Единственный шанс

      Тонкие золотистые нити солнечных лучей незатейливой бархатной тесьмой раскраивали пышные, скрашенные насыщенным медным отливом облака над головами беспризорных путников, словно грозя обрушить на них небесную кару, и беспристанно сопровождающий их одинокие подвижные фигуры хмурый ветер подгонял повисшее над землёй скопление назревающей бури по их свежим следам, не давая им наивно скрыться от своей участи под пологом застывших в крепких объятиях ветвей почерневших деревьев. Нестойкая тень причудливо огибала подвластные ей силуэты молчаливых странников, вальяжно развалившись на их поникших плечах, и будто ещё ниже склоняла к земле их согнутые шеи, заползая на отстранённо напряжённые лица сумрачным наваждением неизгонимой тьмы и тем самым придавая им ещё больше какого-то обречённого смирения, которое они, не сговариваясь, разделяли между собой, облегчая друг другу эту невыносимую пытку пугающей неопределённостью. Вместе их сковали прочные цепи нестерпимого предчувствия, что отзывалось в груди каждого из них неудержимым сердцебиением, и душу терзала на части поселившаяся внутри жажда наконец удовлетворить безвольную тягу ожесточённой неизвестности, хотя никто не мог с точностью определить, что именно так отчаянно и резво толкало их в обратную сторону, туда, где они оставили нечто очень важное и сокровенное, что непременно нужно было беречь всеми силами, и отныне истязались глубинным чувством великой вины, боясь даже самим себе признаться в собственном малодушии и даже на мгновение расслышать назидательный голос совести, убеждающий, что они могли сделать намного больше. Прозрачный воздух, заботливо омывающий стенки лёгких желанной прохладой, сделался зыбким и острым от пропитавшей его лихорадочной тревоги и уже не приносил истощённым слишком ускоренным дыханием существам долгожданного облегчения, скорее превращаясь в очередную пытку, призванную надавить на их слабость и заставить наконец развернуть покладистых жеребцов в другое направление. До низости противное ощущение откровенной уязвимости заполонило блуждающие в потёмках смутного предвкушения разумы, изгоняя оттуда противоречивые мысли, и вскоре вместо былой смелости и самоотверженной веры остались одни только неразрешимые сомнения, такие тягостные и томительные, что голова от них тяжелела и наливалась раскалённым свинцом, выжимая на виски пульсирующее недомогание. В то время, как непринуждённо резвящийся в кипящем золоте мир раскрывался перед потухшими затравленными взглядами всеми прелестями своего зимнего великолепия, чужие взоры были затянуты мглистой пеленой неосознанных иллюзий и едва ли замечали перед собой изумительное собрание разнообразных красок и оттенков, что преобразили лесную чащу до неузнаваемости. Им было не до пустого любования уже привычным пейзажем: каждого из них, подобно смертельному проклятию шайтана, преследовало какое-то своё чудовищное видение, кишащее ужасающими образами живущих в них потаённых страхов, и самые бессознательные и глубокие переживания неожиданно находили своё воплощение в этой жестокой игре одержимых фантазий, подчиняя слабые человеческие умы какой-то высшей прихоти, которой они в силу своей врождённой покорности не способны были противостоять. Неизвестно, сколько продлились эти муки, разрушающие внутри каждого из них и без того слишком хрупкое и шаткое равновесие, но вскоре стало понятно, что даже самые сдержанные и хладнокровные постепенно сдают свои позиции под натиском безликой могущественной воли, поддаваясь всеобщему унынию и тоже начиная с надеждой оглядываться назад, словно желая распознать в притихшем лесу хоть какие-то намёки на благополучный исход столь опасной затеи. Вероятно, лишь их укрепившееся за время совместного путешествия единство не позволило им неизбежно сойти с ума по одиночке, однако с каждым шагом, что неотвратимо отдалял их от незримого богатства, причинял невыносимые страдания и затруднялся тяжким бременем уничтожающего стыда, словно оттягивая упрямых борцов назад и как бы стремясь воззвать к их потерянным сердцам, жаждущим какого-то волшебного прозрения. Однако, насколько бы непримирима к промедлению ни была эта странная нестерпимая власть притягательного искушения, никто не осмеливался подчиниться ей первым, словно в этом крылось что-то непозволительное и преступное, и продолжал против своих истинных намерений продираться к намеченной цели сквозь дебри собственной нерешительности, не осознавая, что причиняет себе ещё большую боль, щедро замешанную на невыразимом сожалении.       Воровато разбавленная ритмичной раскатистой дробью лошадиных копыт пытливая тишина с долей мстительного ликования просачивалась в ничем не защищённое сознание приструнённого ею существа, по-хозяйски наводя там свои строгие порядки, и медленно, но верно лишала его былой сосредоточенной решимости, усыпляя разрозненные инстинкты и подговаривая поскорее покинуть обитель неприкосновенного безмолвия, словно бесцеремонный нарушитель позволял себе слишком многое уже тем, что самоуправно вбирал в лёгкие морозный воздух и точно так же высокомерно возвращал его обратно, нисколько не заботясь о том, чтобы сохранить ему былую девственную невинность. Все божественные силы природы словно объединились против объявившейся в их владениях вызывающей угрозы и точно условились всеми возможными способами препятствовать этому надменному созданию и дальше следовать своим путём, то обрушивая на стеснённую грудь мощные порывы хлёсткого вихря, то ослепляя зоркое зрение внезапной вспышкой разгорячённого солнца, как бы намереваясь сбить с толку и вынудить признать неминуемое поражение. Однако всем известный своим необузданным упрямством Бали-бей с присущим ему неистовством боролся со свободолюбивой стихией, безропотно позволяя ей пробовать на нём свои нескончаемые силы, но для того, чтобы вынудить его свернуть с тропы, нужно было что-то по серьёзнее шквального ветра и стреляющих из засады лучей, так что упорно подавляющий в себе неуместные сомнения воин с немалым трудом толкал себя вперёд, до последнего делая вид, что не замечает, как какая-то выедающая его изнутри стыдливая боль безжалостно подтачивает хвалённое самообладание неуловимого беглеца, уничтожая и прежнее равнодушие, и твёрдую уверенность, и прославленную выдержку, подкреплённую несгибаемым бесстрашием. Куда подевалась его легендарная отвага, прочно слившаяся с его непредсказуемой вспыльчивой натурой, Бали-бей и сам не мог объяснить, сколько ни пытался нащупать в душе эту незыблимую истину, однако что-то в нём всё же непоправимо надломилось в тех самых пор, как он принял одно из самых тяжёлых решений в своей жизни, которое могло стоить ему близкого друга, но являлось необходимым; из его груди будто вырвали часть бесконечно любящего сердца и швырнули в неизвестном направлении, обрекая его на мучительное пребывание в вечном неведении. Казалось, ничего ужаснее, чем со всем раскаянием чувствовать на себе противный груз предательства и обречённой беспомощности, не существовало для него в этом мире, однако снова самонадеянный воин жестоко ошибся. В какой-то неопределённый момент, обозначенный самой судьбой стать переломным в безумных метаниях Бали-бея, его быстро вздымающуюся грудь, словно лезвием вражеского клинка, резко пронзил острый приступ бесконтрольного страха, так что дыхание безвременно перехватило, и вот он уже стоит посреди дороги, приходя в себя после секундного головокружения и захлёбываясь частыми вздохами, похожими на обрывистые хрипы умирающего больного. Перед глазами на краткий миг опасно потемнело, как если бы весь мир накренился в неправильную сторону, кожа покрылась зудящим ознобом, и всё тело забила колкая судорога, постепенно сковывая рёбра чем-то липким и вязким, не позволяющим пошевелиться. В груди будто зияла сквозная рваная рана, обдуваемая встречным ветром, и из неё упругим потоком хлестала свежая кровь, обволакивая разум беспросветным туманом лихорадочной паники, вынудившей совершенно