобно гипонтизирующиму напеву, и от накатившего вслед за небывалым спокойствием непрошенного наслаждения вдоль неизменно прямого позвоночника ласковыми поглаживаниями спустилась тёплая волна воображаемого умиротворения, вынуждая скованное напряжением тело покорно отзываться на требования изнурённого разума, всеми силами пытающегося склонить непокорное создание в долгожданный исцеляющий сон. Однако стоило пленительному порыву нахлынувшего наваждения в полной мере завладеть уязвимыми мыслями своей сломленной жертвы, как другая непреодолимо сокрушительная сила, располагающая куда более значимым влиянием, безжалостно выталкивала прочь опьяняющие образы правдоподобной иллюзии и бесцеремонно выдёргивала опасно балансирующую на грани между притягательной пустотой и неприютной реальностью сущность измученного воина из цепких лап желанного забвения, в который раз возвращая его плывущее сознание в не менее суровую действительность. Почти мгновенно после своеобразного и не особо долгожданного пробуждения приходилось снова тратить оставшиеся силы на то, чтобы поддерживать нормальный ток циркулирующей по венам жизни и убеждать затуманенный истощением и невыносимой тревогой разум продержаться ещё немного, однако совсем скоро становилось очевидно, что все эти старания едва ли не напрасны, поскольку каждая клеточка изведённого непрерывным напряжением тела отчаянно умоляла об отдыхе, в то время как в мыслях не проскальзывало даже намёка на усталость. Все эти бесконечные метания между сном и реальностью уже порядком утомили и без того лишённое энергии существо, так что оно едва ли не торопилось добровольно отдаться в руки подстерегающей его смерти, не взирая на то, что подобная слабость была совсем не привычна и не допустима для его сдержанной и стойкой натуры, чья хвалённая независимость подверглась по истине тяжёлым испытаниям. Навеянная устоявшейся вокруг мрачной атмосферой безысходности и исступлённых ожиданий странная отчуждённость впервые не настораживала и не вселяла ни капли должного страха, заполняя собой все мысли и чувства погружённого в некий транс Бали-бея, и учтиво обвивала его подтянутый стан и поникшие плечи, не встречая даже отдалённого подобия ожидаемого сопротивления. Казалось, всё то, что прежде делало бесстрашного воина решительным и неизменно готовым к любым неожиданностям противоречивой судьбы, вдруг куда-то невосполнимо исчезло или безнадёжно умерло вместе с догарающей в его сердце одинокой свечой некогда могущественной и несгибаемой веры, оставив после себя лишь безликую призрачную тень его прежнего, в бездушной оболочке которой ещё трепещет слабое подобие жизни. Отрезанный от внешнего мира и будто потерянный среди извилистых лабиринтов собственных сомнений, он не замечал, как кипит вокруг него чужая энергия, как рассеивается в пространстве мгновение за мгновением бесконечное время, словно нарочно обходя его стороной, с каким возмутительным превосходством оно подтачивает изнутри его несгибаемую уверенность, неотвратимо ускользая от его расшатанного внимания. Здесь, в этом пропитанном бесконтрольными страхами и слепым отчаянием месте, ни одна светлая и обнадёживающая мысль не могла продержаться дольше, чем жалкую долю ничтожной секунды, прежде чем её беспощадно поглотит витающий повсюду смрадный дух притаившейся во тьме смерти, чьи острые клыки уже застыли в нескольких шагах от ослабленного терзаниями и болью существа, так неосмотрительно забывшегося тревожным беспробудным забытьём. Словно охраняя неподвижно лежащее перед ним вытянутое тело спящей сестры от кровожадных притязаний ненасытного возмездия, Бали-бей не мог заставить себя отвести от неё немигающий взгляд, как зачарованный наблюдая за поверхностным трепетом впалой груди, небрежно прикрытой краями распахнутой рубашки, за ритмичным темпом движимых вдыхаемым воздухом рёбер, болезненно впирающих сквозь испачканную кровью ткань, за едва заметным движением глаз под колеблющимися веками, что выдавало её взволнованное состояние и ясно свидетельствовало о том, что даже во сне раненой не удалось обрести спасение от мучительной боли. Чувствительные мышцы её осунувшегося лица то и дело тревожно дёргались, наглядно демонстрируя её молчаливые страдания, а с пересохших губ время от времени слетал приглушённый стон, так что весь её милый образ искажался напряжением и невыразимыми терзаниями, вгоняя Бали-бея в ощущение жалкой беспомощности, едва не вынуждающее его проливать горькие слёзы слепого отчаяния над телом сестры, страстно умоляя Аллаха сохранить ей жизнь. Казалось, последние капли её сил исступлённо бились где-то на поверхности, отважно сражаясь за каждый вымученный вдох, и в такие ужасающие моменты успокаивало только одно: воинственной девушке уже не грозила