обезумевшего от непонятного ужаса Бали-бея дёрганно вцепиться ногтями в ткань рубашки, словно надеясь обнаружить напротив сердца смертельное ранение. Как и ожидалось, на теле воина не было и не могло быть никаких ран, но удушливое присутствие сумасшедшего наваждения ещё долго преследовало охваченное глубоким потрясением существо на яву, никак не желая отпускать его в реальность. Постепенно столь странное поведение одного из членов заметно поредевшего отряда привлекло внимание двоих его верных товарищей, которым тоже пришлось остановиться и в немом ожидании вонзить в задыхающегося от слепой безысходности Бали-бея обескураженные взгляды, несущее в себе совершенно разные, но объединённые общим посылом мотивы в зависимости оттого, кому они принадлежали. Одним из них, наиболее проникновенный и цепляющий, оказался преисполненный тайного одинокого страха взор замкнувшейся в себе Ракиты, чьи распухшие от пролитых слёз глаза при виде воина отныне метали огненные искры обвиняющего осуждения, и в нём скромным проблеском заиндевелой тревоги промелькнул пугливый призрак безграничной любви, нежной и неизгонимой, но навеки опечатанной бессильным разочарованием, продиктованным ничем иным, как праведным гневом на того, кому она бесконечно доверяла, но кто впервые не оправдал его доверия. Другой взгляд, испытующий и требовательный, неотрывно сверлил его исступлённым нетерпением, выражая скрытое волнение его мрачной обладательницы, однако Бали-бей не удостоил должным вниманием ни один из них, слишком заворожённый каким-то новым непреодолимым желанием мгновенно сорваться с места и кинуться на бессмертный зов жертвенной привязанности, что выкрикивала его имя по ту сторону лесной чащи, отчаянно прося о помощи. Теперь он точно знал, что совершил ошибку, позволив мужественной Кахин рисковать своей жизнью ради него столь опасным способом, и собирался сделать всё возможное, чтобы предотвратить самое страшное.       — Что с тобой? — осторожно коснулся его навострённого уха дрожащий от напряжения голос Нуркан, вопросительно изучающей брата обескураженным взглядом.       — Неправильно всё это, — скорее обращаясь к самому себе, прошептал Бали-бей и решительно пришпорил коня, обгоняя отставшую сестру и направляя покорное животное в противопложную сторону, куда неистово толкалось его взбудораженное сердце, ослеплённое пульсирующим страхом. — Я не должен был оставлять её одну, она там умрёт. Я немедленно вернусь за ней и приведу её сюда, пока ещё не поздно, а вы идите без меня. Мы вас догоним.       — Это безумие, Игнис, одумайся, — с плохо скрытым раздражением прошипела Нуркан, со злости хлестнув своего коня поводьями по шее, однако в её словах звенела отчаянная мольба. — В той стороне османские воины, и ты, зная об этом, собираешься идти прямо навстречу своей смерти?! Я тебе не позволю!       — Прости, — только и смог вымолвить воин одними губами, чувствуя, как в груди что-то болезненно сжимается от необходимости оставлять Ракиту и Нуркан здесь совсем одних. Однако он уже принял решение и не собирался отступать, пока Кахин угрожала куда более серьёзная опасность, а он оказался на грани риска навсегда потерять своего верного друга. Однажды он уже столкнулся с этим в прошлом и не мог допустить, чтобы подобное повторилось. — Это мой долг.       Так и не найдя в себе смелости напоследок взглянуть в объятые неподдельным испугом глаза сестры, Бали-бей свистящей стрелой сорвался с места, наперегонки с диким ветром устремляясь в расступающуюся перед ним чащу, и уже не слышал отчаянного возгласа растерявшейся Нуркан, чьи мощные потоки с размаху ударили его в спину, и слабого бормотания затемнённого рассудка, требующего от него немедленно отказаться от столь необдуманного риска и остаться там, где он был нужнее всего. Вот только убеждение это было ошибочным: больше всего сейчас в его защите и поддержке нуждалась Кахин, и одержимый жаждой молниеносной скорости воин свирепо подгонял коня мчаться ещё быстрее, едва касаясь мощными копытами заснеженной земли, и пригнулся к его шее, чуть оторвавшись от седла, чтобы принять наиболее обтекаемую форму, позволившую опытному всаднику не сталкиваться с порывами наседающего ветра. На этот раз ничто не могло воспрепятствовать опьянённому одной единственной мыслью Бали-бею любой ценой достичь своей цели, и он нёсся сквозь дебри, не разбирая дороги, наугад выбирая направление согласно настойчивым голосам пробудившихся инстинктов, вслушиваясь в оглушительный набат распылённого сердца и позволяя вошедшему во вкус бешеного галопа жеребцу самостоятельно бежать во всю прыть во власти лишь ему одному ведомого наслаждения. Даже дышать воину стало намного легче, когда так долго томящееся в бессмысленных раздумьях решение наконец ринулось на свободу, и он чувствовал, как за спиной у него вырастают гигантские крылья и что стройные ноги его скакуна изящно рассекают невесомый воздух, унося его всё дальше и дальше, в глубь утопающего в предвечерней тишине леса. Пусть он не знал точно, в какую сторону направилась Кахин, чтобы исполнить свой рискованный план, но зато пребывал в твёрдой уверенности, что она где-то рядом, зовёт его своим чистым мелодичным голосом, притягивает к себе неизведанной силой и с надеждой ждёт, пока он появится и вырвет из лап насмешливой смерти её бесценную жизнь, так опрометчиво принесённую в жертву ради него. В одурманенном лихорадочным жаром сознании Бали-бея беспрерывно пульсировала только одна пробирающая до дрожи мысль: лишь бы не опоздать, лишь бы успеть вовремя, пока ещё есть ничтожная надежда предотвратить нечто ужасное. Перед внутренним взором то и дело всплывал непостижимый образ прекрасной словно сладкий сон Кахин Султан, однако вскоре даже он подёрнулся лёгкой дымкой таинственного исчезновения, постепенно растворяясь в пустоте и вынуждая до предела натянутую струну их нерушимой связи скорбно ослабевать, издавая унылые звуки, и Бали-бей всем своим существом ухватился за эту тонкую незримую нить ускользающей от него чужой жизни, не давая ей и вовсе оборваться и лишить воина ещё одного сокровенного смысла его бренного существования.       «Держись, Кахин. Ради меня, прошу, держись...»

***

      Некогда безусловная и величественная тишина, привыкшая всем и всюду напоминать о своём неоспоримом превосходстве, давно уже не имела в этих бескрайних владениях своего прежнего угнетающего влияния, перебиваемая стремительным грохотом твёрдых копыт и вынужденная следовать наиболее могучей прихоти объявившегося в её обители незванного гостя, возомнившего себя здесь полноправным хозяином. Вдребезги разрушенная и бесследно уничтоженная, она постепенно теряла своё завораживающее очарование, незримо растворяясь в трескучем воздухе сумрачными обрывками истончившегося безмолвия, и схлёстывалась на лету с порывистыми потоками чужого дыхания, учащённого и встревоженного, пропитанного терпким страхом и горячей свирепостью, оседая где-то за спиной неутомимого всадника рваными клочьями заунывного эха. Крепкие ноги выносливого рысака грациозно и со скоростью дикого степного ветра галопировали по извилистым тропам лесной чащи, рассекая раскидистые дебри колючих кустов точными мощными прыжками, и каждый раз, когда тяжёлые копыта с глухим скрежетом окунались в нетронутые сугробы, вокруг изящного животного сверкающим фантаном ледяных искр и воздушных снежинок разбрызгивался рыхлый снег, падая на тёмную шкуру тонким слоем влажного инея, и оставались на пустынном полотне развороченного зимнего ковра отчётливые следы чужого пребывания, соединяющиеся между собой в причудливую вереницу каких-то замысловатых и таинственных узоров. Длинная густая грива сумбурным водопадом спутанных шелковистых прядей подбрасывалась в воздух, беспорядочно развеваясь в порыве усилившегося вихря, и чуть приподнятый у самого основания великолепный хвост, взбудораженно изогнутый дугой, переливался в лучах непостоянного солнца струистыми нитями какого-нибудь загадочного плетения, то