смерть от потери крови — умелая Ракита прекрасно выполнила свою работу, вовремя остановив кровотечение, и теперь подтянутый бок раненой был туго перевязан чистой тканью, препятствуя зияющим краям глубокой царапины снова открыться, и теперь всё остальное зависело лишь от самой Нуркан, от непреклонного могущества её боевого духа, и Бали-бей нисколько не сомневался, что и в этой тяжёлой битве она одержит победу. И всё равно, при всей своей убеждённости, воин не мог с тихим сердцем смотреть на свою сестру, совершенно беззащитную и сломленную ужасными болями, но такую же упрямую и строптивую, не побоявшуюся бросить вызов самой смерти. Щемящая гордость, смешанная с безумным страхом за отважную воительницу, вынуждала всё его существо захлёбываться невыразимым сожалением, с языка вот-вот стремились сорваться горькие слова признания и скорбных извинений, однако бывший бей мысленно приказал себе быть сильным ради неё, как она того и достойна. Давящая на плечи зыбкая тишина беспристрастно укрывалась в тёмных углах ветхой хижины, распространяя по деревянной поверхности хлипких стен и прогнивших половиц невидимые нити навязчивой тревоги, и мастерски наводняла впечатлительный разум непрошенными иллюзиями, рождая в глубине своих обманчиво дружелюбных чертог призраки потусторонних голосов, тени душераздирающих криков, что бросали тело в цепкий озноб, и дребежащее где-то в недоступной вышине пронзительное эхо чьих-то яростных слов, будто спёртый воздух был насквозь пропитан чужими страданиями тех, кто в последний раз находил пристанище в этих сырых стенах. Чувствуя себя запертым в железной клетке собственных противоречий и дурных предчувствий, Бали-бей и представить не мог, что в этом мрачном холодном месте вообще может произойти хоть что-то обнадёживающее и радостное, однако на этот раз он жестоко ошибся: всего через несколько часов, в течение которых он не отходил от постели сестры, его остекленевший и уже ставший несколько расплывчатым взгляд мельком уловил какое-то другое, более оживлённое движение в состоянии Нуркан, отчего его сердце безудержно подпрыгнуло и робко затрепетало, страшась спугнуть нахлынувшее наваждение. Затаив дыхание, он поддался вперёд, мгновенно позабыв о своей недавней усталости, и с пристальным вниманием приковал к каждому участку истощённого тела жадный взор, стремясь выхватить среди мертвенного оцепенения новые признаки пробуждающейся жизни, и его томительные ожидания оказались не напрасны. Спустя мгновение, растянувшееся для него на целую вечность, веки Нуркан пришли в лихорадочное колебание, реагируя на какой-то неведомый сигнал, натянутые мышцы лица, собравшиеся в глубокие складки ранних морщин, непроизвольно дёрнулись, отражая совершенно новую эмоцию, а затем, к величайшему облегчению взволнованного воина, из приятного полумрака пустынной комнаты на него с вполне осознанным непониманием уставились отливающие тусклым серебром мутные глаза пробудившейся сестры, чьё потерянное и отстранённое выражение постепенно сменялось более прояснённым и отрезвляющим по мере того, как со всех сторон на неё обрушивались порции обрывочных воспоминаний. Не в силах передать переполнявшее его безумное счастье, Бали-бей порывисто прильнул к изголовью её кровати, желая оказаться как можно ближе к родному существу, и судорожно сжал безжизненную ледяную руку девушки в своих пальцах, словно стараясь успокоить её. В затянутом смертельной усталостью блеклом взгляде медленно приходящей в себя Нуркан отчётливо сквозило лёгкое замешательство, и то, с каким знакомым и выразительным презрением этот расфокусированный взгляд перемещался по внутреннему убранству убогой хижины, цепляясь к каждой детали, сильнее всяких слов убедило воина, что девушка точно идёт на поправку. — Где это мы?.. — хриплым от долгого молчания голосом осведомилась Нуркан, прилагая немало усилий, чтобы выдавить из себя эту короткую фразу. Охваченное возвышенным восторгом сердце Бали-бея едва не выскочило из груди при виде того, как угрожающе напрягается её раненый бок во время разговора, поэтому он мысленно пообещал себе не утомлять ослабевшую девушку слишком длительным общением. — Не бойся, — поспешил успокоить её воин, мягко поглаживая тонкую ладонь сестры в попытке предупредить напрасное волнение. — Это моё временное убежище, я живу здесь с тех пор, как покинул лагерь Степных Орлов. Янычары уже далеко отсюда, в этом месте мы в безопасности. — Шакалы, да как они посмели поднять на меня саблю, — свирепым шёпотом прорычала Нуркан сквозь стиснутые зубы и неожиданно попыталась подняться, мгновенно зашипев от усилившейся боли в потревоженной ране. — Всех уничтожу... Поднимать оружие на мою семью... — Тише, тебе нельзя вставать, — мгновенно всполошился Бали-бей и настойчивым, но бережным давлением на худое плечо заставил неугомонную девушку опуститься обратно. Повисшие в воздухе презрительные проклятья до сих пор пульсировали в его ушах, прочно переплетаясь с его рассеянными мыслями, и он в неверии уставился на сестру, силясь осознать услышанное. — Ты очень устала, отдохни немного. Если тебе что-то понадобится, только скажи. Внезапно прижатая к чужому телу ладонь ощутила неожиданно сильное сопротивление, совершенно не свойственное для умирающего от ран существа, и прежде, чем Бали-бей успел почувствовать неладное, чьи-то цепкие пальцы неистово схватили его за рубашку на груди, грубым рывком вынуждая склониться над постелью, и обездвижили в таком неудобном положении, не давая отстраниться. Неконтролируемый всплеск откровенного замешательства помешал воину воспротивиться столь вызывающему поведению со стороны Нуркан, однако всё его тело почти мгновенно сковало непреодолимым оцепенением, как только чуткого уха коснулся неровный ритм лихорадочных прерывистых вздохов, а ранимый рубец на щеке обожгло близкими потоками горячего исступлённого дыхания, так что по спине мгновенно прокатилась волна исходящей от неё непримиримой ненависти. Неосознанно он впился ногтями в её хрупкое плечо, отчаянно борясь с необъяснимым потрясением, и с замиранием сердца обратил на сестру вопросительный взгляд, надеясь, что тот не отражает с безупречной точностью малейшую постыдную деталь в его поддёрнутых замешательством глазах. — Я говорила тебе, бей, я с самого начала тебя предупреждала, — сбивчивым шёпотом зачастила Нуркан, испытующе прожигая Бали-бея своим одержимым взором, от которого тот невольно поёжился. — Они пришли за тобой. Они ищут тебя, они жаждят твоей крови! Теперь ничто их не остановит, только твоя мучительная смерть! Посмотри, что они сделали со мной. И так будет с каждым, кто попытается тебя защитить. Ты никому не можешь верить, никому, даже самому себе. — Как ты узнала? — прямо спросил Бали-бей спокойным голосом, на миг подивившись собственному хладнокровию. Если пропитанные страшной истиной слова сестры и задели какие-то чувствительные струны в его душе, то их жалкий звон всё равно не был различим за плотной завесой обуявшего его подозрения. — Нас предали, — со смесью отвращения и разочарования сплюнула Нуркан, немного отклоняясь, но потом с неожиданной силой встряхнула воина, вновь вплотную приблизившись к его лицу. — Тот, кому я больше всего доверяла, продал доверие моего брата за горстку золотых. Они готовы щедро заплатить каждому, кто выдаёт хоть какие-то сведения о тебе, и в этот раз им повезло столкнуться с правильным человеком. Если бы мы вовремя не сбежали, чтобы предупредить тебя, они бы нашли тебя и тут же растерзали! — Ты говоришь об Осоке, верно? — с внезапной ясностью осознал Бали-бей, и тут же ощутил, как что-то холодное и тяжёлое с сокрушительным грохотом падает на дно его груди, вышибая весь воздух и заполняя лёгкие непробиваемым льдом бессильного гнева. И как он раньше об этом не догадался? — Но если он только выдал им моё местоположение, кто, в таком случае, оповестил их о том, что я жив? Никто, кроме тебя, знать не знает, кто я такой на самом деле. Сверкающие нездоровым блеском глаза Нуркан заволокло непроглядной тьмой мрачного подозрения, однако на этот раз она не нашлась с ответом, что ничуть не удивило Бали-бея, и без того уже поймавшего в мыслях поверхностное воспоминание о другом имени, разъярённый обладатель которого в пылу гнева и слепого отчаяния старательно проклянал его и весьма правдободно обещал воплотить в жизнь свою угрозу аккурат как раз за несколько недель до того, как в лес нагрянула первая волна вооружённых янычар. С поразительной чёткостью перед ним во всех подробностях предстала картина того жаркого летнего дня, когда во время охоты беспечный воин по собственной неосторожности наткнулся на обезумевшего от злости русского солдата, чьи роковые слова он не счёл разумным считать за правду, за что и поплатился в скором времени. Вязкому воздуху неожиданно сделалось тесно в сдавленной приступом пугающего прозрения груди, так что его удушливые потоки неприятно облипили мягкую глотку, мешая свободному дыханию, а ничтожные струи пробивающейся внутрь свежести с трудом насыщали лёгкие жизненоважным кислородом, отчего вскоре Бали-бей заметил, что каждый вздох отзывается глухой болью где-то в рёбрах, вызывая лёгкое недомогание во всём напряжённом теле. Ему вдруг показалось, что всё это происходит с ним лишь в пугающе реалистичном кошмаре, и как ни пытался сохранивший ясный ум рассудок заставить его смириться с жестокой истиной, взбудораженное сознание отчаянно не хотело воспринимать её всерьёз и всё настойчивее убеждало доверчивое существо в миражности