вздымаясь вверх гибкими волнами, то снова поджимаясь вниз, оплетая рельефные мышцы на выпуклом лошадином крупу. По напряжённой мускулистой шее, исполосованной тонкими линиями пульсирующих прожилок, сбегала крупными каплями лихорадочная испарина, облегчая скольжение кожаной сбруи, и из широких раздутых ноздрей с характерным фырканьем вырывался горячий пар, так что казалось, будто раззадоренный погоней жеребец дышит неукротимым огнём и внутри его поджарого сильного тела пылает неистовое пламя, подстрекая его к непрерывному движению ритмичными толчками. До побеления костяшек пальцев вцепившись в жёсткий повод закреплённой на лошадиной морде уздечки, Бали-бей умелыми лёгкими взмахами разработанных запястьий направлял покладистого скакуна в обход встающих у него на пути разнообразных препятствий, проворно лавируя между стволов выстуженных морозами деревьев, и с поразительной ловкостью заправского наездника маневрировал в седле, тонко чувствуя притязания непокорного ветра и по инерции изменяя положение корпуса, при этом умудряясь сохранять безукоризненно правильную осанку. Если столь долгая и непрерывная скачка среди совершенно одинаковых белоснежных холмов и скрюченных сосен и могла утомить такого опытного и бдительного воина, как Бали-бей, то несущийся со скоростью молнии всадник слишком привык к подобным нагрузкам, чтобы обращать внимание на временные неудобства, и словно не испытывал ни капли естественной усталости, хотя минуло довольно много времени с тех пор, как он пустился на поиски Кахин, и с того момента ещё ни разу не позволил себе замедлить темп резвого галопа или прерваться на необходимый отдых. Несколько подзабывший все прелести непостижимой свободы, какая охватывала его каждый раз, стоило признавшему единоличное лидерство своего хозяина жеребцу пуститься своевольной рысью во весь опор, Бали-бей с каким-то новым изумлением и отдалённым восторгом подмечал знакомые ему ощущения необъяснимого порыва, с особым вниманием зацикливаясь на томительном покалывании в области рёбер, однако при всём своём желании не мог позволить себе забыться в пылу непредсказуемой погони и поддаться запретному искушению, поскольку беспокойно трепещущие в голове мысли были одержимы лишь одним стремлением: разыскать пропавшую госпожу и поскорее вернуть её к родным, которые так сильно нуждались в её незаменимой помощи. Одурманенному противоречивыми эмоциями воину стоило огромных усилий не потерять разум от взыгравшей в нём жажды к бесконечной скорости, и, может, именно во власти этого несравненного чувства невесомого полёта он слишком долго не замечал разрывающей грудную клетку бешеной суеты разъярённого сердца, преисполненного почти слепым отчаянием, до последнего гнался за безудержным ритмом собственного сбитого дыхания, жадно глотая ртом остужающую прохладу и с долей облегчения подставляя её требовательным атакам свою незащищённую шею. Морозная свежесть обдувала его напряжённое лицо отрезвляющими водами какой-то высшей энергии, придавая ему из ниоткуда взявшиеся силы продолжать безумную погоню, капризный ветер то и дело дёргал его за подол свободной рубашки, притесняя взмокшую от быстрого бега ткань к его стройному стану, однако, несмотря на досадное ощущение тяжести в глотке, будто желанного воздуха уже не хватает, во всём собранном теле чувствовалась подозрительно непринуждённая лёгкость, точно он сравнялся по весу с пушистым пёрышком, и это придавало ободрённому возродившейся надеждой Бали-бею больше несгибаемой решимости двигаться вперёд, прыгать ещё выше, мчаться ещё быстрее и ещё сильнее верить в лучшее, исступлённо молиться Аллаху, чтобы он наделил его преданного коня неиссякаемой выдержкой. Равнодушный ко всему мир пёстро мелькал перед затуманенным дикой тревогой взглядом бесстрашного воина, расплываясь мутными пятнами намеренно упущенных деталей неизменного пейзажа, и вскоре тусклая мешанина холодных красок и их многочисленных оттенков слилась в одно большое марево бесформенных силуэтов и неказистых фигур, более не представляя для него былой ценности в отличие от застывшего на подкорке сознания образа Кахин, чьё безупречное обворожительное лицо с женственными чертами он до сих пор прекрасно помнил во всех мельчайших и будоражущих подробностях.       Праведный страх стальными когтями ледяной паники сковал податливое сердце Бали-бея, вынуждая его с удвоенной силой разгонять по венам разгорячённую кровь, и эта неуравновешенная дробь, что оглушительно пульсировала в ушах, затмевая собой все остальные звуки, дерзко подстёгивала его, не давая опомниться, бесцеремонно толкала вперёд, вынуждая слепо следовать всепоглощающей тяге неведомого зова, и ему всё казалось, что ласкает его обострившийся слух убаюкивающий голос отважной госпожи, что касается его широкого плеча её по-матерински нежная рука, как бы желая успокоить и внушить утраченное хладнокровие, что ноздри щекочит изысканный аромат дикой лаванды, наполняя лёгкие сладостной истомой. Однако, вопреки растущей внутри него незыблимой вере, угнетающее предчувствие притаившейся где-то совсем рядом зловещей угрозы оказалось сильнее пустых надежд и ожиданий, так что образовавшаяся в груди невидимая тяжесть мешала вздохнуть, тугой ком в горле препятствовал свободному прохождению вязкой слюны, а поводья болезненно скользили в мокрых ладонях, оставляя на коже жгучие мозоли. От тошнотворного предчувствия неотвратимой беды лишённому всякого утешения воину хотелось остановить беспощадное время, чтобы только набраться необходимой смелости для встречи с неминуемым будущим, и внутри вдруг стало как-то вязко и до бессилия противно, будто всё осознание его собственной невосполнимой беспомощности в очередной раз решило напомнить о себе и прятаться от него было совершенно некуда. Для не привыкшего так быстро сдаваться солдата не могло быть участи хуже, чем добровольно смириться со своим неизбежным поражением, и потому любую неугодную мысль об этом он твёрдо отметал в сторону, стараясь зря не терзаться беспочвенными сомнениями. Хоть ему и становилось немного не по себе среди одиноко притихшего леса, где в любой момент его могли поджидать хитрые османские воины, Бали-бей даже думать не смел о том, чтобы повернуть назад, и ещё никогда не ощущал столько пламенной страсти довести начатое дело до конца, пусть уже много времени его попытки не приносили положительных результатов. Казалось, в степи не осталось ни единой тропы, которая не была бы исхожена копытами его коня вдоль и поперёк, а небеса всё молчали и не желали подавать ему знак, хотя бы чтобы просто убедить его в правильности принятого решения. Вынужденный слепо следовать голосу какого-то шестого чувства воин впервые со всей ясностью осознал, что остался совсем один против коварных интриг мстительной судьбы и отныне был обречён вести эту непримиримую борьбу по её не совсем справедливым правилам. Снова и снова ему представлялось, будто он вот-вот соприкоснётся с этой желанной истиной, наконец избавив себя от нестерпимой пытки навязчивыми подозрениями, однако некое настойчивое заблуждение раз за разом оттягивало его назад, не давая сделать последний шаг к непостижимой тайне и вновь оставляя его ни с чем. Это негласное противостояние могло бы длиться ещё целую вечность, если бы в один непредвиденный момент Бали-бея не настигло внезапно какое-то новое терзающее чувство, непреодолимое и слишком правдивое, чтобы быть плодом его воображения, больше похожее на некое подсознательное знание, словно какой-то невидимый голос что-то нашёптывал ему издалека, цепляюще задевая самые чувствительные струны его оживившегося сердца. Боясь упустить это непрошенное наваждение, воин при первом же порыве необъяснимого трепета пришпорил восторженно повизгивающего жеребца, требовательным движением руки разворачивая его в сторону открытой равнины, и пустился во всю прыть вниз по склону заснеженного холма, ломая сухие сучья и разбрасывая во все стороны комья хрустящих сугробов, что заметно затрудняли целеустремлённый