происходящего, чему поверить было гораздо проще, чем ужасающей правде, без предупреждения навалившейся на него со всей своей жестокостью. — Кто бы это ни был, он явно желает тебе смерти, Бали, — мрачно проронила Нуркан и разжала пальцы, отпуская чужую одежду, однако глубоко потрясённый открывшимся ему предательством воин ещё долго не мог заставить себя пошевелиться, до последнего не желая осмыслить услышанное. — Я знаю лишь одно: пока ты здесь, тебе не будет покоя не во сне, не наяву. Ты должен бежать отсюда. — По-твоему, я похож на труса? — с необъяснимо сильной яростью повысил голос Бали-бей, отпрянув от сестры и смеряя её испепеляющим взглядом. Всё внутри него сжималось и ощутимо дрожало от сдерживаемого гнева, мысли заволокло густым туманом слепой ненависти и жажды возмездия тому, кто осмелился причинить вред носительнице его крови, сердце с неистовым рвением возобновило непрерывный ритм исступлённых ударов, разгоняя по венам знакомое беззаветное желание добиться справедливости и любым способом остановить нескончаемый поток напрасных жертв, какое он не испытывал уже очень давно, но теперь ощутил слабый намёк на удовлетворение, обнаружив, что до сих пор не способен оставаться безразличным к судьбе необоснованно униженных и пристрастно оскорблённых. — Я не стану убегать, я дам им бой. Они посмели тронуть мою семью, покушались на моё сокровенное, и ты думаешь, я спущу им с рук подобную наглость? Они ответят за это своими головами! — Глупец! — вскрикнула Нуркан и в ту же секунду ослепила застигнутого врасплох воина мощным ударом по лицу, отчего перед глазами потемнело, а виски запульсировали от пронзительной боли. — Ты один, а их сотни, тысячи! Как ты собираешься с ними сражаться?! Перестань прикидываться дураком и делай, что я говорю! Нам всем нужно бежать отсюда, слышишь?! Только так мы сохраним себе жизни. — Куда бежать? — едва не срываясь на отчаянный возглас, прогремел Бали-бей, утопая в водовороте противоречивых чувств, взбунтовавшихся внутри него после постыдной пощёчины. Повреждённый участок лица всё ещё горел нестерпимым огнём боли и унижения, перед внутренним взором всё расплывалось и теряло свои чёткие линии, но он не обращал внимания на возмущённые стоны глубоко уязвлённой гордости, краем здравого сознания прекрасно понимая, что заслужил намного больше. — Они совсем скоро будут здесь, а мы даже с места не сдвинулись! Чьи-то холодные пальцы твёрдо сжали его плечи, решительным движением расправляя их в привычное положение безупречной осанки, и, приподняв подбородок, воин наткнулся на источающие мрачную уверенность глаза Нуркан, чьи обворожительные глубины, несмотря на оставленный в них след изматывающих страданий, сохранили свою притягательную воинственную окраску, придающую её непоколебимому взгляду больше неопровержимой отваги и расчётливой сдержанности. Изучая многогранные переливы представшего перед ним самоотверженного взора, Бали-бей невольно устыдился своей вспыльчивости и внезапно пожалел, что позволил сестре, которая всегда брала с него пример, увидеть его таким. Он хотел было выразить ей свою признательность, однако девушка с удивительной настойчивостью встряхнула его, словно пытаясь привести в чувства, и вытянула к нему свою изящную длинную шею, касаясь своим влажным лбом его лба. — Вместе мы со всем справимся, брат, даю слово, — тихо проскрежетала она, будто повторяя давно заученное заклинание. — Мы с тобой не просто воины, мы наследники великого рода, мы дети Дуная, а значит, в нашей крови с рождения живёт стремление к свободе. Мы выстоим и победим, я знаю это. Переплетённые между собой потоки загнанного дыхания, пленительный жар чужого тела, знакомый аромат трогательной нежности, крепкая хватка на упругих плечах, завораживающий тембр родного голоса, пробирающий непривычным спокойствием проникновенный взгляд напротив и убаюкивающая близость чего-то желанного, доступного и незаменимо дорогого. Погружённый в бережные объятия внезапно накатившего на него очарования, Бали-бей всё смотрел из-под полога трепещущих ресниц на Нуркан, смотрел и не мог налюбоваться, не мог перестать гордиться своей маленькой сестрой, преданной и надёжной, не мог заглушить внутри настойчивый страх однажды её потерять, а вместе с этой невосполнимой утратой лишиться и своей единственной опоры, остаться совсем одному в этом несправедливом мире, где бывший друг готов без зазрения совести вступить в сговор с заклятым врагом, а прошлое возвращается куда более необратимыми последствиями, безжалостно напоминая наивно ищущему пристанище беглецу, что от своей истиной сущности невозможно сбежать, как невозможно отвергнуть свои воспоминания, забыть родной дом и родную страну, добровольно предать забвению всё, что прежде являлось самым ценным и значимым, но отныне представляло собой лишь что-то далёкое и недоступное. Ещё много времени должно пройти, много бед и печалей должно обрушиться на непокорное существо, много поражений, трагедий и смертей должно встать на его пути прежде, чем умело связанные друг с другом в одну единую тропу чужие жизни, направляемые искусными руками мудрой судьбы, не приведут его страждущее сердце к заветной цели, не укажут ему правильный путь сквозь тьму и свет, не оставят его там, где ему суждено будет остаться и где он должен был оставаться всегда. «— Лишь тебе одной я могу доверить столь ответственную задачу. Я знаю, ты меня не подведёшь. — Это великая честь для меня, бей. Клянусь, я буду служить тебе верой и правдой. — Я нисколько в этом не сомневаюсь».***
Конец весны 1516 года, Топкапы Убаюкивающий ропот стройных свечей, стыдливые блики приструнённого огня, заманчивые переливы драгоценного золота на грациозных изгибах рельефных канделябров, благоговейный трепет величественной тишины, нарушаемой лишь робким треском плавящегося воска, покровительственный аромат сандала и горьковатая свежесть только что срубленной сосны, приятный хруст богатого шёлка, ослепительная роскошь в каждом неприметном уголке, где застенчиво переминаются услужливые тени, разбуженные полуденным солнцем. Боязливое вторжение сквозь распахнутые двери террасы смущённого ветра, не смеющего переступить порог священных апартаментов без ведома их грозного хозяина, невесомые ласки скользящей вдоль расписных сводов кроткой прохлады, раскинувшиеся в строгой последовательности на ворсистой поверхности персидского ковра непорочные лучи, наполняющие великолепно убранные покои каким-то возвышенным притягательным светом, утончённая мелодия торжественного молчания и восторженные напевы необъяснимого умиротворения, цепляющая сердце хрупкая безмятежность, чьи дни давно уже были сочтены, особенно близкое душе тоскливое очарование, бессмертное желание повиноваться заманчивым силам чужой власти и неоспоримого влияния, соблазнительное и столь же безумное рвение насладиться хотя бы ничтожной порцией пленительного страха, стать жертвой слепого любования, подвергнуть сознание почтительному оцепенению. Причудливая игра уязвимого воображения, охваченного невыразимым восхищением, обворожительный оттенок скромного изящества и изысканного вкуса в искусстве, живописи и архитектуре, впечатлящее сочетание ранимости и суровости, трагичности и ярости, благородства и жестокости, неизменное присутствие чего-то высшего и божественного, завораживающего невинных воздыхателей опасными иллюзиями, стремящиеся навлечь ложное наваждение наразгаданные тайны в глубине просторного помещения, обманчиво ласковые импульсы устоявшейся внутри атмосферы извечного торжества и возбуждающее всё больше неподдельного любопытства бесцеремонное откровение господской обители, словно могущественный владелец столь пышных комнат намеренно оставил тяжёлые дубовые двери небрежно приоткрытыми на маленькую щёлочку, будто заранее знал, что случайно проходящий мимо подчинённый не сможет побороть своё искушение и непременно заглянет внутрь, не в силах справиться с нарастающим интересом. Неизвестно, сколько времени пленённое неземным восторгом и глубинным ликованием существо маленького воина безнадёжно томилось в приступе безудержного любования на пороге господских апартаментов, не ощущая более прежней власти над непослушным телом, но впервые несметное количество проведённых возле заветных дверей мгновений, минут, часов не представляло для него ровно никакой ценности и казалось ему ничтожно малым по сравнению с тем, как много он успел бы рассмотреть и изучить сквозь узкую щель, если бы простоял здесь всю свою короткую жизнь. Наверное, даже отведённых ему свыше дней земного существования не хватило бы даже на то, чтобы окинуть вожделенным взглядом украшенные извилистыми узорами высокие стены, такими необъятными и проработанными представлялись дерзкому наблюдателю эти великолепные покои, так что он с трудом удерживал себя в пределах рвущегося наружу непередаваемого восхищения, стараясь побороть преступное желание прикоснуться к шершавой поверхности тяжёлых дверей, открывая их чуть шире, и самозабвенно перешагнуть священный порог, с головой окунаясь в неповторимую атмосферу спокойствия и противостоящего ему благоговейного трепета. Каждая клеточка в безвольном теле заворожённого Бали с наслаждением отзывалась на неведомый зов раскинувшегося перед ним нового мира тягостным ожиданием, как никогда желая почувствовать на себе всю несокрушимую силу чужого давления, всем своим беззаветно преданным существом он жаждил воссоединиться с каждой струёй гуляющего в пространстве чистого воздуха, острее всего сейчас переживая нестерпимые