галоп измотанного скакуна. Толчкообразными прыжками он преодолел наклонный спуск, вырвавшись из тесного плена лесных дебрей, и, только оказавшись на пустынном пространстве бескрайнего поля, впервые за всё время остановился, настороженно оглядываясь и внимательно окидывая придирчивым взглядом представшее перед ним белоснежное полотно голой земли, лишённой какой-либо растительности и даже призрачного намёка на присутствие жизни. Затянутая бледным туманом густеющих сумерек одинокая пустошь выглядела жалко и уныло, погружённая в какое-то скорбное затишье, но отнюдь не это неестественно глубокое безмолвие заставило бывалого воина подозрительно напрячься и приготовиться к подлому нападению со спины, заранее накрыв ладонью резной эфес спрятанной сабли. Здесь, на совершенно обнажённом участке незнакомой ему территории, он чувствовал себя до неприличия уязвимым и беззащитным, словно загнанная в ловушку умелым охотником перепуганная лань, и покрытую холодным потом кожу под затылком начало предупредительно покалывать острыми импульсами скрытой угрозы, точно откуда-то из засады на него уставились чьи-то хищные глаза, жаждая прожечь дыру между его лопаток. Под рубашку ненавязчиво заползла предательская дрожь непонятного озноба, и порабощённое беспочвенной паникой сердце Бали-бея затравленно ёкнуло и пропустило назначенный удар, забившись куда-то в уютный уголок бешено вздымающейся груди, чем внушило ему приступ животного страха. Судорожно заозиравшись в поисках неведомой опасности, что нависла над ним тёмной тучей удушливой тревоги, воин осторожно тронулся с места, чутко прислушиваясь к малейшим звукам на фоне, и с каждым шагом увесистое предчувствие чего-то страшного и неотвратимого только нарастало, будто управляющая им беспощадная сила чужого влияния против воли приближала его к какой-то запретной истине, той самой, до которой он так отчаянно хотел дотянуться, но не был уверен, что готов к роковой встрече с её ужасными тайнами. Словно погружённый в некий парализующий транс Бали-бей безропотно покорялся своим безупречным инстинктам, с необъяснимым затруднением заставляя себя идти вперёд в обитель мучительной неизвестности, и внутренне пытался отградить себя от дурных мыслей и необоснованных подозрений, что мешали ему сосредоточиться и настроиться на решительные действия. Как оказалось, терзающая его тревога была совсем не напрасна, и различивший перед собой какие-то бесформенные груды неопознанных предметов, издали напоминающих припорошенные редким снегом глыбы вырастающих из земли камней, воин понял, что нашёл то самое место, где ему предстояло постичь нелёгкую правду, но от этого его сердце безнадёжно ухнуло куда-то вниз, а в груди нестерпимо походело, так что даже кровь в натянутых жилах безвременно заледенела.       Когда скромный луч вечернего солнца услужливо пролил тусклую полоску бледного света на истоптанный и беспорядочно вывороченный грязный снег под копытами остановившегося коня, Бали-бей в немом ужасе обнаружил, что набрёл прямо на поле бушевавшей здесь когда-то жестокой битвы, о чём свидетельствовали застывшие тёмными богровыми пятнами следы чужой крови на осквернённой земле, зловеще скрадывающей ясное сияние закатного светила, и разбросанные по всей площади минувшего сражения отрубленные конечности, источавшие мерзкий горьковатый смрад разлагающейся плоти. Мёртвые тела, которые изначально были приняты потрясённым воином за каменные извояния, сплошь усеяли место жестокой расправы от края до края, израненные, изуродованные и кем-то варваски брошенные на корм падальщикам, и давно уже покоились в небрежных неправильных позах под прямыми лучами солнца, подобно разрушенным мраморным скульпурам, уставившись стеклянными глазами в далёкое небо и пропитывая мёрзлую почву трупным ядом. Если бы не страшные раны, проглядывающие рваными отметинами сквозь потрёпанную одежду, эти несчастные могли бы казаться мирно спящими на свежем воздухе, однако отчётливое присутствие насытившейся смерти по-прежнему витало где-то рядом над головой единственного живого существа в этом царстве вечных сновидений, выстужая в нём остатки иссякнувшей веры и подвергая податливые мышцы бесконтрольному оцепенению. Великими усилиями повергнутый в ужас Бали-бей принудил себя наконец пошевелиться, с трудом отрывая взгляд от беспощадно убитых незнакомых воинов, судя по их запачканным нарядам принадлежащих русской армии, и степенным шагом двинулся прямо через горы бездыханных тел и утопающих в снегу орудий, молча вознося беззвучные молитвы Аллаху, чтобы он даровал им своё прощение и для каждого из них нашёл место в Раю. Со всех сторон его словно оглушило пронзительным звоном наточенных лезвий и предсмертными воплями умирающих бойцов, застывшее в скорбном выражении глубокого сочувствия лицо беспрепятственно обдавали тёплые волны чужого разгорячённого дыхания, и внутри будто что-то надорвалось под натиском бессильного сожаления, выталкивая наружу беспомощный гнев, смешанный с иными противоречивыми чувствами, что никак не хотели оставлять его в покое. Все ужасающие подробности кровавой бойни в одно мгновение ярко и правдоподобно замелькали перед глазами Бали-бея, как если бы он сам принимал в ней участие, и точно на яву он слышал воинственный грохот множества копыт и чувствовал, как дрожит под ним земля и как воздух уплотняется, не давая сделать предельный вздох. Не в силах отвести подёрнутого ужасом взгляда от столь пугающего зрелища, воин бесцельно бродил по полю брани, словно заворожённый всматриваясь в бледные посеревшие лица убитых солдат, и совершенно случайно выхватил пытливым взглядом неаккуратно сваленный ворох чёрных тканей, привлёкших его внимание своим контрастным оттенком. Смутное любопытство неудержимо взыграло в бесцветных мыслях Бали-бея, вынудив его направить коня в сторону непонятного объекта, и он медленно, точно опасаясь спугнуть частичку угасающей жизни, приблизился к очередному трупу, беспросветно прикрытому тёмным изорванным одеянием, да так и застыл подле него, в неверии рассматривая знакомые, ныне застывшие навсегда в выражении лютой ярости черты сурового лица, окаймлённого редкой щетиной, точёную линию вздёрнутого подбородка, под которым проглядывала сильная шея, и исполосованное вражеской саблей мускулистое тело, безжалостно истерзанное, с зияющими на виду смертельными ранами. Некогда строгие, смотрящие броско и беспристрастно, глубокие глаза изумительного льдисто-синего оттенка были плотно закрыты, навечно лишившись возможности лицезреть этот мир своим пронзительным взглядом, довольно нелепая поза, в какой застыли одервеневшие конечности, указывала на то, что героически погибший воитель лежал здесь уже довольно долго, однако всё ещё неплохо сохранился, хотя превратившаяся в сухую шершавую текстуру кровь, когда-то обильно вытекающая из его многочисленных ранений, в некоторым местах продолжала влажно блестеть в свете заката, впитываясь в промокшую ткань. Холодея от ужаса и задыхаясь в приступе непередаваемого сожаления, Бали-бей со смесью скорбной обречённости и панического страха прощупывал бессильным взором лежащее перед ним безжизненное тело Волчего Следа и едва боролся с рвущимся из стиснутой когтями глубинного раскаяния груди неистовым воплем бессмысленного гнева, не до конца понимая, на кого направлена эта свирепая ненависть — на него самого или на тех, кто посмел сотворить такое бесчестие с его верным другом. Изнутри будто скреблись стальные челюсти унизительной паники, царапая мягкую стенку глотки нестерпимой горечью, в погружённом в пугающе отчуждённое молчание сердце назревал безумный страх, и застигнутое врасплох этим чудовищным прозрением существо посетило новое, куда более ужасающее и неотвратимое осознание, от которого в лёгких сделалось тесно, перед глазами потемнело и кровь гулко загрохотала в висках, наполняя безвольное тело безнадёжной слабостью: если Волчий След здесь, это может означать только одно.       «Кахин Султан!»       