страдания оскорблённого самолюбия, и, может быть, в глубине души он всем сердцем стремился к долгожданному исцелению, которое неосознанно искал в этой неприкосновенной обители золотого света и непорочного величия, даже не замечая, что в эту самую минуту за ним неустанно наблюдали. Слишком сильно увлечённый своим бесцеремонным занятием воин не сразу сообразил, что намеренно притуплённые инстинкты возмущённо напряглись, почувствовав чужое присутствие, и почти в то же мгновение он настолько ярко и отчётливо ощутил незримое давление чужого пронзительного взгляда в области затылка, что невольно изумился, как мог раньше не обратить внимания на столь беспардонное вторжение в своё личное пространство. Первое, что испытал безжалостно выдернутый из бесплотных мечтаний Бали, застигнутый за столь неприличным делом кем-то из посторонних, было непреодолимое желание сбежать и укрыться подальше от любопытных глаз, однако искренний интерес к тому, кто позволил себе столько времени безмятежно следить за ним, в последний момент пересилил постыдный порыв трусости, вынудив его достаточно резко обернуться. Внутренне он уже приготовился к встрече с султаном или, что было бы ещё хуже, к прямому столкновению со своим строгим отцом второй раз за день, однако тот, кто на самом деле предстал перед ним во всём своём изяществе, полностью удовлетворяющем его высокому статусу, скорее пробудил в нём привычное раздражение и жгучее недовольство, чем чувство страха или облегчения. В конце пустынного коридора, облачённая в бархатную дорожную накидку поверх приталенного кроваво-алого платья, что полностью закрывало впалую грудь и худые руки, невозмутимо стояла Айнишах Султан в своей обычной властной манере, с по-королевски развёрнутыми плечами и безупречной осанкой, уточнённо подчёркивающей её гордую стать, с пронизывающим холодом в суровых глазах и с явным намёком на разочарование в острых чертах осунувшегося лица. Тонкие пряди чёрных волос в небрежной аккуратности обрамляли её высокий лоб и длинную шею, ниспадали на выступающие ключицы и собранные лопатки, а идеально подобранные к её женственному образу отделанные серебром украшения из обработанных рубинов гармонично дополняли природную бледность её прозрачной кожи, подсвечивая её строгим красным сиянием. Вовремя подавив непрошенный всплеск неподдельного изумления, Бали с неприкрытым вызовом воззрился на свою мать, демонстративно оставаясь на месте, и даже не моргнул, когда уголки её губ угрожающе раздвинулись, придавая ей сходство с дикой разъярённой кошкой. — Что ты там забыл? — распространяя по мраморным стенам звонкое эхо, воскликнула госпожа, не сумев скрыть призрачный испуг в дрожащем от злости голосе. — Уйди оттуда, немедленно! Первый пришедший на ум язвительный ответ уже готовился сорваться с острого языка Бали, однако некий иной звук, похожий на стук столкнувшихся друг с другом массивных дверей, заставил его дёрнуться и неосознанно обратиться к источнику нового шума, вслед за которым вполне ожидаемо раздались чьи-то тяжёлые шаги, взвешенно ступающие по мягкому ковру, а затем и приглушённые голоса, явно принадлежащие двум переговаривающимся между собой мужчинам. Повернув голову под другим углом, воин почти сразу выхватил через узкую щель знакомую грозную фигуру султана Селима, облачённую в щедро расшитый золотом парадный кафтан, и стоящий напротив него высокий силуэт отца, который он узнал лишь благодаря неизменно преобладающему в его внешности обилию чёрных оттенков, ярко контрастирующих на светлом фоне зенитного солнца. Мгновенно позабыв об Айнишах, Бали снова припал к двери, намереваясь подслушать разговор, но внезапно чья-то сильная рука крепко вцепилась ему в предплечье, до боли сжимая податливую плоть, и грубым рывком развернула к себе, лишая возможности продолжать наблюдения. Перед ним, искажённое яростью, маячило лицо матери, успевшей незаметно подойти к нему со спины, и воин непреклонно встал напротив неё, выпрямившись во весь свой рост, так что теперь ей приходилось вытягивать шею, чтобы заглянуть ему в глаза. — Мало тебе проблем, так ты ещё за повелителем подглядывать вздумал! — в полголоса прошипела Айнишах, с явным трудом сохраняя свою прославленную выдержку. На своём веку Бали ещё ни разу не видел, чтобы она так сердилась, но если он и испытал чувство вины, то оно быстро сменилось знакомым раздражением, когда он понял, что его вновь собираются отчитывать. — Совсем разум потерял? Сначала совет, теперь это! — Что ты здесь делаешь, анне? — больше возмущённо, нежели растерянно процедил Бали, складывая руки на груди. — Отец за тобой послал, верно? — Он приказал мне приехать и забрать тебя домой, — невозмутимо ответила Айнишах, сделав вид, что не заметила откровенного вызова в поведении сына. — Мы сейчас же отправляемся в Семендире, карета уде готова. Идём! Тонкие пальцы уже потянулись прямо к нему, намереваясь по-хозяйски схватить чужую руку, но Бали решительно отдёрнул её и сделал шаг назад, едва не напоровшись спиной на дверной косяк позади себя. Голоса за дверью стали ещё различимее, однако он был слишком поглощён разговором с матерью, чтобы пытаться вникнуть в содержание разговора. Госпожа смерила его несколько обескураженным взглядом, явно опешив от такой реакции, и неожиданно весь её недавний гнев куда-то испарился, вновь возвращая ему прежнюю Айнишах, спокойную и рассудительную, с которой есть вероятность договориться. Вот только, чего он никогда терпеть не мог, так это унизительной мольбы в её бронзовых глазах, которая, казалось, умаляла её достоинство и уничтожало всякое желание внутри Бали проявлять к ней беспрекословное уважение. — Я знаю о том, что произошло между тобой и отцом, — примирительно начала Айнишах, с невыносимым сожалением заглядывая ему в глаза, отчего хлёсткая досада взыграла в нём с новой силой. — Мне бы очень хотелось смягчить твоё наказание, однако у меня нет такой власти. Тебе придётся привыкнуть к такой дисциплине, если ты хочешь однажды стать одним из этих знатных пашей и иметь такой же авторитет, как у твоего отца. — Ты думаешь, меня хоть как-то интересуют статус и богатства? — презрительно усмехнулся Бали, но почему-то вдруг не обнаружил в себе силы и дальше острить и кидаться язвительными фразочками, решив серьёзно обсудить с Айнишах эту животрепещущую для него тему. Тяжело вздохнув, он втянул в себя колкие струи прохладного воздуха, долетающего до него ещё с господской террасы, и обратил на госпожу выдержанный взгляд. — Если ты думаешь, что я стану гнаться за должностями и званиями, то ты ошибаешься, анне. Мне это не нужно. Я не хочу купаться в золоте, обворачиваться в дорогие шелка и участвовать в кровавых интригах в борьбе за власть. Не такую судьбу я хочу, понимаешь? — Твои желания здесь ни при чём, — жёстко отрезала Айнишах, хотя Бали показалось, что она хотела сказать совсем другое. — Это вопрос выживания. Здесь выживает сильнейший, а тот, кто живёт в своих мечтах, обречён остаться среди проигравших. Силён тот, у кого есть власть и расположение султана, все остальные слабы и ничтожны. Ты должен думать о своём будущем уже сейчас, ты должен продумать все исходы и сделать всё возможное, чтобы противостоять козням своих врагов... — И стать таким же жестоким и ненасытным как мой отец? — холодно закончил за неё воин, вопросительно поднимая бровь. По тому, как Айнишах неожиданно побледнела, и по пугающе осознанному замешательству, с которым она окинула его смешанным взглядом, Бали безошибочно догадался, что одной только этой фразой обобщил каждое слово, сказанное матерью в попытке склонить его на свою сторону. При мысли о том, что когда-нибудь он может тоже стать таким же холодным и безжизненным, как Яхъя-бей, его всего передёрнуло, и он с отвращением поморщился, не желая даже близко ставить себя рядом с отцом, который уж точно не являлся для него примером для подражания. Поддёрнутый лихорадочной растерянностью взор госпожи приобрёл несвойственный ему прежде оттенок слепой безысходности, на мгновение она даже лишилась дара речи, однако быстро совладала с собой и с новой настойчивостью взглянула на сына, едва успев подавить в глазах несвойственное ей отчаяние. — Это ради твоего же блага, — упавшим голосом проронила она, с незнакомой решительностью изучая его непреклонным взглядом. — Ты добьёшься высокого звания среди пашей, и это не обсуждается. А потом я женю тебя на твоей двоюродной сестре, Девлетшах Султан, и ты станешь членом султанской семьи, что только укрепит твоё положение в глазах повелителя. — Ты с ума сошла?! — взорвался Бали, в гневе всплеснув руками, так что напуганная госпожа изумлённо распахнула глаза и попятилась. — Я не стану брать в жёны Девлетшах, мы с ней как брат и сестра! Ты совсем не хочешь меня слушать? Я не хочу быть визирем, я хочу стать воином, хочу идти по стопам своих прославленных предков завоевателей, хочу добиваться побед на поле боя и беззаветно служить своему государству! Я всегда буду рядом с султаном, стану его правой рукой и буду сопровождать его во всех походах, храня искреннюю и бескорыстную преданность ему и всему роду османов, и если я умру, то только на поле боя! Вот моя судьба! — Это невозможно, — в исступлении простонала Айнишах и тут же поспешно отвернулась, сломленная жестоким приступом надсадного кашля. Всё её тело безудержно задрожало, извергая потоки резкого воздуха, и она согнулась пополам от нехватки кислорода, жадно хватая ртом воздух. Только спустя несколько мгновений, когда грудные спазмы миновала, она снова