Подброшенный хлёстким порывом безудержной тревоги Бали-бей не помня себя сорвался с места, бесцеремонно подгоняя коня перейти с непринуждённой походки на взволнованный галоп, и принялся с дотошным вниманием пожирать поле битвы одержимым взглядом, страшась наткнуться на ужасную картину, что против воли уже вырисовывалась в его сознании, пугая своей реалистичностью, но даже призрачные намёки на скрытую в ней невозможную истину воин свирепо отвергал и продолжал наивно надеяться на лучшее, неистово молясь всем богам, чтобы на глаза ему не попалось опороченное вражескими клинками стройное тело, неподвижное и окровавленное, навеки скованное могильным холодом смерти. От переизбытка леденящего душу слепого страха его начала колотить мелкая дрожь, кожа покрылась неприятными мурашками плохого предчувствия, и дыхание само собой зачастило в лёгких с немыслимой скоростью, так что даже охваченное сокрушительной бурей нестерпимых сомнений сердце не поспевало за ним, захлёбываясь беспомощным замешательством и едва не доводя обезумевшего воина до состояния настоящей паники, прежде ему не знакомой слишком неуправляемой. Её пытливые поползновения были повсюду: они теснились в лёгких, перекрывая доступ кислорода, цепко сжимали податливую шею, не позволяя севшему голосу вслух произнести неповторимое мелодичное имя, и вскоре покорили себе всё изнурённое долгой борьбой существо, у которого больше не осталось сил, чтобы противостоять всевидящей смерти. Хоть вся правда ещё не была известна Бали-бею во всех мучительных подробностях, в глубине души он уже догадывался, какой удар собирается нанести ему злопамятная судьба, однако до последнего искал опровержениие собственным догадкам, запрещая себе даже близко подпускать эту неправильную истину и находя наиболее убедительные доводы, почему это всё не может происходить с ним на самом деле. Когда усыпанная мёртвыми телами пустошь осталась позади, Бали-бей не сумел сдержать громкого вздоха неподдельного облегчения, однако прежде, чем он успел как следует насладиться своей робкой радостью, его конь внезапно остановился, словно на его пути встало неожиданное препятствие, и с предупреждающим ржанием запрокинул вихрастую голову, точно выражая недовольство такой странной прогулкой среди полчища трупов. Раздосадованный капризным поведением возбуждённого жеребца воин хотел было властно приструнить его за неслыханную дерзость, но, кинув взгляд куда-то вниз ему под копыта, не смог больше сделать ни единого движения, пригвождённый к месту представшим перед ним на яву кошмаром, который он так боялся увидеть и так бессмысленно надеялся, что сможет предпринять хоть что-то, лишь бы его предотвратить. С силой зажмурившись от нахлынувших на него разом смешанных эмоций, Бали-бей в неверии продолжал напрасно заверять себя, что это сон, что обнаруженное им безумие никак не может быть правдой, что это просто мираж, привидившийся ему от усталости и волнения, что он жестоко ошибся и сейчас, как только осмелится открыть глаза, перед ним будет лежать обычный русский воин, смотря ему в душу своими пустыми безжизненными глазами. Но, вопреки его исступлённой вере, всё происходило на самом деле и та самая неизбежная истина, которую он так долго искал, нашла его самостоятельно, когда он меньше всего был готов к этой переломной встрече. И вот он снова стоял перед ней, самозабвенно любуясь с детства знакомыми ему чертами гладкого лица, всё такого же обворожительного и прекрасного, с острыми выпирающими скулами, с бледным, обрамлённым упавшими вниз спутанными прядями лбом, с голубоватой прорезью тонких женственных губ, с безмятежно покоящимися в выражении нерушимого умиротворения гибкими бровями и ввалившимися в череп необыкновенными глазами, легко прикрытыми неподвижными веками, словно кто-то заботливо приопустил их бережной рукой, пытаясь таким образом придать её завораживающему облику недостающего спокойствия и надолго сохранить обманчивую видимость того, что покойница всего лишь забылась крепким сном. Снова с щемящей нежностью прощупывал очарованным взглядом её изящное подтянутое тело, даже в запятнанной засохшей кровью рваной одежде и с неизличимыми ранами поверх притягательных изгибов выглядевшее всё так же гордо и величественно, ласкал отстранённым взором её хрупкие руки с длинными умелыми пальцами, грациозную шею с проступившими на ней бескровными венами и, казалось, мог простоять вот так вечность, глотая молчаливые слёзы и воскрешая в памяти звук её журчащего тембра, что никогда больше не оклинет его по имени даже неслышным шёпотом. Стоило ему ступить нетвёрдым шагом на забрызганную алыми каплями землю, как его ватные ноги тут же подогнулись, и он обессиленно рухнул на колени рядом с бездыханно оцепеневшей Кахин Султан, недоверчиво обследуя дрожащими ладонями её холодное тело, и не сдержал хриплый вздох отстранённого ужаса, напоровшись на зловеще чернеющую вишнёвым сгустком уродливую рану, пронзившую её осанистый стан прямо по центру груди. Хлеставшая из неё священная кровь давно уже остановилась, до последней нитки пропитав лохмотья её мятого наряда, и совсем не причиняла умершей никаких страданий, но невыносимая мысль о том, что чья-то грязная сабля могла столь подло и безжалостно осквернить её невинную чистоту, оборвав теплившуюся в ней бесценную жизнь, сводила Бали-бея с ума, вынуждала его проклинать собственную трусость и ненавидеть самого себя за такой недостойный поступок. Горькое чувство вины и бесполезное сожаление терзали его изнутри, разъедая глаза жгучими слезами, и вскоре вырвались наружу приглушёнными бессильными рыданиями, преисполненными искреннего раскаяния и острой боли, однако даже они были не способны передать всю глубину его невосполнимых страданий, что теперь испепеляли надломленную душу до тла, истощая её и опустошая адским огнём заклятой ненависти. Окоченевшее тело на ощупь оказалось ледяным и ещё более хрупким, чем при жизни, но обезумевший от горя Бали-бей всё равно приподнял его над землёй, бережно дотрагивась до бесчувственной кожи, и исступлённо прижал его к себе, судорожно вцепившись пальцами в складки одежды, зарывшись носом в растрёпанные, присыпанные снегом волосы, словно желал поделиться с госпожой частью своего разбитого сердца и вернуть её к жизни, не взирая на то, что подобное чудо могло произойти разве что в его несбыточных мечтах. Мертвенный холод обжигал его даже сквозь ткань рубашки, распространяя по телу импульсы скорбного оцепенения, и погружённый в тяжкие мучения обрушившейся на него необратимой потери воин не стал противиться снизошедшей на него печали, позволяя ей утянуть его на дно равнодушного беспамятства, накрыть его с головой мутными водами вязкого забытья и наполнить его траурное одиночество желанным безразличием, за неприступную грань которого ещё настойчиво пробивалось обречённое осознание того, что всё кончено, иллюзия беспечного счастья рухнула у него на глазах и мудрая Кахин снова ушла, снова оставила его одного, потерянного и чужого, лишённого поддержки и чувства защищённости. Она снова покинула его, и на этот раз навсегда. «— Дети мои. Что бы ни случилось и как бы ни складывалась ваша жизнь дальше, всегда будьте сильными, бесстрашными и мудрыми, как ваши прославленные предки. Судьба — суровая сущность этого несправедливого мира, она никого не щадит, если хочет нас за что-то наказать, но и она же награждает нас неслыханным счастьем. Она посылает нам испытания, но знайте, что легче всего их перенесут покорные рабы Аллаха, которые смиренно склонят головы и вручат ему в руки свои души. Будьте покорны и смирены перед Богом, дети мои, будьте сильны духом и телом, но не позволяйте гордости и тщеславию затмить ваши сердца. Вы должны стойко и безропотно встречать любые удары судьбы, если хотите получить Его благословение после смерти, вы должны уметь любить, помогать и отпускать. Пообещайте же мне! Поклянитесь, что будете сильными и покорными, дайте слово, что выдержите это непростое испытание с честью, как настоящие воины».