смогла выпрямиться, однако теперь её плечи ссутулились и поникли, а на лице отразилась болезненная усталость, из-за чего всегда сильная и независимая госпожа выглядела жалкой и немощной. — Твоё богатое происхождение и твоя благородная кровь не позволят тебе остаться обычным рядовым воином, как бы сильно тебе не хотелось иного. Вокруг тебя много врагов, пойми уже наконец, и каждый из них желает твоей смерти! Высокий статус и безупречная карьера нужны тебе не только для того, чтобы соответствовать своему имени, но и для того, чтобы остаться в живых. Это поможет тебе защититься. — Защититься? — в бешенстве переспросил Бали и порывисто приблизился вплотную к Айнишах, нависая над ней и сверля её испепеляющим взглядом. — От кого?! Поморщившись от его громкого крика, госпожа открыла было рот, собираясь ответить, но так и не произнесла ни звука, словно в этом крылось что-то неправильное и непозволительное, чего ей никак нельзя было допустить, поэтому она лишь молча отвернулась, спрятав сожаление в глазах, но от всевидящего взора Бали не укрылось мрачное выражение потаённого страха, какое содержало в себе столько невысказанной тревоги и сводящего с ума знания, что воин едва не завопил от отчаяния, в очередной раз поймав себя на мысли, что все вокруг него старательно пытаются что-то скрыть, причём, это что-то определённо касалось его будущего и дальнейшей судьбы. Айнишах определённо была одной из тех, кому были известны самые ужасающие подробности этой тайны, однако она упрямо пыталась сохранить её нетронутой, навлекая на себя всё больше подозрений своим странным встревоженным поведением. По одному этому обречённому взгляду, отражающему больше, чем хотела бы сказать его обладательница, он понял всё и хотел было обрушить на несчастную госпожу ещё одну порцию гнева, как вдруг из-за двери с пугающей отчётливостью прозвучал глубокий бархатистый голос Яхъи-бея, заверяющего султана в своей бессмертной верности, и Айнишах тут же дёрнулась на звучание его плавной интонации, с куда большим волнением и скрытым испугом покосившись в сторону покоев, после чего тут же поспешила спрятать взор, но было слишком поздно. Ублажающий слух, подобно тягучим водам сладкого мёда, голос отца пульсирующим эхом раздавался в ушах оцепеневшего Бали, и он с небывалой прежде ясностью осознал, чьё имя так старалась утаить от него Айнишах, кого она боялся больше всего на свете и в ком видела главную угрозу для своих детей. Внутри него всё предательски похолодело, бесследно уничтожая любой намёк на смирение, и охваченное потрясением сердце с неожиданной решимостью ожесточилось, словно давно уже ждало возможности распознать нависшую над ним смертельную опасность, всё это время находящуюся совсем близко и даже не пытающуюся скрыть своих истинных намерений. Дожидаться, когда госпожа догадается о его ужасном прозрении и попытается хоть что-то объяснить, он не стал и просто развернулся, стремительным шагом пересекая неприютный полумрак зловещих коридоров, куда не проникал навязчивый солнечный свет и где можно было остаться в долгожданном одиночестве без опасений, что кто-то может стать свидетелем чужих раздумий и переживаний. Если Айнишах и предприняла попытку остановить сына, то Бали уже не слышал её пронзительный голос: его сознание наводнил непроглядный туман, вытесняя из мыслей остатки независимого разума, сердце с неистовым рвением участило непрерывный цикл равномерных ударов, подогревая зреющую внутри юного воина лютую ненависть, и нечто, похожее на загнанное в клетку желанное чувство свободы и жажду остепениться от тяжкого груза, что теперь давил ему на плечи, с безнадёжной страстью вырывалось из отравленной сомнениями и страшными подозрениями груди на волю, словно таким образом могло облегчить душевные терзания своему хозяину. Однако Бали знал, что отныне не будет ему покоя, пока его повсюду преследует безжалостная смерть во плоти, каждое мгновение дыша ему в затылок, и пока здравствуют рядом с ним те, кто готов безнаказанно менять его судьбу в угоду своим желаниям, принимать за него важные решения и поворачивать грязные интриги за его спиной, не переставая при этом что-то скрывать. Его относительно тихая и спокойная жизнь отныне была разрушена, и ничто уже не собиралось оставаться прежним, как и он сам. «Я не поведусь на твои слова, Айнишах! Ни за что не стану таким, каким ты хочешь меня сделать, — жестоким, безжалостным убийцей, как мой отец. Не моя вина, что твоя слабость не позволяет тебе обуздать его коварство. Не моя вина, что теперь через меня ты пытаешься вернуть себе свою прежнюю силу и власть, победить моими руками того, кто сломал тебе жизнь! Моя судьба — не твоя, ты в ней не хозяйка. Я уже выбрал свой путь, и теперь никто меня не остановит!»