Осень 1516 года, окрестности Семендире       Окрашенное в дивный богатый оттенок вскипевшего золота полуденное солнце, издали напоминающее свежевылитый слиток благородной бронзы, щедро заливало пестревшие всеми красками багрянца и игривой рыжинки лесные поляны липкими реками дикого мёда, ослепляя восторженных наблюдателей озорным блеском рассыпанных в причудливом порядке щекотливых лучей, и ненавязчиво вплеталось роскошными нитями сверкающего сияния в жёсткий ворс пожухлой травы, снизу подмигивая ступающим по ней странникам и отражаясь драгоценными бликами в выпуклых каплях утренней росы, ещё не успевшей бесследно испариться. Какими бы настойчивыми и соблазнительными не казались по-весеннему ублажающие ласки раззадоренного светила, независимый от их искусительной услады одинокий гость этого тихого безмятежного места всё же нашёл способ спастись от вездесущего знойного тепла, с присущей ему непринуждённой вальяжностью развалившись под покровом насыщенной влажной тени раскидистого дерева, и теперь беззастенчиво и с долей надменной раскрепощённости подставлял угодливым потокам свежего ветерка свою загорелую грудь, наслаждаясь желанной прохладой и устоявшимся вокруг неприкосновенным безмолвием. Здесь необузданные потоки солнечного света не могли достать беззащитно обнажённую воротом рубашки кожу находчивого воина своими обжигающими стрелами, так что вполне удовлетворённый столь расслабляющей обстановкой Бали-бей мог без зазрения совести позволить себе отдохнуть, привалившись спиной к шершавой поверхности ствола, и без тени смущения заняться любым привлекающим его развлечением, зная, что в пределах принадлежащих ему владений, где он слыл полноправным хозяином, никто не посмеет упрекнуть его в бездельи или не соответствующем его статусу поведении, никто не увидит его таким, беззаботным и умиротворённым, никто не скажет неверного слова, боясь нарваться на праведный гнев вспыльчивого санджак-бея. Сковавшая всех его подчинённых скромная услужливость уже начинала немного нравится привыкшему к их робости воину, их неизменная готовность выполнить любое поручение его немало забавляла первое время, балуя его самолюбие, однако позже он стал относиться к этому обыденному явлению с пониманием и уважением и всё равно терпеть не мог, когда кто-то нарушал его личное пространство. Вот, почему он так любил иногда оставаться в полном одиночестве, вкушая краткий миг непостижимой свободы от тяжёлой ответственности, но самой сложной и невыполнимой среди всех его обязанностей была та, что заключалась в удилении внимания членам своей семьи, про которых Бали-бей, к собственному стыду, совсем забыл, слишком увлёкшись тренировками с Сулейманом и своим безумным желанием произвести на него хорошее впечатление. Но теперь, когда шехзаде совсем недавно покинул поместье Семендире, вернувшись в собственный санджак, юноша словно прозрел и с глубинным сожалением осознал, что действительно вёл себя грубо и неучтиво по отношению к своим близким, и всем сердцем желал исправить свою ошибку. Больше всего его расстраивали нынешнее общение с Нуркан, которое к тому моменту, как наследник решил уехать, почти вовсе прекратилось, укоренившаяся между ними враждебная отчуждённость причиняла ему нестерпимую боль, поэтому воин был по-настоящему одержим желанием с ней помириться и загладить свою вину, каких бы жертв ему это не стоило. Ему достаточно хорошо была известна дерзкая и упрямая натура его злопамятной сестры, и исходя из этого он решил сближаться с ней постепенно, чтобы не спугнуть и возродить прежнее доверие, но ещё он был одним из немногих, кто знал, что трудный путь к сердцу Нуркан лежал через то, что не оставляло её равнодушной и что делало счастливой при любых обстоятельствах. К счастью, Бали-бей так же был осведомлён о том, что именно было способно пробудить в строптивой девушке детский восторг, и немедленно прибегнул к действию, начав с самого надёжного и проверенного средства, которое должно было сработать безотказно. И это волшебное средство сейчас находилось рядом с ним, нисколько не смущая его своим присутствием, и время от времени наклоняло точёную голову к земле, лениво слизывая шероховатым языком тёплую влагу с иссушенной травы.       Обворожительная горделивая стать, с какой неразлучная пара благородных животных невозмутимо паслась на открытой лужайке под прямыми лучами солнца, не могла не притягивать к себе неусыпное внимание посторонних наблюдателей и полностью оправдывала оказанную своим обладателям столь высокую честь: аккуратно посаженная покатая голова, увенчанная навострёнными ушами, оканчивалась удлинённой выразительной мордой с широкими ноздрями, крепкая грациозная шея плавно переходила изящным изгибом в коренастую грудь, позволяя лицезреть утончённый рельеф проступающих под шкурой мышц, и высокая мощная спина, породисто изогнутая характерной линией, придавала им какого-то царственного величия, обеспечивая степенную лёгкую ходьбу. На чуть выпятившихся боках, ритмично вздымающихся в такт глубокому дыханию, ухоженно лоснилась редкая шерсть, прилизанная волосок к волоску, и так же изумительно смотрелась ниспадающая на шею длинная грива, что переливалась в лучах полудня изысканными бликами, и спускающийся почти к самой земле великолепной красоты густой хвост струился на ветру пышным водорадом, иногда нетерпеливо подёргиваясь из стороны в сторону. Стройные жилистые ноги с долей невинного любопытства взрыхляли твёрдую землю массивными копытами, создавая звонкий цокот пригвождённых к ним подков, и приминали под собой поломанные травянистые стебли мелкими переступаниями, точно молодых безудержных жеребцов так и подмывало пуститься радостной рысью в это самое мгновение, не дожидаясь приказа своего хозяина. Завершала их аристократический образ новая специально подобранная сбруя из настоящей кожи, переливающейся на сонце гладкой лакированной поверхностью, а под удобным седлом стелилась узорчатая попона, окантованная по краям золотистой бахромой. Каждый раз при взгляде на этих прекрасных выносливых скакунов восхищённое сердце Бали-бея восторженно подпрыгивало в груди, заливаясь сладостным предвкушением, по телу расползалось будоражущее ликование, охватывая расслабленные мышцы благоговейным нетерпением, и он с долей отрадного волнения ловил себя на мысли, что страстно жаждит поскорее оседлать одного этих свободолюбивых красавцев, отныне представляющих для него самую высокую ценность не только своим знатным происхождением, но и тем, каким образом они перешли под его покровительство. Однако он из последних сил удерживал себя от этого непреодолимого желания, вспоминая, что ждёт ещё одного посетителя, который уже порядком задерживался, чем невольно заставлял юного воина сомневаться в успехе этой затеи, но неунывающий бей не собирался так просто сдаваться и вскоре поразил самого себя своей же несгибаемой выдержкой, достойной поистине высших похвал. Единственная, кто могла бы по-настоящему оценить его старания, не удостаивала его своим приходом довольно долгое время, но тогда, когда чуткого уха Бали-бея наконец коснулся приятный шорох знакомых шагов, он мгновенно приосанился и обратил выжидающий взгляд на окружённую многовековыми деревьями пустынную тропу, приютившую в глубине покладистых теней всего один поджарый силуэт, пленящий кошачьим изяществом своих плавных движений и неторопливо приближающийся к нему.       Стоило складно скроенной фигуре осторожно передвигающейся Нуркан показаться из-под покрова лесного полумрака, медленно вынырнув на свет, как поджидающее её в засаде солнце мгновенно плеснуло на неё обжигающими каплями золотистого сияния, как по задумке оплетая гордо развёрнутые плечи своими молочными пальцами, и с ревнивой боязливостью очертило все выдающиеся прелести её стройного стана, точно намеренно выхватывая из вызывающего облика юной госпожи все самые сокровенные и женственные детали, которые своенравная обладательница природной красоты почему-то привыкла тщательно скрывать, то облачаясь в мужские одежды, то подвязывая густые чёрные волосы в высокий конский хвост. При этом будущая султанша пренебрегала традиционными украшениями и разнообразными драгоценностями, какими знатные женщины любили обвешивать свои тонкие запястья и открытые шеи, и не особо заботилась о своём внешнем виде, но если в обитателях дворца подобное поведение вызывало неодобрение, то Бали-бей искренне восхищался смелостью сестры и в глубине души даже гордился тем, что она стремилась быть похожей на него. Всё-таки между ними было много общего, и воин всем сердцем надеялся, что Нуркан жаждит их воссоединения не меньше, чем он, хотя настрой у девушки на первый взгляд был не слишком-то дружелюбным. Завидев брата в тени высокого дерева, она привычно нахмурилась, надменно вздёрнув подбородок, и хотела было в своей обычной манере съязвить какой-нибудь грубой фразой, но не успела: её неусыпным вниманием сразу же завладели чинно стоящие в центре поляны статные жеребцы, чьи подвижные бархатные уши с любопытством зашевелились и накренились в сторону незнакомки, словно вежливо приветствуя. Одного только заинтересованного фырканья хватило, чтобы застывшая в немом изумлении Нуркан с восторженным писком сорвалась с места, подбегая к красующимуся перед ней гнедому рысаку, и без тени страха бросилась ему на шею, зарываясь пальцами в каштанового отлива шерсть на холке, утыкаясь лицом в лошадиную морду, рассечённую белой проточиной, и что-то ласково воркуя ему сладким голосом, преисполненным такого неподдельного восхищения, что губы Бали-бея сами собой раздвинулись в понимающей улыбке. Покладистый жеребец и пленённая его врождённым благородством девушка довольно быстро нашли общий язык: когда воин выбрался из тени под палящее солнце, развязной походкой пересекая поляну, Нуркан уже вовсю баловала нового друга бережными поглаживаниями, а он в свою очередь требовательно толкался бархатным розовым носом ей в ладонь, нелепо высовывая изогнутый язык. Обделённый столь редким вниманием более сдержанный сосед кареглазого недовольно дёргал кончиками ушей, бросая в его сторону рааздражённые взгляды, но появившийся рядом с ним Бали-бей снисходительно удовлетворил его страсть к чужому общению, покровительственным жестом скользнув рукой по его узкому лбу, и запустил пальцы в его шелковистую гриву, наблюдая, как его блестящая кромешно чёрная шерсть, словно припорошенная угольной пылью, роскошно переливается в полуденных лучах, притягивая к себе заворожённый взгляд. Почему-то с тех пор, как оба этих жеребца оказались в его власти, он чувствовал необъяснимую тягу именно к этому обсидиановому коню с проникновенными бездонными глазами, бестрепетно смотрящими прямо в душу, и даже начал замечать, они понимают друг друга с полуслова и даже были чем-то похожи. Независимый гордый нрав великолепного скакуна чем-то напоминал ему его собственный упрямый характер, в глубине его необузданного вольного взгляда горела до боли знакомая ему дикая тяга к свободе, приправленная удручённой тоской, и исходящие от него волны безудержного азарта безнадёжно покорили впечатлительное сердце юного воина, заражая его необъяснимым очарованием.       — Что скажешь? — непринуждённо поинтересовался Бали-бей, с окрепшей теплотой наблюдая, как Нуркан в полголоса осыпает приглянувшегося ей рысака завидными комплиментами.       — Что я скажу? — со смесью непрекрытого восхищения и воодушевлённой увлечённости воскликнула Нуркан, обращая на него горящие возбуждённой радостью искристые глаза, с которых всего за несколько мгновений спала мрачная пелена обиды и отторжения. — Да они потрясающие! Но как ты... Откуда..?       — Шехзаде Сулейман, — коротко пояснил Бали-бей и понимающе усмехнулся, увидев, как при этих словах торжествующий взгляд сестры лукаво окрасился каким-то многозначительным блеском, и снова перевёл на вороного жеребца подёрнутый гордостью одобрительный взор. — Это его подарок в честь моего нового назначения. Настоящие породистые скакуны, сильные, выносливые и верные. Такие бывают только у настоящих воинов.       Словно услышав в свой адрес столь щедрую похвалу, польщённые кони одновременно тряхнули треугольными головами, вкрадчиво зафыркав в знак благодарности, и умилённая их слаженными действиями Нуркан заливисто рассмеялась, не переставая с любовью посматривать на несравненное животное, отвечающее ей не менее дружелюбным интересом. По тому, насколько сильно её впечатлило неожиданное знакомство с лошадями, к которым она ещё с детства питала определённую привязанность, Бали-бей удовлетворённо осознал, что попал в самую цель: на его глазах охладевшая душа воинственной девушки таяла и проникалась всё большим доверием, и смотрела она на него теперь как-то иначе, мягко и с тенью далёкой признательности, словно давно уже простила, но не хотела в этом признаваться, боясь показаться слабой и слишком недальновидной. На её посветлевшем лице отчётливо вырисовывалась упоительная улыбка, и скрытая в ней щемящая нежность приятно согрела сердце Бали-бея, мгновенно осчастливив его этими радостными переменами.       — Великолепный подарок, — наконец оценила Нуркан, с особым вниманием оглаживая крепкую шею гнедого скакуна, и в смущённо опущенных глазах её промелькнуло нечто цепляющее, похожее на сдержанное уважение. — Как можно остаться равнодушным к такой бескорыстной милости?       — Просто так подобную милость ты не заслужишь, — снисходительно хмыкнул Бали-бей, наблюдая за сестрой полуприкрытыми глазами. — Обязательно нужно принести жертву, чтобы получить достойную награду.       — Какое благородство у них в глазах, — продолжала восторгаться девушка, словно и не слыша его слова. — А эта породистая осанка, просто прелестно!       Тонкая рука Нуркан расслабленно скользнула по шее жеребца ему на холку, чуть взъерошив опрятно уложенную гриву, и беспрепятственно двинулась дальше по мере того, как зачарованная султанша степенно вышагивала вокруг него, явно преследуя цель рассмотреть мускулистое лошадиное тело во всех подробностях. При этом на поверхности её томных глаз прослеживалась какая-то непонятная тоска, будто что-то противоречивое тяготило её сердце, а в её сдержанных прикосновениях, преисполненных некого возвышенного трепета, читалась непривычная скованность, как если бы стоящий перед ней жеребец был сделан из хрусталя и мог разбиться вдребезги от одного неверного движения. Подобная заботливость одновременно и трогала, и несколько огорчала наблюдающего за ней Бали-бея, которому хотелось видеть на её лице счастливую улыбку, поэтому он, не давая себе времени как следует всё обдумать, принял единственное верное решение в данной ситуации, движимый бескорыстным желанием доставить сестре хоть какую-то радость, даже если это означает пожертвовать имеющимися у него богатствами. Пока он собирался с мыслями, Нуркан уже вернулась на прежнее место, обойдя коня по кругу, и теперь с потаённой печалью всматривалась в его живую морду, оставляя у него на лбу невесомый поцелуй, и эта удивительно прочная связь, укрепившаяся между ними за столь короткое время, до того поразила Бали-бея, что все его сомнения тут же растворились без следа.       — Он тебе нравится? — догадался Бали-бей и, не дожидаясь ответа, плавно взмахнул рукой в сторону гнедого жеребца, безмятежно улыбнувшись. — Возьми его себе. С двумя мне всё равно не сладить, а ты давно мечтала о своей лошади.       — Что ты, я не смею, — смущённо пролепетала явно удивлённая таким щедрым преподношением Нуркан и словно в подтверждение своих слов поспешно убрала руки от шерсти коня, хотя продолжала смотреть на него чуть ли не с жадностью. — Это же твой подарок.       — Они теперь мои, а значит, я могу распоряжаться ими, как пожелаю, — с напускным самодовольством напомнил Бали-бей и сделал шаг навстречу Нуркан, проникновенно погружая в её глаза серьёзный взгляд. — Я хочу подарить одного тебе. Бери. Назови его своим именем, стань ему добрым другом. Со временем он ответит тебе такой безграничной преданностью, на какую ни один человек не способен.       Не успела последняя фраза слететь с его уст, как охваченная приступом безумной радости Нуркан несколько мгновений пытливо терзала Бали-бея потрясённым взглядом, точно никак не могла поверить в услышанное, и затем перевела полные бесконечной любви и обожания глаза на своего нового друга, от волнения прикусывая губу, и крепко прижалась грудью к его чуть влажному носу, пронося руки у него под челюстью и прижимаясь лбом к его пушистому лбу, как бы стремясь поделиться с ним своим маленьким счастьем. Ради того, чтобы наблюдать эту изумительную картину воссоединения двух родственных душ, Бали-бей был готов отдать сестре хоть всех своих лошадей, чтобы только из её взгляда не исчезал этот по-детски искренний невинный восторг, чтобы она всегда улыбалась чистой непринуждённой улыбкой и так же самозабвенно доверяла ему, прощая старые обиды. Ублажающая мысль о том, что благодаря ему Нуркан смогла исполнить одну свою заветную мечту, внушила ему небывалое умиротворение, едва не заставив его прыгать от радости, однако воодушивлённый своей тайной победой воин вовремя сдержался и внешне его бурное состояние выдала лишь ласковая усмешка, на которую, впрочем, беззаботно веселящаяся девушка всё равно не обратила никакого внимания. Лишь на мгновение её лицо окрасилось мутной тенью усиленных раздумий, будто она вспомнила что-то важное, и после снова как ни в чём ни бывало разгладилось, прояснившись и загоревшись новым таинственным выражением, приправленным восторженным благоговением.       — Я хочу назвать его Карагез, — внезапно поделилась Нуркан, кокетливо поведя плечами, и коротко покосилась на Бали-бея, ожидая его реакции. — За его глубокие карие глаза. А ты своему уже придумал имя?       — Да, — отрывисто заявил Бали-бей и мягко улыбнулся, окидывая своего коня потаённо властным взглядом, затуманенным печальными воспоминаниями. — Сайех. В честь отца.       — Прекрасное имя, — почему-то шёпотом одобрила Нуркан, отвечая брату тоскливым взглядом.       На несколько мгновений они непринуждённо замолчали, воскрешая из пучины забвения исчезнувшую тишину, и каждый в обители убаюкивающей безмятежности думал о чём-то своём, недоступном никому другому. Краем глаза наблюдая за тем, как Нуркан ласкает Карагеза, Бали-бей по не известной ему причине испытал томительный прилив сладкой горечи, что затопила его сердце непрошенной истомой, и поспешил прогнать предательское наваждение прочь, не желая придаваться каким-то скорбным мыслям, особенно теперь, когда ему наконец удалось помириться с сестрой. Решительно встряхнувшись, чтобы избавиться от навязчивой грусти, он ловко перебросил поводья на шею своего коня и взял его под узды, разворачивая в сторону лесной чащи, которая так и манила его в свои загадочные глубины, дышащие волей и опьяняющим ароматом свободы. Обратившая на него внимание Нуркан вопросительно изогнул бровь, с долей непонимания провожая его выжидающим взглядом, но в ответ на её забавное изумление воин лишь выразительно дёрнул уголком рта, предвкушающе сощурившись, и призывно качнул головой, подстрекая её последовать его примеру.       — Садись, прокатимся, — задорно предложил он и первым взобрался в седло, натягивая на себя поводья и лёгким движением заставляя Сайеха плавно сойти с места.       — Прокатимся? — растерялась Нуркан, провожая брата изумлённым взглядом. — Зачем?       — Ты тут на днях жаловалась, что я стал уделать тебе меньше времени, — как бы невзначай припомнил Бали-бей и с удовлетворением заметил, как глаза сестры лукаво сверкнули, выдавая её игривый настрой. — И я решил это исправить. Наперегонки до Дуная! Но!       Шумный ветер упругими струями засвистел в ушах припустившего бесцеремонным галопом Бали-бея, заглушая все остальные существующие звуки, и неразрывно слился с заливистой дробью быстроногого жеребца, чьи твёрдые копыта с поразительной лёгкостью и стремительностью отскакивали от земли, едва касаясь пожелтевшей травы, и уносили умелого наездника всё дальше и дальше, по знакомой аллее, которая вела прямо к берегу раскатисто воркующего вдалеке Дуная. Гладкие мышцы ритмично сокращались под встопорщенной шерстью, обеспечивая скакуну плавные порывистые толчки, длинные уши прижались к голове, мощная шея вытянулась вперёд, заострённая морда с трепещущими от восторга ноздрями указывала направление, безропотно подчиняясь малейшему натяжению кожаного повода. Из расправленной груди с шумным фырканьем вырывалось густое надсадное дыхание, смешиваясь с потоками встречного дуновения кусачей стужи, растрепавшаяся от резвого бега грива причудливо развевалась в остром воздухе чёрным водопадом, касаясь кончиками шёлковых прядей напряжённых запястий пригнувшегося в седле воина, и волнистый хвост вздымался вверх за его спиной, повторяя манёвры гибкого поджарого тела, что с изумительной ловкостью петляло между деревьев, едва цепляя боками низкие ветви дикорастущих кустов. Одержимый необузданной жаждой к открывшейся перед ним свободе, угольно-чёрный жеребец мчался проворно, отчаянно и неутомимо, словно рассекающая истончившееся безмолвие меткая стрела, исступлённо рвался к какой-то своей неопознанной цели, будто лишь от его неоспоримой воли зависела скорость этой бешеной гонки, и заражённый исходящей от него безумной страстью Бали-бей с непередаваемым возбуждением подгонял его хлёсткими ударами жёстких поводьев, испытывая упоительный прилив соблазнительного азарта каждый раз, когда при нарастающем темпе в силу неопытности едва не терял управление взрослой лошадью, и возносил в небу громкие ликующие крики, задыхаясь от переполняющего его торжества и наслаждаясь неповторимым ощущением головокружительного полёта, шелестом ветра в волосах и приятным напряжением во всём теле. Не привыкший к таким длительным гонкам Бали-бей впервые прочувствовал, насколько своевольный бег верхом на настоящем жеребце отличается от учебной выездки в седле молодого низкорослого скакуна, на котором ему никогда не удавалось развить такую большую скорость, и с высоты его крепкой спины открывался куда более обширный обзор, позволяющий заранее угадывать, что находится впереди. Казалось, он мог бы проскакать так до самого Стамбула, ни разу не выдохшись, однако вскоре впереди предупредительно засверкали отражённые от речной глади солнечные блики, подсказавшие несущемуся по лесу воину, что он достиг берега Дуная, и лишь тогда, когда издали стал виден некрутой обрыв, уходящий в прозрачную воду, он с силой притянул согнутые руки к груди, до предела натягивая поводья, и ощутил, как резвая прыть жеребца резко замедляется, а затем и вовсе неохотно переходит на спокойный шаг как раз у самого края, вынося его к быстротечной реке. В лицо тут же пахнуло отрезвляющей свежестью пресной прохлады, мгновенно остудившей его разгорячённую, покрытую испариной кожу, солнце ударило по глазам, дерзко ослепляя и без того блуждающее зрение, загнанное дыхание глухой болью отдавалось в стиснутых недомоганием рёбрах, заводя сердце безудержной пляской, но все эти временные неудобства не могли затмить собой незабываемое наслаждение, полученное от бодрой прогулки по лесу. С запоздалым раскаянием Бали-бей вспомнил, что за всё это время ни разу не обернулся, чтобы проверить, поспевает ли за ним Нуркан, но почти сразу расслабился, расслышав за грохотом крови в ушах равномерный перестук копыт, постепенно приближающийся к нему сзади. Убедившись, что сестра не заблудилась среди мало знакомого ей леса, утомлённый воин решил дождаться отставшую спутницу на берегу разбушевавшейся реки и с тайным трепетом перевёл охваченный предвкушением взгляд выше, вожделенно уставившись на противоположную полосу суши, где на самом побережье пленительно раскинулись не принадлежащие ему неизведанные владения, надёжно скрытые от посторонних глаз густым сумрачным лесом. Пленённое робким восхищением сердце Бали-бея торжествующе забилось, дыхание обречённо прервалось во власти трепетного искушения, и он с нескрываемым благоговением скользнул собственническим взглядом по стройным рядам непокорённых крепостей, чьи многовековые непробиваемые стены по какой-то счастливой случайности ещё не испытали на себе всю мощь его смертоносной сабли. Великолепные, царственные и прекрасные, они со своими зубчатыми пиками и далёкими вершинами окончательно приворожили ненасытное существо воина, словно манили его в свою неприступную обитель, и Бали-бей самозабвенно залюбовался их недоступным величием, не в силах оторвать от них страстный взор, так что на одно мгновение ему даже показалось, что отделяющая его от этих сокровищ река полностью одобряет его рвение и что эта неукротимая жажда свободы, взыгравшая в его диком нраве, была навеяна её бурными водами. Сколько раз он с невыносимой тоской смотрел на эти богатства издалека, не имея достаточно сил и влияния, чтобы подчинить их своей воле, и вот теперь, снова оказавшись к ним так близко, он с нарастающим нетерпением чувствовал, что тот благославенный день, когда он водрузит на пики их высоких башен османское знамя, наступит уже совсем скоро и обязательно прославит его честное имя на весь мир, воскрешая безмерную отвагу доблестного воина в народных сказаниях и бережно сохраняя светлую память о его героических победах, как когда-то привёл к великой славе его благородных предков.       — Столько тоски в твоих глазах, когда ты смотришь туда, — раздался совсем рядом с ним окутанный задумчивостью томный голос объявившейся из ниоткуда Нуркан, и Бали-бей предательски вздрогнул, досадуя на собственную рассеянность, не позволившую ему вовремя распознать её бесшумное появление. — Чем этот край так пленил твоё сердце?       — Своей неприкосновенной свободой, — негромко выдохнул воин, не оборачиваясь, и вскинул руку перед собой, обводя вытянутой ладонью безмятежно утопающие в лесной тишине гордые силуэты каменных цитаделей. — Только взгляни на эти величественные, никем не покорённые крепости. Мои прославленные предки потратили ни один век, чтобы подчинить себе побережье Дуная, а эти до сих пор ещё не познали господство священного Полумесяца. Они ждут, пока мой острый меч пронзит их и подчинит власти османов, провозгласив во всех уголках благославенное имя Аллаха. Это моя судьба, Нура, я чувствую. Мой путь — следовать по дороге веры и справедливости, проложенной основателями и последователями нашего рода, и однажды я вернусь сюда как завоеватель и воздвигну флаг Османской империи на вершины этих крепостей. Для этого я был рождён. Чтобы непрерывно идти в бой, сражаться и побеждать.       — А как же Сулейман? — недоумённо спросила Нуркан, и Бали-бей отчётливо ощутил на себе её пытливый проницательный взгляд, который словно стремился прочесть его самые сокровенные мысли. — Ты же хотел служить ему верой и правдой, помнишь? Думаешь, он отпустит тебя?       — Подождём немного, Нура, — слегка кивнул сам себе Бали-бей, неторопливо окидывая неподвижно высившиеся на другом берегу крепости покровительственным взором, приправленным бессмертной решимостью. — Подождём. Пока что это тайна, никто не должен знать об этом, особенно, шехзаде. Однажды я сам расскажу ему об этом, когда пойму, что пришло время идти своим путём, а до тех пор я останусь его преданным слугой, буду терпеть дворцовые обычаи и порядки, посещать Советы, ходить в походы и с честью исполнять возложенные на меня обязанности. Когда-нибудь за столь бескорыстную службу он обязательно спросит меня, что я хотел бы получить в награду, и тогда мне будет, что попросить у него взамен.